Глава 13. Надеюсь, у тебя найдётся для них подарочек за хорошее поведение?

Надеюсь, у тебя найдётся для них подарочек за хорошее поведение?
Ольга Громыко, «Верные враги».
— Завтра Рождество, — Фред составил на тарелке домик из тостов.
— Может, устроить праздник, а? — Джордж окружил строение брата полянкой из стебельков петрушки.
— Праздник? — Гарри, подперев щёку кулаком, рассеянно любовался на архитектурные потуги близнецов. — Почему бы и нет…
— Скажем, нечто вроде бала, — Фред, вдохновлённый наличием благодарной аудитории, вырезал ложкой цилиндрик из апельсинового мармелада и аккуратно пристроил его на домике в качестве трубы.
— Музыку мы обеспечим, — Джордж раскрасил крышу домика ярким острым соусом. — Потанцевать, думаю, все будут рады, а если ещё весельем будем руководить мы, то никто просто не успеет заскучать.
— Не успеет — это очень точно сказано, — под укоризненным взглядом Фреда Гарри стянул мармеладную трубу. Апельсин и острый соус составили очень странное сочетание. — Пусть хоть напряжение сбросят… а то боевой дух начал падать ниже плинтуса.
— Ничего, поднимется, куда денется, — Джордж, увлекшись, украсил петрушечную лужайку абстрактными цветами из взбитых сливок. — Не может — научим, не хочет — заставим!
— Вот только где подарки взять? В Хогсмид или в Лондон не прошвырнёшься… — Гарри совершенно машинально подцепил на палец сливочный цветок и слизнул. — Если только изощриться в Трансфигурации или Чарах…
— Старшие курсы, может, и изощрятся, — Фред последовал примеру Гарри. — А младшим будет совсем тоскливо.
— С Луной им не будет тоскливо, — хмыкнул Гарри. — Но они привыкли получать подарки от родителей, а родителей у трети уже убили, либо они в бегах…
Джордж посмотрел на разграбленную лужайку, взял один из тостов крыши и разрезал его на три части.
— Если родители не годятся… — Джордж откусил от тоста.
— …значит, нужен Санта-Клаус, — Фред услужливо подлил Гарри сока.
— Полагаю, вы думаете о том же, о чём и я? — Гарри отсалютовал кубком ухмыляющимся близнецам и выпил сок залпом. — Тогда начнём…

* * *

— Трансфигурация — мать всех наук! — поучительно провозгласил Джордж, взмахивая палочкой.
— Скажи это МакГонагалл… а-апчхи! Нам обязательно было идти в самую пыльную комнату во всём замке?
— Гарри, это же конспирация! — Фред коснулся губами виска Гарри. — Ты только оцени всю выгоду этой комнаты — здесь нас никто не застанет…
— Потому что нет других дураков, которые полезут в эту пыль, — буркнул Гарри из чувства противоречия и поцеловал Фреда в губы.
— Потому что никто никогда не додумается искать нас именно здесь, когда в нашем распоряжении Выручай-комната и слизеринские подземелья, — Фред взъерошил волосы Гарри.
— Ненавижу конспирацию, — проворчал Гарри.
— Итак! — Джордж демонстративно откашлялся. — Как верные сторонники Трансфигурации, сиречь матери всех наук, мы, дипломированные делатели всего из ничего, превращатели суровых будней в увлекательнейшее приключение, почётные кавалеры Ордена Шалопаев и верховные вожди племени Лоботрясов, начинаем череду Великих Превращений, долженствующих расцветить хогвартское Рождество ярчайшими красками непредсказуемости!
— О Превращениях — это к Фламелю, — Гарри вытянул палочку из ножен. — Кстати, это предложение, которое ты только что выдал, неплохо было бы записать для потомков.
— У тебя есть потомки? — заинтересовался Джордж.
— Насколько я знаю — нет, — фыркнул Гарри. — Но когда-нибудь у кого-нибудь какие-нибудь потомки да будут…
— Запишем, но попозже, — Фред повертел палочку между пальцами. — Гарри, ты добыл список?
— А как же, — Гарри вынул из кармана свиток пергамента и развернул. — Долго распинался, пока МакГонагалл мне его отдала… Заклинала беречь, как зеницу ока.
— Посчитай, сколько всего людей в замке, — попросил Фред. — А мы пока подумаем, что именно сделать.
