Глава 11. Из этих фраз, ужимок и кивков Выуживает каждый, что захочет, И думает: нет дыма без огня — И здесь следы какой-то страшной тайны

Из этих фраз, ужимок и кивков
Выуживает каждый, что захочет,
И думает: нет дыма без огня —
И здесь следы какой-то страшной тайны.
Уильям Шекспир, «Гамлет, принц датский».
Дни после Рождества был унылыми; миссис Уизли то и дело принималась рыдать, вспоминая неудачную встречу с Перси, и любые попытки улучшить атмосферу не имели успеха. Гарри держался тише воды, ниже травы, всё острее чувствуя свою чуждость здесь, где была не его семья и не его дом; но здесь были те, кого он любил, и это делало его счастливым вне зависимости от того, смеялись вокруг или хмурились. Фред и Джордж не отпускали его от себя ни на шаг, и он сам поступал точно так же; через несколько дней им опять надо было остаться друг без друга на неопределённый срок, и они хотели, но никак не могли насытиться друг другом, нацеловаться вдоволь, наобниматься вдосталь, налюбоваться до рези в глазах. Ехидная Джинни даже прозвала их «три в одном», но Гарри не было до этого никакого дела.
Одним из вечеров они сидели у камина — там, где обычно проводил помногу времени Ремус, подавленный и грустный; Гарри подозревал, что он тоскует по Сириусу, но, светел Мерлин, ни с кем своими переживаниями не делится. В этот раз он тоже был здесь, пристроившись в полуметре от «трёх в одном».
— Профессор Люпин, — окликнул Фред. — Вы и вправду жили среди оборотней несколько месяцев?
Ремус не удивился вопросу и даже не поинтересовался, откуда они это узнали; хотя Гарри опустил глаза, потому что именно он разболтал близнецам об этом. Не было, если вдуматься, такой вещи, которую он не мог бы им разболтать; впрочем, они прекрасно понимали, о чём кому можно говорить, а о чём кому нельзя.
— Да, — Ремус вздохнул. — Дамблдору нужен был шпион среди моих сородичей, и я… был кстати. Конечно, трудно было добиться хоть какого-то диалога, по мне слишком видно, что я пытался жить среди волшебников… а большинство оборотней живут на грани: воруют, убивают, лишь бы раздобыть еду…
— Они все уже с Вольдемортом, да? — тихо спросил Гарри. Тихо потому, что миссис Уизли не следовало слышать разговоров о войне и политике — это деморализовало бы жизнь в доме как минимум на несколько часов.
— Да, — кивнул Люпин. — Они решили, что при Вольдеморте им станет лучше жить. И с Грейбэком в этом спорить бесполезно.
— Грейбэком? Кто это?
— Ты не слышал о нём? Фенрир Грейбэк, пожалуй, самый жестокий из ныне живущих оборотней. Его главная цель в жизни — искусать столько людей, сколько возможно. Он хочет создать столько оборотней, сколько будет достаточно для того, чтобы побороть волшебников. Вольдеморт пообещал ему ответную услугу, если он будет ему служить. Грейбэк специализируется на детях… Говорит, что кусает их в детстве... и восстанавливает их против собственных родителей, против жизни нормальных волшебников. Вольдеморт угрожает натравить их на людских дочерей и сыновей, а такие угрозы обычно действуют.
— Это Грейбэк тебя укусил? — угадал Гарри.
Ремус кивнул, глядя в огонь; блики пламени золотили седину в волосах оборотня.
— Мой отец чем-то оскорбил его, и Грейбэк решил отомстить. Вольдеморт поставил Грейбэка во главе оборотней… и я не мог убедить стаю в том, что моё мнение имеет больше смысла, чем мнение Грейбэка о том, что оборотни должны мстить нормальным людям.
— Ты не ненормальный! — вскинулся Гарри. — Ремус… у тебя… просто есть проблема!
Ремус коротко рассмеялся.
— Ты мне сейчас напомнил отца, Гарри… Джеймс на людях называл это моей маленькой пушистой проблемой. У людей создавалось впечатление, что у меня просто есть невоспитанный ручной кролик.
Упоминание об отце подтолкнуло мысли Гарри в другом направлении; он задумался, положив голову на плечо Джорджа.
— Ремус, ты не знаешь, кто мог изобрести заклинание Левикорпус?
— Оно было в большой моде в Хогвартсе, когда мы учились, — пожал плечами Ремус, несколько сбитый с толку резкой сменой темы.
— А его не могли изобрести тогда же, кто-нибудь из учеников?
— Может быть, хотя необязательно. Мода на заклинания приходит и уходит… а к чему ты это спросил?
