Глава 6. Я говорю, и я же слушаю, потому что каким-то образом нахожусь в двух местах одновременно

Я говорю, и я же слушаю, потому что каким-то образом
нахожусь в двух местах одновременно.
Макс Фрай, «Энциклопедия мифов».
В желании помочь МакГонагалл была неукротима, как горная лавина; поддерживая Гарри в его намерении возглавить противостояние Вольдеморту, профессор Трансфигурации ухитрилась переложить на него всё общее руководство, которым прежде занималась сама вместе с другими профессорами. Гарри понимал, что, собственно, именно этого и добивался, но всё же не возражал бы, если бы МакГонагалл поумерила свою прыть, поскольку теперь у Гарри не было ни минуты свободной.
Домовые эльфы были испуганы войной и сбиты с толку перекроенным расписанием; то и дело возникали перебои в питании, в уборке. Раньше всеми хозяйственными проблемами занимался директор школы; за отсутствием такового Гарри пришлось самому договариваться с влюблённо смотрящими на него домовиками, удерживать их от самонаказаний и заставлять перестраиваться на новый ритм жизни, обещая попутно, что Злой Лорд скоро снова падёт и будет всем счастье.
Младшим курсам было решительно нечего делать — мадам Помфри могла занять их только на пару часов в день, а дальше у неё были свои дела; Рон, Гермиона, Сьюзен, Эрни, Майкл, Дафна и Теодор ходили по школе с одурелыми лицами и вечно в компании как минимум десятка детей от одиннадцати до тринадцати. Одна Луна не уставала отвечать на бесконечные вопросы, обучать мелким колдовским фокусам, расказывать о морщерогих кизляках и плотоядных мозгошмыгах и щедро раздавать всевкусные орешки от Берти Боттс, запас которых у неё, казалось, вовсе не переводился. И с этим надо было срочно что-то делать, пока малыши от скуки не начали устраивать шалости всех мастей.
Старшие курсы были заняты интенсивными тренировками. Большой зал, пустые классы, Выручай-комната — везде, где было достаточно места, шли спарринги. В Большом зале и аудиториях — простые; Ступефай-Протего-Экспеллиармус — верх изыска. В Выручай-комнате, которую Гарри мощным мыслительным усилием поделил на три отдельных комнаты, шли сражения на продвинутом уровне. Гарри сбивался с ног, успевая за час по три-четыре раза побывать везде, поправить ошибки, похвалить за то, что было правильно, скороговоркой дать указания инструктору конкретной группы. Плюсом был тот факт, что в качестве инструкторов удалось припрячь почти весь доступный состав Ордена Феникса, окончательно перебравшегося в Хогвартс; Ремус, Сириус, Тонкс, Кингсли — из них вышли замечательные учителя. Грюма Гарри пускал только к старшим курсам, и то с неохотой — аврору свойственно было недооценивать учеников и без стеснения сообщать им об этом, что, разумеется, процессу освоения заклятий не способствовало.
Первый состав Эй-Пи, самых верных и преданных людей, тех, кто вместе с Гарри отправлялся за пророчеством, он не доверял никому — только сам. Чтобы, не дай Мерлин, не испортили драгоценные навыки. Зато и доставалось Эй-Пи больше, чем остальным; на них должны были равняться, они должны были показывать прочим пример того, как надо сражаться — и Гарри до боли в запястье и хриплого голоса ставил им движения, показывал новые заклятия и гонял через полигоны.
Запас зелий в лазарете надо было пополнять заранее — и Гарри решительно некого было к этому припрячь, кроме себя самого; особой защитой надо было окружить тайные ходы в Хогвартс, поскольку ныне покойный Питер Петтигрю мог успеть поведать о них кому-нибудь ещё; новые порции листовок надо было разносить по Англии — и Гарри давал себе клятвенное обещание, что поручит кому-нибудь из Эй-Пи выучиться на анимага и заняться этим, но прекрасно понимал, что всё это мечты, поскольку на анимага, как правило, учатся несколько лет, а растягивать войну на подобный срок было бы непозволительной роскошью. Имеющиеся же в наличии анимаги — Сириус и профессор МакГонагалл — решительно не годились.
Гарри ложился спать не раньше трёх ночи, вставал не позже восьми; дни были забиты под завязку, и Гарри мог только благодарить судьбу, что Вольдеморту пока не до Хогвартса и тех, кто там окопался: магическому населению Сербии и Югославии пришлось решительно не по нраву, что их завоевали, и их партизанские отряды изрядно портили настроение местным ставленникам Тёмного лорда. Тому даже пришлось лично отправиться в Югославию, чтобы самолично разобраться, отчего это тамошнее Министерство магии второй день выпускает газеты с заголовками «Долой Того-Кого-Нельзя-Называть», и почему уже трое из Внутреннего круга, что были посланы организованно подавить беспорядки, так и не вернулись в Англию.
И совершенно, абсолютно не было времени на Кевина. Гарри видел его два-три раза в день, за едой в Большом зале; тёмно-серые глаза следили за Гарри неотрывно. Когда Гарри махал рукой в знак приветствия, Кевин отвечал, но никогда не делал этого движения первым. Гарри было стыдно — на самом деле стыдно — но он ничего не мог поделать, кроме как торопливо проглотить несколько бутербродов и умчаться по делам.