По ходу подсчитываний Гарри делал пометки на отдельном листе пергамента; конечный результат гласил:
— Младшие курсы, от первого до четвёртого — сто шестьдесят два человека, если не брать в расчёт Кевина. Из них — восемьдесят шесть мальчиков и семьдесят шесть девочек. Старшие курсы, включая Ли и не считая нас с вами — сто двадцать три человека, из них шестьдесят восемь мальчиков и пятьдесят пять девочек. Всякого левого народа из Ордена, включая преподавателей — тридцать шесть человек. Всего народу — триста двадцать один человек. Хм… в крайнем случае, у нас есть хроноворот.
— Хроноворот у нас есть в любом случае, — поправил Фред. — За день мы обязательно кому-нибудь понадобимся, лучше не светить, что мы были всё это время чем-то заняты.
— Ладно… — Гарри отложил список. — Ночью займёмся ёлками, я полагаю… расставим по гостиным и в Большом зале и украсим. А пока нас ждёт Трансфигурация…
— Всё-таки надо было прицепить тебе бороду, как у Дамблдора! И надеть на тебя красное пальто…
— Бороду? Не знал, что у тебя есть такой фетиш… И сам носи красное пальто! Я не гриффиндорец, так что нечего… блин, этот мешок даже на Мобилиарбусе таскать тяжело!..
— А ты думал, в сказку попал? Давай, клади вот сюда… и записки с именами раскладывай…
— Помогай давай, нечего командовать!
— Тихо, вы оба! Разбудите кого-нибудь…
— В три часа ночи? Да все спят давно…
— Себя вспомни во время учёбы — много ты спал?
— Да уж всяко Санта-Клауса в гостиной не караулил. Всё здесь?
— Погоди, ещё десять штук…
— Я начинаю склоняться к позиции Вольдеморта. Он, создав себе имидж злого и противного, не обязан никого поздравлять с Рождеством.
— Ты тоже не обязан.
— Но я это делаю, потому что я хороший. Чуешь?
— Чую, чую… кто-то сидел в этом кресле и разлил какао, а эльфы не успели ещё вычистить ковёр, определённо.
— Да ну тебя…
— Погоди меня посылать, нам ещё две гостиные обойти надо и все преподавательские покои. И к мадам Помфри заглянуть.
— Хочется верить, мы никого из них не разбудим, а то как-то мне не улыбается получить сначала Ступефаем в лоб, а потом объяснять, что хотел поиграть в Санта-Клауса…
— Обижаешь! Если уж мы столько лет морочили голову миссис Норрис, то уж мадам Помфри одурачим и подавно. Кстати, всё хотел спросить — а куда делась миссис Норрис? Филч всё ещё здесь, а кошки нет…
— Э-э…
— А поподробней?
— Может, потом об этом поговорим?
— Эй, я надеюсь, ты её не поджарил и не съел?
— Фу, гадость какая… нет, конечно! Я потом расскажу. Не сейчас.
— Ладно. Ты мешок-то тащи, тащи…
— Как низко я пал, однако… был командиром светлой стороны, стал носильщиком…
— Утешайся тем, что никто из тех, кто найдёт нежданный подарок под ёлкой, не додумается назвать тебя носильщиком…

* * *

— Мерлин, какое блаженство, — Гарри плюхнулся в кресло, вытянув ноющие ноги. — Даже когда листовки разношу по всей Англии — и то не так устаю.
— А ты думал, почему Санта-Клаус один день в году работает, а потом триста шестьдесят четыре — баклуши бьёт? — близнецы устроились на ковре у ног Гарри, прислонившись каждый к пухлому подлокотнику чёрного кожаного кресла.
— Я бы тоже триста шестьдесят четыре дня отдохнул… — Гарри зевнул. — Ой! Ну я идиот… а вам что буду дарить?!
— Лучший наш подарочек — это ты, — близнецы синхронно поцеловали его ладони.
— Сомнительный я подарочек… — протянул Гарри. — Ладно, раз вы не сердитесь, я ещё подумаю… И ещё я не знаю, что дарить Кевину. Ума не приложу, что могло бы ему понравиться.
— От тебя ему понравится всё, что угодно, от дырявого велосипедного колеса до обёртки от шоколадной лягушки.
