Глава пятая. Чтобы стать революционером, иногда полезно ходить к обедне

У Мариуса осталась от детства привычка к религии. Как-то в воскресенье,отправившись к обедне в церковь Сен-Сюльпис, он прошел в придел Пресвятойдевы, куда ребенком водила его тетка. В тот день он был рассеяннее имечтательнее, чем обычно; остановившись за колонной, он машинально стал наколени на обитую утрехтским бархатом скамейку с надписью на спинке:"Господин Мабеф, церковный староста". Служба только началась, как вдругнезнакомый старик со словами: "Это мое место, сударь" - подошел к Мариусу. Мариус поспешил подняться, и старик занял свою скамейку. По окончании обедни Мариус в раздумье остановился в нескольких шагах отскамейки. Старик снова приблизился к нему. - Извините, сударь, я уже побеспокоил вас и вот беспокою опять, -сказал он. - Но вы, по всей вероятности, сочли меня нехорошим человеком. Мненужно объясниться с вами. - Это совершенно излишне, сударь, - ответил Мариус. - Нет, нет, - возразил старик, - я не хочу, чтобы вы плохо обо мнедумали. Видите ли, я очень дорожу этим местом. Отсюда и обедня кажется мнелучше. Вы спросите, почему? Извольте, я вам расскажу. На этом самом месте втечение десяти лет я наблюдал одного благородного, но несчастного отца,который, будучи по семейным обстоятельствам лишен иной возможности и иногоспособа видеть свое дитя, исправно приходил сюда раз в два-три месяца. Онприходил, когда, как ему было известно, сына приводили к обедне. Ребенок ине подозревал, что здесь его отец. Возможно, он, глупенький, и не знал, чтоу него есть отец. А отец прятался за колонну, чтобы его не видели. Онсмотрел на свое дитя и плакал. Он обожал малютку, бедняга! Мне это былоясно. Это место стало для меня как бы священным, и у меня вошло в привычкусидеть именно здесь во время обедни. Я предпочитаю мою скамью скамьямпричта, а занимать их мог бы по праву как церковный староста. Я даже зналнемного этого несчастного человека. У него был тесть, богатая тетка -словом, какая-то родня, грозившая лишить ребенка наследства, если отец будетвидеться с ним. Он принес себя в жертву ради того, чтобы сын сталвпоследствии богат и счастлив. Его разлучили с ним из-за политическихубеждений. Разумеется, я уважаю политические убеждения, но есть люди, незнающие ни в чем меры. Господи помилуй! Ведь нельзя же считать человекачудовищем только потому, что он дрался под Ватерлоо! За это не разлучаютребенка с отцом. При Бонапарте он дослужился до полковника. А теперь какбудто уже и умер. Он жил в Верноне, - там у меня брат священник, - звали егоне то Понмари... не то Монперси... у него был, как сейчас вижу, огромныйшрам от удара саблей. - Понмерси? - произнес Мариус, бледнея. - Да, да. Понмерси. А разве вы его знали? - Это мой отец, сударь, - ответил Мариус. Престарелый церковный староста всплеснул руками. - Так вы тот мальчик! - воскликнул он. - Да, конечно, ведь теперь ондолжен быть уже взрослым мужчиной. Ну, бедное мое дитя, вы можете смелосказать, что у вас был горячо любящий отец! Мариус взял старика под руку и проводил до дома. На следующий день онсказал Жильнорману: - Мы с друзьями собираемся на охоту. Можно мне съездить на три дня? - Хоть на четыре! - ответил дед. - Поезжай, развлекись. И, подмигнув, шепнул дочери: - Какая-нибудь интрижка!