Надо же… — с уважением покачала головой Лена

— Вся беда в том, что профессор, врач гинеколог и, прости, твоя мама подошли ко всему этому — без Бога! — сказала Лена, заходя со Стасом в их комнату. — А даже страшно не то, что сказать, но даже подумать — с кем!

— Да… согласился Стас. — А мы, насколько могли — с Богом. Особенно, эта медсестра! В ней даже что-то монашеское есть, правда?

— Я тоже это заметила, — подтвердила Лена. — Может, выйдет на пенсию и действительно уйдет в монастырь?

— Здравствуйте! Кар-р! Кар-р-р! — радостно встретила их истосковавшаяся в одиночестве Горбуша.

— Привет! — кивнул ей Стас и с сожалением заметил: — И чего бабушка сразу не позвонила? Тогда бы и всего этого разговора не было! Только время даром потеряли!

— Вовсе не даром! И хорошо, что не сразу! — возразила Лена. — Ведь он же в первую очередь был нужен для твоей мамы! Мы-то, домашние, для нее не авторитет. Сам Господь сказал, что не бывает пророка в чести в своем отечестве. А тут, словно по заказу, приходят другие люди и начинают открывать на многое ей глаза. В том числе и на духовное. Там дальше, глядишь, ниточка и к самому главному потянется…

— Честно говоря, я, хоть и написал балладу на эту тему — бр-рр! — не знал всех этих подробностей!

— Да и я уже на грани была, — призналась Лена. — С одной стороны, твоя мама безусловно не права. А с другой — заботясь о нас — права безусловно… Так ведь, в конце концов, и на своем настоять можно!

— Ну, теперь уже бабушка не даст! Она у нас знаешь какая? — Стас помедлил, подыскивая нужное сравнение. — Кремень!

— Кар-ремень! Кар-р-ремень! — подхватила Горбуша.

— Точно, — выпуская ее из клетки, похвалил Стас. — Вот такими, наверное, были во всем, что касается веры, наши предки. Да приедет — сама увидишь!

— Да я и так уже, как по лучикам от солнца это заметила, — улыбнулась Лена. — И глядя на тебя. И на твоего папу. Он очень многое перенял от нее. Причем, самое главное, что только есть в нашей вере — любовь! Она у него — ну просто во всем проявляется! Только одного не понимаю. Если твоя бабушка такая — то почему тогда она не крестила тебя в детстве?

— Время было такое… — пожал плечами Стас. — Наверное, не хотела папу подводить. Ведь тогда у него за это могли быть серьезные неприятности.

— Ах, Стасик! — не удержалась от восторженного порыва Лена. — В какое же счастливое время мы живем! За веру не расстреливают, не сажают в тюрьмы, не отправляют в психушки. Храмы открыты. Православная литература — есть даже в светских магазинах. Разумеется, если это не псевдодуховные книги, издающиеся без ведома Церкви! Никто никого за крещение детей, венчания, панихиды по усопшим не увольняет с работы!

— Скорее наоборот, повышают в должности! — усмехнулся Стас и посерьезнел. — Но тут, как у любого меча — две стороны. Теперь многие принимают святое крещение, даже не задумываясь над тем, что делают. А так: одни из-за моды. Другие, потому что — а чем это мы хуже остальных? Третьи, я имею в виду чиновников, видя по телевизору, что руководители страны выстаивают службы, крестятся, ездят по монастырям, начинают напоказ выставлять свое благочестие. А ведь когда нет знаний и искренности, а одно лицемерие и тонкий расчет — то при первом удобном случае такие отпадут от веры и даже сами начнут гнать ее. Как это, собственно, и случилось в 1917-м… История-то все время повторяется! И в самом маленьком, и в великом!

Стас обнял Лену и шепнул ей на ухо:

— Кстати, о самом маленьком! Как мы с тобой назовем-то его?

— Ну, если это будет он, то, конечно же, Тихоном!

— В честь отца Тихона? Отлично придумано. Принимается единогласно! А… если она?

— Тогда — Тихоней! — засмеялась Лена и осеклась на полуслове. — Ой, Стасик… А что, если я и правду ослепну? Как же нам жить тогда?

— Ты что — моего папу и свою медсестру плохо слышала? — с нарочитой грубоватостью остановил ее Стас. — Мы ведь покажем тебя лучшим специалистам! Времени, чтобы подлечить твою сетчатку, еще более чем достаточно. Средств и связей — тоже! И потом, ты что забыла про мужчину, который вылечился от гангрены? Про министра Соколова, чудом вставшего с кресла-каталки, несмотря на полный паралич ног? Про чудеса с другими паломниками? Да и даже, если допустить самое нежелательное — все равно Господь не оставит нас! Главное, чтобы мы не оставили Его! Завтра же утром — идем в храм. Поблагодарим Его за то, что он даровал нам возможность иметь ребенка! Знаешь сколько людей, по статистике, вообще лишены ее? За то, что помог сегодня раз и навсегда отстоять право на его жизнь! И вообще — за все и за вся!

Он помолчал и, кивая на полку с научными и художественными книгами по древней истории, добавил:

— Раньше, в той же Византии Патриарх благословлял, осеняя крестным знамением, чрево забеременевших императриц. Без этого будущие наследники не имели, как теперь принято говорить, легитимной основы для власти. Ну, мы с тобой не императоры. Поэтому просто помолимся напрямую Богу и, если удастся, попросим у батюшки благословения!

Зевнув, Стас достал из кармана полученный сегодня в подарок денарий Нерона и небрежно бросил его на стол.

— Ты что? — ахнула Лена. — Горбуша ведь стащит!

— А-а! Такой не жалко, — только и махнул рукой Стас. — Мало того, что он весь истерт чуть ли не до дыр, так и почти ничего не стоит! Как говорится, ненужная в хозяйстве вещь! И держать, вроде бы, незачем и выбросить жалко! Все-таки абсолютно подлинная, в отличие от многих золотых и в отличной сохранности серебряных — античная монета.