В довершение ко всем неприятностям феникс-портключ начал барахлить; видимо, Гарри не стоило убирать следящие чары, не разобравшись толком, как и куда тыкать Finite Incantatem, но слишком уж противной была мысль о том, что все эти годы за ним следили… и что если бы не эти чары, не было бы всей этой чёртовой эмпатической боли. «Хотя, — подумалось Гарри, — если бы не это, ещё неизвестно, как сложилось бы с Блейзом…» Так или иначе, теперь Гарри при активизации портала заносило, как автомобиль на повороте; появляясь в Астрономической башне, Гарри неизменно оказывался метрах в десяти в стороне, то есть — в воздухе безо всякой поддержки. И если бы не анимагические умения, остались бы от Гарри, на радость Вольдеморту, рожки да ножки… При путешествии к Большому залу или к библиотеке в половине случаев Гарри вляпывался в стену; камень возмущённо потрескивал, не собираясь терпеть в своей толще незваного гостя, и Гарри, задыхаясь, сжимал портключ непослушными пальцами снова и снова, уходя прежде, чем замок расплющил бы его. Конечно, защитные чары мэнора — защитными чарами, но в стены вот так с разбегу соваться не стоит. Такой наглости замок не потерпит; к тому же с точки зрения таких зданий, как Хогвартс — совершенно извращённой, по человеческому мнению, точки зрения — ничего плохого не было в том, чтобы хозяин здания в нём же упокоился навеки вот таким экстравагантным способом, навсегда сроднившись, слившись, соединившись с камнем стен. Отныне янтарный феникс болтался у Гарри на шее исключительно как украшение — до тех пор, когда у Гарри нашёлся бы момент проштудировать литературу по портключам и поправить дело.
Двадцать первое сентября началось для Гарри не в восемь утра, а в половине двенадцатого. Он даже не понял сначала, когда лучи солнца успели, пробившись сквозь маленькое окно у потолка спальни, так нагреть наволочку у его щеки — и, поняв, что время уже, собственно, близится к обеду, вскочил, уронив на пол одеяло и подушку.
— Не волнуйся, — посоветовал знакомый голос. — Все решили, что тебе надо отдохнуть… сегодня, в конце, концов, воскресенье. И у Того-Кого-Нельзя-Называть новые проблемы образовались, в Испании и Румынии, так что ему не до нас.
— Кевин? — Гарри медленно сел на кровать. — Ты как здесь оказался?
— Пришёл, — уютно устроившийся на бывшей кровати Гойла Кевин одарил Гарри выразительным взглядом: «я, конечно, понимаю, что ты ещё не совсем проснулся, но зачем же так тупить-то». — Мне Дафна сказала пароль к гостиной, а спальню по табличкам отыскал.
«Вот же ж… юный следопыт…», — Гарри потёр глаза, давя зевок.
— А зачем пришёл? — прозвучало невежливо, но Кевин воспринял такой тон индифферентно.
— Чтобы тебя предупредить. Я же знаю, ты вскочишь и опять помчишься делами заниматься. За тобой никто угнаться не может. Вчера в гостиной Гермиона удивлялась, откуда у тебя на всё силы берутся, когда остальные уже на предпоследнем издыхании, — Кевин хихикнул и добавил: — Колин сказал, что ты ведь Избранный, чему тут удивляться, а Гермиона дала ему по шее и сказала, что Избранные тоже люди. И все решили дать тебе сегодня хотя бы поспать.
— Это заговор, — буркнул Гарри. — Чтобы самим от меня отдохнуть…
— Неправда! — возмутился Кевин. — У тебя круги под глазами, и вообще…
— Они у меня всегда там, — проворчал Гарри, пятернёй пытаясь усмирить лезшие в глаза волосы. — По подбородку никогда не ползали, сколько себя помню…
Кевин рассмеялся.
— Давай, умывайся, и сходим на кухню. Эльфы тебя покормят, и можно будет до обеда ничего не делать. Так профессор МакГонагалл сказала. Она за завтраком говорила, что война войной, а если мы тебя укатаем раньше времени, то нам будет очень стыдно.
— Что, так и сказала?
— Ну… смысл был такой.
— Тогда я пошёл умываться, — Гарри встал с кровати. — Кстати, откуда ты знаешь, что можно сходить к эльфам на кухню, и там дадут поесть? Кто тебе сказал?
— Так это все знают, — удивлённо откликнулся Кевин. — А ты не знаешь? Странно…
Гарри подавил поползновение осведомиться, как часто Кевин общается с Луной Лавгуд, и ретировался в ванную.
Сытый Гарри без сопротивления позволил Кевину утянуть себя к озеру. Дожди ещё не начались; долгая тёплая осень позволяла валяться на берегу сколько угодно без опаски запачкать мантию.
— Гарри, — Кевин, севший под массивный вяз рядом с Гарри, больше пяти минут на одном месте не выдержал; Гарри не мог поверить, что был когда-то таким же стихийным бедствием. Хотя, возможно, на самом деле — никогда не был.
— Что?
— Ты обещал научить меня чему-нибудь, — в серых глазах плескалась вина пополам с надеждой — ну да, ну да, собирался оставить в покое, а теперь тормошу… но ведь так интересно!
— Чему тебя научить, орлёнок? — поддразнил Гарри.
— Будешь звать меня так — переименую тебя из Гарри в котёнка!
— А я и не против, — Гарри злорадно показал язык. — Мне нравится это прозвище.
Кевин, не найдя больше аргументов, надулся. Гарри моментально почувствовал себя последней сволочью — «почто ребёнка обижаешь, змеюка?», вопросил разгневанный внутренний голосок — и ласково зарыл пальцы в каштановые пряди. От волос Кевина слабо пахло травяным шампунем.
— Ну так чему тебя научить? Что тебе интересно?
— Мне всё интересно!
— Я это «всё», — наставительно сказал Гарри, — учил шесть лет. Так что до обеда ты это никак не освоишь. Выбери что-нибудь конкретное.