— В голову пришло, — уклончиво ответил Гарри. Чтобы объяснить, что к чему, пришлось бы пересказывать историю с мыслесливом Снейпа и с учебником Принца-Полукровки, а Гарри было попросту лень это делать. К тому же скрытность брала своё, требуя ничего не рассказывать. Ремус не стал расспрашивать дальше.
Зависимость, казалось, была переломлена; чудище приходило к Гарри только во сне, вечно жаждущее, вечно жгучее, тупое и злобное, требовало зелье, и Гарри снова кричал. Фред и Джордж будили его, вытирали покрытое испариной лицо мокрым носовым платком, целовали и шептали какую-то утешающую ерунду, смысл которой не имел никакого значения — Гарри успокаивало само звучание их голосов, он чутко, как животное, реагировал на интонации и темп речи; и он засыпал, а через несколько часов всё повторялось заново. На месте близнецов Гарри уже давно плюнул бы на себя и укладывал спать отдельно под заглушающим заклинанием, но Фреду и Джорджу подобный вариант даже в головы не приходил. Поэтому в благодарность днём Гарри загонял чудище в самые дальние уголки подсознания, чтобы никто не слышал, как оно воет, требуя наркотик; он усиленно не думал о зелье, он отстранялся от того, что хочет его. И чем больнее и тоскливей было Гарри, тем проще было отстраниться и вспомнить, что Фред и Джордж рядом, чтобы счастье заполнило неприятную сосущую пустоту. У Гарри было такое чувство, будто он повис на вышке бассейна — и скользко, и не по силам, и неудобно, и рукам больно, но надо держаться, потому что в бассейне пусто, и если шмякнуться, разжав побелевшие пальцы, на бетонное дно, то останется мокрое красное пятно.

* * *

В школу их отправили через каминную сеть; Министерство разрешило это в целях безопасности. Безопасность вообще стала первоочередным вопросом, когда Вольдеморт третьего января разгромил с помощью великанов Министерство магии Польши. В стране воцарились разброд и шатание; магглы не знали, в чём дело, но их официальным властям тоже приходилось несладко с непонятными взрывами, разрушениями, с жертвами неизвестных болезней. Десятки террористических группировок с готовностью брали на себя ответственность за массовые убийства, но легче от этого никому не становилось.
В школе же словно и не было никому известно о том, что творилось в охваченном паникой мире; здесь делились впечатлениями о Рождестве, показывали друг другу подарки, беспечно болтали, радовались тому, что открываются курсы аппарирования для тех, кому уже семнадцать или будет семнадцать до тридцать первого августа этого года. Ничего хорошего, по мнению Гарри, в аппарировании не было, но он всё же записался. Было бы неплохо это уметь самому, пусть даже будет очень больно. К тому же существует очень простой способ уменьшить боль: делать всё правильно с первого раза, тогда не придётся повторять и делать себе больнее. И, быть может, пойдёт на пользу обучению то совместное аппарирование с Дамблдором…
В первый же день прилетела сова от директора — прямо в библиотеку, где Гарри выискивал материал для эссе о русалочьей чешуе по Зельеварению. Мадам Пинс долго возмущалась, Гарри долго извинялся, отобрав у птицы письмо и выставив её за дверь; в конце концов строгая библиотекарь смягчилась и оставила Гарри в покое. Она с первого курса питала к нему некую слабость, увидев, как жадно он читает, как подолгу сидит с книгами — молча, сосредоточенно, что в одиннадцатилетних детях — да и в шестнадцатилетних лбах, если начистоту, тоже — встречается редко.
В записке было сказано, что завтра состоится третий частный урок, и сообщался новый идиотский пароль.
— Добрый вечер, сэр, — мыслеслив уже стоял на столе, полный до краёв серебристыми воспоминаниями.
— Добрый вечер, Гарри, — рука Дамблдора пребывала всё в том же плачевном состоянии, как и до того, чёрная, сморщенная, будто обугленная. «Неужели совсем никак нельзя вылечить? Что-то мне сомнительно…» — Я слышал, ты встречался с министром магии на каникулах?
«И теперь Вы жаждете, господин директор, узнать, что я наговорил нашему дражайшему министру. Вряд ли он сам соизволил поведать Вам подробности».
— Он хотел, чтобы я одобрил политику Министерства и успокоил людей, сэр.
— И ты?..
— И я решил, что мало ли кто чего хочет, — хмыкнул Гарри. — Он ушёл совсем невесёлым.
Дамблдор улыбнулся; ему, судя по всему, импонировала мысль о том, что Скримджер получил фигу с маслом.