Лена, погрозив сразу насторожившейся Горбуше кулачком, взяла монету и прочитала круговую надпись:

— «NERO CAESAR AVGUSTUS». Это что — Нерон?

— Он самый! Судя по каталогам, 64-65 годы первого века.

— Надо же… — с уважением покачала головой Лена. — Представляешь? Этот денарий ходил в то самое время, когда по земле шла апостольская проповедь. Жило самое первое и начиналось второе поколение христиан. Когда принявшие веру в Христа люди больше всего в жизни боялись запятнать грехом светлые крещальные одежды. То есть, в святое время! Быть может его держали в руках те, кого превратил в 64-м году этот Нерон в своих садах в пылающие факелы. Или, по крайней мере, видевшие этих святых мучеников люди! И потом он просто напрямую универсальным образом подходит для твоего… для нашего романа!

— Постой-постой! — остановил ее Стас. — А ведь, кажется, ты права…

Он взял денарий из руки жены и наклонился над схемой, бормоча:

— Только вот куда бы теперь положить его? Ведь он действительно мог быть в любом из этих нужных нам мест!

— А ты перекладывай его время от времени туда, где в это время находятся Апостол, Юний, Элия, Ахилл… — посоветовала Лена.

Стас с изумлением посмотрел на нее:

— Слушай… А ведь это идея! Где же ты раньше была?

— В Покровском!

— Да нет, я серьезно!

Стас оглянулся на просиявшую от радости, что хоть чем-то могла помочь своему любимому, Лену:

— Я искал повсюду, в клубе нумизматов, в своем и других антикварных магазинах… платил бешеные деньги за монеты… закрывал глаза на то, что многие из них не соответствуют времени романа, и только лишь подходят по месту описываемых, точнее, увы, обдумываемых пока событий. До сих пор не могу найти монету греческого города Патры, где как раз в это самое время был казнен апостол Андрей Первозванный и где запланирована финальная сцена книги. А тут вот — пожалуйста! Этой монетой мог быть именно этот денарий! Можно сказать — универсальная вещь! Как говорится, на все случаи жизни!

Сняв стекло, Стас уже бережно положил денарий на то место, где он был отчеканен — на короткое слово «Рим», и с неожиданным воодушевлением сказал:

— Последнее время я говорил тебе все про Юния да про Элию… Давай-ка, я еще немного расскажу тебе про апостола, а потом посмотрим, что делал в это время находившийся совсем рядом с Нероном — Ахилл?

— Как! Прямо сейчас? — обрадовалась Лена, но тут же с тревогой взглянула на Стаса: — Но ведь ты же устал! Учеба, работа. Этот… семейный совет!

— Ничего страшного! — успокоил ее Стас. — Для меня это — лучший отдых. К тому же, я все равно не смогу сейчас остановиться. Благодаря придуманной тобой схеме меня так и тянет в то давнее время!

Он немного помолчал и, слегка прикрыв глаза, начал:

— Значит, так… В то время, когда Элия, наконец, встретилась с Юнием. И не столько он не узнал ее, сколько она его, так разительно он изменился после долгого общения с Апостолом…

— Погоди! — спохватилась Лена и умоляюще посмотрела на Стаса. — Я сейчас… Одну минутку!

Она привычно включила диктофон и, сделав вид, что не расслышала то, что уже было произнесено, попросила:

— Так что ты сказал? Повтори, пожалуйста, еще раз…

Стас охотно повторил — фраза прочно отпечаталась в его памяти, хотя он даже и не заметил этого.

И принялся рассказывать про Ахилла, сенатора Мурену, императора Нерона…

Он говорил час…

Второй…

Готов был не умолкать до утра.

Но тут усталость одолела не его, а… Лену!

Глаза ее, как она ни боролась с тяжелыми ресницами, наконец закрылись.

Диктофон выпал из руки.

И Стасу ничего не оставалось делать, как самому выключить его.

Предусмотрительно положить под подушку, чтобы Лена решила, что это она перед тем, как уснуть, успела спрятать свою звуковую пишущую машинку.

Затем уложить жену поудобнее на диван.

Накрыть одеялом.

И бережно, совсем невесомым движением, погладить по голове…

Скучающее лицо Нерона оживилось…

Дорога шла по-над южным берегом Эвксинского Понта.

Многочисленные ученики старались держаться поближе к учителю, который неторопливо рассказывал на ходу, сколько вот таких дорог, только в далекой знойной Палестине, пришлось исходить Спасителю и в каких условиях жить, неся людям Благую Весть о приблизившемся Божием царствии.

Наконец впереди показался небольшой поселок.

Не доходя до него нескольких стадиев, группа остановилась.

Харон с несколькими учениками первым делом вошел в стоящую на перекрестке дорог хижину и вскоре появился, вынося из нее треножник, деревянные изображения богов, глиняные скульптурки...

— Что они делают? Это же — кумирня! — в ужасе воскликнул Юний.

— Вон уже и жители бегут защищать своих богов! — нахмурился Янус, показывая рукой на людей, с дубинами и кольями, а кто и боевыми мечами высыпавших из деревни. — Как бы и нам с тобой не попало за такие их дела! Может, пока не поздно, отойдем в сторону, а?

Юний согласно кивнул.

Но тут кто-то из местных узнал апостола, и радостно закричал остальным, что это тот самый целитель, что несколько лет назад исцелил его.

Вскоре вся деревня окружила апостола, ведя к нему больных, хромых, увечных, слепых...

Привели к нему и однорукого бесноватого, которого с трудом удерживало несколько крепких мужчин.

— Горе нам! Горе!.. — вопил он диким голосом. — Ученик Галилеянина снова пришел мучить нас!..

Святой апостол, выполняя мольбы бедных крестьян-поморов, помолился и, возлагая на больных руки, прямо на глазах изумленного Юния исцелил их.

Да-да, он точно видел это – здесь не было никакого обмана!

Бесноватый, после того, как и над ним помолился апостол, тоже неожиданно успокоился, попросил держащих мужчин освободить его и стал оглядываться вокруг себя осмысленными глазами.