Кевин задумался. Гарри молча смотрел на сощуренные глаза, потемневшие от напряжённых размышлений, закушенную губу, раздуваемую ветром чёлку, и ловил себя на совершенно идиотской улыбке. До сих пор такие на лице Гарри удавалось вызывать только Седрику…
— А ты можешь научить меня заклинанию Патронуса?
«Круто берём. Хорошо хоть, не сразу анимагии…»
— Кевин, этим заклинанием не все взрослые владеют. Я его выучил в тринадцать лет. И, если честно, если бы не некоторые… особенности моей тогдашней жизни, у меня бы ничего не вышло.
— Ну хоть покажи, — не особо огорчился Кевин.
Гарри ещё раз вспомнил свои «особенности» и лишний раз утвердился в мысли, что лучше Кевину максимально погодить с вызовом Патронуса. «Начать кончать никогда не поздно!», — гнусно хихикнул внутренний голосок. «Заткнись, пошляк», — посоветовал Гарри, вытаскивая палочку из ножен.
— Сейчас… — Гарри прикрыл глаза и попытался припомнить что-нибудь хорошее.
Достаточно хорошее не вспоминалось. Всё было чем-нибудь непременно испорчено; встречи с теми, кого любил — смертью или просто расставанием; полёты, новость о том, что Гарри волшебник, — травлей, пытками, ненавистью.
— Эй, ты не заснул? — подозрительно спросил Кевин.
Не открывая глаз, Гарри нашёл руку Кевина и слегка сжал; кровь под детской нежной кожей размеренными толчками билась в пальцы Гарри.
— Сейчас…
«У Седрика остался брат. С такими же серыми глазами, с такими же волосами и улыбкой; с теми же ямочками на щеках и той же манерой заботиться о бестолковых «котятах». И его я всё-таки сумею защитить…»
— Expecto Patronum! — величественный серебристый олень ступал по траве, явно красуясь перед восхищённым Кевином.
— Здорово… — выдохнул Кевин, когда олень растаял в лучах солнечного света. — А я так научусь?
— Наверно, не совсем так, — пожал плечами Гарри, убирая палочку. — Форма Патронуса — это очень индивидуально. У меня олень, потому что это была анимагическая форма моего отца. Патронус обычно связан с кем-то, кого ты любишь, кому доверяешь, кто позволяет тебе почувствовать себя в безопасности. Или с чем-то, близким тебе по духу. Например, у Гермионы Патронус — выдра. И я уверен, будь Гермиона анимагом, она именно в выдру и превращалась бы.
— А можно как-нибудь определить, в кого превратишься, если будешь учиться анимагии?
«Так, надо пойти в библиотеку и спрятать трактат Ульриха Гамбургского на самые пыльные верхние полки — на всякий случай».
— Обычно нет. Это определяется уже в процессе. В книгах по анимагии пишут, что можно только приблизительно угадать при медитации, будешь ты летать, бегать, ползать или плавать.
— А что такое мети… медитация?
— Этому тоже надо учиться, — отмахнулся Гарри. — Это долго и муторно…
— Но ты же как-то научился?..
Гарри замялся.
— Я не учился. Оно само…
— А так тоже бывает?
— Бывает, — неуверенно сказал Гарри. — Я же… бываю. Только так очень редко случается. К тому же у меня наследственность…
— А у меня есть наследственность?
— А у тебя папа анимаг?
Кевин ощутимо погрустнел.
— Не знаю… папа и мама умерли, когда мне было три года. Мне рассказывали… папа с мамой были в Министерстве, а там начался пожар. А там везде антиаппарационные чары, и такая давка у каминов. Мама с папой не успели уйти, сгорели. Так что у меня есть только дядя Амос и тётя Сесилия.
Гарри вздрогнул.
— Дядя с тётей тебя любят?
— Любят, — у Гарри с грохотом свалился камень с сердца. — Они хорошие… я даже не знал долго, что я Седрику не родной брат, а двоюродный. Только последние два года дома так мрачно. Тётя Сесилия часто плачет у Седрика в комнате, когда думает, что никто не слышит, а дядя Амос по ночам не спит, ходит по дому и курит маггловские сигареты. Везде окурки разбросаны. Я их подбираю обычно, чтобы тётя Сесилия не видела, она не любит, когда дядя Амос курит, огорчается… наверно, сейчас они ссорятся часто из-за этого. Некому подбирать…
Кевин сгорбился, подтянув колени к подбородку; кальмар в озере зашевелил щупальцами, выбираясь на мелководье, чтобы погреться на солнце, и окатил водой траву перед Гарри и Кевином. Сияющие капли смыли пыль с раздражающе жизнерадостной зелени.
— Перед тем годом, когда был Турнир, — снова заговорил Кевин, — меня тогда не взяли на Кубок Мира по квиддичу. Дядя Амос достал только два билета. Мы с Седриком бросили жребий — выпало ему. Я так завидовал… потом он мне показывал в саду Финт Вронского, тётя Сесилия ругалась, говорила, что мы себе так шеи однажды сломаем… а потом он уехал в школу. У меня до сих пор все его письма хранятся отдельной стопкой. Он и о тебе писал… что ты хороший, только никому не веришь. Обещал познакомить с тобой, если ты согласишься летом приехать к нам на пару недель погостить…
— Он мне не говорил, что хочет пригласить домой…
— Наверно, не успел, — как-то беспомощно сказал Кевин. — Гарри… ты к нам приедешь? После войны…
— Обязательно, — пообещал Гарри.
Кевин всхлипнул и неожиданно уткнулся в плечо Гарри. Тот крепко обнял Кевина, чувствуя, как суматошно бьётся сердце под чётко выступающими рёбрами, под рубашкой и мантией; Кевин не плакал, просто молча вжимался лицом в мантию Гарри, щекоча растрёпанными волосами его шею.