— Отрадно слышать, Гарри, что ты сумел отстоять собственное мнение… Итак, сегодня у меня есть для тебя два воспоминания, и второе из них, пожалуй, содержит самую ценную информацию из всех. Как ты помнишь, маленький Том Риддл успешно узнал о том, что он волшебник, и самостоятельно приготовился к учебному году. Начался учебный год, и тихого мальчика в поношенной мантии распределили в Слизерин сразу же, как только Шляпа коснулась его головы. Неизвестно, когда Том Риддл узнал о том, что легендарный основатель его факультета умел, как и он сам, говорить со змеями — быть может, в тот же вечер. Но никто в школе об этом не знал. Никакой агрессии или высокомерия, столь свойственных ему до этого. Необыкновенно талантливый и красивый сирота, он вызывал у всех симпатию едва ли не с первой секунды. Безукоризненно вежливый, чрезвычайно жадный до знаний. Ничто не напоминало того Тома, каким он был в приюте, и я подумал, что, быть может, он решил начать новую жизнь. Однако доверять ему целиком и полностью я не мог и решил за ним присматривать. Он чувствовал, что не может обаять меня, как очаровал большинство моих коллег, и старался избегать. Не скажу, что я получил много информации из этого присмотра, потому что ничего особенно подозрительного я в его поведении не находил.
«Глаза бы протёрли… у Вас на глазах Тайную комнату открывают, Тёмными Лордами становятся — а Вам хоть бы что…»
— Он становился старше и собрал с годами вокруг себя компанию друзей — я называю их так за неимением более подходящего слова, но ни к кому из них Риддл не чувствовал даже малейшей привязанности.
«А Вы откуда знаете — легилименцией в голову ему лазили?»
— Эта группа верховодила среди учеников… Это было своеобразное попурри — собрание слабаков, ищущих защиты, амбициозных, желающих разделить славу, и головорезов, ищущих лидера, который мог бы показать им более изощренные формы насилия. Другими словами, они были предшественниками Пожирателей Смерти, и на самом деле некоторые из них стали первыми Пожирателями Смерти после окончания Хогвартса. Твердо управляемые Риддлом, по-собачьи преданные ему, они никогда не были замечены в открытом насилии, хотя их учёба в Хогвартсе была отмечена большим числом неприятных инцидентов, к которым они чаще всего не имели отношения. Наиболее важным из них, конечно, было открытие Тайной Комнаты, что стало причиной смерти девочки. Как ты знаешь, Хагрида ошибочно обвинили в этом преступлении.
«А Вы-то где были? Можно было и защитить Хагрида… нет, Вы подобрали его потом, чтобы он считал Вас благодетелем за то, что его взяли дворником и привратником…»
— Люди, знавшие Риддла в те годы, напуганы сейчас. Некоторых я смог убедить рассказать мне всё, что они знали, некоторых нет. И те, кто всё же говорил, сказали, что Риддл был одержим своим происхождением. Узнав, что его отец не был волшебником, потому что фамилия Риддл никогда не упоминалась в генеалогических книгах, он принялся искать свою мать, которую заранее презирал за то, что она умерла. По своему второму имени, Марволо, он нашёл Гонтов, и летом, когда ему было шестнадцать, ушёл из приюта, куда возвращался на лето, и отправился искать своих родственников. Вот воспоминание об этом, которое мне удалось получить от Морфина.
Гарри послушал малосодержательный разговор Морфина с юным Томом, внешней копией отца; узнал от Дамблдора, что маггловские власти Литтл-Хэнглтона были немало озадачены, найдя мёртвыми всю семью Риддлов, вроде бы вполне здоровых людей, о том, что именно Том Риддл — больше было некому — забрал у своего оглушенного дяди кольцо Слизерина, а за убийство Риддлов осудили Морфина, потому что совершено оно было его палочкой.
Второе воспоминание принадлежало Слагхорну, в то время ещё не лысому и не седому; Гарри наблюдал с несколько смешанными чувствами одну из встреч и тогда уже существовавшего «Клуба Слизняков» — разумеется, туда входил и Риддл, уже убивший к тому времени своего отца и его родителей. Гарри подивился ещё раз тому, какая энергия исходила от будущего Лорда Вольдеморта, даже когда тот просто сидел на пуфике и улыбался, слушая болтовню Слагхорна, расслабленный, уверенный в себе, красивый, как картинка. От него исходила сила, и Гарри впервые понял, почему первые Пожиратели пошли за Риддлом, сиротой и полукровкой без гроша за душой и без единого места в мире, которое он мог считать если не домом, то хотя бы местом, где его кто-нибудь ждал.
Явные дырки в воспоминаниях Слагхорна озадачили Гарри; что такого особенного могло проскользнуть в разговоре при всех прочих «слизняках»? Вот потом, наедине, о хоркруксах — что это, кстати, такое? — могло быть сказано что-то, что Слагхорн отчаянно не желал выдавать…
— Что такое хоркруксы, сэр? — Фоукс пристроился на колени к Гарри сразу же, как они с Дамблдором вынырнули из последнего воспоминания.
— Это, Гарри, ты узнаешь позже.
«Тайны Мадридского двора, тоже мне».