Тем временем Харон с учениками подошел к апостолу и сообщил, что в ближайшем жилище этого селения у них все готово к началу Богослужения. Апостол поблагодарил его и с несколькими учениками неспешно удалился в эту хижину.

Теон бросился было за ними следом, но дорогу ему преградил Харон:

— А ты куда?

— С вами!

— Туда нельзя!

— Но почему?

— Там — вечеря любви, служба Богу. В ней могут участвовать только верные!

— А что нужно сделать, чтобы тоже стать верными?

— Покаяться! И — креститься!

Теон с друзьями-фракийцами с нетерпением дождались, когда окончится служба. И, как только апостол появился из превращенной в Божий храм хижины, бросился ему прямо в ноги:

— Крести меня, учитель!

— И меня! И меня!.. — умоляюще стали просить остальные фракийцы.

— А ты? — спросил Юния Янус. — Тоже не хочешь вместе с ними?

— С чего бы? — усмехнулся тот, но, впрочем, наблюдал за происходящим с неподдельным интересом. — Хотя... любопытно было бы посмотреть, как это у них делается!

Крещение проходило прямо во впадающей в безбрежное море реке.

Теон вышел из нее радостным.

Вид у него был, словно у человека, не понимающего, что с ним происходит. Он глядел вокруг счастливыми глазами и вдруг вместе с остальными только что крещенными фракийцами начал говорить на чистом элллинском, иудейском и других — незнакомых даже Янусу языках...

— Слушай, а может, в этой реке — вино? — недоуменно прошептал Юний, почерпнул пригоршней воду из реки и недоуменно уставился на друга. — Вода как вода! Почему же они все тогда, словно пьяные? Теон, что это с тобой?

— Со мной — ничего... только неслыханное блаженство, счастье! Дай я обниму тебя, брат мой! — порывисто обнял он Юния и, глядя ему прямо в глаза, неожиданно сказал: — Ты придешь! Ты обязательно придешь к своему Отцу!

Юний недоверчиво оглядывая учеников, случайно встретился глазами с апостолом, и тот с улыбкой объяснил ему:

— Это — действие благодати! Блажен Теон и все мы, сподобившиеся принять святое крещение именно сейчас, когда ее действие столь сильно, что отчетливо ощущается нами. Наступят времена, когда люди почти не будут чувствовать ее, и потому нам сейчас особенно нужно беречь ее в себе!

После крещения прямо на берегу моря ученики развели костер.

На месте прежней кумирни воздвигли большой крест.

— Радуйся, всечестной Крест, устроенный для спасения людей! Радуйся, победоносный крест, сокрушитель силы демонской! — провозгласил апостол.

Ученики, оттесняя поморов, тут же обступили его.

Янус с Юнием уже без опаски снова подошли поближе.

— Ты — наш учитель! — слышались восторженные голоса.

— Ты — был призван Самим Христом!

— Ты — свят!

— Свят один Бог! — строго остановил эти хвалебные эти речи апостол и вдруг с улыбкой спросил: — А знаете, кто был самым первым благовестником, посланным Спасителем на проповедь?

— Ты? — наперебой закричали люди.

— Петр?

— Павел?

— Нет?..

— Тогда кто же?!

Апостол жестом подозвал бывшего бесноватого однорукого мужчину и усадил его рядом с собой.

— Однажды мы пришли с Наставником в Гадаринскую область… — не спеша начал он и рассказал евангельскую историю об исцелении бесноватого[6]

Закончив ее, он обвел взглядом, преисполненным милосердия и любовью, всех без единого исключения окружавших его людей, продолжил:

— …И когда, исцелив этого бесноватого, Христос вошел в лодку, потому что народ страны Гадаринской просил отойти Его от их пределов, исцеленный принялся умолять взять его с Собой. Но Иисус не дозволил ему, а сказал: иди домой к своим и расскажи им, что сотворил с тобою Господь, и как помиловал тебя! И пошел этот бывший бесноватый, и начал проповедовать в Десятиградии, что сотворил с ним Иисус, и все дивились. Так что вот кто был первым проповедником!

Пока апостол говорил, мужчины поселка принесли рыбацкие сети — старые, латаные-перелатаные, как и вся их жизнь, и попросили благословить их наловить для дорогих гостей рыбы.

Получив благословение, рыбаки сели в лодки, и к апостолу один за другим стали подступать просители.

Дождался, наконец, своей очереди, и купец Маний.

— Чего тебе надобно? — спросил его, как и всех, апостол.

— Я… — немного робея, ответил тот: — Хочу стать богатым. Очень… очень богатым!

— Что ж, иди со мной, и я приведу тебя к такому богатству, которое не ветшает, не ржавеет… — охотно кивнул апостол.

— К золоту?! — радостно восклицает Маний.

— …и которое не могут, подкопав, украсть воры! — не слушая его, докончил апостол.

— Что же это за богатство, которое не могут похитить воры? — изумился Маний и без долгих раздумий согласился идти с апостолом, к которому подходили все новые и новые люди.

А он, отвечая им, вспоминал что-то далекое, очень дорогое для себя, похожее на то, что делалось сейчас на лодках, и смотрел, как забрасывают в море старенькие сети бедные рыбаки…

***

…В то же самое время из другого — Средиземного, или как называли его в древности — Внутреннего или Нашего моря — появлялись уже другие — позолоченные, из пурпурных и красных веревок сети.

На виду императора Нерона их вытаскивали роскошно разодетые императорские рабы.

Рыбы было совсем не много, но на помощь им бросились, чтобы показать свое рвение, несколько всадников — каждый с золотыми кольцом на указательном пальце, в тоге с узкой красной полоской и даже сенаторы.

Сам император возлежал на прекрасном ложе, под пологом.

Вокруг него стояли угрюмые германцы-телохранители, солдаты преторианской гвардии и разномастная — от вольноотпущенников до наместников провинций — ближайшая свита.