— Только последняя сволочь подарила бы ему дырявое колесо, — Гарри снял очки и потёр виски. — Он как посмотрит своими серыми глазищами, точь-в-точь как у Седрика — и я начинаю таять, как мороженое.
— Стало быть, ты планируешь подарить обёртку от лягушки?
— Будешь таким злоязыким — сам получишь обёртку, — Гарри коснулся кончиками пальцев мягких прядей на макушке Фреда.
Где-то снаружи занимался серый зимний рассвет. От одной этой мысли Гарри начинал чувствовать себя в несколько раз более сонным, чем раньше; по правде говоря, он охотно проспал бы весь грядущий праздник, не заморачиваясь по поводу подарков или ещё чего-нибудь.
Но оставить без подарка брата Седрика… на это Гарри решительно не был способен, тем паче, что о подарках для всех остальных малышей он уже позаботился.
— Фредди, Джорджи, как вы делали ту игрушку-меня, «Гарри Поттер, идентичный настоящему»?
— Это несложно, надо только немного определённых исходных материалов и фантазии касательно Трансфигурации, — Джордж подавил зевок. — А ты хочешь подарить Кевину себя?
— Я у него и так уже есть, — отмахнулся Гарри. — Вот если бы подарить ему того, кого уже нет…
Близнецы, сменив позы, молча смотрели на Гарри снизу вверх, и у него возникло то нередкое заставлявшее слегка нервничать чувство, что близнецы видят его насквозь, как стеклянного; не то, чтобы ему было неприятно — ведь это были Фред и Джордж, а не кто-нибудь — но порой ему очень хотелось знать, что же они в нём такое видят.
— Ты уверен?
— Я ни в чём не уверен, — признался Гарри. — Мне даже кажется, что разумнее было бы подарить ему что-нибудь нейтральное. Но мне очень хочется подарить ему Седрика.
— А если он тебя неправильно поймёт?..
Гарри беспомощно пожал плечами.
— Я не знаю. Честно, не знаю.
Близнецы поднялись на ноги и одновременно протянули Гарри руки.
— Пойдём. Надо найти где-нибудь бумагу, стекло и кое-какие травы…

* * *

Гарри выныривал из сна медленно, неохотно; тяжёлые веки словно намертво слиплись друг с другом, волосы приклеились ко лбу противной испариной — сон был нехорошим, но Гарри не мог вспомнить, что именно видел. Горячие ладони и звонкий голос не сдавались, настойчиво будили его; и Гарри распахнул глаза.
— Ну наконец-то, я уж думал, ты никогда не проснёшься! — бодро поприветствовал его Кевин. Хрупкая шея выглядывала из полурасстёгнутого ворота мантии, каштановые волосы растрепались. — Счастливого Рождества!
— И тебе того же, — Гарри потянулся и нашарил на тумбочке очки. — Ох, и чего тебе не спится?
— Я бы мог спросить, — ядовито ответствовал Кевин, — чем ты занимался прошлой ночью, если к половине одиннадцатого утра не успел выспаться, но, поскольку близнецы тоже ещё дрыхнут, то я даже не буду интересоваться.
Гарри ощутил, как к щекам приливает жаркая кровь; до сих пор в разговорах с Кевином тема телесной любви затрагивалась крайне редко, поскольку про пестики и тычинки Кевину объяснять не надо было, а для чего-то более подробного он был слишком мал. И таких шуток Гарри от Кевина не слышал ни разу, так что даже не знал теперь, как отреагировать.
— Хорошо же ты обо мне думаешь…
— Очень даже хорошо, — Кевин сел на край кровати, сгорбившись. — Всю ночь напролёт, подумать только!..
— Кевин… — Гарри расстроенно прикусил губу. — Что не так?
— Всё так, — мотнул головой Кевин; по мнению Гарри — чересчур быстро. — Рождество, все веселятся, ёлки-подарки… всё отлично.
— Я не забыл о тебе, — с облегчением сказал Гарри, поняв, в чём дело. — Я просто хотел сам отдать тебе мой подарок.
— У тебя есть для меня подарок? — Кевин был искренне удивлён. — А дядя Амос и тётя Сесилия в прошлый раз забыли, вспомнили о Рождестве через несколько дней, когда на календарь посмотрели…
Гарри мысленно пожелал чете Диггори удариться дурными головами обо что-нибудь твёрдое и излечить тем самым свою забывчивость и обнял Кевина.
