Глава 9. Чтобы, улыбаясь, наслаждаться, надо, улыбаясь, страдать

Чтобы, улыбаясь, наслаждаться, надо, улыбаясь, страдать.
Акутагава Рюноскэ, «Слова пигмея».
В лесу у Малфой-мэнора было темно; Гарри осторожно зажёг огонёк на ладони; трепещущий язычок пламени освещал дорогу только на несколько шагов вперёд.
— Малфой, ты знаешь, как отсюда дойти пешком до Малфой-мэнора?
— Да.
— Веди нас к мэнору. И учти: никаких ловушек на этом пути не должно быть. И нас никто не должен заметить. Понял?
— Понял, — покладисто согласился Малфой и двинулся вперёд.
— Как-то оно слишком гладко проходит, — шёпотом заметил Фред, шагая бок о бок с Гарри.
— Это пока, — фыркнул Гарри тихо. — Вот как залезем в мэнор, битком набитый Пожирателями, так всё станет очень шершаво.
Фред улыбнулся.
— У тебя мантия-невидимка случайно не с собой?
— Нет, — мотнул Гарри головой. — Я, если честно, подумал, что под ней будет неудобно втроём. Толкаться будем, мешать друг другу… проще заклятие прозрачности наложить.
— Понятно. Тогда, может, прямо сейчас наложить его? А то я как-то неловко себя чувствую, когда мы тут вот так маячим.
— Можно и сейчас. Малфой, остановись, — Гарри стянул с шеи шарф Эй-Пи и связал им своё левое запястье с правым Малфоя. — Вот так, чтобы не потерять тебя…
Теперь огонёк в одиночестве плыл над дорогой, создавая у сторонних наблюдателей, если таковые имелись, жутковатое впечатление; Гарри вспомнились маггловские легенды про огни святого Эльма. Кажется, понятно, откуда ноги растут у всех таких феноменов…
Ворота Малфой-мэнора подавляли своим если не величием, то размером уж точно. Высоту их Гарри оценил примерно на пять-шесть человеческих ростов; при этом сделаны они были из белого камня, образовывавшего такие тонкие витые узоры, что ни одна металлическая решётка не посмела бы с ними сравниться. Всё это неярко светилось в темноте и, совершенно очевидно, было переполнено магией.
— Малфой, если мы войдём, что случится?
— Если вы попробуете войти сами, вас испепелит, — с явной охотой сообщил Малфой. — Если я проведу вас, как наследник рода Малфоев, главе рода будет сообщено о том, что я прибыл с двумя посторонними, но вы останетесь живы.
— Угу, только до того момента, когда дражайший Люциус узнает о нашем прибытии, — хмыкнул Фред. — Мы можем войти так, чтобы никто не знал о нашем прибытии, и мы остались живы?
— Не можете.
— И никто не может?
— Только Тёмный Лорд.
— Круче него, как я погляжу, только варёные яйца, — буркнул Фред. — Гарри, у тебя нет никаких догадок?
Гарри сосредоточенно рассматривал ворота Малфой-мэнора и пытался понять, кажется ему, что все завитки и закорючки образованы телами крохотных переплетающихся мраморных змей, или нет.
— Есть одна… но я не уверен.
— Что за догадка?
— Серпентарго, — Гарри пожал плечами и попробовал сказать змеям ворот:
— Откройтесь мне и моим спутникам.
Беззвучно и плавно змеи пришли в движение; белые гибкие тела скользили, обвивались друг вокруг друга, переплетались, открывая широкий проход прямо перед Гарри.
— Малфой, что будет, если мы войдем?
— Не знаю. Я никогда не пробовал входить в мэнор таким образом.
— Ну да, действительно… — Гарри на ощупь поймал ладонь Фреда и слегка сжал. — Идём?
— Идём.
Малфой-мэнор, вопреки ожиданиям, не проявлял подлого нрава — по крайней мере, пока они шли по посыпанной белым песком аллее; изредка слышались дурные вопли, которые Малфой опознал, как павлиньи, но самих птиц не было видно. По-хорошему, они должны были бы сейчас спать, но разве с Вольдемортом в двух шагах поспишь?
— Малфой, есть какой-нибудь чёрный ход в дом? Можно туда пройти так, чтобы твой отец не узнал?
— Чёрного хода нет, — отозвался Малфой. — Войти можно только через эту дверь, и никто, кроме Тёмного Лорда, не открывает её без ведома главы рода.
— Достал ты своим Лордом, — честно сказал Гарри. — Лучше скажи, какие ловушки могут ждать нас в доме?
— Всё зависит от того, какие именно ловушки решил активировать глава рода.
— Гарри, — Фред положил руку Гарри на плечо. — Мне кажется, если они нас ждут, то могли не оставлять ловушек. Чтобы самим нас прикончить.
