Глава 7. Но нет спасения тому, кого любят без взаимности, ибо над чужой страстью ты уже не властен и, когда хотят тебя самого

Но нет спасения тому, кого любят без взаимности,
ибо над чужой страстью ты уже не властен и,
когда хотят тебя самого, твоя воля становится бессильной.
Стефан Цвейг, «Нетерпение сердца».
Зима, казалось, началась уже в конце сентября, не дожидаясь, пока календарь отобразит какую-нибудь более подходящую дату; дождь, ветер и мокрый снег — вот что ждало всякого, решившегося не в добрый час высунуть нос из замка. Гарри предпочитал не выходить за пределы Хогвартса кроме как на Гербологию и Уход — холод был непереносим для огня, текшего по жилам Гарри, и последний с тоской думал о декабре и январе. Хотя после порции обезболивающего всегда становилось почти всё равно; уходила боль, уходили всяческого рода нравственные терзания, становилось уютно и спокойно, можно было сосредоточиться на бесконечных эссе, переводах и дополнительной литературе — и не думать, не думать о том, как равнодушно проходит мимо Блейз, как подозрительно молчание близнецов… наконец, о том, каким нервным и измученным выглядит Снейп. Один глоток — и Гарри не вспоминал больше о том, что умирает, о том, что каждый взмах палочки подталкивает его к смерти, о том, что время уходит — уходит безвозвратно; как оно, впрочем, делало и тогда, когда ценить его не было особых причин.
Это называлось зависимость. Гарри — гордость Слагхорна, признанный наследник материнского таланта в Зельеварении — знал об этом побочном эффекте; но обойтись без обезболивающего было никак нельзя, потому что не дело падать в обморок от боли на каждом уроке, а рассказать всем о своей беде никак невозможно. К тому же разве это плохо, если хоть что-то может принести успокоение и невозмутимость, заглушить тревогу и страх за Сириуса и близнецов? «Это ведь никому не мешает, — говорил Гарри сам себе, делая очередной глоток, — я ведь сразу перестану его пить, когда вылечусь… я ведь вылечусь, руны говорят, что вылечусь…» «Лучше бы ты продолжал курить», — вздыхал внутренний голосок, всегда тревожный и здравомыслящий; порой Гарри задавался вопросом, не Перси ли Уизли подражает этот намёк на раздвоение личности. «Я бы курил, — отвечал Гарри, шелестя страницами книг, — но где здесь сигареты взять? Только трансфигурировать, а значит, в любом случае придётся пить обезболивающее…»
Заказывать недостающие ингредиенты всё же приходилось по почте, и Гарри надеялся только, что «Пророк» об этом не пронюхает и не сделает правильных выводов; отсутствие Риты Скитер в рядах внештатных корреспондентов «ЕП» делало эти надежды вполне обоснованными, потому что больше никто не рискнул бы писать об «Избранном» что-нибудь нехорошее. Герой на белом пони требовался всем; особенно сейчас, когда не проходило недели, чтобы над каким-нибудь незадачливым домом не повисла Чёрная Метка; и на эту роль даже претендентов никаких не было, кроме Гарри. «Что бы они сказали, — думал Гарри, брезгливо отшвыривая утренний «Пророк» с хроникой происшествий и очередной порцией намёкой на то, что неплохо бы мистеру Поттеру пойти и всех спасти, раз уж он Избранный, — если бы узнали, что их «Избранный» умирает? Плюс к тому, он почти что наркоман, и вообще жалок до невозможности».
Но уже об этом не знал никто. Напротив, Гарри ловил на себе восхищённые взгляды девочек, сбивавшихся при его появлении в стайки, слышал шепотки за спиной:
— Какой красивы-ый…
— Как жалко, если он правда любит мальчиков…
— Неправда, Скитер всё врала! У меня папа в Министерстве, он сказал, это всё бред…
— А твой папа проверял?
Смех.
— Ой, я так хочу в его Армию…
— Туда таких, как ты, не берут.
— А каких туда берут?
— Говорят, там надо сразиться с каким-то чудищем, чтобы тебя приняли.
— По-моему, с троллем.
— Нет, кажется, с акромантулом.
— А потом ещё присягу принести!
— Какую присягу?
— Ну, что будешь во всём слушаться Гарри Поттера, будешь воевать за него…
— Воевать я не хочу, а вот слушаться… хм…
— А всё-таки он жутко классный! Такого можно и слушаться, остальные ещё завидовать будут…
— А может, всё-таки можно без акромантула?..
— А знаешь, говорят, у него специально двенадцать человек в Армии, и никого туда больше не возьмут, чтобы число не менялось…
— А зачем двенадцать?
