Универсальный аппарат существования и мир существования человека

Граница порядка существования дана сегодня специфически современнымпротиворечием: массовый порядок создает универсальный аппарат существования,который разрушает мир специфически человеческого существования. Жизнь человека как такового в мире определена его связью своспоминанием о прошлом и с предвосхищением будущего. Он живет неизолированно, а как член семьи в доме, как друг в общении индивидов, каксоотечественник, принадлежащий некоему историческому целому. Он становитсясамим собой благодаря традициям, позволяющим ему заглянуть в темные глубинысвоего происхождения и жить, ощущая ответственность за будущее свое и своихблизких; погруженный на долгое время в субстанцию своей историчности, ондействительно присутствует в мире, создаваемом им из полученного наследия.Его повседневное существование охвачено духом чувственно присутствующегоцелого, маленького мира, каким бы он ни был скудным. Его собственность -неприкосновенное тесное пространство, которое определяет его принадлежностьк общему пространству человеческой историчности. Технический порядок существования для обеспечения масс сначала ещесохранял эти действенные миры человека, снабжая их товарами. Но если в концеконцов я ничего не стал бы больше создавать, формировать, передавать вдействительно окружающем меня мире, а все поступало бы людям просто каксредство удовлетворения сиюминутной потребности, только использовалось бы иобменивалось, само пребывание у себя получило бы машинный характер, несохранился бы дух собственной среды, труд стал бы лишь выполнением данной надень задачи и ничто не поднялось более до уровня жизни, тогда человекутратил бы мир. Человек не может быть человеком, если он оторван от своейпочвы, лишен осознанной истории, продолжительности своего существования.Универсальный порядок существования превратил бы существованиедействительного, живущего в своем мире человека просто в функцию. Однако человек как отдельный индивид никогда не растворяется полностьюв порядке существования, которое оставляет ему бытие только как функцию,необходимую для сохранения целого. Он может, правда, жить в аппаратеблагодаря тысячам связей, от которых он зависит и внутри которых ондействует; но поскольку он там в своей заменяемости столь безразличен, будтоон вообще ничто, он восстает, если уже ни в каком смысле не может быть самимсобой. Если же он хочет свое бытие, он сразу же оказывается в состояниинапряжения между собственным бытием и подлинным самобытием. То, что естьпросто его своеволие, сопротивляется, борясь и обманывая, и стремится всвоей потребности в значимости и слепом желании преимуществ своегоиндивидуального существования. Только в качестве возможности самобытия онищет в воле своей судьбы выходящий за пределы всех расчетов риск, чтобыдостигнуть бытия. Исходя из обоих импульсов, он подвергает опасности порядоксуществования как покоящееся пребывание. Поэтому существует двойнаявозможность крушения этого порядка, его постоянная антиномия. Создаваяпространство, в котором самобытие может реализоваться в качествесуществования, своеволие является как бы телом этого порядка, который сам посебе знаменует его крушение, но в определенных условиях есть егодействительность. Следовательно, если своеволие и существование ищут свой мир, онивпадают в противоречие с универсальным порядком существования. Он жепытается, в свою очередь, подчинить себе эти силы, которые грозят ему здесьна его границах. Поэтому он в значительной степени озабочен тем, что само посебе не служит обеспечению существования. Оно, двойственное как собственноежизненное существование и как экзистенциальная безусловность, называется,будучи рассмотрено с точки зрения его ratio, иррациональным. Этим отрицательным понятием оно, правда, снижается до бытия второго ранга. Однакопри этом оно либо допускается в определенных сферах, где, отвечаяпотребности контраста, ratio, оно обретает положительный интерес, например вэротике, в приключении, в спорте, в игре; либо рассматривается какнежеланное и преодолевается, например, в страхе перед жизнью, нерасположениик работе. И в обоих направлениях оно решительно уводится в область толькожизненных интересов, чтобы заглушить дремлющее в нем притязание наэкзистенцию. Тому, что желательно собственному существованию, стремятсяспособствовать в качестве необходимой потребности и лишить его возможнойбезусловности, рационализируя иррациональное, чтобы пользоваться им в случаенеобходимости как определенным способом удовлетворения потребности; хотятсоздать именно то, что, если оно не подлинно, никогда создать нельзя. Такимобразом, то, что первоначально ощущалось и требовалось как другое, подпредлогом заботы уничтожается; то, что подверглось технизации, обретаетсвоеобразный серый цвет или яркую пестроту, в которых человек больше неузнает себя; бытие в человеке как индивидуальная судьба похищена. Однако какне допускающее подчинения оно обратится против тех структур, которые хотятего уничтожить. Напряжение между универсальным аппаратом существования и действительныммиром человека не может быть снято. Одно воздействует