Слава Мерлину, эта паршивая зараза, внутренний голос, молчала, как под Силенцио.

* * *

После обеда Гарри отыгрался на своих не в меру добрых соратниках по полной, заявив, что отдых — это хорошо, а навёрстывать упущенное нужно. Кое-кто выглядел недовольным, но спорить со своим командиром не решился.
Велев всем потренироваться в парах, Гарри трезво прикинул, наблюдая, какие шансы у всех выжить в грядущем бою. Шансы получались плачевно низкими; хотя если учесть, что в день свадьбы Флёр и Билла у многих присутствовавших уровень был куда ниже, чем у среднего бойца Эй-Пи, а потери были невелики… конечно, Пожирателей изрядно отвлекал идиот, летающий над садом, как Карлсон-лунатик и великолепная мишень в одном флаконе, но не делать же так каждый раз? Конечно, это великолепный показушный вдохновляющий фактор, но так и Аваду схлопотать недолго. Разом всё вдохновение пойдёт на спад.
Кстати, о крыльях. Если их не начать лечить, можно при самом неудачном раскладе вообще остаться без них, но со своим склерозом. «Сегодня же вечером», — клятвенно решил Гарри.
— Стоп! — скомандовал Гарри и подождал несколько секунд, чтобы все успели прекратить перекидываться заклятиями. — Всё это очень хорошо, можно сказать, замечательно. Любой из вас может идти и сдавать ТРИТОН по ЗОТС, но этого недостаточно.
— А что нужно, Гарри? — подала голос Джинни — бледная и усталая. Создавалось впечатление, что сегодняшнее утро она посвятила не отдыху, а разгрузке вагонов.
— К сожалению, я не могу обеспечить вам здесь реального противника… — задучмвио сказал Гарри. — Опыт! Вот что вам нужно, только опыт… Джинни, Рон и Гермиона были на свадьбе Билла и Флёр. У них троих есть шанс быстро сориентироваться в драке. У остальных первая оторопь пройдёт медленней. Ваши противники будут, может, и не лучшими из войск Вольдеморта, но и самых завалящих он тоже не выставит — захочет гарантированно избежать поражений. Поэтому пока вы будете соображать и включаться в обстановку, пока избавитесь от волнения, ваши противники будут действовать — просто потому, что для них это уже привычно. Наши полигоны — это, конечно, хорошо, но всё же опасность там куда ниже…
— Гарри, это же тупик, — заметила Гермиона. — Реальную опасность здесь взять негде…
— Кто вам сказал, что негде? — хмыкнул Гарри. — Опасность всегда есть где взять… другое дело, что на тренировках опасность должна быть контролируемой. Звери, манекены, кто угодно — всё это опасность неконтролируемая. Идеально было бы, если бы у меня была возможность спарринговать с вами всеми одновременно…
— На то он и идеал, чтобы быть недостижимым, — Невиллу тоже понравилась идея, и он искренне огорчился её неосуществимости.
Палочка Гарри нагрелась, обдав руку сквозь ножны и рукав ровным жаром; у всех остальных тоже, судя по недоумённым лицам и недоверчивым взглядам на собственные палочки. Гарри выдернул свою и прочёл там, где должен был быть серийный номер: «Гарри, выйди-ка в коридор».
— Кто это сделал? — испуганно спросила Гермиона. — Гарри, Сменочары ведь на тебя завязаны! Как?.. Почему?..
— Кажется, я знаю этого придурка, — буркнул Гарри, засовывая палочку обратно. — Мне и вправду надо выйти в коридор…
Его ожидания оправдались — выйдя в коридор, он увидел целую толпу Гарри Поттеров.
— А нельзя было написать повнятнее?
— Не знал, что я такой зануда, — поддразнил Гарри один из них. — Ты, кстати, ругаться вышел или о деле разговаривать?
— Давай о деле, — покладисто согласился Гарри.
— Сейчас ты пойдёшь за хроноворотом, который будешь очень долго клянчить у МакГонагалл под честное слово и прочие, более занятные слова. Он у неё остался, кстати, ещё с тех времён, когда его выдало Министерство, чтобы примерная ученица Гермиона Грейнджер ухитрилась посещать по два-три урока и экзамена одновременно. Тогда с организацией Турнира было столько хлопот, что его забыли потребовать обратно… ну да это МакГонагалл тебе расскажет. Заберёшь, потом вернёшься, проведёшь занятие, ещё раз вернёшься… пока на всю Эй-Пи спарринг-партнёров не наберётся. Ну да не мне тебя учить.
— Святые слова, — фыркнул Гарри. — Только зайди сначала один и всё объясни, пока они совсем не разнервничались.
— Гарри! — жалобно охнула Гермиона, когда одиннадцать Поттеров заявились в Выручай-комнату после краткого объяснения ситуации от двенадцатого. — Я же помню по тому году… это ужасно! Ты устанешь, как будто провёл не одно занятие, а двенадцать…
— Зато вас натренирую, — отрезал Гарри. — Есть вопросы?
— А как это? — с интересом спросил Ли Джордан, на днях прибывший в Хогвартс. — В смысле, каково быть в двенадцати экземплярах?
Вся дюжина Поттеров одинаково фыркнула.
— Ничего особенного. Разве что последний по счёту вымотался больше остальных, потому что провёл уже одиннадцать занятий.
— И который это? — уточнил Ли с интересом.
— Не тот, который будет тренировать тебя, не волнуйся, — Гарри показал Ли язык.
— Вечно ты обломаешь кайф, — притворно-возмущённо фыркнул Ли.
— Дай тебе волю, ты бы устроил вечный кайф, — Гарри выразительно взглянул на Джордана. — Я надеюсь, та любопытная травка, которую вчера конфисковали по моему приказу домовые эльфы, в окрестностях Хогвартса не растёт?