— Ты что! Это же дюжина! С Сама-Знаешь-Кем можно бороться только таким отрядом, потому что это сведёт на нет всю тёмную магию, которую Сама-Знаешь-Кто может применить…
— Ой, но ведь сам Гарри — тринадцатый!
Многозначительное хмыканье.
— Гарри Поттер — это ведь совсем другое дело, дурочка!
— Да?
— Он же Избранный, подумай сама! Он здесь не считается!
Уши вяли.
И в самом деле, члены Эй-Пи гордо носили свои значки; те, кто были старостами, прикалывали их над значками с буквами «С», остальные таскали их просто на как можно более видных местах и беспрестанно теребили, невольно обращая внимание собеседника на светящуюся зелень — Гарри порой так и подмывало поинтересоваться, снимают ли они эту бутафорию хоть на ночь или прикалывают их на пижамы. Сам Гарри прикрепил свой командирский значок к плюшевой мышке и на том успокоился; члены Эй-Пи несколько раз робко интересовались, почему он не приколет значок на мантию — одного грозного взгляда хватило, чтобы все вопросы отпали. Кстати говоря, Эй-Пи искренне радовалась кошмарной погоде, потому что можно было с полным правом носить чёрные шарфы с зелёными кисточками.
Ну хоть кому-то было хорошо; Гарри радовался за свою маленькую Армию, цветущую и счастливую. Его собственные дни сливались в мутную круговерть, неясную и тревожную; он тонул в трясине отчаяния, отупения, лихорадочной спешки, свинцовой усталости. И не было никого рядом, чтобы подать руку и вытянуть на свет; но Гарри не огорчался этому, потому что и в трясине было вполне терпимо — тем более терпимо, что его маски были безупречны, и оценки не снижались, Эй-Пи с каждой неделей становилась всё уверенней и боеспособней, снитч послушно ловился на тренировках, не изнуряя Гарри долгой погоней (возможно, сердобольный крылатый мячик полагал, что смеяться над убогими грешно). Чем благополучней всё становилось снаружи, тем больше прогнивало изнутри. Впрочем, самого Гарри это не беспокоило, потому что к самому себе он привык относиться философски ещё с дней незабвенного детства в компании кулаков дяди Вернона, а окружающие и подавно ничего не замечали.

* * *

Середина октября привычно ознаменовалась первым в году походом в Хогсмид; Гарри планировал провести день, как обычно, за учёбой, но… Поттер полагает, а злорадно хихикающий парень наверху, распределяющий радости и горести бытия человеческого, усиленно располагает.
На завтрак Гарри в этот день не пошёл, предпочтя потратить это время на варку подошедшего к концу зелья от тошноты; последнюю неделю он вообще ел урывками — не хотелось совершенно, зато много и часто пил воду. Но по дороге на Астрономическую башню, к которой Гарри привык уже, как к родной, состоялась встреча, коей Гарри успешно избегал вот уже почти месяц.
— Гарри, доброе утро! Мне кажется, или Вы от меня прячетесь, а? — жизнерадостно осведомился Слагхорн.
— Что Вы, профессор, — Гарри растянул губы в улыбке. — Дела, дела… я всегда занят, только и всего. Учёба, квиддич, моя армия…
— Ну, сегодня выходной, — логично указал Слагхорн. — И в честь первого похода в Хогсмид в этом году я устраиваю небольшую вечеринку… все свои, конечно же, приватный, тихий праздник. Вы так долго избегали ужинов у меня, Гарри, но уж сегодня не обидьте старика?..
Гарри пребывал в затруднении. Подходящей причины, чтобы отвертеться, не придумывалось; тратить время на ерунду не хотелось ужасно, но ошмётки такта не позволяли сказать об этом прямо.
— Доброе утро, профессор, — ловкая рука обняла Гарри за талию. — Я слышал, Вы говорили о сегодняшней встрече в Ваших апартаментах?
— Именно так, дорогой Блейз, именно так! — расцвёл Слагхорн, решив, очевидно, что к нему прибыло подкрепление. — Я буквально настаиваю на том, чтобы и Вы, и Гарри пришли ко мне сегодня! Ожидаются изумительные корзиночки с кремом, — Слагхорн хитро подмигнул обоим сразу, оставляя Гарри в замешательстве; ни за собой, ни за Блейзом он не знал пагубной страсти именно к корзиночкам с кремом.
Блейз сокрушённо покачал головой; тонкий и пряный запах одеколона, смешанный со слабым травяным ароматом шампуня донёсся до Гарри от тщательно уложенных тёмных с бордовым отливом прядей, щекотавших ему ухо.