На почтительном отдалении от всего этого находился Ахилл. Он во все глаза смотрел на императора, прижимая к груди послание Совета Синопы, и прислушивался к разговорам вокруг.

Римляне нарочито громко, чтобы слышал благосклонно внимающий им Нерон, восхваляли его.

Но при этом приглушенным шепотом говорили друг другу совершенно противоположное.

— О! Троянский герой? — раздался вдруг над самым ухом Ахилла знакомый голос. — Как там тебя…

Ахилл недоуменно повернул голову и к своему удивлению увидел стоящего рядом сенатора Мурену.

— Ахилл!.. — с вежливым поклоном напомнил он.

— Верно — Ахилл! Я помню, что ты назван в честь героя Троянской войны, но какого именно — хоть убей! — позабыл! Рад тебя видеть, рад!

— Я тоже! Вдвойне! Втройне, клянусь Юпитером!

— Давно в Неаполе?

— Только что прибыл…

— А я уже неделю как здесь! Хожу в героях. Как же — бывший противник Агриппины! Кстати, надеюсь, ты не потерял в дороге послание?

— Как можно? Что ты? Вот оно!

— Очень хорошо! А главное — вовремя! Цезарю сейчас как никогда нужны хорошие новости! Погоди минутку…

Мурена отошел к важному сенатору и стал что-то говорить ему, показывая глазами на Ахилла.

Тот понимающе закивал и быстрыми шагами направился к императору.

Вернувшись, Мурена коротко сказал:

— Как только будет удобный момент, тебя сразу же представят цезарю!

— Хвала богам! Да не знает твое благополучие и счастье — границ! — не знал, как и благодарить сенатора, Ахилл и спросил: — А кто это?

— Кто?

— Ну, тот, с кем ты сейчас разговаривал!

— Согласно республиканским законам, высшее государственное лицо — консул! А на деле — одна лишь броская вывеска. Однажды он имел неосторожность сказать несколько слов против налогового проекта цезаря и теперь не знает, как загладить свою вину. Я бы и помог ему, да как? Казна полупуста. Надежды на огромный клад тирской царицы Дидоны не оправдались… Я предложил ему кое-что, но все это, хоть и одобрено цезарем, лишь полумеры… А надо бы нечто такое… — Мурена пошевелил пальцами, словно игрок, перебирающий кости перед решающим броском… — Такое, чтобы…

— А это кто? — осторожно перебил его Ахилл. — С красивым гребнем на шлеме?

— О-о! Это сам префект претория, то есть, личной гвардии императора — Афраний Бурр!

— А рядом с ним?

— Это — бери еще выше! Учитель цезаря — Сенека. Философ по мысли, купец по делам! Да… Если бы не эти двое, нашего цезаря никто бы уже не смог удержать!..

— А кто во-он тот, который все время шутит, военный?

— Легат Веспасиан. Так — ничего любопытного… Бывший погонщик мулов!

— А это — императрица? — показал глазами Ахилл на красивую, в самой роскошной одежде, женщину.

— Нет, императрица, дочь прежнего, божественного императора Клавдия — Октавия осталась в Риме. А это — Поппея!

Сенатор произнес имя Поппеи так весомо, что Ахиллу сразу стало понятно, что красивая женщина — неофициальная императрица.

— А вон, видишь, худенькая, в розовой тунике? Это — Акта, первая любовь цезаря. Ее привезли в Рим рабыней, но вскоре сделали вольноотпущенницей. Нерон души в ней не чаял, хотел даже жениться, но Агриппина не дала. Несмотра на то, что Акте составили родословную, будто она из рода пергамских царей! Цезарь не стал бороться за свою любовь или просто разлюбил ее… Теперь у Акты только роскошные виллы в Италии и Сардинии, свои рабы… А Нерону затмила сердце Поппея!

Ахилл во все глаза смотрел на Акту, на Поппею, на цезаря…

— Хвала богам, — с чувством сказал он, — здесь говорят о цезаре совершенно без опаски быть преданным суду за нарушение закона об оскорблении императорского величия. А в провинции меня чуть было не наказали за это!

— У тебя были еще приключения? — с удивлением посмотрел на него Мурена.

— Ничего похожего на то, что мы испытали на «Палладе»! Просто один меняла в Эфесе придрался к моим словам: «Что за рожу ты даешь мне на своей монете?». Оказалось — это был портрет Нерона… Благо, я догадался сказать, что если в Риме возобновят действие закона об оскорблении величества, то я сам подам донос на весь Эфес за то, что они так изобразили римского императора!

— Что? Как ты сказал? — неожиданно заинтересовавшись, вцепился жесткими пальцами в локоть Ахилла Мурена. — Ну-ка, повтори!

— Портрет… императора… — не понимая, в чем дело, растерянно перечислил тот. — Если возобновит действие закона…

— Вот оно! — торжествуя, воскликнул сенатор. — Слушай, мальчик, ты, кажется, дарован мне богами для того, чтобы приносить удачу! Во всяком случае, уже второй раз ты выручаешь меня.

— Я? Тебя?

— Да, первый раз, правда, спасая свою шкуру от пиратов. А теперь — даже сам не подозревая этого! Если возобновят действие закона… Прекрасно! Прекрасно! Только не если, а — когда! — знакомо пошевелил пальцами Мурена. — Теперь я знаю, что делать!

Он снова направился к консулу, принялся что-то ему говорить.

Объяснять.

Доказывать.

Тот сначала отрицательно и даже с возмущением стал качать головой, потом, понемногу соображая, задумался и, наконец, начал часто-часто обрадованно кивать.

Заинтересовавшийся всем этим Ахилл с нетерпением дожидался Мурену, чтобы расспросить, в чем же заключается его помощь.

Как вдруг к нему подошел человек в красной одежде.

Шевеля губами, чтобы лучше запомнить, он уточнил его имя, наличие римского гражданства, город, откуда прибыл, и приказал следовать за ним.

Человек в красной одежде вел Ахилла мимо всадников и сенаторов — дальше преторианцев, дальше свиты.

Он остановился прямо перед пологом и сообщил на ухо императору, все, что только узнал об Ахилле.