— Полагаю, ты заметил, что воспоминания профессора Слагхорна подкорректированы им же самим, и весьма неумело, — продолжил Дамблдор. Гарри кивнул, рассеянно щекоча Фоукса под подбородком, как кошку; впрочем, феникс ничего не имел против такого обращения. — Хорошо, что это было сделано так грубо, поскольку это значит, что настоящая память всё ещё там, под ложными воспоминаниями. И она, возможно, окажется самой важной информацией из всего, что мы уже знаем.
«Прелестное «мы». Он думал, я этого не замечу?»
— И сегодня, Гарри, я даю тебе домашнее задание, — «Будто у меня их не хватает». — Ты должен убедить профессора Слагхорна обнародовать настоящую память о том разговоре. Сам я не могу этого сделать… профессор Слагхорн силён в окклюменции, и противоядие от Веритасерума у него, несомненно, имеется. Поэтому это будет твоей задачей.
«Как мило. Слагхорн так мне и рассказал, конечно… Дамблдор всерьёз надеется, что у меня получится?»
— Я понял, сэр, — Гарри встал; Фоукс вовремя слетел с его коленей и вернулся на свою жёрдочку. — Скажите… как дела у Сириуса?
— Поиски Петтигрю успешно продвигаются, Гарри. Правда, дело осложняется тем, что Тёмный лорд периодически непредсказуемо меняет своё местонахождение.
Дамблдор замолчал, и Гарри понял, что больше ничего выдавить из директора не удастся.
— До свидания, сэр.
— До свидания, Гарри.
Фоукс на прощание курлыкнул что-то на своём фениксячьем языке и помахал Гарри крылом.

* * *

Месть Малфою и Дамблдору определённо пора было брать в свои руки — так думал Гарри; малфоевские верхние конечности были решительно не в состоянии с этим справиться, судя по тому, каким бледным и потерянным блондинчик вернулся с рождественских каникул. О том, чтобы травить Гарри, он и вовсе забыл; теперь у Малфоя постоянно был отсутствующий взгляд. На уроках Малфой делал глупейшие ошибки, явно не сосредотачиваясь на том, чем полагалось заниматься. Гарри со своей стороны считал, что это глупо, и уделять урокам внимание стоит хотя бы затем, чтобы тренировать мозги, не то извилины разгладятся, но советов Малфою давать не собирался.
Итак, что конкретно поручили Малфою? Гарри некоторым образом присутствовал при этом и сейчас без труда вспомнил. Не только собственноручно убить Дамблдора, но и провести в школу группу Пожирателей. А как радостно сообщил Дамблдор ещё в речи первого сентября, защита замка усилена, наложено много новых заклятий совместными усилиями администрации Хогвартса и лучших специалистов Министерства, и авроры в большом количестве снуют повсюду. Малфой никак не мог придумать способ провести в Хогвартс Пожирателей, используя главный вход, окна, площадку Астрономической башни… способ должен был быть принципиально новым. Скорее всего, Малфой пришёл к тем же выводам — он ведь жесток и избалован, но не туп — и решил начать с убийства директора. Но Малфой наверняка понимал, что лезть к сильнейшему волшебнику столетия, размахивая палочкой — это, по меньшей мере, глупо, и придумал в порыве отчаяния эту глупую штуку с проклятым опаловым ожерельем. Ведь Кэти была под Империусом, и убийство директора, если бы таковое случилось, было бы виной того, кто дал ей ожерелье. Как знать, прошла ли бы для Вольдеморта эта оговорка; быть может, и прошла бы, окажись затея Малфоя удачной.
Как Пожирателям прийти в школу? Гарри внимательно изучил Карту Мародёров, но все ходы, которые были на неё нанесены, уже, как он знал, охранялись — не чтобы специально, потому что о некоторых из них знали только Гарри, близнецы и Мародёры, но там было не проскользнуть. Да и трудно было бы подкинуть Малфою информацию так, чтобы тот поверил и воспользовался ею. Портключ? Опять же, ни Малфой, ни сам Гарри не умели их делать, тем более что в защите замка наверняка что-нибудь имелось на этот счёт, и портключ должен был быть сделан с одобрения директора, что-то в этом роде. Идею подкинуть Малфою своего феникса Гарри отвергнул практически сразу; хотя способ был, в принципе, действенный, Малфой мог снова этим не воспользоваться. Гарри не был уверен, что Малфою известно конкретно о фениксе, но в прошлом году, когда Гарри орал на Малфоя в гостиной Слизерина после убийства Бэддока, он, к сожалению, выдал, что портключ у него есть.
Здесь определённо что-то было… хотя этот портключ, без сомнения, пригодился бы и самому Гарри — и сейчас, и в будущей войне. Поэтому план с янтарным фениксом Гарри оставил на крайний случай и продолжил думать.