— Но они же не идиоты, чтобы думать, что мы вот так вот внаглую ввалимся через парадную дверь, — Гарри закусил губу. — С другой стороны, если другого входа в дом нет, то здесь нас и ждут… и наверняка помнят о заклятии прозрачности.
— Что поделаешь, — вздохнул Фред. — У нас выходит очень гриффиндорское спасение — в омут с головой… ну что, идём?
— Погоди. У тебя голова запасная есть, что ли — по омутам этой раскидываться? — Гарри, хмурясь, прикидывал варианты, в изобилии подкинутые его оскорблённой словами близнеца слизеринской частью. — Надо отвлечь их от нас… а то, наверное, ждут — не дождутся, все глаза проглядывают в окна.
— Есть идеи? — заинтересованно спросил Фред.
— Вроде того… надо сбить их с толку…
— Чем именно?
— Их же оружием, — ухмыльнулся Гарри.
…— Ты уверен, что это безопасно для Джорджа?
— Абсолютно. Малфой же сказал, они держат пленников в подвале. А это сыро и глубоко. Туда огонь не доберётся.
— Тогда остаётся только надеяться, что за нами сейчас не наблюдают, хихикая в кулак.
— Я тебя не узнаю, Фредди. С чего ты вдруг стал таким пессимистичным?
— Треть меня торчит в каком-то сыром подвале. Не дай Мерлин, схватит ангину или застудит себе что-нибудь жизненно важное… это не то чтобы повод для веселья.
Гарри притянул Фред к себе и, привстав на цыпочки, на ощупь нашёл его губы — оба по-прежнему были под заклятием прозрачности.
— Всё будет хорошо, — шёпотом пообещал Гарри и нежно поцеловал Фреда в уголок рта. — Я обещаю, всё будет отлично. И мы снова станем цельными, все трое.
Фред молча кивнул.
— Сейчас я сделаю… — Гарри встал на колени у угла стены Малфой-мэнора и, полуприкрыв глаза, пустил с обеих рук огонёк — прямо на траву, опоясывавшую весь мэнор по основанию (сущим мучением было рвать её и раскладывать). Старые каменные стены, как выяснил Гарри у Малфоя, были скреплены цементом по древнему рецепту; в составе этого цемента были сырые яйца и свежий мёд. И всё это, даже слегка поддаваясь воздействию огня, начинало вонять.
А рамы окон и дверь были сделаны из дерева. Пусть старого, морёного — но дерева, способного гореть. К тому же огонь Гарри несколько отличался от того, который появляется, если чиркаешь спичкой.
— И заключительный штрих, — Гарри выхватил палочку из ножен и направил её в небо. — Mordmordre!
— Знаешь, — с искренним восхищением сказал Фред, наблюдая за тем, как змея выползает изо рта огромного зелёного черепа, — мы всё-таки гении. Особенно ты.
— Гении будем, если вся эта каша окажется удобоваримой, — отозвался Гарри.
Они втроём стояли в тени деревьев и смотрели, как огонь охватывает Малфой-мэнор — громадный, величественный, спесивый каждой завитушкой своей серебристой лепнины под крышей; как красно-оранжевые языки лижут мгновенно чернеющие светло-серые стены, как настежь распахивается парадная дверь, и огонь с торжествующим рёвом врывается внутрь, раскатываясь по коврам, гобеленам и картинам, превращая в щебень изящные статуи. Пожиратели выбегали наружу в панике; огонь перекидывался на их одежду, и они с криками пытались потушить его. Хотя кому, как не им было знать, что пламя, порождённое ненавистью и местью, так просто не гаснет.
Чёрная Метка над Малфой-мэнором повергла Пожирателей в самый настоящий шок; подобного хода от противников они не ожидали, резонно полагая, что это было бы ни к чему атакующим членам Ордена Феникса, но и не ждали от союзников — кому, скажите на милость, пришло бы в голову запускать Метку над родовым поместьем самого известного сторонника Вольдеморта?
Только самому распоследнему психу, разумеется.
— Пора, — решил Гарри, когда сам Тёмный лорд соизволил появиться снаружи. — Бегом!
Гарри окружил их щитом от огня; но эта защита не спасала от чересчур горячего воздуха и едкого дыма, и все трое надрывно кашляли, пробираясь сквозь охваченный пожаром холл.
— Малфой, веди нас к подвалу, где держат пленников! — приказал Гарри, взмахом палочки снял с Малфоя заклятие прозрачности и согнулся пополам в приступе кашля. Глаза слезились немилосердно.
— Идём быстрее!
Гарри и рад был бы последовать этому совету Фреда; но рухнувшая с высоты холла балка помешала этому его плану. Огонь, которым она была окутана, не причинил Гарри вреда, но её вес переломил ногу Гарри с той же лёгкостью, с какой камень вдребезги разбивает стекло. Шарф, до сих пор соединявший Гарри с Малфоем, порвался.