Скучающее лицо Нерона оживилось.

— Номенклатор сообщил мне, что ты прибыл сюда из Синопы? — приветливо спросил он.

— Да, цезарь! — преклоняя колени, дрогнувшим от волнения голосом ответил Ахилл.

— С посланием?

— О, да! — протянул свиток папируса Ахилл.

Человек в красном взял его из рук синопца и передал императору.

Нерон поднес к глазам лорнет с огромным изумрудом.

Изучил сначала Ахилла.

Потом — послание…

Взгляд его привычно скользил по строчкам и вдруг остановился на имени матери.

Рука с лорнетом невольно опустилась.

Ближайшее окружение почтительно смолкло.

Еще бы!

Император погрузился в раздумья.

Но это были не размышления о государственных делах, а воспоминания.

Только они, в отличие от спокойных и величественных воспоминаний апостола, были, суетны, лихорадочны, трусливы…

…Без малого пять лет назад, когда ему шел семнадцатый год, было объявлено о кончине императора Клавдия.. На ступенях дворца его приветствовали императором, на носилках отнесли в лагерь преторианцев, оттуда, после его обращения к солдатам, — в сенат, а из сената он вышел, осыпанный бесчисленными почестями…

…Матери он доверил все свои общественные и частные дела, и в первый же день правления назначил трибуну телохранителей пароль: «Лучшая мать»…

Он дал ей всё, что только мог дать: на монетах ее изображение стояло рядом с его профилем… греческие города Малой Азии воздавали ей божеские почести, сооружали памятники, ставили статуи в ее честь.

Агриппина давала аудиенции иностранным послам, посылала письменные приказания правителям провинций и подвластным Риму Царям.

Когда он, Нерон, должен был являться официально на публике, она всегда сопровождала его, бывало, что ее несли в носилках, а он, император, шел подле пешком в ее свите.

«Чего ей не хватало еще?..» — поморщился Нерон.

Сенаторы, и те были созываемы на заседания во дворце, так как Агриппина не могла являться в курию, и из другой комнаты, отделенной только занавесью, она слушала их совещания…

Но ей, помимо всего этого, хотелось властвовать над сыном, а он не мог позволить ей этого…

Однажды, в порыве гнева, она стала грозить, что раскроет перед народом преступления, которыми проложила сыну дорогу к престолу, и сказала, что истинный и законный наследник отцовской власти — Британник, которому шел тогда четырнадцатый год…

Британника вскоре удалось отравить.

Яд Лукусты сделал свое дело прямо за императорским столом…

Обедавшее общество несколько минут смотрело в оцепенении на это ужасное происшествие, но он сказал, что смерть Британника произошла от падучей болезни, и приказал продолжать пир…

После того как Агриппина не дала ему развестить с Октавией, чтобы жениться на Поппее, и когда сама Поппея сообщила, что Агриппина хочет лишить его жизни, он решился на крайние меры…

Притворясь почтительным и любящим сыном, он пригласил мать в Байи и заманил на великолепный корабль, который был построен так, что часть его должна была отвалиться и раздавить свинцовым потолком или утопить Агриппину.

Он так нежно обнимал ее, сажая на корабль…

Но план не удался.

Агриппина получила лишь легкую рану, и подплывшая лодка перевезла ее на берег, откуда она перебралась на соседнюю виллу…

О, это была ужасная ночь!

Нерон был в отчаянии.

Помог только случай.

У посланца Агриппины, который примчался сообщить, что императрица жива, был найден под одеждой нож. Тут же было сообщено, что он подослан убить Нерона, а на виллу отправлены надежные люди…

Получив удар палкой по голове, Агриппина раскрыла тело перед мечом центуриона и сказала: «Вонзай сюда, откуда я породила его!».

…Мучимый совестью, он уехал сюда, в Неаполь, откуда послал сенату составленное Сенекой письмо, в котором говорилось, что Агриппина организовала заговор, чтобы убить его, и когда покушение не удалось, лишила себя жизни. Выслушав это письмо, сенат постановил, что во всех храмах должно быть принесено благодарение богам за спасение императора.

И вот, наконец, последовали исполненные преданности ему послания из провинций.

Теперь можно было и возвращаться в Рим…

Уже не задерживаясь больше, император дочитал послание до конца и с ласковой улыбкой попросил Ахилла передать его благодарность жителям Синопы и всего Понта за благонадежность и горячую любовь к своему цезарю.

— Благодарю!.. Благодарим!.. Обязательно передам! — сбивчиво пообещал Ахилл и, волнуясь еще больше, добавил: — У меня к тебе есть и личная просьба, цезарь!

— Ты что?! — тут же обжег его негодующий шепот номенклатора. — Немедленно убирайся отсюда! Или ты не знаешь, что цезарь, даже в урочное время получив жалобу, отвечает на нее только на следующий день, и исключительно в письменном виде!..

Ахилл, видя перед собой вопрошающие глаза Нерона, понимал, что у него, а значит, и у отца, есть шанс сейчас, немедленно, решить это дело, но слова номенклатора, выхваченный боковым взором сенатор Мурена, который всем своим видом говорил: «Ты что, с ума сошел?!» — заставили его, низко кланяясь, отойти назад. За ближайшую свиту… за преторианцев… за толпу сенаторов и всадников. Тем более что к императору подошел консул и с деловым видом начал что-то почтительно предлагать ему.

— Цезарь, а не пора ли нам возобновить закон об оскорблении императорского величества?.. Это даст казне немалый доход… — услышал Ахилл голос консула и ответ Нерона:

— Да-да, ты прав! Это хорошо и главное вовремя придумано! Будем действовать так, чтобы ни у кого ничего не осталось! А что мне нужно, ты знаешь сам!

Пока Ахилл приходил в себя, консул закончил свой разговор с императором и направился к сенатору Мурене.

И снова Ахилл оказался невольным свидетелем чужой беседы.

— Цезарь остался доволен твоим предложением! — говорил сенатору консул.

