Глава седьмая. В умывалку, где кадеты чистили зубы, вошел широко улыбающийся Кантемиров

В умывалку, где кадеты чистили зубы, вошел широко улыбающийся Кантемиров. Довольно оглядел своих подопечных, хитро прищурился:
— Ну что, гаврики, три километра с утреца — как, нормально?
— Да так, — небрежно отозвался Сырников, — семечки.
— Ничего, гаврики, скоро и орешки погрызем, — пообещал Кантемиров.
— Товарищ прапорщик, — улыбнулся Степа, — а почему вы нас раньше «летчики-залетчики» называли, а теперь «гаврики»?
— Потому что из летчиков-залетчиков вы уже выросли, — хмыкнул Кантемиров.
— Товарищ прапорщик, а на третьем курсе как вы нас называть будете? — поинтересовался Трофимов.
-- Ты сначала доживи до третьего курса, а там узнаешь... — Кантемиров остановился у одного из зеркал, недовольно нахмурился, увидев на нем брызги зубной пасты. — Хотя нет, вижу, что кое-кто не вырос... Что за летчик-залетчик здесь бивни драил?
— Ну я, — безнадежным голосом откликнулся Сухомлин.
— А ты что, «ну я», не видишь, что брызги на зеркало летят? На метр отойти нельзя? Почему наряд за тобой должен все это вытирать?
В умывалку заглянул озабоченный Василюк:
— Так, третий взвод... Заканчиваем умывание, строимся на завтрак!
— Еще раз увижу — будешь с тряпкой здесь дежурить! — крикнул Кантемиров вдогонку Сухомлину.
Василюк пригляделся к зеркалу, хмыкнул:
— Кстати, Адамыч, тебе тоже не мешало бы на метр отходить.
— Не понял.
— Ты дома зубы тоже не шибко аккуратно чистишь.
— Не может быть! — удивился прапорщик.
— Может. А у нас дома наряда, между прочим, нету.
Кантемиров смущенно крякнул, почесал затылок.
— Ладно, — смягчаясь, сказал майор. — У нас после обеда уборка территории, так что рукавицы приготовь.

...Шел урок этики. Кадеты, откровенно скучая, занимались кто чем. Лишь немногие слушали преподавательницу, которая вдохновенно вещала у доски о справедливости.
— Поэтому такое этическое понятие, как справедливость, — раздавалось в классе, — регулирует взаимоотношения людей. Оно ограничивает эгоистические стремления человека, произвол индивида. Удерживает людей от причинения вреда друг другу, физического и нравственного... Может кто-нибудь из вас привести пример нарушения справедливости в отношениях людей?.. Перепечко...
— Я, — послушно отозвался Степа, вставая.
— Прошу.
— Что? — удивился кадет.
— Как что? Приведите какой-нибудь пример несправедливости из вашей жизни.
— Из моей?
— Из вашей. Или у вас в жизни все всегда справедливо было?
Степа задумался.
— Про Трофима и увалы расскажи, — донесся веселый шепот Макарова. — Давай, чего стоишь?
— До вас тоже очередь дойдет, Макаров, — остудила его порыв преподавательница. — Ну, Перепечко?
— Вот у нас в деревне был случай... — нерешительно начал Степа, не обращая внимания на хихиканье класса. — Послали нас на поле картошку убирать...
— А колорадский жук несправедливо ее съел, — догадался Сухомлин.
— Работали все одинаково, а грамоту дали только Толубцу, — договорил Степа серьезно.
Класс продолжал веселиться.
— А Толубец — это, простите, кто? — уточнила преподавательница.
— Мы с ним в одном классе учились, — пояснил Степа, — сын агронома.
— Понятно. Садитесь.
Степа сел. Макаров пихнул его локтем и подмигнул:
— Как ты теперь без грамоты живешь, Печка?
— Еще примеры? — Преподавательница заметила поднятую руку и улыбнулась. — Ну, прошу, Соболев.
— Такой пример, — не спеша заговорил Кирилл, вставая. — Живет парень, встречается с девушкой... Они любят друг друга...
Взвод дружно повернулся к Соболеву. Тема заинтриговала кадетов.
— А потом появляется его однокашник. Знакомится с ней... лезет в их отношения. В общем, делает все, чтобы эта девушка бросила своего парня и полюбила его...
-- Хм... — Преподавательница сняла очки. — И вам кажется это несправедливым?
— А разве нет?
— В общих чертах с вами, конечно, можно согласиться, но тут есть один нюанс.
— Какой? — недоуменно спросил Кирилл.
— Тут замешана любовь... Садитесь, садитесь. А любовь является одним из самых сложных аспектов человеческих взаимоотношений. О любви, как о нравственном чувстве, у нас будет отдельный урок на следующей неделе.
— Ага, — недовольно протянул Сырников, — про справедливость аж два урока, а про любовь — один. Несправедливо!
Взвод грохнул от смеха.