— Беги… — выдохнул Гарри; резкая боль прошлась по всему телу и запульсировала в такт сердцебиению, сконцентрировавшись в переломанной голени. — Я догоню вас, беги за Джорджем…
— Я тебя не брошу, идиот! Pello! — балка отлетела в сторону; Фред подхватил Гарри на руки и рванул за почти скрывшимся из виду Малфоем — окончательно смыться тому не давал чёткий приказ не просто отправляться в подвалы, а именно вести туда Фреда и Гарри.
Подвалы оказались достаточно близко от входа; туда вела крутая лестница со скользкими ступенями, на которых Фред пару раз едва не потерял равновесие. Малфой же двигался, несмотря на долгое заключение в подземельях Хогвартса, так непринуждённо и ловко, словно полжизни только и делал, что бегал в эти подвалы и обратно.
— Где держат пленников?
— Вот в этих камерах, — Малфой указал на длинный ряд дверей вдоль стены.
— Ты можешь их быстро открыть?
— Да.
— Открывай все по очереди!..
В пятой по счёту камере обнаружился Джордж — прикованный к стене накрепко.
— Джорджи!
— Кто здесь? — близнец насторожённо вскинул голову. — Фред?..
— Это мы, под заклятием прозрачности… Фред, опусти меня на землю и освобождай Джорджа!
— Гарри?
— Да, мы оба здесь! Ну же, Фред!
Оказавшись на холодном полу, Гарри наложил на свой перелом торопливое Ferula — главное, чтобы нога по дороге до Хогвартса не развалилась на отдельные кусочки, а до тех пор сойдёт. Фред, шепча заклинания, отмыкал по очереди кандалы Джорджа.
— Малфой! — позвал Гарри, запоздало сообразив, что тот всё ещё открывает двери камер, повинуясь приказу. — Прекрати возиться с камерами, иди сюда немедленно!
— Что здесь делает Малфой? — Джордж, морщась, растирал затёкшие руки и ноги; Фред торопливо убирал заклятие прозрачности с себя и Гарри.
— Он нас сюда привёл…
— Сам? — недоверчиво спросил Джордж.
— Под Империо, — коротко ответил Гарри и вытащил из кармана портключ — старую пуговицу. — Идите сюда, нам пора возвращаться.
— Под Непростительным? — Джордж потрясённо распахнул глаза.
— Именно так, — хмуро сказал Гарри. — Фредди, Джорджи, Малфой, беритесь за эту пуговицу.
— А почему бы не оставить Малфоя здесь? — поинтересовался Джордж вполне резонно. — Толку от него тут будет мало, а у нас он только лишний рот…
— Я обещал, — неохотно сказал Гарри. — Все взялись за портключ? Тогда я его активирую. Хогвартс.
Чёрное, словно испачканное сажей небо серело у горизонта — занимался рассвет. Впрочем, глаза у Гарри, накачанного лечебными зельями, слипались, и он не был уверен, что ему не мерещится этот пейзаж за окном лазарета.
— Засыпай, — предложил Джордж.
— Ты почти сутки на ногах, — поддержал брата Фред.
— Вы тоже, — пробормотал Гарри.
— Ты пахал больше всех.
— И ты ранен.
— Так что не надо бороться со сном.
— Отдыхай.
— Не уходите, — попросил Гарри. — Пожалуйста, не уходите. Хотя бы подождите, пока я проснусь, чтобы я знал, что вы мне не приснились.
— Не дождёшься! — фыркнул Фред.
— Приснились, как же, — рассмеялся Джордж.
— От нас так просто не избавишься.
— Когда ты проснёшься, мы здесь будем.
Два лёгких поцелуя в губы и обеспокоенные голоса:
— Гарри, ты весь горишь…
— Мадам Помфри давала тебе что-нибудь от жара?
— Не помню, — выдавил из себя Гарри; свет, тень, рыжие шевелюры близнецов, серая полоска за окном — всё смешалось, завертелось, сплавилось в единую безликую массу.
Гарри заснул.

* * *

Холод и жар. Жар и холод. И так с самого утра: перепады, контрасты.
Сначала было холодно просыпаться; холодно ехать в потрёпанном кэбе к вокзалу Кингс-кросс и зябко прятать руки в рукава. Холодно — до щемящего чувства под ложечкой — проходить через стену между девятой и десятой платформами; онемевшие от холода пальцы намертво вцепились в исцарапанный сундук с вещами.
А в поезде жарко. Там тепло во всех вагонах, ветер не дует от окна, и сиденья мягкие — до сих пор никогда на таких не удавалось посидеть. И это тепло, эта мягкость — всё по праву. Он был рождён для этого.
Их так много здесь… таких же, как он. Они все тоже маги; каждый в мантии. Правда, их всех провожают родители или странные создания — маленькие, сморщенные, с большими ушами и глазами, одетые во что-то несуразное, вроде старых наволочек. Он даже не знал, кто это такие, но дал себе слово выяснить при первой возможности. Должно быть, в Магическом мире они — обычное дело.