— У меня пока нет склероза, — шутка была неловкой, но всё лучше, чем молчать. — Сейчас подарю… Accio коробка!
Яркая коробка из цветной бумаги, перевязанная лентами гриффиндорских цветов, влетела Гарри в руки.
— С Рождеством тебя, — Гарри улыбнулся, глядя, как на щеках Кевина от улыбки появляются ямочки.
Лицо Седрика Гарри трансфигурировал сам; близнецы почти не помнили умершего два года назад хаффлпаффского ловца, а чтобы сделать куклу, надо было чётко представлять себе, что именно хочешь сделать, и не словами — «высокие скулы, римский нос, прямой подбородок» — а цельной картинкой. Но и Гарри, если честно, не мог бы поручиться, что отчётливо помнил лицо Седрика; с сентября лицо старшего Диггори уверенно вытеснялось из памяти лицом младшего — очень похожим, почти точно таким же лицом, только моложе и беззащитней. Седрик вообще, кажется, не ведал, что такое беззащитность; даже мёртвым, поверженным, он не был беспомощен. Кевин же состоял практически из одной только неуверенности и ощущения собственной ненужности… как сам Гарри когда-то. Гарри пытался представить себе Кевина счастливым — по-настоящему счастливым, таким, чтобы в глубине тёмно-серых глаз не таился страх потерять то немногое, что у него было — и не мог.
— Кто это?.. — Кевин внимательно рассматривал игрушку, хмуря лоб.
— Разве не узнаёшь? — рассмеялся Гарри.
— Не узнаю, — неожиданно жёстко сказал Кевин и посмотрел Гарри в глаза. — Это Седрик или я? Между нами, кстати говоря, есть разница…
— Разумеется, есть, — в замешательстве подтвердил Гарри. — Это Седрик, видишь? Вот родинка на виске…
— У Седрика не было родинки на виске, — спокойно сказал Кевин; сжимавшие игрушку пальцы побелели. — У меня есть такая родинка, а у Седрика не было. Я столько смотрел на его колдографии, когда он погиб, что выучил наизусть его всего. У него были волосы короче, чем у меня… и у этой куклы… и никогда не было родинки на виске.
Гарри в замешательстве взглянул на безмятежное красивое лицо куклы. Может ли быть, что внешность Кевина и внешность Седрика окончательно перемешались у него в голове, став чем-то единым, не тем и не другим?
— Правда?
— Правда, — Кевин неловко сунул куклу в карман. — И… я… я не Седрик, чёрт побери!
— Я знаю, что ты не Седрик…
— Нет, не знаешь! — Кевин вскочил с кровати. — Ты даже не можешь различить наши лица! Ты Фреда и Джорджа различаешь запросто, а меня и Седрика не можешь! И ты вечно о нём думаешь, когда со мной разговариваешь!..
— А о ком мне думать? — возразил Гарри резче, чем собирался. — О Вольдеморте, что ли?
— А как насчёт меня, а? — глаза Кевина сузились. — И ведь ни с кем из первокурсников ты не сошёлся так, как со мной… потому что никто из них не похож на Седрика, как я!
— Если на то пошло, ты первым со мной заговорил и первым протянул руку! — вырвалось у Гарри прежде, чем он осознал, кому и что говорит.
Кевин отшатнулся, словно Гарри дал ему пощёчину.
— Хотя я в любом случае захотел бы узнать тебя поближе, ты ведь так похож на Седрика, — только ляпнув это, Гарри немедленно осознал, что сделал только хуже. Почему, ну почему как раз тогда, когда не надо, язык у него быстрей мозгов?..
— Я. Не. Хочу. Быть. Для. Тебя. Памятью. О. Седрике, — отчеканил Кевин медленно, тяжело роняя каждое слово — как капли крови. — Не хочу, слышишь?!!!
— Ты не… — начал Гарри, но замолк, когда дверь спальни громогласно хлопнула.
Повисшая в спальне тишина была неодобрительной; создавалось впечатление, что сам замок высказывает Гарри, как по-идиотски последний себя повёл.
— Я кретин, — пробормотал Гарри, утыкаясь лицом в ладони. — Я просто король кретинов всего мира.
Хотелось побиться головой об стенку; и Гарри, верно, побился бы, если бы это могло хоть что-нибудь изменить.