— Увы, как раз сегодня у Армии Поттера намечено внеочередное занятие, — с приличествующей случаю скорбью объяснил Блейз. Гарри лишь огромным усилием воли сохранил на лице бесстрастную мину, поскольку впервые слышал об этом занятии. — Гарри считает, что мы не должны расслабляться и в выходные…
— Вы слишком строги к своей Армии, Гарри, — добродушно заметил Слагхорн. — Уверен, они превосходные бойцы, и сегодняшнее занятие можно отменить…
— Простите, профессор, но я очень долго его готовил, — качнул головой Гарри. — К тому же все члены Армии поменяли свои планы ради этого занятия…
— Но мисс Грейнджер я приглашал вчера, и она ни словом не упомянула об этом занятии, — припомнил Слагхорн, сощурившись.
— Должно быть, забыла, — развёл руками Гарри. — Блейз, ты не предупредишь Гермиону ещё раз, как только увидишь?
— Разумеется, Гарри, — бесстрастно склонил голову Блейз. — Как видите, профессор, сегодня, увы, ни я, ни Гарри не сможем прийти.
— Что поделаешь, — Слагхорн выглядел раздосадованным. — Я надеюсь, Вы не будете часто проводить такие занятия?
— Достаточно редко, — профессор, — заверил Гарри. — Благодарю за приглашение, но в преддверии войны мы не должны пренебрегать подготовкой к бою…
Распрощавшись, Слагхорн ушёл; Блейз выпустил Гарри, едва профессор Зельеварения скрылся за поворотом, и отступил на шаг.
— Мне подумалось, что ты не горишь желанием убивать весь вечер на воркотню Слагхорна о его многочисленных знакомствах со знаменитостями, — Блейз небрежно дёрнул плечом.
— Спасибо, — сказал Гарри, не зная, что ещё можно произнести; он смотрел на Блейза, жадно, нетерпеливо, он впитывал взглядом пушистые ресницы, непроницаемые глаза цвета чёрного кофе, прямой нос, изящные губы, высокие скулы, смуглую кожу, упрямый подбородок… — Тебе правильно подумалось…
Блейз, против ожиданий, не уходил, а точно так же рассматривал Гарри в ответ. Словно тоже тосковал всё это время и хотел подойти и рассмотреть вот так вот, но не решался.
— У тебя мешки под глазами, — заметил он.
— Правда? — рассеянно спросил Гарри. «Если я его поцелую — он меня пошлёт или нет?»
— Если не веришь, посмотри в зеркало, — посоветовал Блейз, протянул руку и дотронулся кончиками пальцев до лба Гарри. — У тебя лоб холодный и влажный… ты заболел?
— Он то горячий, то холодный, — тупо сказал Гарри, молясь про себя только о том, чтобы Блейз не убирал руку; и, кажется, у бога был сегодня день удовлетворения жалоб населения, потому что Блейз не спешил разрывать касание. — За ним не уследишь.
Блейз негромко рассмеялся.
— И глаза в красных прожилках… всё учишь ночи напролёт?
Гарри молчал, как идиот, борясь с желанием взять руку Блейза в свои и расцеловать каждый дюйм.
— Эй, земля вызывает Гарри! — Блейз прекратил касаться Гарри и пощёлкал пальцами перед его носом. — Ты спишь стоя, что ли?
— Ты на меня больше не сердишься? — вырвалось у Гарри.
У Блейза сделалось какое-то растерянное, беззащитное лицо.
— А я на тебя сердился?
— А разве нет?
— Я думал, тебе лучше отдохнуть от меня…
— А я думал, что я без тебя подыхаю, — с горечью сказал Гарри. — Если ты этого хотел, тогда и правда лучше без тебя, а если чего-то другого… Но я до сих пор не знаю, что тебе ответить.
Последнюю фразу Блейз явно пропустил мимо ушей, потому что первая заставила его просиять, как никогда раньше; он весь словно искрился своей радостью, светился ею, излучал её. Гарри чувствовал её даже сквозь щит эмпата, который держал постоянно.
— Правда? Ты правда скучал по мне?..
— Для надменного и победоносного отпрыска древнего аристократического рода ты ведёшь себя слишком неуверенно, — критично заметил Гарри и рассмеялся при виде возмущения на лице Блейза.
— Пойдём сегодня в Хогсмид? — предложил Блейз, внезапно прекратив возмущаться.
— Там холодно, — Гарри зябко обхватил себя руками; на первом этаже, где они стояли, обреталось несколько бодрых сквозняков, которых Гарри чем-то очень привлекал, и они так и норовили окутать его холодом.
— А мы в «Трёх мётлах» посидим. И в «Сладкое королевство» зайдём. Ты же любишь шоколадные лягушки?