— А я-то думал, куда она делась! — присвистнул Ли.
— После войны скуришь, когда будем победу праздновать, — пообещал Гарри. — Итак, если никто ничего больше не хочет сказать, то я, в качестве контролируемой опасности, на одной стороне, вы — на другой…
Часом занятий Гарри, при всей своей требовательности, был вполне удовлетворён; Эй-Пи поначалу нервничала, а потом привыкла к виду сразу двенадцати командиров и втянулась в драку. Ещё несколько таких занятий, и можно будет почти без опаски пускать Эй-Пи в настоящую битву… вот только жаль, что такие занятия не получится проводить часто.
Гарри дождался, пока вся Эй-Пи уйдёт заниматься другими делами — тренировать тех, кто был уровнем ниже, возиться с младшими курсами — и только тогда позволил себе сползти по стенке на пол. Проведя двенадцать занятий разом, он был выжат досуха.
— Не кисни, — Гарри-пятый взъерошил волосы Гарри-двенадцатому. — Отдохнёшь немного, и всё будет в порядке.
— Легко тебе говорить, — фыркнул Гарри-двенадцатый. — Ты ещё только пять их провёл… а вообще, странное чувство. Я же помню, как говорил себе не киснуть и сам себе отвечал то, что сейчас говорю.
— А то, что было дальше, помнишь? — задумчиво осведомился Гарри-пятый.
— Ты про то, что вы все крутанули хроновороты и вернулись на час назад? — фыркнул Гарри. — Или про другое?
— Про другое, — Гарри-пятый придвинулся ближе к Гарри-двенадцатому и нежно поцеловал в губы.
— Это нарциссизм, — хмыкнул двенадцатый, ответив на поцелуй.
— Это профилактика, — возразил пятый, вытащил из-за воротника хроноворот на цепочке и аккуратно перевернул крохотные блестящие песочные часы.
Двенадцатый, оставшись в гордом одиночестве, тоже вытянул свой хроноворот из-за пазухи и задумчиво взвесил на ладони.
— Пожалуй, я и правда не буду им пользоваться вне занятий Эй-Пи, — решил Гарри вслух. — Правильно я тогда подумал после пятого раза… есть вещи, которым лучше не случаться.

* * *

После ужина Гарри был способен только на то, чтобы добрести до спальни и рухнуть на кровать, лелея благую мысль: встать и полечиться наконец. И будет очень хорошо, если раны на убранных крыльях не воспаляются…
«И мне ещё повезёт, если я сумею сам промыть все разрывы и намазать исцеляющим, — подумалось Гарри. — Они ведь сзади болтаются, а глаз на затылке у меня нет, что бы я ни говорил, и лишней парой рук, на спине, обзаводиться тоже не умею…»
— Ты не спишь?
«Блин, как он ухитряется ходить так бесшумно? Хотя если весить так мало, то странно было бы топать, как Дадли…»
— Нет, а что?
— Мне рассказывали, ты сегодня с помощью хроноворота проводил занятие, и тебя было двенадцать, — Кевин без стеснения забрался на кровать Гарри, примостившись в углу между стеной и задней спинкой кровати. — Ты правда так сделал?
— Правда.
— Гермиона, кстати, просила передать тебе вот это, — Кевин выудил из кармана небольшой флакончик. — Она сказала, что сама пользовалась на третьем курсе… Гарри, а что это такое и зачем оно?
Гарри сел, откупорил флакончик и принюхался к содержимому.
— По-моему, это смесь успокаивающего, укрепляющего и тонизирующего. В отличных пропорциях: восстанавливает силы, расслабляет мышцы и не даёт заснуть на ходу. Такой модификации я ещё нигде не встречал, наверное, Гермиона сама составила.
— А что у неё было на третьем курсе?
— Она пользовалась хроноворотом, потому что очень много училась, — Гарри в несколько глотков опустошил флакончик и отставил его на тумбочку. — Времени не хватало.
— А-а… Гарри, пользоваться хроноворотом — как это?
— Если ты про способ, то его надо только покрутить. А если про ощущения, то препаршиво, потому что и правда устаёшь очень.
Кевин замолчал, обдумывая следующий вопрос — которого Гарри, признаться, ждал почти с содроганием, потому что пути ассоциаций в голове Кевина и его любопытство были неисчерпаемы и неисповедимы. Воспользовавшись паузой, Гарри отыскал в сундуке флакон обеззараживающего, чистую тряпочку и баночку с заживляющей мазью; скинул мантию и рубашку и мысленным усилием раскинул крылья.
— Ва-ау… — восхищённо протянул Кевин. — Это драконьи крылья, да? Ты умеешь частично превращаться? А можешь сделать драконий хвост, но остаться человеком? Или дышать огнём?
— Не знаю, не пробовал, — Гарри предпринял несколько попыток добраться до ран на крыльях, но подлые летательные приспособления выскальзывали из рук, заворачивались, задев стены, то и дело натыкались на кровать или тумбочку. — *@*… э-э, не слушай меня, Кевин.
Кевин засмеялся.
— Да я и не такие слова знаю! Старшие ребята и не такое говорят… даже Седрик однажды, когда мы с ним летали в саду… Он тогда случайно впечатался лбом в ветку. Я тогда много чего услышал, пока Седрик не спохватился и велел его не слушать, как ты сейчас… а что это ты хочешь делать с крыльями?
— Видишь, они кое-где продырявлены? Это ещё с битвы у Норы, — это название и в самом деле легко легло на язык — близнецы знали толк в популяризации чего бы то ни было, и иначе эту стычку никто уже не называл. — Я всё забываю вылечить. Хотел этим заняться, но ни черта не получается, неудобно…
— Давай я помогу, — с готовностью подхватился Кевин. — Что делать?