Что способно переносить людей с места на место? Все обычные способы отпадают. Быть может, какой-нибудь магический артефакт с особыми свойствами? А где его здесь, в Хогвартсе, взять?
Когда Гарри дошёл в своих раздумьях до этого места, была уже глубокая ночь, но спать ему всё равно было не с руки — ничего хорошего всё равно не приснилось бы; и Гарри отправился в библиотеку, предварительно накрывшись мантией-невидимкой — отрабатывать наказания за ночное шатание по школе совсем ему не улыбалось.
Гарри помнил, что видел эту книгу на полке и даже собирался прочитать её; но как раз в тот день случился прискорбный или счастливый — это уже кому как — инцидент, после которого Гарри стал ловцом команды Слизерина, и книга была попросту забыта… Мерлин, как же давно это было — то блаженное время, когда он не умел варить обезболивающего зелья, и шрамов на его теле — Гарри не любил их, что бы ни говорили Фред и Джордж — почти не было: молния на лбу и пара небольших на спине и на ноге, следы наказаний дяди Вернона и стекла, которое однажды, разбитое Дадли, упало Гарри на ногу. Разумеется, виноват в том, что окно разбили, оказался Гарри, и рану никто не позаботился хотя бы обеззаразить. На Гарри всё равно зажило, как на собаке — быть может, потому, что другого выхода у него, которого никто не стал бы водить по врачам, не было…
«Магические артефакты Хогвартса: приложение к Истории Хогвартса». Вот оно, то самое… Гарри отправился вместе с книгой в обратный путь — читать в постели было комфортнее, чем сидя на жёстких стульях.
Коридоры Хогвартса были пусты, и Гарри старался идти как можно тише — шарканье и стук патрульный может услышать за много метров. «Так я и знал», — навстречу Гарри попалась парочка патрульных. Он придался к стене, затаив дыхание; Джиллиан Монтегю и Доминик Пьюси разговаривали о чём-то своём — точнее, говорила Джиллиан, а Доминик слушал. Гарри проводил их задумчивым взглядом — они о чём-то напомнили ему… но он никак не мог понять, о чём.
Входя в спальню, он всё ещё мучился попытками вспомнить, что же такое навеяли ему старосты пятого курса Слизерина. Гарри толком не знал ни того, ни другую; даже об их старших братьях, с которыми он не общался, ему было известно больше.
Старшие братья?..
Гарри поднял взгляд от книги, которую уже начал листать, и невидяще уставился в задёрнутый полог перед собой.
«Инспекционная бригада — это такая новая шутка, выдуманная Амбридж. Члены этой шутки носят серебряное «И» на мантиях, снимают баллы с кого угодно и вообще ведут себя по-хозяйски».
«Сегодня Монтегю, который в эту бригаду опрометчиво вступил...»
«...попытался снять с нас кучу баллов...»
«...но мы засунули его головой вниз в исчезательный шкаф...»
«...есть такой на первом этаже...»
«...и понятия не имеем, куда его теперь забросило...»
«...потому что этот шкаф давным-давно сломан».
И ещё одно…
«Нашёлся Монтегю, сэр. В туалете четвёртого этажа, сэр, в унитазе».
«Как он туда попал?»
«Я не знаю, сэр, он немного не в себе».
Надо думать, Снейп наверняка дознался, откуда взялся Монтегю, как только тот пришёл в себя. И Малфой дознался тоже, почему бы и нет?
Исчезающий шкаф перенёс Монтегю с первого этажа в туалет на четвёртом. Он сломан… он не постоянен, как портключ Гарри — даже при самой буйной фантазии вряд ли кто-нибудь создал бы вещь, которая переносила бы исключительно в унитаз. Его можно починить — так, чтобы он переносил людей откуда угодно куда угодно.
Гарри лихорадочно залистал страницы; их шелест разбудил бы остальных, не отрезай Locus Singularis часть звуков. Исчезающий шкаф, исчезающий шкаф… «пусть здесь будет о нём… пожалуйста…»
Там было о нём. Всё о его устройстве. О том, что с ним случилось, какая именно поломка и почему. О том, кто поставил его в школе. О том, что второй такой же находится испокон века в лавке «Боргин и Бэркс» на Дрянн-аллее, и они должны, будучи исправными, транспортировать между собой и вещи, и людей.
Если бы Малфой залез в эту книгу, все мучительные сомнения блондинчика насчёт задания Вольдеморта отпали бы сразу. Уж починить артефакт Малфой как-нибудь сумел бы, а не сумел бы, так нанял бы кого-нибудь, кто умеет; долго ли с деньгами рода Малфоев, которыми, пока Люциус в тюрьме, занимается либо сам Малфой-младший, либо Нарцисса… в любом случае, деньги в малфоевском полном распоряжении.