На выходе из класса Максим остановил Кирилла:
— Слушай, Соболев, ты мужик или нет?
— Хм... Пойдем в баню, покажу.
— Слышь, остряк, — напрягся Макаров. — По-моему, этот вопрос должен решаться между нами. Что ты, как баба, встал и разнылся — ай-ай-ай, пожалейте меня все...
— Ты о чем?
— Не надо поленом прикидываться! О твоем изящном монологе!
— А тебе что, стыдно стало? — хмыкнул Соболев.
— За тебя стыдно стало. Нюни распустил.
— Ну-ну... Я вообще-то про ситуацию из книги спрашивал.
— Из какой еще книги? — раздраженно дернул плечом Максим.
Соболев показал толстый том, который держал в руках.
— Каверин, «Два капитана». Саня — Катя — Ромашов, любовный треугольник... Не читал? Рекомендую. Хотя... — Соболев прищурился. — Хотя да, тебе же некогда.

После обеда чистили от снега территорию. К раскрасневшемуся на морозе Соболеву подошел Сырников:
— Слышь, Кирюха, ты задачу про бассейны решил?
— Про трубы?
— Ну да.
Соболев кивнул, ожесточенно вгрызаясь лопатой в снег.
— И как там?
— Там систему составлять надо. Из трех переменных. Объем бассейна за единицу, потоки — икс, игрек и зет. И погнал...
— Ясно. Спасибо.
Сырников потоптался на месте. Соболев вопросительно уставился на него.
— Слышь, Кирюха... Я смотрю, у тебя с Макаровым из-за Риты терки.
— А тебе-то что? — неприязненно спросил Кирилл.
— Да ты не щетинься, я на твоей стороне... — Алексей оглянулся. — С Макаром бодаться, конечно, сложно. Он крендель упертый. Год назад у него тут такой лямур был — закачаешься. Он из-за нее чуть на машине не разбился.
— Из-за училки, что ли?
— Ага, из-за Этикетки. Вижу, ты в курсе?
— Да так, слышал краем уха.
— Ты чё, тут такая история была — капец! Все училище на ушах стояло!
Соболев с интересом взглянул на Сырникова.

Зайдя в расположение, суворовцы резко притормозили на пороге. И было отчего — на кровати сидел Синицын и меланхолично перебирал струны гитары.
— Оба-на! — восхитился Сухомлин. — Это что за Ричи Блэкмор?! Откуда инструмент?..
— Инструмент — это отвертка, — гордо ответил Илья. — А это гитара.
— Где нарыл? — деловито спросил Степа.
— В огороде.
— А серьезно?
— Пацаны из первого взвода настроить попросили, — объяснил Синицын.
— А ты что, шурупишь? — недоверчиво поинтересовался Соболев.
— Есть маленько, — кивнул Илья, подкручивая колки.
— Ну-ка изобрази. — Сухомлин подсел к нему.
— Что тебе изобразить? «Мурку»?
— Ха, «Мурку» я и сам могу! Давай что-нибудь реальное.
Илья, подумав, быстро пробежался пальцами по грифу, выдав в скоростном темпе какой-то почти арт-роковый пассаж.
— Ни фига себе, — оценил Перепечко. — Клево!
— Да-а, Синица! — похлопал приятеля по плечу Сухомлин. — Монстр рока! Был бы я бабой — влюбился бы.
— Да уж, девчонки любят тех, кто на гитаре лабает, — с какой-то сложной интонацией высказался Степа.
— Только Синице поклонницы не нужны, — весело продолжал Сухомлин, — у него вон аж в Лондоне фанатка живет.
— Слышь, Сухой, — беззлобно усмехнулся Синицын, — у тебя язык, как медиатор!
— Да ладно, что я такого сказал? Слабай лучше еще что-нибудь!.. Давай-давай, Пол Маккартни...