Гарри охотно объяснил; раны на развёрнутых крыльях болели, как свежие.
— Всё, — сказал Кевин через некоторое время. — Намазал. Что теперь?
— Спасибо. Теперь мне надо посидеть минут десять-пятнадцать, пока раны не затянутся. Мазь поставь на тумбочку. А тебя не хватятся в гриффиндорской спальне?
— Не-а, — Кевин снова забрался на кровать Гарри. — Там знают, что я пошёл к тебе. Даже если я здесь на ночь останусь, никто не забеспокоится. Я же с тобой.
— Это был намёк? — настороженно поинтересовался Гарри.
— Намёк на что? — не понял Кевин.
— А, раз не намёк, тогда ладно… хм. А ты хочешь здесь переночевать?
— Хочу, — признался Кевин, подумав. — Мы с Седриком часто спали в одной комнате, чтобы можно было болтать допоздна…
— Тогда оставайся, — щедро разрешил Гарри. — Занимай любую кровать, кроме моей, на них в этом году ещё никто не спал. Ванная там, — Гарри махнул рукой в соответствующем направлении.
Пока просиявший Кевин умывался, Гарри всё ждал, пока раны на крыльях затянутся, и предавался невесёлым размышлениям.
«Я для него — как часть Седрика, и он для меня тоже… как недостающий кусочек мозаики. Это хотя бы в принципе может кончиться чем-нибудь хорошим?..»

* * *

«08.10.
Мы за вами, вы за нами — так и бегаем кругами. Так, кажется, это называется.
Давно не писал… не о чем, всё до жути однообразно.
Мародёры не перестают наивно надеяться на то, что я ошибусь, ослаблю бдительность или испугаюсь и сам отдам мантию — ха! Но чтобы успешно противостоять этим придуркам, мне приходится под заклятием невидимости (и заодно бесшумности, потому что чёртов Люпин уже раз пять меня едва не застукал по абсолютно беззвучным шагам! Маггловские локаторы в него встроены, что ли?) следить за ними четырьмя и подслушивать планы. Как правило, планы рождаются в том намёке на мозги, что заполняет голову Блэка, посему ни особой оригинальностью, ни маломальской действенностью они не отличаются, но всё же если бы я не знал заранее, мне могло бы прийтись несладко.
Что удивительно, Поттер частенько крайне вяло реагирует на блэковские вопли об отмщении сальным слизеринцам; по логике вещей, именно Поттер должен бы изощряться в коварных интригах, чтобы забрать у меня свою же вещь — но его, кажется, это мало волнует. По нему часто видно, что он думает (если, конечно, принять за аксиому, что он действительно умеет это делать) о чём-то постороннем, не имеющем отношения к разговору. О квиддиче, небось. Или об этой выскочке Эванс, в которой единственное, что есть хорошего — это глаза.
В любом случае, мне без разницы. Не рвётся мстить мне, бия себя пяткой в грудь и клянясь смыть оскорбление кровью — тем лучше.
Вот только мне интересно, долго оно так будет продолжаться? Либо я устану, либо эти четверо придумают что-нибудь оригинальное. Например, если Люпин включится в игру так же активно, как Блэк, это будет очень плохо, потому что, как ни мерзко признавать, Люпин умеет думать. Но этому гриффиндорскому слюнтяю всё кажется, что со мной просто надо спокойно поговорить и попросить отдать мантию по-хорошему — и я, дескать, отдам.
Три ха-ха, что я ещё могу сказать.
Сейчас допишу и поставлю защитные заклятия на свою кровать, а сам пойду спать в гостиную невидимый. К утру всё затекает, но зато точно не проспишь завтрак — ещё и проснёшься за пару часов до него, проклиная всё на свете.
Честно говоря, мне уже начинает всё это надоедать, но сдаваться я не стану, даже если придётся до конца года дрыхнуть на этих кретинских кожаных креслах — они, между прочим, скользкие, я с них во сне уже три раза падал. Пусть Блэк с Поттером отступятся.
Вот только упёртые они, как ослы, так что вряд ли сделают мне такой подарок.
В общем, это надолго.
11.10.
Кто здесь жаловался на однообразие? Я жаловался?! *@*, чем я только думал? Да здравствует однообразие!! Лучше оно, чем такое… вот такое вот!!!
*@*, гораздо лучше.
Спокойно, Северус, спокойно. Лучше я запишу всё и попытаюсь осмыслить. По порядку…
Вчера Слизерин и Гриффиндор повздорили на квиддичном поле, чья сейчас очередь тренироваться. Мне, собственно, фиолетово до этой глупой игры, но Слагхорн, которого вызвали на поле разбираться с МакГонагалл насчёт очереди, был мне нужен — я всё хотел обсудить с ним перспективные пути модификации Веритасерума. И пошёл с ним, чтобы поговорить по дороге; и ведь мы даже очень удачно поговорили, очень хорошо… На поле я хотел было уже уйти, чтобы сесть в библиотеке и подумать как следует о Веритасеруме — но Поттеру же нечего было делать, Поттеру же непременно надо было найти себе объект для развлечения, пока деканы выясняют, кому тренироваться! Пусть даже Блэка рядом не было — Поттер и один вполне справляется. А вся гриффиндорская команда по квиддичу и рада — стоят, уроды, и смеются, как будто самая весёлая вещь на свете — это когда над кем-то безнаказанно издеваются.
— Эй, Сопливус, а ты-то что здесь забыл?
— Не бойся, не тебя, — фыркаю.
— Бояться? Тебя? Ты себе льстишь, Сопливус!