Дело оставалось за малым: подкинуть информацию Малфою так, чтобы тот не заподозрил подвоха и начал действовать в нужном направлении.

* * *

В целом, этот семестр начался куда лучше, чем Гарри ожидал; быть может, он просто привык к постоянной боли, горе домашних заданий и даже к любовным зельям в своей еде — впрочем, количество зелий уменьшилось раза в два после рождественской вечеринки у Слагхорна, что не могло не радовать Гарри. Даже к самым отвратительным вещам на свете можно привыкнуть. Например, личинок есть, как африканские туземцы. Или канализацию чинить, как маггловские сантехники. Ну или жить так, как Гарри Поттер. Любая гадость приедается, любая боль слабеет — сколько можно убиваться по своей горькой судьбине, давясь личинками? В какой-то прекрасный момент будешь жевать их машинально и размышлять себе спокойно о политике или литературе.
Но была и одна новая проблема в безмятежном, в общем-то, начале семестра: Блейз. Он улыбался Гарри, говорил с ним, целовал его в укромном углу, но видно было, что мыслями Блейз не здесь, а в каких-то горних высях, куда Гарри, при условии отсутствия наличия присутствия альпинистского снаряжения, было не добраться.
В первый день Гарри просто удивлялся и гадал, что же случилось. Во второй ему с самого утра, стоило открыть глаза и глотнуть из бутылки с водой — эту бутылку Гарри всегда оставлял у кровати, памятуя, что после истошных воплей из-за ночных кошмаров насмерть пересыхает во рту, — пришло в голову: а что, если Блейз думает не о чём-то, а о ком-то другом?
Сама мысль о такой возможности противно саднила где-то в мозгу; Гарри не знал точно, была ли эта ревность, но ему казалось, что просто горечь. Очень много горечи, даже выступавшей на языке.
Если он надоел Блейзу, в этом не стоит никого винить… Гарри и сам себе успел надоесть за этот учебный год — истерики, обезболивающее… да он вообще умирает, призраки чуют от него вонь разложившегося трупа — где-то внутри Гарри разлагается душа, день за днём теряющая защиту магических жил. И в таком случае, нельзя думать плохо о ком-то, кому ты много раз обязан жизнью, но кого ты уже просто достал.
Но всё равно было горько и обидно; а когда Гарри вспомнил утро перед третьим испытанием Турнира Трёх Волшебников, ему и вовсе захотелось накрыть голову подушкой и повыть в неё, как на луну. «Может, дело не в этом? — Гарри застёгнул рубашку. — Мало ли чего я тут могу домыслить… — Вжикнул молнией джинсов. — Может, у Блейза просто что-то дома случилось — а я ограничился одним дежурным «как дела», ничего не понял… — Прошлогодний уизлитер со змеёй, не составляющей никаких надписей, слегка пах залежавшейся шерстью. — Может, он под Империусом ли ещё что-нибудь… — Лёгкая форменная мантия привычно болталась на Гарри, как на швабре. — А я сразу про одно думаю. Придурок», — Гарри подхватил сумку и вышел из-за полога. Умыться — и бегом на завтрак, потому что никого больше в спальне нет, а опаздывать не хочется…
На завтраке поговорить с Блейзом не удалось — слишком мало времени было. На Трансфигурации МакГонагалл была крайне не в духе, устроила внеочередной тест по всем темам за первый семестр — и это тогда, когда у всех за каникулы повылетали из головы любые знания — и снимала баллы с факультетов с большей лёгкостью, нежели рассерженный Снейп, а это много значило. На Гербологии профессор Спраут, радуясь, как младенец, познакомила их с растением, цветы которого имели тенденцию раз в десять минут превращаться в бабочку и улетать куда глаза глядят, и как раз в эти моменты надо было оные цветы хватать и безжалостно обрывать крылышки, первое средство от проблем с врождёнными патологиями внутренних органов; беготня и суматоха за бабочками, которые, наверно, предчувствовали, что с ними хотят сделать эти раскрасневшиеся люди с маньяческими лицами, снова не дали возможности поговорить. На Чарах шестикурсники отрабатывали заклинания звука и света, безобидные иллюзии, отвлекавшие внимание; Флитвик пообещал, что позже они перейдут к созданию настоящих иллюзий, способных обмануть кого угодно, дать своему создателю выиграть время или смыться и так далее по списку… в общем, поболтать о постороннем на Чарах можно было, но только на несерьёзные темы. За обедом Блейз сосредоточенно пролистывал книгу на иностранном языке — Гарри решил, что это итальянский или испанский, в общем, что-то европейское — и отрывать его ради сущей ерунды было как-то неловко. Послеобеденные занятия тоже разочаровали Гарри в этом плане, да и закончились перед самым ужином, не оставив ни минуты свободной.