только через другое;если бы одна сторона окончательно победила, она сразу же была бы и самауничтожена. Притязание своеволия и экзистенции так же не могут бытьустранены, как в осуществленном массовом существовании необходимостьуниверсального аппарата в качестве условия существования каждого индивида. Поэтому границы порядка существования обнаруживаются там, где человекстанет ощутимым как таковой. Планирующее преодоление и истоки возмущениябудут попеременно встречаться, заблуждаться по поводу друг друга, находитьсяв плодотворном напряжении, начинать борьбу друг с другом. Эта многообразнаявозможность становится повсюду двойственной из-за напряжения междусобственным существованием в его витальном желании и экзистенцией в еебезусловности. В пояснении этой духовной ситуации будут затронуты сферы, где человеккак отдельный индивид достигает своего существования, борется, ощущаетсамого себя. Символом мира, как исторической среды человека, в которомчеловек, пока он остается человеком, должен жить в каком-либо образе,является жизнь в доме. То, как он ощущает опасность, проявляется в страхеперед жизнью; то, как он, совершая ежедневно свою работу, себя чувствует, -в радости от труда; то, как он ощущает действительность своегосуществования, - в спорте. Но то, что он может погибнуть, становитсяочевидным в возможности отсутствия вождей. Жизнь в доме. Дом как совместная жизнь семьи возникает из любви,которая на всю жизнь связывает индивида в безусловной верности с другимичленами семьи; она хочет воспитывать своих детей в субстанциальноститрадиций и сделать возможным постоянное общение, которое способноосуществиться полностью в своей открытости только в повседневной трудностибудней. Именно здесь встречается самая прочная, служащая основой всемуостальному человечность. В массе сегодня неведомая, эта изначальнаячеловечность теперь рассеяна повсюду, полностью предоставлена самой себе исвязана со своим маленьким мирком и его судьбой. Поэтому сегодня брак имеетболее существенное значение, чем раньше; когда субстанция публичного духабыла выше и служила опорой, брак значил меньше. В настоящее время человеккак бы вернулся к узкому пространству своего происхождения, чтобы решитьздесь, хочет ли он остаться человеком. Если существует семья, ей нужен свой дом, свой жизненный уклад,солидарность и пиетет, возможность для всех полагаться Друг на друга, и всеони вместе служат друг другу опорой в семье. Этот изначальный мир и сегодня сохраняется с неодолимой силой; нотенденции его разрушения растут с абсолютизацией универсального порядкасуществования. Начиная с внешнего: стремление перевести человека на казарменноеположение, превратить его жилище в место для ночлега, попытки полностьютехнизировать не только практическую его деятельность, но и всю жизнь - всеэто превращает одухотворенный мир в безразличную взаимозаменяемость. Силы,выступающие как бы в интересах большинства, целого, пытаются поддерживатьсебялюбие отдельных членов семьи, ослабить их солидарность, призывать детейвосстать против отчего дома. Вместо того чтобы рассматривать публичноевоспитание как углубление домашнего, его превращают в основное, причемочевидной целью служит стремление отнять детей у родителей, превратив их вдетей государства. Вместо того чтобы с ужасом взирать на развод, полигамнуюэротику, аборты, гомосексуализм как на выход за пределы историческогосуществования человека, которое он стремится создать и сохранить в семье,все это внутренне облегчается, иногда с фарисейским морализированием поповоду того, что это испокон веку осуждено, иногда безучастно принимаетсякак нечто связанное с существованием массы в целом; или же аборты игомосексуализм бессмысленно и насильственно караются уголовным правом какмера государственной политики, к которой они, собственно говоря, никакогоотношения не имеют. Тенденции распада угрожают существованию семьи тем в большей степени,что ей приходится складываться из бытия отдельных индивидов, которое ещесопротивляется распаду, который несет поток универсального порядкасуществования. Поэтому в настоящее время в браке заключена потрясающаяпроблематика человеческого бытия. Невозможно предвидеть, сколько людей,изначально неспособных справиться со стоящей перед ними задачей, потерявопору в публичном и авторитарном духе, падают в пропасть с того острова,владение которым связано с их самобытием, и создают смешение дикости инеспособности владеть собой. К этому прибавляется трудность, связанная сбраком из-за экономической самостоятельности женщины, громадное числонезамужних женщин, которые могут быть использованы для удовлетворениясексуальной потребности. Брак стал в значительной степени только контрактом,нарушение которого влечет за собой в качестве конвенционального наказанияотказ предоставлять содержание. Потеря устоев ведет к требованию облегчитьразвод. Бесчисленное множество книг, посвященных проблемам брака,свидетельствует о создавшемся положении. Идея универсального обеспечения направлена на то, чтобы привести впорядок то, что доступно только отдельному человеку в его свободе, которыйможет исходить из первоначального содержания своего сформированноговоспитанием