— А ты вечно хорохоришься, когда у тебя за спиной толпа, чтобы защитить тебя от меня, между прочим. Один на один ты лезть не решаешься, гриффиндорец драный…
Поттер резко бледнеет от злости — так ярко, как бумага, никогда не думал, что люди так умеют — и ещё вокруг дождь начинается, гроза, молнии то и дело бьют в землю — и в этом свете молний я так чётко вижу, что у Поттера гневно дрожат ноздри, и что над левой бровью у него крохотная родинка, а ресницы длинные, как у девчонки, мокрые, тёмные-тёмные. И губы движутся — он говорит что-то, а я не слышу.
Засмотрелся.
— Что ты стоишь и ухмыляешься, сальный ты ублюдок?!! — оскорблённый моим невниманием Поттер срывается на крик; негативных эмоций гриффиндорскому капитану прибавляет и то, что МакГонагалл явственно проигрывает в споре со Слагхорном. — Ты, паршивый вор… чтоб ты сдох!
Долго, наверно, лелеял эту мысль.
Поттер делает шаг вперёд, отбрасывает метлу и размахивается дать мне кулаком по скуле. У меня хреновая реакция, я не привык драться на кулаках, предпочитаю палочку…
Как только кулак Поттера соприкоснулся с моим лицом, в меня ударила молния.
Это почти не больно. Это только слегка жжёт. Может быть, потому, что молния через меня идёт в Поттера — его трясёт, он запрокидывает голову, как-то неестественно оскалившись, и оседает на землю, но оторвать руку от моего лица не может. И я подхватываю его, обнимаю за талию одной рукой и касаюсь ладонью его щеки.
Молния мечется по нашим телам, яростно, всполохами боли — слабой, но подкашивающей колени; я падаю, но держу чёртова Поттера, держу — и он смотрит на меня, глаза в глаза, и я не могу понять, о чём он думает. Но ему страшно — это я вижу.
Я понятия не имею, кого или чего он боится, но знаю, что не хочу его отпускать. Он лёгкий, у него яркие губы и тёмно-карие глаза, у него влажные прядки прилипли к вискам, и капли дождя текут по бледным щекам.
Не хочу.
МакГонагалл выкрикивает какое-то заклинание, и молния уходит. Ещё две лишних секунды — целых две таких коротких секунды — я держу его. А потом отпускаю, и он валится на траву.
Мадам Помфри причитает что-то, смешивая лечебные зелья в больших кубках; сначала она поит Поттера, ему сильней досталось, он даже встать не мог сам. Я не вслушиваюсь — в голове гудит, во всём теле слабость. В лазарете больше никого нет — мадам Помфри выгнала толпу поттеровских сочувствующих, сказав, что ему нужен покой. Я, честно сказать, рад этому — они так громко болтали, что уши резало.
Зелье кисловатое, как будто туда добавили лимонного сока; обычно я распознаю на вкус почти любое зелье, как-то раз даже поспорил со Стеббинсом об этом и выиграл пять галлеонов. Но сейчас я не хочу даже думать о том, чтобы что-то анализировать. Мне просто хочется лежать и смотреть в потолок — чистый белый потолок, по которому пляшут тени; гроза закончилась так же быстро, как и началась, и заходящее солнце за окном пламенеет.
Мадам Помфри выходит, и в лазарете становится очень тихо. Я слышу неровное дыхание Поттера на соседней кровати — медленное, затруднённое. Интересно, а он моё слышит?
— Снейп, — неожиданно говорит Поттер. — Ты мне мантию вернёшь?
— Размечтался, — говорю я. На потолке есть небольшая извилистая трещина, и я рассматриваю её чересчур внимательно.
— На черта она тебе? Просто так, меня и Сириуса позлить?
— Вам полезно. Чтобы не думали, что стоит топнуть ногой — и всё принесут на блюдечке с голубой каёмочкой.
— Перевоспитать, что ли, хочешь? А тебе не всё равно?
Я долго молчу — так долго, что солнечные лучи успевают из нежно-розовых стать лиловатыми. Поттер терпеливо ждёт; он не спит, я знаю — дыхание у него всё такое же неровное. Он ждёт.
— Мне не всё равно, — говорю я.
И это чистая правда.
В лазарете больше никого нет; ночь, ущербная луна светит в окно — какое здесь большое окно; в подземельях, в спальнях, совсем крошечные, под потолком, и сделаны магией, как потолок Большого зала… я никогда раньше не видел, как лунный свет скользит по стерильно-белым стенам и потолку лазарета — если мне приходилось ночевать здесь, я спал. А теперь не спится.
Поттер дышит ровно, медленно, размеренно; глаза у него закрыты, сам он весь разметался по кровати, как морская звезда. Я лежу и честно пытаюсь смотреть на потолок, но то и дело ловлю себя на том, что пялюсь на Поттера.
Какого хрена он вообще так безмятежно дрыхнет, когда я — его злейший враг, между прочим! — валяюсь на соседней койке и могу сделать любую гадость? Вот выскажет Блэк Поттеру про меры предосторожности… скажет, что надо было меня Петрификусом долбануть, как только мадам Помфри ушла, и спать спокойно.
Но Поттер так не сделал, и мне отчего-то неловко. Будто я попал обеими ногами в одну штанину и никак не могу выпутаться. Чёртовы гриффиндорцы, вечно от них какие-то неудобства…
Я встаю и сажусь на пол между своей кроватью и поттеровской. Левая рука Поттера свешивается с края кровати; точёные пальцы, узкая ладонь, полукруглые лунки аккуратных ногтей. «Наверное, снитчам эти руки тоже нравятся», — думаю я. А потом начинаю лихорадочно соображать… что значит ТОЖЕ??!!