— Это подкуп? — хмыкнул Гарри.
— Самый настоящий, — глаза Блейза смеялись.
— Ну тогда я согласен. Только давай сначала зайдём в совятню.
— Зачем?
— Надо же предупредить Гермиону, чтобы она сегодня не ходила к Слагхорну. И если ещё кто-то из Эй-Пи приглашён — пусть скажет, чтобы тоже не ходили.
— А-а…
Гарри наскоро нацарапал записку на обрывке пергамента и перевязал — за неимением чего-нибудь другого, не шнурок же от кроссовок брать — ленточкой цветов Эй-Пи; выпустил Хедвиг под сдержанное хихиканье Блейза.
— Кстати, ты-то почему поддержал всю эту ерунду с символикой? — Гарри опёрся спиной о стену совятни; навязчиво пахло птичьим помётом, под ногами шуршали перья, но зато не было никого постороннего.
— Мне понравилась идея, — Блейз упёрся ладонями в стену по обе стороны от лица Гарри. — Симпатичные значки, и даже шарф не колючий…
— А меня идея ужаснула, — пожаловался Гарри. — Теперь все экзальтированные девицы Хогвартса мечтают попасть в Эй-Пи…
— Ну, пока они не решаются подъехать с этим к тебе или к кому-нибудь из Армии, это не страшно, — Блейз улыбнулся, наклоняясь к самому лицу Гарри; их лбы соприкасались, а дыхание смешивалось. — Ты не передумал идти со мной в Хогсмид?
— С тобой — нет, — Гарри слегка подался вперёд и накрыл губы Блейза своими.
Простое касание двух маленьких участков тел, осторожное, почти целомудренное — отчего при этом так кружится голова, так подгибаются колени, так трудно дышать — можно только вдыхать и вдыхать, безудержно, безостановочно этот пряный, непонятный запах? Отчего шальная, пьяная, торжествующая улыбка появляется на заалевших губах Блейза, и она оказывается отражением улыбки самого Гарри, такой улыбки, словно в мире больше нет смерти, да никогда и не было, её только придумали, чтобы пугать маленьких детей? Отчего так трудно прекратить обнимать тонкое тело, чувствуя его жар сквозь слои одежды, отчего так хочется и плакать, и смеяться, и целовать — снова и снова, пока мир не рухнет, да и после того, потому что уж что-что, а совятня уцелеет, ведь здесь они двое, и воздух вокруг них звенит от сумасшедшего коктейля эмоций, и тот, кому будет поручено вызвать обоих на Страшный Суд, смущённо прикроет дверь и велит никому не беспокоить их, целующихся у стены, испачканной птичьим помётом?..
— Я так тебя люблю, — шепнул Блейз в приоткрытые губы тяжело дышащего Гарри и оттолкнулся ладонями от стены. — Так мы идём в Хогсмид?
— Здесь мне нравится больше, — откровенно признался Гарри, стряхивая с рукава совиное перо. — Но раз ты хочешь, то пойдём.
— Всегда бы ты был таким послушным, — с ехидцей заметил Блейз, поправляя мантию.
— Тогда тебе же первому станет скучно, — фыркнул Гарри.
Оспорить это Блейз не мог.

* * *

Услужливый ветер швырял Гарри в лицо хлопья снега и капли дождя, решив, очевидно, что это как раз то, чего Гарри всю жизнь и не хватало; шарф цветов Эй-Пи закрывал шею, но вот щёки и уши Гарри уже не чувствовал.
— Где тут твои лягушки? — деловито осведомился Блейз, втолкнув Гарри в «Сладкое королевство».
— Не знаю… я их здесь в последний раз знаешь как давно покупал?
— Столько и не живут, ага, — понимающе кивнул Блейз. — Хочешь шоколадных шаров? У них внутри земляничное мороженое…
— Хочу, — не стал отрицать Гарри. Если мысль о хогвартской неизменной овсянке на завтрак заставляла его кривиться, то земляничное мороженое в шоколадном шаре всё ещё было способно вселить энтузиазм.
Пока Гарри размышлял о поистине волшебных преимуществах мороженого перед овсянкой, Блейз успел купить шоколадный шар и торжественно вручить своему… тем-более-непонятно-кому.
— Я мог бы и сам за него заплатить, — опешил Гарри.
— Мы, надменные и победоносные отпрыски древних аристократических родов, этого не допускаем, — Блейз ухмыльнулся.
— А не боишься, что я сяду тебе на шею? — Гарри вгрызся в толстый слой шоколада.
— Ты? — Блейз закатился в приступе смеха. — Скорее уж Дамблдор мне на шею сядет…
Гарри не стал отрицать.