— Блейз, — нерешительно окликнул Гарри; Блейз в это время, остекленелым взором уставясь в стену Большого зала, методично мешал ложечкой сахар в чае — уже битых три минуты без перерыва. Они сидели в этом году вдвоём на этом конце стола, который раньше безраздельно принадлежал одному Гарри; хотя Блейз без видимых трудностей при надобности перебирался на прежнее место — как в те две недели после того, что Гарри про себя всё ещё называл «первой ссорой». — Блейз… — надо было сказать «ты не занят после ужина? Я хочу с тобой кое о чём поговорить», а вышло с ходу:
— У тебя кто-то появился в эти каникулы?
— А? Что? — Блейз оторвал взгляд от стены и посмотрел на Гарри; и только после этого сам вопрос дошёл до него. — Что?!
Гарри почувствовал себя идиотом. Или девицей из сентиментального романа, выясняющей отношения с женихом. Он взял кусок хлеба с большого блюда и начал нервно отщипывать по крошке, кидая их в нетронутое пюре перед собой.
— Ты в этом семестре какой-то странный… думаешь о чём-то, даже когда мы целуемся… если ты кого-то встретил, я не… то есть, необязательно быть со мной, если не хочешь…
Сбивчивое бормотание Гарри оборвалось, когда прохладная ладонь Блейза легла ему на лоб.
— У тебя нет температуры? — серьёзно спросил Блейз. — А то при высокой человек обычно не думает, что говорит…
— Нет у меня никакой температуры, — Гарри сердито мотнул головой, сбрасывая руку Блейза. — Я говорю, что думаю, и думаю, что говорю!
Блейз выглядел полностью сбитым с толку.
— Ты что, правда считаешь, что я кого-то там завёл? И думаю об этом ком-то, когда целую тебя?
— Я не знаю… — Гарри дорывал остатки куска хлеба. — Но это так заметно, что ты думаешь не обо мне… я просто хочу знать… я ни на что не претендую, но… просто…
— Гарри, — Блейз сжал правую ладонь Гарри между своими. — Кроме тебя я никогда и никого не любил и не люблю.
«Но чтобы кого-то завести, для развлечения, любить не нужно?»
— И с тех самых пор, как я впервые тебе в этом признался, у меня никого не было, кроме тебя. Ни поцелуев с кем-то ещё, ни чего-то большего… мне это и не нужно… Мерлин, как тебе вообще в голову пришло?!
— Туда много чего является, — Гарри был стопроцентно уверен теперь, что он не девица из романа, а всё-таки идиот. Невозможное счастье и облегчение накрыли его с головой. — А… о чём ты тогда думаешь? Я же вижу…
— Ерунда, — отмахнулся Блейз. — Прорицательские заморочки. На Рождество пробовал гадать, хожу думаю над результатами… кто-то считает, в Рождество самые точные результаты, кто — что самые путаные… я же говорю, ерунда.
Блейз определённо не врал, но чего-то недоговаривал. Выяснять, что именно, Гарри не собирался — если Блейз не сказал сразу, то выпытывать сведения дополнительными вопросами зряшный труд.
— Ну ладно тогда… — Гарри решительно не знал, что ещё сказать, и умоляюще посмотрел в глаза Блейзу — пусть сам додумает всё, что полагается в таких случаях, он же умный!
— Хочешь, я покажу, что умею думать о тебе и только о тебе? — шепнул Блейз, и его пальцы, сжимавшие ладонь Гарри, стали отчего-то очень горячими.
— Хочу, — честно сказал Гарри, давя желание целовать Блейза здесь же, сейчас же, до багровых засосов на нежной коже…
Выручай-комната была рада принять их, как и всегда; на этот раз она представляла собой небольшую спальню, пол которой был целиком застелен толстым матрасом с пахнущими свежестью хлопковыми простынями и кучей подушек-думочек. Больше ничего и не было нужно.
Захлопнув за собой дверь, Блейз прижал Гарри к стене, не целуя — завоёвывая его сдавшиеся без боя губы, быстро, жёстко, властно; определённо, он не думал сейчас ни о ком больше… Гарри вцепился в плечи Блейза и потянул за собой, опускаясь на колени.
Одежда разлеталась во все стороны; один ненужный кусок ткани за другим, и уже можно видеть, осязать живую кожу, вдыхать её пряный, щекочущий ноздри запах, пробовать на вкус — чуть солоновато и так сладко, так безумно сладко…
Нетерпеливые, обжигающие ласки — неловкие, потому что нет сил не касаться друг друга целиком, не прижиматься грудью к груди, напряжённые члены соприкасаются, трутся друг о друга… Гарри перехватил на полпути ладонь Блейза, собиравшуюся зарыться в чёрные пряди, поцеловал и предложил:
— Давай сегодня ты сверху? — «сегодня» означало в первый раз за всё время, что они были вместе. Целый год уже…
— Ты… правда этого хочешь? — глаза у Блейза стали огромные-огромные, почти круглые.