Никаких тоже. Мне ничего в Поттере не нравится. Ничего! Он ублюдок, который издевется над людьми просто от скуки, гоняющийся за славой придурок, безмозглый высокомерный выскочка…
Чёрт побери, это он перед всеми подвесил меня в воздухе три месяца назад и едва не снял с меня трусы! Это худшее унижение, какое я вообще когда-либо испытывал…
Так какого рожна я сижу здесь, не шевелясь, и смотрю на его руку?.. Почему я хочу коснуться губами тыльной стороны его ладони, просто, чтобы узнать, такая ли мягкая у него кожа, как кажется?.. Почему я не строю планов, как взять его же собственную палочку и перерезать ему горло одним Caedo — пусть думают, что самоубийство?
Ведь тогда я готов был умереть от стыда. Я клялся, что убью его, что отомщу им всем, во рту кисло было от ярости, я смотреть на них не мог спокойно — руки тряслись от ненависти. Куда всё это делось? Когда оно успело?
Почему, чёрт побери, почему?..
Я касаюсь губами его руки — и, чёрт побери, кожа действительно такая мягкая…
Поттер шевелится, и я в долю секунды оказываюсь на кровати и застываю — я сплю, сплю-сплю-сплю, меня здесь вообще практически нет…
Поттер садится на кровати, трёт глаза — я подсматриваю из-под ресниц.
— Что за хрень… — бормочет он тихо-тихо. Снилось ему, что ли, что-то не то?
Поттер сидит молча несколько минут, и я, расслабившись, начинаю и в самом деле засыпать; но Поттер соскальзывает с кровати — неслышно, легко — и наклоняется надо мной. Я лежу на спине, но голова повёрнута набок — чтобы удобней было подглядывать за Поттером. Теперь я вижу в основном его пижаму и отчаянно стараюсь, чтобы ресницы не подрагивали — это всегда выдаёт притворство.
— Нет, ну что за хрень, — повторяет Поттер шёпотом и невесомо гладит меня по щеке — там, куда фактически ударил сегодня на квиддичном поле. Как будто извиняется.
Проводит ладонью выше, по скуле, по виску, по волосам — так осторожно, что, если бы я на самом деле спал, то не проснулся бы от этого.
Я не помню, как дышать; я забыл, что надо следить, чтобы ресницы не дрожали; я с трудом, с таким трудом удерживаю себя от того, чтобы не вжаться в ласкающую ладонь… наверно, это смотрелось бы жалко со стороны, но мне нет никакого дела, абсолютно…
Поттер упирается руками в подушку по обе стороны от моей головы и шёпотом спрашивает:
— Эй, Снейп, ты спишь?
Честно, нельзя было придумать более глупый вопрос. И более глупый ответ, чем мой. Я открыл глаза и сказал:
— Нет.
— *@*, — реагирует Поттер, но не отстраняется. — Ну ладно. Снейп…
— Что?
— Зачем ты сегодня так сделал? Если бы ты не замкнул круг, молния так бы во мне и осталась…
Я могу выбрать ответ из сотен вариантов, от «ты и так без тормозов, а с молнией внутри вообще бы житья не дал» до «извини, в следующий раз так не сделаю». Язвительный, уничтожающий, истекающий свежим ядом ответ, который растопчет Поттера в прах, чтобы наутро пятилетняя война возобновилась с новой силой.
Но я говорю:
— Чтобы тебе не было больно.
Поттер явно обескуражен.
— А почему ты не хотел, чтобы мне было больно?
Я пожимаю плечами — насколько могу это сделать, лёжа на кровати. В лунном свете у Поттера не карие глаза, а чёрные. Совсем как мои.
Если бы молния ударила в него, я принял бы её на себя.
Просто, чтобы ему не было больно.
— Кто бы мог подумать, — растерянно говорит Поттер, — что ты меня спасёшь… я хочу сказать, я никогда не думал…
— И не начинай, — советую. — Это занятие вредно для гриффиндорского здоровья.
— Но…
— Я — подлый сальный слизеринец, — перебиваю. — Будь любезен, не забывай об этом.
— Но ты же не такой на самом деле, — нерешительно говорит Поттер. — Подлый не спас бы меня… а ты ещё и поддерживал.
— Что ты знаешь о слизеринцах? Только то, что мы носим зелёные с серебром галстуки, — фыркаю. — Так что не берись судить о мотивах моих поступков, будь так любезен.
Поттер… смеётся. Он самым наглым образом тихонько ржёт, наклонившись над моей кроватью, как будто я только что рассказал анекдот месяца из «Ежедневного пророка».
— Серьёзно, Снейп, — говорит он, оторжавшись. — Я перед тобой в долгу…
— Молния тебя бы не убила, так что невелик долг.
— Это неважно. Ты странный, оказывается…
— Ты тоже, — говорю я, чтобы хоть что-нибудь сказать.
Поттер снова смеётся и уверенно гладит меня кончиками пальцев по щеке.
— Спокойной ночи, Снейп.
И возвращается на свою кровать.
Я заматываюсь в одеяло с головой, как в кокон, и поспешно отворачиваюсь к окну. Поттер еле слышно сопит во сне, а я до утра не могу глаз сомкнуть.
Вот сейчас сижу, пишу и ничего понять не могу… что это было? Молния и в самом деле повредила мозги нам обоим, так, что ли? Иначе с чего бы он вообще меня коснулся, когда все пять лет усиленно демонстрировал, что его тошнит от одного моего вида? Если на то пошло, с какой стати я целовал ему руку, когда меня на самом деле тошнило от Поттера все эти годы?
Я ничего не знаю. Я ничего не понимаю. Я только одно могу сказать… **@**, однообразие, вернись, а? Я всё прощу!..»