— Пойдём в «Три Метлы»? — выразительно намекнул Гарри после того, как Блейз набрал целую охапку сладостей, не давая Гарри купить самому ни крошки. — Я плачу за сливочное пиво.
— Ладно, — снисходительно согласился Блейз. — За пиво, так и быть, плати.
Порой Блейз бывал совершенно невыносим, но сегодня это казалось Гарри очень милым.
Переулки Хогсмида были полны студентов Хогвартса, замёрзших, с покрасневшими носами и кислыми выражениями лиц; многие предпочли бы остаться в такой мерзкий день в замке, но первый поход в Хогсмид — это же святое… Гарри и Блейз петляли между домами, обходя самые большие лужи; Блейз берёг щегольские кожаные ботинки, Гарри руководствовался здравым смыслом, подсказывавшим ему, что если его старые кроссовки развалятся, намокнув, то он останется без последней нормальной обуви.
— Ты ничего не понимаешь, Линн! — раздался резкий девичий голос поблизости, и Гарри узнал Кэти Белл, ловца гриффиндрской команды.
Незнакомая Гарри девушка, обозначенная как Линн, пыталась отобрать у Кэти какой-то пакет, но терпела явную неудачу; пакет упал на землю, и Кэти Белл подбросило в воздух — словно она собралась полетать без метлы. Она кричала, истошно, пронзительно, словно ей было больно, и Линн тоже закричала — надо думать, за компанию.
Опущенная на землю Кэти не перестала кричать, но больше не пыталась взмыть в воздух..
— Беги за помощью, в замок! — велел Гарри, тряхнув за плечи Линн, дрожащую и раз за разом повторяющую, что Кэти вышла с этим пакетом из туалета в «Трёх Мётлах», и была такая странная, наверно, под Империусом, и отказывалась отдать пакет, и говорила, что его надо отдать кому-то в Хогвартсе и, наверно, сейчас умрёт..
— Х-хорошо…
— Perspicio hostilitas! — Блейз взмахнул палочкой над зеленоватым ожерельем, выпавшим из разорванного с одного боку пакета. — Ого, а эта вещичка проклята! И серьёзно проклята…
— И кому же она должна была это отдать? — задумчиво протянул Гарри, опускаясь на колени рядом с Кэти и нащупывая её пульс.
— Кому-то, кого очень хотят убить, — Блейз пожал плечами. — Может, тебе?
— И какой идиот подумал бы, что я возьму что-нибудь из её рук просто так? Все знают, что она меня терпеть не может, потому что раз за разом мне проигрывает… логичней было бы использовать, например, кого-нибудь из Эй-Пи…
— Тогда кого ещё хотят убить? Кто не заподозрил бы от неё подвоха?
— Интересный вопрос… — Гарри смотрел на бледную зелень опалового ожерелья в грязи и снегу, и кусочки мозаики складывались в уме.
Гарри точно знал, кого ещё хотят убить в этом году — Дамблдора, чьё убийство Гарри фактически сам же и заказал Малфою. Но эта дурацкая попытка всучить проклятое ожерелье руками другой ученицы… ведь Филч всё равно всех проверяет на входе и выходе на предмет тёмной магии специальным датчиком. Нашли бы. И Дамблдор просто так схватился бы за него? Кто здесь, интересно, имбецил — Малфой, Дамблдор или сам Гарри?
— Эй, у тебя есть какие-то идеи? — поинтересовался чуткий Блейз.
— Что здесь происходит? — Хагрид, профессор МакГонагалл и профессор Спраут подоспели на место происшествия.
— Потом, — одними губами шепнул Гарри и принялся отвечать на заданный профессорами вопрос.
— Ну так и что у тебя были за идеи? — напомнил Блейз, стоило им обоим оказаться в одиночестве на продуваемой всеми ветрами Астрономической башне.
— Мне пришло в голову, что хотели убить Дамблдора, — отозвался Гарри, понемногу высыпая в котёл толчёные лепестки медуницы и размешивая готовящееся зелье по часовой стрелке.
— Вот как? А почему именно его?
— А что? Великий волшебник, воплощение Света… отчего бы Вольдеморту и не решить от него избавиться?
— Не паясничай, — попросил Блейз, закутывая шарфом пол-лица. — Чёрт, как здесь холодно… Ты же не наивный гриффиндорец, чтобы до сих пор думать, что наш дорогой директор добр и мил хотя бы чуточку больше, чем соплохвост в брачный период.
— Тем более Вольдеморту надо его убить, — выдвинул Гарри контрверсию. — Чтобы он, такой хитрый и коварный, не путался под ногами.
Блейз прыснул.
— Тебя бы в цирке показывать, вместо клоуна… давай, говори правду.