Вечером в умывалке к Синицыну подкатил Трофимов:
— Слышь, Илюха, а ты сколько лет на гитаре играешь?
— Лет пять, наверное, — пожал плечами Илья.
— А вообще трудно научиться?
— От желания зависит. А ты что, решил попробовать?
— Ну, если ты покажешь...
— Да я-то покажу, мне не сложно. Только пальцы поначалу болеть будут.
— Фигня, потерплю, — решил Трофимов.
— Ладно, подходи. — Илья перекинул через плечо полотенце. — Только тетрадку возьми.
— Зачем?
— Струны рисовать будем. — Илья улыбнулся и направился к выходу.
Трофимов озадаченно почесал в затылке.
— Слышь, Синица...
— Чего?
— А Сухой там не свистел?
— Где?.. — не понял Синицын.
— Ну, что типа... бабам там это нравится... — помявшись, выговорил Трофимов.
— Не знаю, — засмеялся Илья. — Вот на тебе и проверим!

Вечером Кантемиров сунулся в канцелярию. Василюк, не отрываясь от бумаги, спросил:
— В «коридоре» два «эр»?
— Чего?
— В слове «коридор» два «эр»? — поднял голову майор.
--- Два.
— Уверен?
— Ну конечно. Одно в середине и одно в конце. А ты как думал?
Василюк недовольно помотал головой, помассировал пальцами веки.
— Так, Адамыч... Ты чего хотел вообще?
— Ничего. Просто предупредить зашел. Я сегодня в другом месте заночую.
— Не понял. В каком это «другом»?
— Ну, не важно, — хмыкнул Кантемиров.
— Адамыч, что-то ты темнишь, — прищурился майор хитро.
— Да не темню я ничего... Короче, я тебя предупредил.
— А жена знает про это «другое место»? — улыбнулся Василюк.
— Да я у тещи ночевать буду.
— У тещи? Ты же говорил, у нее там даже сесть негде...
— Просто сегодня, это... Юбилей у нее сегодня, — замялся прапорщик. — Мы с женой в гостях будем. А там же, это... Затянется все. Песни, пляски... Сам понимаешь. Так что лучше я сегодня там...
— На блины, значит? Так бы сразу и сказал. А то стоит, мнется... И сколько ей стукнуло?
Пятьдесят пять, — сказал Кантемиров как-то неуверенно и не сразу.
— Всего-то? Молодая у тебя теща. Дарить-то что будете?
— Дарить?.. Так это... Пока не знаю еще... Думаем...
— А ты ей знаешь что? Ты ей пиццу в подарок приготовь, — подмигнул майор. — Ты ж умеешь!
— Так, Палыч, — насупился прапорщик. — Я, между прочим, тогда извинился.
— Шучу, Адамыч, проехали.
— И посуда, между прочим, на мне неделю была, — напомнил Кантемиров.
— Да не заводись ты. Тебе нервы еще понадобятся. К теще идешь...

Накануне отбоя занимались кто чем. Трофимов с несчастным выражением лица сидел поодаль на табуретке и доставал всех корявым исполнением на одной струне бессмертного хита «В траве сидел кузнечик». К читавшему Макарову подошел Перепечко с тетрадью в руках.
— Чего сейчас делаешь, Макар?
— Волосы ращу, — отозвался Максим. — А что?
— Тут у меня с алгеброй затык... Поможешь?
— Бог поможет.
— Так я поэтому к тебе и обратился.
— Грамотно подъехал, Печка. — одобрил Максим и отложил журнал. — Ладно, давай, чего там у тебя?
Степа ткнул пальцем в тетрадный лист:
— Уравнение, номер семь бэ... Как тут левую часть упростить?
— Семь бэ? Это же для даунов... Задача пониженной сложности! Здесь просто синус перенести в правую часть, и все.
— Так это же знак поменяется, — засопел Степа. — Будет минус.
— Степан, ты гений! — торжественно произнес Макаров.
— Подожди... Тогда же формулу не применишь... В формуле же плюс.
— Все-таки природа на тебе отдохнула, — вздохнул Максим. — Этот минус можно внести под синус. Нечетная функция, Печка...
— А-а, понял, — кивнул Степа.

— Идем дальше... Блин, Трофим!
Трофимов поднял голову от гитарного грифа:
— Чего?
— Ты задрал уже. Кончай там пиликать, кузнечик, блин!
— Я что, мешаю?
— «Представьте себе, представьте себе», — пропел Максим на мотив «Кузнечика». — Мешаешь!
— В самом деле, Трофим, — поддержал Сухомлин, — скоро позеленеем все.
— Еще пару минут, — жалобно попросил Саша, — я уже почти выучил.
Он снова усердно затренькал по струнам. Сухомлин скорчил рожу:
— Блин, Синица... На фига ты ему показал?
— Зашибись! Я теперь виноват?
— Трофим! — снова прикрикнул Макаров. — Или ты свалишь куда-нибудь со своей балалайкой, или мы ее на дрова пустим!