Но потом был снова холод… много холода. От всех, кто был в поезде. Они не считали его ровней; инеем было выражение их лиц, когда они видели, как потрёпана его мантия. Они считали себя выше, лучше него, потому что были богаче.
Но они были неправы, и, Боже, как восхитительно тепло было доказывать это… несколько заклинаний из тех книг, что он купил, и немного фантазии — и вот будущие одноклассники смотрят на него пусть не с уважением, но удивлённо и с опаской. А кто-то с откровенной ненавистью. Как хороша жаркая, сладкая ненависть; она помогала выжить в промозглом карцере, в ледяном море — как холодно было, до судорог холодно, когда он упал в воду, но ненависть ко всем тем, кто будет рад его смерти, помогла ему найти ту забавную пещеру. Надо будет обязательно поэкспериментировать там с магией… в книгах написано, что Министерство следит за домом волшебника, но не за его палочкой. Так что пусть они следят за приютом, сколько им заблагорассудится. Он не сделает ничего, что заставило бы его пожалеть о решении сделать это.
А потом снова холод — поездка через озеро; вода пропитала мантию, волосы, проникла даже в ботинки. Волны накатывали на него, недружелюбные, насквозь полные одним только холодом волны, перехлёстывали через борта лодки. Он не любил воду — почти так же, как огонь. Если от огня можно было избавиться той же водой, то с ней ничто не могло справиться; она была вездесуща; была всем и ничем, охотно принимая любую форму, но не удерживая её. Ему всегда казалось, что с воды нужно брать пример, если хочешь выжить… но как же это было трудно, как… холодно.
Рапределение принесло столько жара и холода, сколько он никогда не испытывал; он не знал, куда хочет попасть, и, хотя и не сомневался в том, что он здесь по праву, волновался. Он многого не понимал, но ясно было, что факультет — это нечто большее, чем просто слово, определяющее место, где спать и есть. Это гораздо, гораздо больше.
На этой невзрачной табуретке, должно быть, сидели тысячи людей до него; они точно так же зажмуривались, когда колючая пахнущая пылью Шляпа закрывала им лицо целиком — ну и голова, наверное, была у Годрика Гриффиндора, просто как тыква.
У Шляпы оказался старческий вкрадчивый голос; она была из тех, кто любит строить из себя что-то большее, чем на самом деле, и притворяться дружелюбным. Он не любил таких людей; кто сказал, что он должен любить такие шляпы?
Он умён, сказала она. Он знал это и раньше. Он хитёр и изворотлив, сказала она, и снова не удивила его. Он озлоблен на всех и вся, сказала Шляпа, он глубоко одинок и обижен. Она предложила отправить его на факультет, где он может оттаять.
Он сказал, что об этом смешно даже думать, и предложил ей вспомнить собственную песню. И отправить его туда, где собираются умные и хитрые, а не тупые и добрые.
Он думал, что Шляпа оскорбится, но она хмыкнула и сказала, что он сам выбрал. И что однажды его лёд, который так никогда и не растает, испарится от прикосновения огня.
И она сказала: Слизерин.

* * *

Холодно и мокро. На лбу. И тихо-тихо.
Гарри с усилием разлепил веки.
— Как ты? — осведомились немедленно.
— Пить хочу, — пробормотал Гарри.
Прохладная вода наверняка была доставлена сюда прямиком из рая — так прекрасно было глотать её, пока чья-то рука поддерживала затылок Гарри.
— Ты бредил, — Гарри узнал голос Кевина. — Тебе снилось что-то плохое?
— Не то чтобы… а что я говорил в бреду?
— Не знаю… ты говорил на серпентарго.
— Понятно. Где мои очки?
— Здесь, — Кевин нацепил очки на Гарри, и мир перестал быть расплывчатым.
— А где близнецы? — вспомнил Гарри. Не то, чтобы он собирался требовать от них неустанного бдения над его дрыхнущим телом, но они обещали…
— Тоже здесь, — ухмыльнулся Кевин. — Мадам Помфри пробовала их выгнать, говорила, им тоже надо отдохнуть, но они просто трансфигурировали два стула в кушетки и остались тут.
Гарри сел и попытался привести волосы в порядок.
— Чувствую себя так, словно вагон разгрузил, — признался он. — Какие-нибудь новости есть?
— Особенных каких-нибудь — нет, — Кевин пожал плечами. — Раненые в битве успешно лечатся, мёртвых ещё не похоронили. По слухам, Министерство готовит экстренный выпуск «Ежедневного Пророка». Профессор МакГонагалл просила передать тебе, что готова новая партия листовок. Я видел одну — там со слов близнецов записано, что именно вы трое сделали, чтобы спасти Джорджа, и как сумели обвести вокруг пальца Того-Кого-Нельзя-Называть.
— Зачем ты так его называешь? — поморщился Гарри. — Ты тоже боишься имени?
— Я привык. Так меня учили дядя Амос и тётя Сесилия.