— Ещё Веритасерума подлей, — буркнул Гарри, кидая в котёл мелко нарезанные корни дягиля.
— Зачем? — хитро прищурился Блейз. — Ты разве так не расскажешь?
— Только за плату, — твёрдо заявил Гарри, долил в зелье жабьей крови, размешал и накрыл крышкой, оставляя кипеть на медленном огне полчаса.
— И что за плата? Могу предложить сахарное перо или медовую поющую ириску… — демонстративно задумался Блейз.
— Не-ет, — помотал Гарри головой. — Лучше согрей меня как-нибудь, а то я совсем загнусь тут на ветру.
— И как же тебя согреть? — невинно поинтересовался Блейз.
— На твоё усмотрение, — Гарри натянул на ладони рукава свитера, надетого под мантию.
— Интересная задача, — Блейз задумчиво расстегнул верхнюю пуговицу мантии Гарри.
— Ты думаешь, если меня раздеть, мне станет теплее? — лукаво вопросил тот.
— Это смотря как тебя раздевать, — ладони Блейза скользнули под свитер и рубашку Гарри — такие горячие, нежные, осторожные…
— Кажется, ты прав, — Гарри закусил губу, когда большие пальцы Блейза добрались под рубашкой до сосков и погладили. — Мне уже не так холодно…
— Это заметно, — шепнул Блейз. — Ты краснеешь…
— Не могу я до сих пор краснеть, — неубедительно возразил Гарри, чувствуя, как горят щёки. — Не девственник же, в конце концов…
— А какая разница? — Блейз поцеловал Гарри за ухом, проводя ногтями по позвоночнику; Гарри выгнулся, прижимаясь к любовнику и отчаянно жалея, что оба всё же одеты.
— Никакой, — выдохнул Гарри, запуская руки в волосы Блейза.
— Вот и я о том же…
Руки Блейза блуждали под одеждой Гарри, гладя, слегка царапая, лаская; Гарри пытался возвращать ласки, но минуты через три окончательно сдался на милость этих удивительных рук, заставлявших его растекаться киселём по жёсткому полу Астрономической башни, вскрикивать, беспомощно вцепляясь в плечи Блейза, запрокидывать голову, подставляя шею поцелуям.
Вжикнула молния на джинсах Гарри; мягкие влажные губы пропутешествовали вниз по его животу, отмечая свой путь всё новыми и новыми поцелуями, и горячий рот накрыл твёрдый член; гибкий язык кружил вокруг головки, танцевал по длинной выпуклой вене, вырывая из Гарри стоны и судорожные вздохи, как мелодию из фортепьяно.
Волны опаляющего кайфа накатывали на Гарри с каждым движением губ и языка Блейза; не давали ни о чём думать, оставляя только почти животное желание двигаться — быстро и жёстко, трахать эту горячую глубину в выбранном ритме; но Блейз прижимал бёдра Гарри к полу и продолжал свою сладкую, томительную, чудесную, восхитительную пытку.
Очередная волна захлестнула Гарри с головой, и он рад был утонуть в ней.
— Ну как, согрелся? — Блейз поцеловал Гарри в губы; горьковато-солёный привкус на припухших губах принадлежал самому Гарри, и это — хотя, если вдуматься, в этом не было ничего удивительного или неожиданного — зачаровывало.
— Более чем, — признал Гарри. — А тебе не холодно?
— Я как бы уже тоже, — туманно отозвался Блейз; но Гарри понял и залился краской до ушей.
— Никакие девственники так не краснеют, — поддел его Блейз. — Так только ты умеешь.
— Видишь, какая двойная выгода? — сонно спросил Гарри. — Я и не девственник, и краснею…
— Странные у тебя понятия о выгоде, — Блейз бережно застегнул мантию Гарри и обнял его. — Кстати, так что там с Дамблдором?
— Дамблдор? — Гарри зевнул, устраивая голову поудобнее на груди Блейза; значок Эй-Пи холодил щёку. — А, это я залез Вольдеморту в голову и подговорил поручить Драко Малфою убить Дамблдора… вот Малфой и старается, мечется, паникует… я посплю, ты не против?.. Только разбуди меня минут через двадцать, зелье…
Остолбеневший Блейз был, судя по всему, не против, и Гарри удовлетворённо прикрыл глаза. Уже засыпая, он слышал, как Блейз тихо смеётся, и чувствовал, как слизеринец любовно перебирает его растрёпанные волосы.
— Мой, — шепнул Блейз. — Мой Гарри… только мой.

* * *

— Поттер, задержитесь.