В канцелярии Кантемиров заканчивал устанавливать раскладушку. Проверив крепления, уселся, проверяя на прочность, затем лег. В этот момент в комнате появился подполковник Ковалев.
— Иван Адамович? — удивленно произнес он.
Кантемиров резко дернулся, пытаясь встать. Получилось это у него не сразу. С трудом выбравшись из раскладушки, прапорщик неловко вскочил.
— А я тут думаю, чего это в канцелярии свет горит, — с улыбкой сказал офицер.
— А это я тут просто... — смущенно прокряхтел Кантемиров.
— Ночевать собираешься?
— Так точно.
— Ты же вроде как с Василюком живешь? — уточнил Ковалев.
— Не с Василюком, а у Василюка, — поправил Кантемиров.
— Ну да, это существенно... А чего тогда в училище остался?
— Да вот решил сегодня ночью... Ну... по взводам походить, посмотреть, как там это...
— А ты что, давно спящих суворовцев не видел? — удивился подполковник.
— Нет, ну... — замялся Кантемиров. — Просто как бы это... В общем...
— В общем, понятно! — усмехнулся Ковалев. — Ладно, не буду мешать. Спокойной ночи.
— Ага, спасибо. И вам.
Прапорщик вновь уселся на раскладушку.

Умывание было в самом разгаре, когда появился Кантемиров в майке, с полотенцем и зубной щеткой. Как ни в чем не бывало подошел к свободному умывальнику и деловито выдавил на щетку зубную пасту. Кадеты застыли, недоуменно глядя на прапорщика.
— Ну чего встали? — пробурчал Кантемиров, орудуя щеткой. — Не видели, как старшина зубы чистит?
— Товарищ прапорщик, а вы что, ночевать с нами будете? — осторожно спросил Перепечко.
— Угадал, — подмигнул Кантемиров. — У тебя кровать нормальная, не скрипит?
— Никак нет.
— Тогда я на ней посплю. Не возражаешь?
Степа несмело заулыбался.
— Чего лыбишься? Где у тебя кровать?
— Товарищ прапорщик, вы что, серьезно? — сразу скис Степа.
— Макаров, где у Перепечко кровать?
— Вторая от стенки, товарищ прапорщик, — деловито отозвался Максим.
— Товарищ прапорщик, а как же... — непонимающе завертел головой Перепечко.
— Чего «как же»?
— Ну... а я где буду?
— Нигде, — пожал плечами Кантемиров, вытирая лицо. — Ты в наряд заступаешь.
— Как это? — оторопел Степа.
— Вот так. За то, что старшине кровать пожалел.
Кадеты расхохотались.

Перед самым отбоем в расположение зашел Трофимов с гитарой в руках. Судя по лицу, он был счастлив.
— Мужики, — растроганным голосом сообщил он, — я «Кузнечика» выучил...
— Поздравляю, — отозвался Макаров. — Завтра на биологии руку подними.
Суворовцы прыснули.
— Я серьезно, — настаивал Саша. — Хотите послушать?
— Отказать, — помотал головой Сухомлин. — Лучше уж пенопластом по стеклу.
— Мужики, ну серьезно, — умоляюще протянул Трофимов. — У меня получилось, ни разу не сбился, послушайте.
Он уселся на табуретку и довольно складно проблямкал куплет.
— И все? — разочарованно спросил Сухомлин. — А припев?
— Блин, резкий какой! Я куплет полдня мучил. Вон палец уже дымится... Сам попробуй!
— Ага, щас! — усмехнулся Макаров. — Хватит нам и одного Паганини!