— Но самому тебе не страшно?
— Ну, тебя же я не боюсь, — хмыкнул Кевин. — А ты сильнее Того-Кого-Нельзя-Называть.
— С чего ты взял, что я сильнее?
Этот вопрос немало озадачил Кевина.
— Ну я же вижу.
— Что видишь?
— Я не знаю, как объяснить… я вижу, понимаешь? Иногда, очень редко… когда я сильно злюсь или, наоборот, очень радуюсь. Люди становятся цветными, или чем-то, что реально есть… я даже не знаю, как сказать, я просто вижу.
— А я какого цвета?
— Ты — не цвет. Ты огонь и лёд.
— Это как?
— Ну… есть огонь. Он яркий, как драконий. И в нём лёд. Такая ледяная статуя, точь-в-точь ты. Пламя её окутывает, но лёд не тает. Они словно созданы друг для друга, чтобы вот так вот...
Кевин помолчал немного и добавил:
— Такого больше ни у кого нет. Обычно люди — это что-то одно... один цвет или одна вещь. Седрик был из пшеничных колосков, они так красиво переплетались… тётя Сесилия — кленовые листья. А дядя Амос весь коричневый, как шоколадная лягушка.
— А, — неопределённо сказал Гарри. — И давно это у тебя?
— Всегда было. У меня, правда, больше ничего толком не получалось… дядя Амос говорил, они боялись, что я сквиб, пока я не стащил метлу у Седрика и не сумел на ней взлететь. У меня не было никаких стихийных проявлений…
— Ну так это, наверно, и есть стихийные проявления, только очень необычные, — предположил Гарри. — Если это происходит при сильных эмоциях… А почему ты решил, что я сильнее? Огонь и лёд об этом как-то говорят?
Кевин морщил лоб, пытаясь составить внятный ответ.
— Огонь — он горячий, а лёд холодный… я вижу, что огонь может сжечь всё, а лёд — всё заморозить… Гарри, я не знаю, как сказать, правда. Ну вот ты видишь небо — оно голубое и с облаками, вот что ты видишь. И при этом ты знаешь, что оно высоко, хотя на нём нигде не написано. И я знаю, что сильнее тебя волшебника нет.
— Но ты же не видел Вольдеморта, может, он тоже… двойной?
Кевин снова задумался.
— У меня такое впечатление, что я его видел, — признался он. — Я в этом почему-то уверен. Я даже не знаю, где… но точно могу сказать, что он сделан изо льда. Весь. И по нему идёт трещина… вот такая, — Кевин легонько очертил кончиком пальца молнию на лбу Гарри. Гарри вздрогнул, но не отстранился.
— А на мне нет такой трещины?
— На тебе их вообще нет.
— А ты только людей так видишь? Или какие-то вещи тоже? — любопытство грызло Гарри не хуже голодной гиены. Кажется, в книгах по ментальной магии упоминались какие-то смотрящие… или видящие… но всего пару раз и совершенно без подробностей. Может, это были такие же, как Кевин?
— Только те, в которых есть магия, — охотно поделился Кевин. Вполне возможно, что ему давно хотелось поговорить об этом с кем-нибудь, но случая не представлялось. — Палочки, некоторая одежда, учебники… весь Хогвартс. Особенно красиво в Выручай-комнате, она — вся магия. Хогвартс всё-таки сложен из камней, а в Выручай-комнате нет ничего материального, совсем. Правда, я её только один раз видел, когда мы с Гермионой поговорили… она тогда ушла, чтобы отправиться в Батлейт Бабертон, а я остался, — Кевин внезапно смолк.
— Ты был расстроен? — уточнил Гарри. Внутренний голосок оживился: «Если ты собираешься опять завести свою песню о том, что Кевину надо держаться от тебя подальше, потому что ты — одно большое плохое влияние…» «Заткнись».
— Да, — Кевин уставился в пол. — Я… думал, что ты теперь сердишься на меня. Что сменишь пароль к гостиной, скажешь Рону и Гермионе, чтобы для меня готова была постель в Гриффиндорской башне…
Гарри вздрогнул — настолько эти слова совпадали с его собственными планами. К счастью, Кевин всё так же смотрел в пол и ничего не заметил.
— Я сидел там и думал, что рядом с тобой никого не будет. Думал о близнецах… хотел, чтобы они были с тобой, даже злился на них, потому что они оставили тебя.
— Ты думал, что хотел бы объяснить близнецам, что они неправильно поступили? — переспросил Гарри.
— Ага, — кивнул Кевин.
Гарри рассмеялся, и Кевин удивлённо вскинул голову.
— Иди сюда, — попросил Гарри, всё ещё смеясь; ему было так легко от того, что он понял, что он даже не беспокоился о возможности разбудить близнецов, в обнимку спавших на кушетках. — Я всё понял.
— Что понял?
— Откуда взялось письмо. Иди сюда, не бойся. Я не сержусь и не кусаюсь.