— Моим? — недоверчиво уточнил тот.

— Ну, нашим! Да, я так и сказал ему — нашим! Теперь нам нужны честолюбивые, жадные, смелые и неглупые люди! Отыщи их! И, коль уж заварил эту кашу, помоги мне расхлебать ее!

— Да где же я так сразу найду их тебе? — вслух удивился Мурена. — Жадных и честолюбивых — хоть пруд пруди. Но, чтобы они были к тому же неглупыми… да еще и смелыми!.. Можно сказать, даже отчаянными… и — преданными нам во всем…

Он с презрительной усмешкой осмотрелся по сторонам и вдруг натолкнулся взглядом на Ахилла.

— А-а, ты еще здесь? Это хорошо, это очень хорошо, мой… мальчик! Ты можешь пригодиться мне и в третий раз! Как только вернемся в Рим, немедленно приходи ко мне!

— А что, цезарь скоро отправляется туда?

— Уже отправляется! — оборвал его Мурена, показывая на вставшего с ложа Нерона и людей, идущих к разукрашенным золотом и драгоценными камнями повозкам и каретам.

Прошло совсем немного времени.

И тысяча мулов тронулась в путь.

Даже копыта этих животных были подкованы серебряными гвоздями…

***

...Грязные копыта старого мула, навьюченного дорожными сумами, месили раскисшую от дождей землю Фракии.

— Да, это не Виа Аппиа — Царица Дорог! — хрипло дыша, ворчал Янус. — Там, — мечтательно щурился он, — от Рима до самой Капуи ни тебе кочек, ни рытвин — едешь, как по бронзовому зеркалу тамошней красавицы! А тут...

Он оглядел гористую, заросшую лесами местность и презрительно сплюнул:

— Одно слово — Фракия!

— И сколько нам еще так шагать, — глядя на апостола, со вздохом согласился Юний. — Сами боги и те, наверное, толком не знают!..

Молодые супруги подошли к священнику…

Проснувшись наутро, Лена сначала никак не могла взять в толк — почему это она лежит одетая под одеялом?

Затем, с ласковой улыбкой взглянув на еще спавшего на своем диване мужа, поняла, что это он вчера, уложив, заботливо укрыл ее им.

«И как же это меня угораздило вчера так незаметно уснуть…» — сладко потягиваясь, подумала она.

И вдруг от ужаса подавилась зевком:

«А как же диктофон?!»

Вся задумка помочь Стасу из-за ее усталости и невнимательности мгновенно оказалась под угрозой срыва!

Лишь найдя диктофон у себя под подушкой выключенным, причем так, чтобы случайно не включился, она успокоилась.

«Надо же, совершенно не помню, как его выключала. Вот они — издержки моего нового состояния, или как говорят — известного положения… Надо к нему теперь привыкать! И в следующий раз быть осторожнее».

Она посмотрела, сколько вчера было записано, и не поверила своим глазам.

«Так много?!»

Пора было снова приглашать Олега с Ириной, чтобы они перенесли звуковой текст на переносной компьютер.

— Стасик, — взглянув на часы, тихонько позвала она. — Вставай!

— Ма… ну сегодня же суббота, дай человеку поспать! — по давней привычке заворчал еще не проснувшийся Стас.

— Я пока еще не мама! — уже громче сказала Лена. — Поднимайся, а то в храм опоздаем!

— А-а… Это ты? — тут же открыв глаза, радостно заулыбался Стас и процитировал:

На рыбалку я готов

Встать легко хоть в пять часов!

А как в церковь в семь вставать —

Хоть со мной неси кровать…

Лена нахмурилась и сказала:

— А мне больше нравится у тебя вот это:

Благослови, Господь, меня

На утро нынешнего дня,

На первый миг, на первый вдох,

На день — хорош он или плох.

Благослови еще меня

На все дела в теченье дня,

На каждый час, на каждый шаг,

Чтоб не осилил меня враг,

На перекрестках всех путей,

В лесной глуши, среди людей...

И, наконец, на склоне дня

Благослови на ночь меня!

— Ну что ж, принимается! — охотно согласился Стас. — Тем более, что это, как говорится, как раз в тему. Ведь нам с тобой нужно идти на благословение!

Вскочив, он мигом оделся.

Поцеловал Лену.

— Стасик, можно, сегодня Олег с Ирой к нам в гости придут? — осторожно спросила она.

— Не можно… — шутливо отозвался Стас и, увидев, что у Лены огорченно вытягивается лицо, уже серьезно продолжил: — А нужно! После вчерашнего семейного совета — это более чем кстати! Тебе вообще теперь нужно побольше положительных эмоций. Да и мне они не помешают. Поэтому попроси их, если придут раньше, чтобы дождались меня!

— Стасик, записки нужно еще написать! — деловито напомнила Лена.

— Да я уже вчера все сделал!

— Ой, так меня — ведь теперь надо, как непраздную, писать!

— Как — кого? — не понял Стас.

— Ну, есть больные, путешествующие, заключенные, а те женщины, которые в положении — непраздные! — терпеливо объяснила Лена. — То есть, занятые своим самым главным земным делом!

— Я даже никогда не слышал об этом! И вообще вчера я еще ничего не знал! — покачал головой Стас.

И в храме первым делом подошел к женщине, которой накануне отдал записки.

Он попросил вернуть на время одну из них, чтобы дописать перед именем Елена — слово «непраздная».

Но та сказала, что записки уже унесли в алтарь.

Радостно поздравила Лену и Стаса.

Сказала, что канонически нет такого правила писать перед именами все подробности. Это просто общенародная практика. Каждому хочется, чтобы священник приложил особое старание, видя, что человек, судя по записке — тяжко болен, путешествует, находится в заключении, служит в армии или, как в данном случае — ждет ребенка. То есть, «непраздная» или, как еще иногда пишут, «плодоносящая».

— Господь и так все про всех знает, — с доброй улыбкой успокоила она.

И поторапливающе кивнула:

— А вон как раз батюшка идет! Скажите ему, он и помянет, как следует…

Это было, как нельзя, кстати.