У Гарри было две причины, чтобы сделать это предложение: во-первых, он действительно этого хотел. Во-вторых, чудище в нём бесновалось, требуя своего, и если не зелья, то хотя бы крови — а делать Блейзу больно Гарри категорически не желал. Хватит, наделался.
— Правда, — Гарри обнял Блейза за шею, притянул к себе и поцеловал. — Только… осторожно, ладно?
— Мерлин, конечно…
Нетерпеливость и жгучесть куда-то подевались; остались только тягучая, осторожная нежность, в которой Гарри плавал, как в море патоки. Невесомые поцелуи, не оставляющие никаких следов, нежные касания пальцев — шея, ключицы, соски… С Гарри обращались, как с хрустальной вазой, которую ни в коем случае нельзя трогать неправильно, не то разобьётся. Он выгибался навстречу касаниям, прерывисто дышал, полуприкрыв глаза, и последняя мысль — «почему я не предложил этого раньше?» — утонула в нежности, когда Блейз добрался до области ниже пояса Гарри.
Один палец проник в Гарри почти незаметно — настолько он был уже расслаблен. Второй Гарри принял в себя, непроизвольно дёрнувшись, и Блейз тотчас же остановился.
— Тебе не больно?
— Нет… непривычно…
Гибкие пальцы проникли дальше, шевельнулись в тесном канале и нащупали простату — острое удовольствие тряхнуло Гарри, как электрический ток.
— Как ты?
— Хорошо… просто отлично… не останавливайся!
— Как скажешь, — по голосу было понятно, что Блейз улыбается.
Третий палец — и лёгкая боль; это ощущение заполненности Гарри успел подзабыть с того раза, когда в последний раз оказывался в постели с близнецами, хотя это и было несколько дней назад.
— Продолжай! — потребовал Гарри почти обиженно, когда пальцы Блейза замерли.
— Ты такой тесный, — выдохнул Блейз, целуя согнутое колено Гарри; кончики тёмных с бордовым отливом прядей щекотнули кожу. — И горячий… я сейчас кончу прямо так…
— Кончай, — великодушно разрешил Гарри, подаваясь назад и насаживаясь на пальцы до упора. — У нас есть вся ночь!
Низкий стон Блейза и перламутрово-белые капли на смуглом теле были наградой Гарри; изогнувшись, он слизнул одну из этих капель и потянулся поцеловать Блейза, делясь с ним его собственным вкусом.
— Люблю тебя, — прошептал Блейз.
— Я знаю, — ответил Гарри и провёл влажную дорожку языком по шее Блейза, закончив её под изящным овальным ухом, там, где принято чесать кошек.
Четыре пальца вошли в Гарри без боли и долго гладили, массировали, ласкали простату, вырывая из него крики, стоны и вздохи.
— Ну же… давай… — Гарри рывком раздвинул ноги так широко, как мог.
Судорожный вздох — Гарри знал, каким откровенным, возбуждающим, бесстыдным был его последний жест — и пальцы сменились членом.
Блейз входил в Гарри осторожно, медленно, всё ещё боясь причинить боль. Гарри качнул бёдрами, слегка двигаясь навстречу.
— Сильнее… — попросил он. — Докажи, что ты думаешь обо мне!..
— Охотно, — Блейз поднёс к губам костяшки пальцев Гарри и, не переставая целовать их, одним движением вошёл в Гарри так глубоко, как мог.
Гарри коротко вскрикнул; пальцы левой, свободной руки конвульсивно сжались, разрывая простыню.
— Блейз… сильнее… пожалуйста… Блейз… солнце моё…
Движения убыстрялись; ладонь Блейза легла на изнывающий член Гарри и принялась ласкать его в том же неистовом ритме, в каком двигался сам Блейз.
Может быть, это заняло немного времени; может быть, целую вечность. Гарри, едва не потерявшему сознание от кайфа — это было слишком много для одного человека, просто чересчур — было всё равно.
— У тебя усталый вид, — Блейз бережно держал Гарри в объятиях, словно опасаясь сжать слишком сильно и остаться с грудой сияющих осколков. — Поспи.
— Если ты считаешь нужным… — Гарри зевнул и уткнулся носом в шею Блейза, влажную от пота, горячую.
— Мой Гарри, — шепнул Блейз так тихо, что, не будь Гарри всего в нескольких сантиметрах — ничего бы не услышал. — Мой самый лучший…
— Я тоже тебя люблю, — отозвался Гарри сонно.
Неспокойный, тревожный и короткий, как обычно, сон накрыл Гарри прежде, чем Блейз сказал что-нибудь в ответ.
В конце концов, Гарри знал бы ответ, даже если бы Блейз никогда раньше его не озвучивал.