— Ещё не хватало, тебя бояться! — фыркнул Кевин, залезая на кровать рядом с Гарри. — Как можно бояться человека, которому хотел надавать по ушам?
— Резонно, — признал Гарри, обнимая Кевина. Ощущение было такое, словно он поймал бабочку — такое же чувство чего-то хрупкого, которое можно разрушить неосторожным движением.
— Ну так что там с письмом? — напомнил Кевин, удобно устроившись на коленях Гарри после нескольких секунд сосредоточенной возни. — Кто его написал?
— Строго говоря — никто, — хихикнул Гарри. — В этом как раз самое забавное. Писать его никто не писал. Оно появилось само, с помощью магии.
— Что ещё за магия такая — неужели нельзя было просто так написать?
— Нельзя, — согласился Гарри. — Я запретил.
— Я запутался, — честно признался Кевин.
— Письмо отправила Выручай-комната, — объяснил Гарри и полюбовался огромными, как блюдца, глазами Кевина. — Ты ведь хотел, чтобы такое письмо было написано? Может, даже представлял, что там будет написано, чтобы близнецы поняли, как они нужны мне, представлял, как будет выглядеть этот кусок пергамента, сердился на то, что нельзя отправлять письма из Хогвартса… было такое?
— Было, — буркнул Кевин. — И что?
— И то, что Выручай-комната для того и сделана, чтобы выполнять желания тех, кто в ней находится. Вот она и создала своей магией это письмо и отправила его. Может быть, с одной из хогвартских сов, потому что своей у тебя нет, и ты наверняка думал как раз о школьной сове. И Пожиратели его перехватили, какая им разница, кто его писал…
Кевин дёрнулся.
— Так это я во всём виноват? В том, что Джорджа похитили, что тебе сломала ногу горящая балка, что вам с Фредом пришлось так рисковать…
— Не говори глупостей! Слышишь? Не смей так говорить! Ты не виноват, что Выручай-комната так услужлива — это Основатели постарались. Ты не виноват, что огонь, который я сам же и зажёг, так подточил балку, что та рухнула на меня. Ты не виноват, что Пожиратели перехватывают письма, в конце концов! Не смей себя обвинять…
— Но ведь если бы не я, этого бы не было…
Гарри подавил желание взять Кевина за плечи и тряхнуть хорошенько.
— Ты. Ни в чём. Не виноват, — чётко повторил Гарри. — Понял? Запомни накрепко. А если будешь продолжать себя винить, я расскажу, в чём виноват я сам — малую часть. И ты сразу поймёшь, что кто-кто, а ты чист, как младенец.
Кевин недоверчиво смотрел на Гарри из-под повлажневших ресниц. Седрик никогда не смотрел вот так — неловко, с надеждой, не веря и желая поверить. Седрик сам дарил другим веру и знал, что хорошо, а что плохо.
Но Седрика больше нет, а есть его младший двоюродный брат.
— Ты правда так думаешь?..
— Чистая правда, — серьёзно ответил Гарри; Кевин спрятал лицо у Гарри на груди — не для слёз, а просто так, чтобы успокоиться.
Близнецы зашевелились, просыпаясь, и Гарри понял, что по-настоящему рад этому дню, несмотря на то, что придётся участвовать в похоронах тех, кого он сам прошлой ночью повёл на смерть.

* * *

«23.10.
Я назначил Поттеру прийти в один из кабинетов Астрономической башни в одиннадцать вечера. Никогда не понимал, почему отдельные индивидуумы предпочитают целоваться на смотровой площадке — там же холодно!..
Кроме того, я ведь не для того Поттера зову встретиться, чтобы целоваться. Вот ещё. Я не педик, в конце концов. Я хочу с ним поговорить… хотя так и не знаю, о чём.
Ха, вот я не знаю, а Поттер знает. Я прихожу позже него, прощупав все окрестности магией — кажется, поттеровских дружков рядом нет — и он сразу заваливает меня вопросами. Я даже не подозревал, что можно говорить так быстро и так много.
— Что всё это значит, Мерлин подери? Снейп, о чём ты хочешь со мной поговорить? Я уже полчаса тут торчу и понять не могу, что тебе от меня надо!! Что значил тот поцелуй у Большого зала? Что на меня нашло? Сириус думает, ты меня околдовал, но когда бы ты успел, ты ведь палочку не доставал, и я не знаю такого колдовства…
— Прекрати трындеть, — не выдерживаю я.
— Что? — недоумённо глядит на меня Поттер.
— Трындеть, говорю, прекрати, — повторяю я. — Тарахтишь, как сорока. И если ты хотел, чтобы я ответил на твои вопросы, куда мне предполагалось вставлять ответы?
Поттер пару секунд хлопает ресницами, а потом жизнерадостно ржёт — почти как тогда в лазарете.