Кантемиров оглашал помещение канцелярии мощным храпом. Внезапно откуда-то в эту мелодию начала вплетаться другая, явно исполненная на гитаре. Прапорщик беспокойно заворочался во сне, привстал, с трудом разлепил заспанные глаза и удивленно прислушался. Откуда-то явственно доносился знакомый с детства «В траве сидел кузнечик».
— Не понял, — пробормотал Кантемиров и потянулся за брюками.
Через пять минут он осторожно сунулся в умывалку, откуда и доносились звуки. На подоконнике в трусах и майке устроился Трофимов, старательно терзающий гитару.
— Что, Трофимов, к утреннику готовимся? — зловеще произнес Кантемиров.
— Т-товарищ прапорщик?.. — Саша поспешно спрыгнул с подоконника и застыл по стойке «смирно».
— Но вот пришла лягушка... Кажется, так там поется?
— Я просто тут... — поежился Трофимов.
— Что ты тут?
— Я просто это... учусь на гитаре играть.
— Серьезно? — покачал головой прапорщик. — А я думал, тут кошку танком переехало. Который час, не подскажешь?
— Не знаю, товарищ прапорщик, — промямлил Трофимов.
— А я подскажу. Половина первого. Ночи. А ты знаешь, что в это время кузнечики должны спать? Давай сюда свой инструмент...
— Это не мой, товарищ прапорщик, — вздохнул Трофимов, протягивая гитару. — Из первого взвода.
— Тем более. Если тебе своих ушей не жалко, так хотя бы мои жалей. Бегом марш в койку, трубадур!..

— Привет, — бросил майор Василюк, зайдя в канцелярию.
— Здравия желаю, — отозвался Кантемиров, звеня ложечкой в стакане чаю. — Как без меня спалось?
— Ты знаешь, неплохо, — сообщил майор. — А тебе как?
— Нормально, — кивнул Кантемиров.
— Ну, я думаю, — поддакнул майор. — Один на всю канцелярию разлегся...
— Хм... А причем здесь канцелярия?
— А ты что, не в канцелярии ночевал?
— Нет. Я же тебе говорил...
— Про юбилей тещи? — перебил Василюк. — А это, я так понимаю, с юбилея? — Он кивнул на сушку, которую Кантемиров как раз обмакнул в чай. — С собой дали, да? Добрая у тебя теща... Ты зачем мне всю эту туфту задвигал?
— Почему туфту? — возразил прапорщик.
— По кочану! Я же знаю, что ты тут ночевал.
— Кхм... Откуда?
— От верблюда, — раздраженно сказал майор.
— Ясно. А верблюда, случайно, не подполковник Ковалев зовут?
— Догадливый, — хмыкнул Василюк. — Оказывается, я тебя из своей квартиры вытурил.
— Палыч, я ему такого не говорил.
— Тогда почему дома не ночевал?
— Палыч... — протянул Кантемиров. — Ну, я же вижу...
— Что ты видишь?
— Да все! Палыч, спасибо тебе, конечно... Но я ж все понимаю... Все эти звонки... У тебя ж из-за меня никакой личной жизни. Ты из-за этого вон дерганый весь, придираешься по мелочам.
— Так, психолог, — вздохнул Василюк, — слушай меня сюда. Во-первых, Катя — это не моя личная жизнь, а чокнутая баба, с которой я расстался месяц назад. Во-вторых, я по мелочам не придираюсь, а учу тебя, дурака, семейной жизни... Пригодится... И в-третьих, чтобы сегодня в семь был дома. Как штык... Все понял?
— Палыч...
— Я спрашиваю, все понял? — перебил майор.
— Так точно, — улыбнулся Кантемиров.

Шел урок геометрии. БМП у доски чертила какой-то замысловатый чертеж, попутно объясняя:
— Таким образом, сочетание этих теорем дает возможность восстановить всю информацию о треугольнике по любым трем измерениям, из которых хотя бы одно линейное...
За партой, пригнувшись, шептались Трофимов и Сухомлин.
— Да блин, Сухой... Откуда я знал, что Философ в каптерке залег?
— Меньше тренькать надо было! Он и раскладушку при всех тащил, и умывался с нами перед сном...
— Блин, а предупредить нельзя было?!
— Теперь что касается домашнего задания... — БМП аккуратно вытерла пальцы, выпачканные мелом. — Оно будет очень простым... И одновременно достаточно сложным. Надо будем повторить весь материал за первое полугодие.
— Слышь, Трофим, — обернувшись к Саше, прошептал Синицын, — а он гитару как забрал? Насовсем?
— Да ну, на фига она ему? Что он, Джон Леннон? Отдаст!
— Суворовец Трофимов, встаньте! — железным голосом произнесла БМП. — Вы слышали, что я сейчас сказала?
— Так точно, — бодро отозвался Саша, вскочив.
— Воспроизведите, пожалуйста.
— А, ну... в общем, это... — замялся Трофимов.
— Что-то я не помню, чтобы я издавала такие нечленораздельные звуки! — нахмурилась БМП. — Сядьте, Трофимов! У вас контрольная на следующем занятии! По всему первому полугодию... Надеюсь, теперь меня все услышали?