* * *

«21.11.
Ровно в девять Поттер уже был в условленном месте. Переминался с ноги на ногу, нервно водил кончиком языка по пересохшим губам, комкал в руках мантию-невидимку.
— Привет, — улыбается. Слегка неуверенно, но видно, что он мне… рад?
— Привет, — отвечаю насторожённо.
— Пойдём, — Поттер настойчиво тянет меня за собой, обхватив моё запястье своими горячими пальцами. — Здесь не поговорить, здесь люди ходят… пойдём, я знаю спокойное местечко.
Я послушно иду следом, думая о том, что только идиот может вот так вот — как баран! — тащиться следом за тем, с кем враждовал пять лет. Палочку достать, что ли? Обидится, что не доверяю… значит, я доверяю? Больше того, я ещё и не хочу его обидеть?..
— Вот, — Поттер захлопывает дверь неприметной комнаты за каким-то полустёртым портретом. — Об этой комнате кроме меня знают только, Сириус, Ремус и Питер, но они не будут меня здесь искать.
— Почему ты так уверен, что не будут? — я присаживаюсь на сломанную парту, которых здесь множество. Ох и пыли же тут… как бы не расчихаться посреди разговора.
Поттер краснеет, как маков цвет. Я выжидательно приподнимаю бровь.
— Обычно сюда ходит Сириус, если хочет развлечься с девушкой, — вызывающе заявляет Поттер, решив, видимо, что не царское это дело — краснеть перед какими-то слизеринцами. — А сегодня, я знаю, он не собирался никого клеить. А я никогда сюда не хожу, потому что…
— Потому что без памяти влюблён в Лили Эванс, а она тебе не даёт, — киваю понимающе.
И зачем я нарочно топчусь по его самым больным мозолям?..
Поттер бледнеет, потом снова краснеет; сжимает и разжимает кулаки и, в конце концов, прикрывает глаза и глубоко вздыхает.
— Послушай, не надо… затевать драку. Я хотел поговорить, а не ругаться.
Ладно. Сижу, внимательно молчу.
— Вот, — не ожидавший такой покладистости Поттер несколько сбивается с мысли. — Поэтому мы можем здесь поговорить спокойно… если, конечно, оба этого хотим.
Его карие глаза требовательно блестят за стёклами дурацких круглых очков, и я вдруг понимаю, что с меня тоже уже хватит ссор.
— Хотим, — соглашаюсь. — Ты садись куда-нибудь, чего стоишь?
Поттер, подозрительно поглядывая на непредсказуемого меня, садится рядом на ту же самую парту.
— Так вот, — бормочет он. — У нас всё не было времени обсудить то, что… всё то… ну…
— Не мнись, не последнее слово перед казнью произносишь, — не выдерживаю я. — Ладно, так и быть, я за тебя скажу. Ты не знаешь, почему тебя вдруг начало ко мне тянуть. Тебя это пугает, тебе это не нравится, особенно учитывая, что в Эванс ты всё-таки влюблён — об этом все знают. И ты не знаешь, как тебе избавиться от этой тяги. Так?
Поттер молча кивает. Уши у него горят так, что даже странно; вряд ли он никогда ни с кем не говорил об этой стороне жизни. Скорее всего, его смущает собеседник и сама ситуация…
— Вынужден тебя разочаровать, — утыкаюсь взглядом в пол. — Я тоже не знаю, что с этим можно сделать.
— Так ты… — тихонько произносит Поттер. — Так тебя ко мне тянет?
— Если бы не тянуло, — огрызаюсь, — от тебя давно бы остались рожки да ножки!
И ведь я не пил «Mens et animus». Даже парами старался не надышаться. Но всё равно никак не могу забыть, какие у Поттера нежные губы…
— Я хотел поговорить… узнать, может, ты знаешь, что с этим делать, — тихо продолжает Поттер. — Так ведь, наверно, неправильно. Мы слишком разные, чтобы…
— Чтобы что? — спрашиваю. — К слову сказать, давно знал, что у гриффиндорцев двойные стандарты: как Блэк с Люпином лижется, так это ничего, а поцеловать слизеринца — это уже неправильно.
Я думал, Поттер даст мне в челюсть с размаха, но он отчего-то молчит и тяжело вздыхает.
— Что молчишь? — спрашиваю.