Гарри после очередной изматывающей ЗОТС мечтал о паре глотков общеукрепляющего и обезболивающего, а вовсе не о внеплановой беседе со Снейпом; но Снейпу это было, разумеется, неведомо.
— Занеси на Прорицания, ладно? — Гарри протянул Блейзу свою сумку. — Мне думается, это будет долгий разговор…
Блейз спокойно кивнул; только тот, кто хорошо его знал, разглядел бы тревогу в тёмных глазах. Гарри ободряюще улыбнулся и повернулся к Снейпу.
Слизеринскому декану тоже не приходилось сладко в эти дни; Гарри безучастно рассматривал круги под его глазами, безжизненно опущенные уголки губ, прежде брезгливо поджатых, глубокую морщину на лбу — такую, какая, по утверждению Блейза, была у самого Гарри первого сентября.
Сейчас этой морщины не было, потому что всякий раз, как Гарри отхлёбывал обезболивающего, спокойствие окутывало его, нахмуренные брови расслаблялись, морщинки раздумий разглаживались, и о будущем Гарри размышлял не со страхом и тревогой, а с вялым интересом.
У Снейпа такого действенного способа, по-видимому, не было; положа руку на сердце, Гарри никому не пожелал бы этого.
— Поттер… расскажите мне о том, о чём рассказывали в прошлом году. Расскажите мне о том, что я забыл.
Гарри широко распахнул глаза и взметнул брови чуть ли не до середины лба.
— Сэр?.. Вам что, нравится слушать о пытках и изнасилованиях?!..
— Нет, Поттер!.. — рявкнул Снейп; Гарри отступил на шаг, намеренный больше не извиняться под каким видом, а просто сразу уносить ноги, пока цел. Это движение не осталось незамеченным, и лицо Снейпа исказилось… болью? Яростью?
Зельевар тяжело опустился за учительский стол. Гарри, подумав немного, присел за первую парту и сложил руки, приготовившись слушать.
— Послушайте, Поттер… — голос Снейпа был непривычно тихим. — Что бы Вы обо мне ни думали, я не мог бы забыть о том, что моего ученика пытали и насиловали. Я… могу быть неприятным человеком. Собственно, я такой и есть. Со мной невозможно общаться, я эгоистичен и подчас груб, но… я ведь не чудовище, Поттер.
Гарри молчал; боль, вызванная практикой невербальных заклинаний на уроке, жгла, расеивала внимание, но Гарри был к ней уже достаточно привычен, чтобы не утерять ни капли преподносимой информации.
— Я… я не знаю, что случилось с моей памятью. У меня есть подозрения, но я не могу ни подтвердить их, ни опровергнуть. Расскажите мне, Поттер. Я должен знать об этом.
— А зачем вам? — поинтересовался Гарри. — Допустим, я расскажу. Вы будете наказывать виновников того, что случилось год, два или три назад? Что Вы предпримете? Если с Вашей памятью случилось что-то серьёзное, то нужен не рассказ со стороны, а квалифицированное ментальное лечение… Вы ведь легилиментор и окклюментор, можете вылечиться сами…
— Не могу, Поттер! — Снейп досадливо тряхнул волосами, даже более сальными сегодня, чем обычно. — Я пробовал, но все наши с Вами разговоры, где мы могли бы дойти до такой темы, я помню смутно… нет намёков, но нет и чёткости, понимаете? Все остальные воспоминания я могу просматривать чётко, словно применил к самому себе Легиллименс… но эти…
Снейп безнадёжно замолчал.
— Вы уверены, что мой рассказ Вам поможет? — с сомнением спросил Гарри.
— Не уверен, Поттер. Но… может быть, после этого я сумею помочь Вам?
На взгляд Гарри, это была поистине новаторская мысль. Пока он её обдумывал, Снейп продолжил.
— Вы не едите почти ничего в Большом зале, но много пьёте. Вам постоянно холодно — на вас и сейчас два свитера, не так ли? Вы никогда не были таким бледным, как в этом году и таким болезненным… эти симптомы напоминают мне…
Снейп замолчал, подозрительно разглядывая Гарри — видимо, догадка с каждой секундой всё крепла; Гарри мог бы и без Легилименции или других ментальных искусств подтвердить, что все эти симптомы вызваны зависимостью от обезболивающего зелья, и мог бы добавить, что холодно ему не всё время — иногда вдруг накатывает жар, такой, что приходится за задёрнутым пологом сдирать с себя одежду и обтирать пылающее, бьющее жаром тело мокрым платком. Мог бы добавить, что выходные, когда не приходится колдовать на уроках и не приходится пить обезболивающее, теряют к вечеру всю возможную прелесть, тускнеют, и в горле пересыхает — и никакая вода не может утолить эту жажду, только обезболивающее, его резковатый свежий вкус, его обволакивающая мягкость. Мог бы поведать в красках, как не спится ночью, если удержаться и не глотнуть из заветного флакона, как холодный пот пропитывает простыни, а тяжёлый сон на рассвете заполнен худшими воспоминаниями из возможных.