— Точно, что-то я распсиховался… — он садится на стол и приглашающе хлопает рукой по столешнице рядом с собой. — Садись. О чём ты там хотел поговорить?
— Я лучше постою, — фыркаю. — Не имею ни малейшего желания подходить к тебе близко, вдруг опять целоваться кинешься. Не дай Мерлин, ещё и изнасилуешь.
Вот тебе за твою долбаную жизнерадостность. Весело тебе, Поттер, сидишь и ржёшь. Вообще говоря, это ты здесь нервничать должен, почему я этим занимаюсь?
Вот и помрачнел, очень хорошо. Умею я всё-таки гадости говорить, чего не отнять, того не отнять.
— Я не хотел…
— А мне показалось, что хотел, — вставляю я свои три кната.
— Да как я в здравом уме мог захотеть?! — рявкает Поттер так, что стёкла звенят, и соскакивает со стола. — Ты сальный ублюдок с отвратительным характером, как я мог хотеть тебя поцеловать!..
И затыкается. И на лице написано, что хотел бы проглотить все только что высказанные слова.
Вот только подавится.
— Как мило выслушать это от тебя, — я шутовски раскланиваюсь. — Буду знать, что доблестные гриффиндорцы целуются только с теми людьми, от которых их тошнит…
— Снейп! — вскрикивает Поттер досадливо. — Я не…
— Не хотел? Вот уж позволь не поверить. Всё ты хотел — и поцеловать, и сказать, что я сальный ублюдок.
— Я по инерции, — обиженно говорит Поттер; его чёрная лёгкая чёлка падает на блестящие карие глаза за стёклами очков. — Я привык, за пять-то с лишним лет… я не целую тех, от кого меня тошнит!
— А это, — интересуюсь, — был специфический гриффиндорский комплимент? Или завуалированное извинение? В последнем случае советую его отвуалировать немного, уж больно оно хилое и неприметное.
— Снейп, — злится Поттер, — на хрена ты меня сюда позвал? Чтобы поругаться? Этим можно было заняться на любой перемене…
— Нет, — говорю я, — не чтобы поругаться.
— А зачем?
Чтоб я знал.
— Поговорить, — отвечаю равнодушно.
— О чём? — вот же настырный…
Я молчу.
— О чём, Снейп? — повторяет Поттер настойчиво.
— Я и в первый раз прекрасно слышал твой вопрос. Можешь не повторять.
— Тогда где ответ? — требует Поттер.
Мне никогда так сильно не хотелось убить его на месте.
— Есть такая страна, — начинаю вкрадчиво. — И называется она Ответляндия. Там, по слухам и легендам, живут ответы на все вопросы. Что было раньше — курица или яйцо; догонит ли когда-нибудь Ахиллес черепаху; возможно ли блокировать Аваду Кедавру; что делал слон, когда пришёл Наполеон… всё, что ты хочешь узнать, есть в сказочной стране Ответляндии. Ещё там, говорят, текут реки верескового мёда, а берега у них из швейцарского сыра и свежей клубники, и там всегда тепло и хорошо, потому что есть ответы на все вопросы, и не нужно мучиться, допытываясь или доискиваясь до ответов самостоятельно…
Пока я несу этот бред, у Поттера медленно, но верно отвисает челюсть. Я уже начинаю опасаться, как бы он её не вывихнул.
— Снейп, — испуганно прерывает меня Поттер. — Снейп, у тебя жар?
— Нет, — честно отвечаю.
— Тогда почему ты несёшь такую пургу? Ты сошёл с ума, да? — с надеждой спрашивает Поттер.
— Я здоров, — твёрдо заявляю. — И, предупреждая твои следующие дурацкие вопросы — я не пил, не принимал наркотики, выспался прошлой ночью и вообще нахожусь в здравом уме и твёрдой памяти.
— А непохоже, — очень искренне говорит Поттер. — Ты к чему это всё сказал?
Я опять молчу, потому что придумывать новую порцию чуши сил нет, и внятного ответа не наличествует.
— Снейп, у меня такое впечатление, что ты сам не знаешь, что хочешь мне сказать, — заявляет этот неподражаемый придурок. — И поэтому молчишь, как… как всевкусный боб Берти Боттс.
— Где ты берёшь такие сравнения? — спрашиваю. — Скажи мне название этого места, чтобы я обходил его стороной.
— Какой же ты противный зануда, — фыркает Поттер. — Я просто вспомнил то, что сам нёс тогда, перед… поцелуем.
— Не вспоминай, — советую. — Ничего умного ты всё равно не сказал.
— Это почему это? — лукаво вопрошает Поттер. — Я до сих пор уверен, что ты не такой, каким кажешься.
— Я кажусь сальным ублюдком с отвратительным характером. И я, как тебе ни прискорбно это слышать, именно такой и есть.
— Врёшь, — ничтоже сумняшеся говорит он.
Я не задумываясь бью его по щеке раскрытой ладонью.