Поттер упорно безмолвствует.
— Слушай, если у тебя есть что сказать, то выкладывай. А если нет, то я не буду отвлекать, — я спрыгиваю со скрипучей старой парты. — Можешь забыть обо мне и думать об Эванс.
— Прекрати упоминать Лили! — вспыхивает он.
— Ну да, как я смею осквернять её имя своими мерзкими губами, — хмыкаю я. — То, что ты их целовал сегодня днём, совершенно ничего не значит. Эванс у тебя, значит, для высоких чувств, а я для чего?
Поттер беспомощно смотрит на меня.
— Я… я не знаю… я просто думаю о тебе… почти столько же, сколько о Лили… я не знаю… мне даже стыдно за всё, что было раньше… я…
— Как красноречиво, — фыркаю я. — Мой дорогой враг, предлагаю разойтись сейчас в разные стороны и никогда не вспоминать об этих трёх месяцах. Никого ни к кому не тянет, никого не мучают неуместные мысли…
— Не уходи! — негодующе вскрикивает Поттер и соскакивает с парты, чтобы поймать меня за руку и развернуть к себе лицом. — Я хотел забыть, всё это время хотел! Но…
— Но ничего не получилось, — киваю я и совершенно не к месту вспоминаю, что голова у меня, как обычно, не мыта, мантия измята и протёрта на локтях, а пальцы в чернилах.
— Не получилось, — соглашается Поттер. — И у тебя тоже не получилось.
— Получится, — говорю я. — Должно получиться. Мы слишком разные, ты абсолютно правильно заметил. Лучше всего выбросить всю эту глупость из головы.
— Она не выбрасывается! — по-кошачьи недовольно фыркает Поттер. В этот момент он так похож на бестолкового наглого второкурсника, что я не могу сдержать улыбку. — Чему ты радуешься?! Это что, какое-то твоё заклятие, что ли?
Я высвобождаю руку из хватки Поттера и делаю несколько быстрых шагов к двери, но Поттер перехватывает меня и прижимает к стенке за плечи.
— Не бери в голову, — бормочет он виновато. — Я не хотел… я знаю, что ты не виноват… это во мне что-то не так…
Я пытаюсь вырваться.
— Отстань от меня, и всё будет «так»! Если тебе что-то не нравится, так какого чёрта ты меня тут держишь?! Давно черной магии на себе не пробовал?
— Я не нарочно, — упрямо твердит Поттер; непослушные прядки его чёлки щекочут мне лицо. — Я… прости, пожалуйста.
— Думаешь, сказал «прости» — и достаточно?!
— Ну конечно, недостаточно, — улыбается Поттер. — Поэтому я сделаю ещё кое-что…
Он слегка наклоняет голову, и я, поняв, что он собирается сделать, обессиленно прикрываю глаза.
Кто-то там, наверху — гриффиндорец, должно быть — решил жестоко надо мной подшутить; решил поиздеваться, показав, как могло бы — если бы, ах-если-бы-если-бы — случиться, если бы мы с Поттером не ненавидели друг друга с того момента, как увидели. Если бы единственной причиной, по которой он ласково целовал меня, не были бунтующие юношеские гормоны, ищущие хоть какого-нибудь выхода. Если бы он не считал, что это неправильно — обжигать дыханием мою шею, скользить губами по коже, словно пуская по ней электрический ток, сжимать мои плечи почти до боли, не то обнимая, не то отталкивая, окутывать запахами травяного шампуня и молочного шоколада…
Это действительно неправильно. И неважно, что мы оба парни; неважно, что мы друг друга ненавидим. Неважно, что мой вздорный характер и его вспыльчивый нрав не позволят нам ладить больше пары дней кряду.
Это неправильно, потому что, сколько бы он ни извинялся жгуче-томительными прикосновениями, нетерпеливыми поцелуями, прерывистым дыханием за сорвавшиеся в пылу спора слова, он всё равно будет считать всё это неправильным.
Я — одна большая ошибка Поттера.
По-хорошему, мне стоило бы оттолкнуть его и уйти — так быстро, чтобы не догнал, не удержал. Но я остался, отвечая на поцелуи, прижимая его к себе, зарывая пальцы в лохматую угольно-чёрную шевелюру.
Это, вероятно, уже моя ошибка.
И за неё, разумеется, придётся когда-нибудь заплатить».