Но Снейпу было совершенно, абсолютно ни к чему знать об этом.
— Я устаю, профессор, только и всего. И очень не люблю холод… я ведь дракон по анимагической форме. То, о чём Вы просите рассказать… оно здесь ни при чём.
— Мне кажется, Вы чего-то недоговариваете, Поттер, — с сомнением протянул Снейп. Видно было, что от своих подозрений он не отказался, но отложил их до поры до времени. — Так или иначе… расскажите мне. Пожалуйста.
Гарри устало потёр виски и постарался собраться с мыслями.
— Может, Вы всё же запишете? — предложил он. — Потому что пересказывать ещё один раз я точно не стану.
Снейп скрипнул зубами, молча вытащил из ящика стола чистый кусок пергамента и выжидательно повертел в руках перо.
— На моём третьем курсе Драко Малфой и Блейз Забини изнасиловали меня, — скучливо сказал Гарри. — После этого Вы применили ко мне Легилименцию и воочию видели всё, что произошло. Потом Вы дали мне какое-то зелье с сонным эффектом и говорили о том, что Вам тоже кажется несправедливым, что ублюдки окажутся безнаказанными. Об этом Вы больше не упоминали.
Гарри сделал паузу и выразительно взглянул на пергамент, где Снейп, потрясённый услышанным, не оставил ещё даже кляксы.
— Я пишу, пишу, — Снейп заметил этот взгляд и торопливо накалякал что-то. — Дальше, Поттер.
— На четвёртом курсе ко мне неоднократно применяли Круциатус и многие другие пыточные заклятия, — Гарри демонстративно сдержал зевок. — Иногда в мою сторону летела и Авада, а один или два раза это был Империус, но каждый раз я как-то выворачивался. Разумеется, это был всё тот же Малфой. Вы самолично сказали мне в том году, что все заклинания, произнесённые в Хогвартсе, фиксируются в особом списке. Признаться, это укрепило меня во мнении, что Вам и всей остальной администрации плевать на то, что со мной происходит, так как что бы со мной ни творили, дело каждый раз заминали.
Гарри перевёл дыхание и спрятал зябнущие ладони в рукава. Перерыв между занятиями грозил вскоре закончиться, но недовольство Трелони не особо тревожило Гарри. Снейп с полминуты потратил на переваривание сведений и написал что-то на пергаменте.
— На пятом курсе Малфой убил Бэддока и едва не убил меня… от того случая остался вот этот шрам, — Гарри оттянул воротник свитера, демонстрируя беловатую полоску. — Судя по Вашему взгляду, Вы это помните. Однако и это происшествие, как и многие другие, не несло для Малфоя никаких последствий. Потом, во втором семестре, я рассказал Вам обо всём этом, в то занятие, когда Вас отшвырнуло к стене моим Протего. Я разозлился тогда и добавил несколько подробностей… в частности, я рассказал Вам, что Ваш крестник, как он сам мне поведал, очень любит накладывать Круциатус на людей, скованных Петрификусом. Дескать, это очень эстетично, когда они не дёргаются и не кричат, а молча плачут.
Гарри прикрыл глаза и добавил немного тише:
— Тогда Вы спросили, почему я на четвёртом курсе хотел покончить с собой. Я сказал, что Вам не должно быть никакой разницы, и что даже для меня её уже нет — и вышел. Вы крикнули: «Постойте, Поттер!», но я ушёл.
— В этом Вы проявляете завидное постоянство, Поттер.
— А Вы проявляете завидно постоянную забывчивость, сэр, — не удержался Гарри от того, чтобы не съязвить в ответ. — Потому что уже на следующее занятие окклюменцией Вы не упомянули об этом ни словом.
Снейп бросил перо, которое рассеянно вертел в пальцах, и потёр лоб.
— Я помню тот день, но смутно… и следующий тоже, всё как в тумане… я готов поклясться и в том, что никакого такого разговора не было, и в том, что Вы не лжёте…
— Сочувствую Вам, сэр, — Гарри встал. — Могу я теперь идти? Что бы ни случилось с Вашей памятью, я больше ничем не могу помочь.
— Идите, Поттер. Спасибо, что помогли. И не смотрите на меня так, словно я перекрасился в блондина — такие слова, как «спасибо», я действительно тоже знаю.
Гарри хмыкнул и аккуратно прикрыл за собой дверь кабинета ЗОТС.