Молодые супруги подошли к священнику.

Тот хорошо знал Стаса, обычно приходившего с Сергеем Сергеевичем, и приветливо взглянул на него.

— Простите, — сказал Стас. — Тут такое дело… Моя супруга ждет ребенка, срок еще совсем небольшой. Но профессор-окулист, осмотрев ее, настаивает на аборте, иначе она неминуемо ослепнет. Все-таки первая группа инвалидности и очень большой риск из-за сетчатки…

Священник сразу стал строгим и недоступным.

— Вы что, хотите, чтобы я благословил вас и вашу супругу на детоубийство? — хмуро спросил он.

— Да нет, что вы, наоборот. Я буду рожать, что бы там ни было! — вступила в разговор Лена.

— Мы просто хотели попросить у вас благословение! — пояснил Стас.

— Ну, это совсем другое дело!

Лицо священника смягчилось, и глаза стали ласковыми.

Он широким крестом благословил, спросив, как ее звать, сначала Лену.

Потом ее живот.

«Ну, совсем, как Патриархи — императриц в Византии!» — только и подивился этому Стас.

Наконец, их обоих.

Не выдержав, даже обнял, властно притягивая друг к другу.

И сказал:

— Я немедленно запишу Вячеслава и непраздную Елену в свой личный синодик и буду ежедневно молиться, чтобы все у вас было благополучно!

— Спаси вас Господи, батюшка! — прослезившись, принялась благодарить Лена.

А Стас уточнил:

— А как ей теперь быть с постом?

— Однозначно — послабляется, — ответил священник. — Кстати, и тебе, как учащемуся, если не ошибаюсь, сразу в двух вузах — тоже. Ну, конечно, не так, как Елене. Но рыбку иногда можно вкусить!

Извинившись, он пошел начинать таинство исповеди.

Лена со Стасом направились за ним следом.

Встали в очередь.

Исповедовались…

Во время службы, после чтения Евангелия, началось чтение записок.

Хор пел совсем тихо.

А священник читал их так громко, что без труда можно было разобрать каждое имя.

— О здравии: Сергия, Валентины, Виктора, Елены, Вячеслава, Иоанна, Никиты, Владимира, Ирины, Олега… — услышал Стас и понял, что это читается его записка.

Следом за ней из алтаря зазвучало:

— Заключенного Андрея, заключенного Стефана, заключенной Тамары, заключенного Никиты…

«Никиты?!»

Стас мгновенно вспомнил оперативника из следственного комитета.

Догадался, что это была его записка.

А раз он вел дело Никиты, то это могло означать лишь одно…

Что Ник — в тюрьме!

Если только у оперативника не было других подследственных с таким именем…

Стас покосился на ничего не заметившую Лену, которая ответила ему благодарным взглядом.

Тоже заметила, когда читалась его записка!

И не забыл ни ее родителей, ни Вани!

Он не стал пока ничего говорить ей.

И не только потому, что в церкви категорически запрещено разговаривать — тут ведь даже ангелы благоговейно трепещут в присутствии Самого Бога, а что уж говорить о грешных людях! — во время службы!

Вдруг, действительно, это не тот Ник?

А ей нельзя было лишний раз волноваться…

Стас просиял и воскликнул…

Олег с Ириной пришли в этот раз гораздо раньше — за целых два часа до возвращения Стаса с работы.

Но зато — как вовремя!

Свекровь, поняв, что задачу максимум — освобождение невестки от крайне нежелательного, по ее мнению, ребенка выполнить ей не удалось, решила осуществить хотя бы задачу минимум.

Удалить Лену из Москвы.

Для этого она даже сумела переманить на свою сторону Сергея Сергеевича.

О чем они говорили после семейного совета, можно было только догадываться.

Но, перед тем как уехать на срочный вызов, он, пряча глаза, пробормотал, что сам с удовольствием пожил бы сейчас месяц-другой в деревне и даже завидует Лене, что у нее есть такая возможность.

Затем неожиданно позвонила мама Лены.

Она ничем не выдала то, что с ней до этого обстоятельно переговорила свекровь.

Но грустным голосом спросила: а может, Лене и правда, пока в Москве тяжелый весенний воздух и у нее начался ранний токсикоз, лучше побыть в Покровском? Сказала, что Ваня поступил послушником в тот самый монастырь, где подвизался отец Тихон, готовится поступать в семинарию. Папа почти все время проводит в лесу. И ей с дочкой — ох! — было бы куда веселей…

Наконец, после такой подготовительной работы свекровь сама перешла в решительное наступление.

Заботясь вперемешку — о здоровье Лены с будущим малышом, о том, что у Стаса не за горами сессия, к которой лучше всего готовиться заранее, она убежденно говорила… говорила…

Что первые месяцы беременности (впрочем, как и последние!) очень ответственны, что в Покровском она будет под постоянным присмотром медика-мамы, что со Стасиком они смогут перезваниваться по нескольку раз на день — все расходы они с Сергеем Сергеевичем возьмут на себя!

А рожать, и если Сергею Сергеевичу удастся договориться, на консультации с новыми профессорами-окулистами, она, конечно, приедет в Москву!

Это продолжалось так долго — как говорят в народе, свекровь решила взять не мытьем, так катаньем, — что Лена, внутренне твердо стоявшая на своем, уже не знала, куда себя девать…

И тут пришли ребята.

Беседа сразу прекратилась.

Свекровь демонстративно взялась за пылесос и, громко ворча, что всю генеральную уборку приходится ей делать самой, начала готовить квартиру к приезду мамы Сергея Сергеевича.

Пока Олег переносил с диктофона на ноутбук то, что еще удалось вытянуть из Стаса, Ирина присоединилась к ней.

Почистила на кухне электрическую плиту с духовкой, натерла в зале паркетный пол, помыла двери и окна…

Затем и сам Олег, взяв палас и дорожки, пошел выбивать их на улице так, что было слышно в квартире.