Пощёчина выходит хлёсткой в тишине комнаты; за тот краткий миг, за который след ладони на его смуглой щеке наливается алым, я успеваю передумать сотни вещй — и что теперь мы снова устроим дуэль, потому что пощёчины он не простит; и что мне не стоило ни ловить снитч, ни устраивать этот, с позволения сказать, разговор, и что мне нравится, как гневно сверкают его глаза и как от жгучей обиды припухают губы.
Я бы сам поцеловал его сейчас, если бы не ждал, что он меня заавадит на месте.
— С меня хватит! — орёт Поттер и выхватывает палочку.
Я могу выхватить свою и защититься, но мне не хочется; на руке всё ещё огнём горит ощущение его мягкой кожи.
— Legillimens! — кричит Поттер; я не знаю такого заклинания и успеваю задаться вопросом, пока оно летит к моему лбу, смертельное ли оно.
А потом я проваливаюсь в воспоминания, беспорядочно и панически, словно сверзился с обрыва.
…Отец кричит на мать, а я жмусь в углу, мечтая, чтобы они не кричали друг на друга…
…Тащу тяжёлую стопку учебников; мне всего двенадцать лет, стопка в дрожащих руках выше меня, и она, накренившись, рассыпается…
…Разжигаю огонь под котлом в классе Зельеварения…
…Мастурбирую под душем…
…Читаю «Историю Хогвартса» глубоко заполночь…
…Вывожу на пергаменте, сам с некоторым удивлением глядя на появляющиеся буквы: «Мне снился сон; я был змеёй во сне…»…
Поттер по-хозяйски, уверенно и сосредоточенно роется в моих воспоминаниях. Он ищет сегодняшние, он хочет увидеть причины, по которым я назначил эту встречу, хочет знать, о чём я намеревался поговорить… я захлёбываюсь в потоке, в граде воспоминаний, их слишком много для меня, это как если бы ветер бил в лицо на скорости триста миль в час, так, чтобы не вдохнуть и не выдохнуть… я не могу больше, не могу, не-могу-не-могу-перестань…
— Снейп! Северус! — зовёт обеспокоенный голос. — Очнись! Дементор тебя поцелуй, очнись же!..
— Не надо дементора, — бормочу я. — И ты тоже вали отсюда. Поговорили, хватит…
Поттер, разумеется, просьбу не выполняет и не сваливает.
— Извини, — покаянно говорит он, — я не подумал, что ты не окклюмент…
— Не кто?
— Не умеешь защищать своё сознание. Меня отец учил проникать в чужое сознание и защищаться от проникновения… это умение среди чистокровных распространено. А ты ведь полукровка…
— Катись отсюда вместе со своей чистой кровью, тварь гриффиндорская, — я пытаюсь отодрать от себя его обнимающие и поддерживающие руки, но Поттер физически сильнее. Не сказать, чтобы это была приятная новость. — Катись колбаской, вали, уходи, убирайся — как тебе понятнее?
— Я мог свести тебя с ума этим вторжением, — говорит он. — Я виноват…
— На том свете тебе зачтётся это искреннее раскаяние, — говорю я. — А теперь — просто уходи!..
— Не уйду, — отвечает он и целует меня в губы.
— Ты псих! — через несколько секунд невыносимо сладкого поцелуя мне удаётся опомниться и оттолкнуть Поттера. — Совсем со своей окклюменцией мозгами повредился! Иди-ка ты на хрен! К Блэку, Люпину и Петтигрю! Они будут только рады!
— Если ты будешь так говорить, я тебя ударю, — предупреждает Поттер.
— Если не хочешь слушать, что я говорю — КАТИСЬ ОТСЮДА! — взрываюсь я.
— Не ори, голос сорвёшь, — говорит он.
Я не знаю, как ещё сказать ему, чтобы он выметался и оставил меня оклёмываться одного. На какие слова он среагирует?
— Знаешь, — продолжает это чудовище как ни в чём не бывало, — я по твоим воспоминаниям понял, что ты и сам не знаешь, зачем меня позвал сюда. А я думал, ты поглумиться хотел или ещё что-нибудь нехорошее сделать… а ты, оказывается, просто так. Хочешь, я тебя окклюменции научу?
Я молчу. Слов нет.
— То есть, я ведь виноват перед тобой… я чуть не сварил твой мозг на медленном огне, если вдуматься, — говорит он непринуждённо. — Это правда опасно, это не шуточки, как раньше… давай я научу тебя, и никто никогда не узнает, о чём ты думаешь и какие воспоминания прячешь. Хочешь?
У меня болит всё тело. Я ничего не понимаю в этой жизни. Я всё ещё чувствую тепло его губ на своих губах, а он ведёт себя так, словно ничего особенного не случилось. Такое впечатление, что мир перевернулся и стал жить вверх ногами, а я по рассеянности не заметил и один хожу ногами вниз.
Я говорю:
— Хочу.
И улыбающийся Поттер снова целует меня».