...— Товарищ прапорщик, разрешите обратиться? — Синицын и Трофимов, тяжело дыша, нагнали в коридоре Кантемирова.
— Ну, чего хотели?
— Мы насчет гитары...
— Какой гитары?
— Ну, той, которую вы ночью забрали, — пояснил Синицын. — Можно нам ее взять? Я хотел песню одну разучить.
— Рановато вы обратились, — покачал головой Кантемиров. — Подходите ближе к отбою.
— Товарищ прапорщик, нам ненадолго, — умоляющим голосом протянул Трофимов. — Мы через два часа вернем.
— Поздно, Трофимов. Ускакала твоя гитара.
— Как? Куда ускакала?
— На родину, в первый взвод. Суворовцы молча переглянулись.
— Извините... Разрешите идти?
— В первый взвод можете не ходить. Я приказал гитару вам не давать.
— Почему? — удивился Трофимов.
— Спать крепче будете.
Прапорщик неторопливо двинулся дальше по коридору.
— Ну что, Сантана? — Синицын пихнул Трофимова в плечо. — Доигрался?

...Василюк сидел у телевизора. Из коридора доносились обрывки телефонного разговора:
— Да, хорошо, заяц... я понял. Я сам договорюсь насчет машины. Да, заяц, послезавтра вечером и переезжаем... Все, целую... Пока...
— Как ты свою называешь — «заяц»? — улыбнулся Василюк навстречу входящему в комнату Кантемирову.
— Да, по-моему, полстраны друг друга так называет, — усмехнулся прапорщик. — У меня отец так мать называл, вот и я...
— А Марианна тебя как?
— Ваня, — пожал плечами Кантемиров. — А как еще?
— Ну, мало ли. «Пупсик» там или «масик».
— Не, мы пока так обходимся... Слышь, Палыч, а тебя как жена называла?
— По-разному, — спокойно ответил майор. — В конце — сволочью.
— А в начале?
— А в начале — ласково. Пашуня, Пашок...
— Пашок? — прыснул Кантемиров.
— Чего ты ржешь?
— Так. На «запашок» похоже.
— Хм... Слышь ты, запашок, — нахмурился майор, — ты вроде в душ собирался? Или я пойду?
— Ладно, я быстро, — прапорщик продолжал смеяться, — ну надо ж придумать — Пашок!

Из ванной доносился шум душа. В прихожей раздался звонок в дверь. С газетой в руках Василюк пошел открывать. На пороге стояла привлекательная женщина лет сорока.
— Можно войти?
— Кать, что тебе надо? — вместо приветствия устало произнес Василюк.
— Паша, ну извини, я тогда была не права.
— Я давно тебя извинил, — кивнул Василюк. — Что еще?
— Паш, ну хочешь... — Женщина решительно перешагнула через порог. — Ну хочешь, переезжай ко мне!
— Никуда я не поеду, — поморщился майор.
— Тогда давай я к тебе!
— Кать, ты можешь оставить меня в покое?
— Могу! Но кому будет лучше? Долго ты так один маяться будешь? Тебе что, двадцать лет? Паш, ну что мы как маленькие дети, а? Я же вижу, тебе в доме нужна женщина...
— Катерина, я тебе тысячу раз говорил: не нужна мне никакая женщина.
— Паш, ты что такое говоришь? Как это мужчине не нужна женщина?
Дверь из ванной распахнулась, и в облаке пара появился Кантемиров в набедренной повязке из полотенца. Не замечая гостьи, он с улыбкой обратился к Василюку:
— Пашок-Пашуня, а ты хоть знаешь, что у тебя там в душе...
Заметив незнакомку, он осекся. Немая сцена длилась несколько секунд.
— А-а... — наконец полным горечи голосом протянула женщина. — Так вот оно что... А я-то думаю, что же у нас все не получается...
— Кать, подожди... — заторопился майор. — Ты вот как раз неправильно сейчас все поняла...
— Все я правильно поняла, — гостья торопливо развернулась к двери, — мог бы и сразу сказать!
— Катерина!
— Не трогай меня!
Хлопнула дверь. Кантемиров растерянно развел руками:
— Палыч, прости... Я, видимо, очень не вовремя?
— Да нет, все нормально, — рассмеялся Василюк. — Очень даже вовремя!