Словно подгадав, когда все будет закончено, появились всегда тяготившиеся домашним трудом Сергей Сергеевич и Стас.

Оба хмурые и явно встревоженные.

Ну — Сергей Сергеевич, тот понятно. Он тут же ушел в свой кабинет и стал давать по телефону указания дежурному врачу.

А вот почему Стас?..

Рассеянно поздоровавшись со студентами, он осторожно обнял жену.

И… молчал.

Словно выполнял свое же пожелание, чтобы отныне ничто не волновало Лену.

Но она и так сразу поняла: что-то случилось.

— Стасик, — шепнула она. — Опять в магазине какая-нибудь монета разбилась?

— Если бы, — мечтательно вздохнул он. — Что какая-то монета, даже самая золотая, по сравнению с судьбой человека?

И, не желая больше тянуть — все равно ведь Лена должна узнать когда-то, нехотя сообщил:

— Ника посадили.

— Как? — ахнули все. — А сколько дали?

И тут же с болью принялись уточнять:

— Пять лет?

— Десять?

— Пятнадцать?!

Стас отрицательно качал головой.

И наконец, с трудом выдавил:

— Пожизненно…

— Как? Откуда это тебе известно?! — в ужасе обхватила ладонями щеки Лена.

Олег с Ириной, не веря услышанному, ошеломленно переглянулись.

Но эмоции — эмоциями.

А с фактами, какими бы они ни были, не поспоришь…

— Я позвонил сегодня Рите, — объяснил Стас. — Она как раз приехала со свидания с ним. И узнал все подробности. Не буду утомлять вас их полным изложением. Скажу только, что, судя по всему, этот Градов рассчитал все лучше самого совершенного компьютера. И то, что Ник приедет на встречу с ним со своим пистолетом. И то, что Ник в юности был стоящим на учете наркоманом. И то, что Ник по телефону обещал застрелить его… Ник говорит, что как в тумане помнит, как в машине на него навалились невесть откуда взявшиеся люди, как они ввели ему в вену дозу, потом выстрелили из его пистолета в Сашу, что потом, кстати, тоже повесили на Ника и… в самого Градова… Он ясно помнит, как тот требовал, чтобы стреляли как можно аккуратней, чтобы не повредить кость, а потом орал от боли. Банальная история. Которая и для сюжета боевика уже не годится. Но все улики — забрызганная кровью Градова машина, исчезновение его самого, явно для следователей телефонные переговоры людей Градова, что тот убит — сошлись на Нике. А его туманные воспоминания к делу не подошьешь… Как бы того ни хотел действительно пытавшийся хоть что-то сделать для Ника оперативник.

— И все равно нужно бороться до последнего. Как за жизнь безнадежно больного человека! — сказал подошедший Сергей Сергеевич, который слышал всю эту историю. — Вот я, увы, сейчас опоздал что-то сделать. А Нику можно еще помочь. Нужно нанять самого лучшего адвоката. Кроме того, у меня есть очень влиятельные в судебных органах люди.

— У соседки — зять генерал-полковник! — подсказала, узнавшая в чем дело, мама Стаса.

— А мы пока будем отправлять ему посылки, то есть передачи, деньги! — добавил Олег.

— У нас еще много осталось от того, что он нам дал! — с готовностью подтвердила Ирина.

Лена с нескрываемой надеждой посмотрела на Стаса: а они что могут сделать для Ника?

Воодушевленный этим взглядом Стас – как это бывало с ним всегда, когда он искал решение в важном вопросе — до выступивших прожилок, напряг лоб.

И забормотал:

— Если допустить… или наоборот, отвергнуть… ну да, конечно!

Он просиял и воскликнул:

— Не нужно никакого адвоката!

— Как это? — удивленно посмотрели на него все.

— Очень просто. Судя по всему, и я уверен, что ни у кого из нас в этом нет никаких сомнений, Ник не убивал Градова. Тот просто, обанкротив его, инсценировал собственное убийство. Поэтому нужно искать не правды в суде — а самого Градова! То есть, надо нанять толкового частного сыщика. И если он найдет этого Градова живым, то все обвинения с Ника отпадут сами собой!

— Стасик, ты — гений! — восторженно покачала головой Лена. — И только теперь я поняла, что значит, нестандартное мышление!

— Да, разумная идея, — согласился Сергей Сергеевич. — И главное, такой сыщик у меня тоже есть. После того, как его удалось не только спасти, но и вернуть к нормальной трудовой деятельности, он обещал, в случае надобности, отложить все, чем бы он ни занимался — и помочь мне!

Сергей Сергеевич взял у Стаса телефон Риты, которая могла бы дать этому сыщику фотографии Градова, его адреса, знакомых и отправился немедленно звонить ему…

За ужином, который помогла приготовить Ирина, Лена, как обычно, положила себе в тарелку всего самого постного.

Заметив это, Стас добавил туда кусок рыбы и сыр.

— Да ты что? — возмутилась Лена. — Я не буду!

— Ах, так? Забыла, что сказал тебе батюшка?

И с этими словами Стас взял из тарелки своей мамы кусок сырокопченой колбасы и отправил его себе в рот.

— Между прочим, это впервые с тех пор, как я тоже строго стал соблюдать посты! — заметил он Лене.

Больше ничего скоромного образцово-показательно есть ему не пришлось.

Лена оценила такой его подвиг.

Настоящей, уже не земной — а небесной любви.

Глаза ее наполнились слезами.

Хотелось, конечно, додержать как всегда до конца Великий Пост.

Но она пересилила себя.

Спросила у Ирины, может, и она тоже поддержит ее?

— Нет, — смущенно отказалась та. — Нам пока еще рано…

И Лена покорно стала одна есть все, что положил ей в тарелку Стас и еще незаметно для ее подслеповатых глаз несколько раз подкладывала свекровь…

Одно утешение и даже награда ждала ее за это.

После того, как Олег с Ириной ушли, а отец с матерью удалились в свою комнату, Стас, не дожидаясь никаких просьб, сам стал рассказывать о том, что было с Юнием и Ахиллом дальше…