бытия. Поскольку эротика стала препятствовать всем связям,рациональный порядок овладевает и этой опасной иррациональностью. Гигиена иразличные предписания технизируют и ее, чтобы сделать наиболееудовлетворяющей и устранить возможные конфликты. Сексуализацию брака,например, по типу, предложенному Ван де Вельде, следует рассматривать каксимптом времени, стремящегося сделать безвредным то, что иррационально с еготочки зрения. Не случайно, в проспектах эту книгу рекомендуют дажекатолические теологи-моралисты. Этос выраженной в браке безусловностинепроизвольно в корне отрицается как религиозным снижением брака досуществования второго сорта, которое лишь благодаря церковной легитимации неявляется развратом, так и технизацией эротики в качестве опаснойиррациональности. То и другое бессознательно заключают союз против любви каксилы, служащей основанием браку, не нуждающейся в легитимации, поскольку ейпо ее экзистенциальному происхождению присуща определяющая жизнь верность,допускающая, быть может, лишь на мгновения счастье эротики. Любовь,уверенная в себе лишь благодаря свободе ее экзистенции, устранила в себеэротику, не снижая ее, но и не признавая ее чувственные требования. Идеаломгармонической технизации она была бы уничтожена для того, кто принимает этиразумные средства и масштабы. Но она не позволяет и подчинить себя в своейбезусловности универсальному порядку, который намеревался бы сломать ее воимя предполагаемого существенного целого. Если я отказался от семейных связей и самобытия, вместо того чтобывырасти из их корня в некое целое, я могу жить лишь в ожидаемом, но всегдаотсутствующем духе целого. Взирая на универсальный порядок существования, яхочу всего достигнуть с его помощью, предав мой собственный мир и связанныес ним притязания. Если я больше ни в чем себе не доверяю, если я живу толькообщими интересами класса и только как функция производства стремлюсь лишьтуда, где, по моему мнению, сконцентрирована сила, то семья разрушается.Достигаемое лишь целым, не снимает притязания взять на себя то, на что яспособен, исходя из своих истоков. Таким образом, границей универсального порядка существования служитсвобода индивида, который должен своими силами создавать то, чего никто еголишить не может, ибо в противном случае прекратится существование людей. Страх перед жизнью. Вместе с феноменальными успехами рационализации иуниверсализации порядка существования утвердилось сознание грозящегокрушения вплоть до страха утратить все то, ради чего стоит жить. Однако еще до осознания возможности этого ужасного будущего отдельногочеловека как такового охватывает страх, вызванный тем, что он не может житьоторванным от своих истоков, ощущая себя просто функцией. Современногочеловека постоянно сопровождает такой никогда ранее неведомый жуткий страхперед жизнью. Он боится утратить свое витальное бытие, которое, находясь подпостоянной угрозой, находится более чем когда-либо в центре внимания; исовсем по-иному он боится за свое самобытие, до которого ему не удаетсяподняться. Страх распространяется на все. Он усиливает неуверенность, если о нейне удается забыть. Существование может защитить человека от забот лишь безгарантий. Жестокостей, совершаемых раньше скрытно, стало меньше, но о нихзнают, и они представляются страшнее, чем когда-либо. Каждый человек должен,чтобы выстоять, напрячь свою рабочую силу до предела; постоянно возникаетбеспокойство, вызванное требованием работать еще интенсивнее; ведь известно,что тот, кто не успевает за другими, будет отброшен; люди, которым большесорока лет, ощущают себя вытолкнутыми из общества. Существуют, правда,обеспечение, страхование, возможность сбережений; однако то, чтосоответственно современным масштабам считается необходимым минимумом длясуществования, не обеспечивается государственной и частнойпредусмотрительностью и всегда оказывается ниже требуемого уровня, хотячеловек и не умирает с голоду. Страх перед жизнью обращается и на тело. Несмотря на увеличивающиесяшансы на долгую жизнь, господствует все увеличивающаяся неуверенность вжизнеспособности. Потребность во врачебной помощи выходит далеко за рамкиосмысленной медицинской науки. Если существование более не поддерживаетсядушевными силами, становится невыносимым в невозможности даже постигнуть егозначение, человек устремляется в свою болезнь, которая как нечто обозримоеохватывает его и защищает. Страх усиливается в сознании неизбежности исчезнуть как потеряннаяточка в пустом пространстве, ибо все человеческие связи значимы лишь вовремени. Связывающая людей в сообществе работа продолжается лишь короткоевремя. В эротических связях вопрос об обязанностях даже не ставится. Ни накого нельзя положиться, и я также не ощущаю абсолютную связь с другим. Ктоне участвует в том, что делают все, остается в одиночестве. Угроза бытьброшенным создает ощущение подлинного одиночества, которое выводит человекаиз состояния сиюминутного легкомыслия и способствует возникновению цинизма ижестокости, а затем страха. Существование как таковое вообще превращается впостоянное ощущение страха. Принимаются меры, чтобы заставить людей забыть о страхе и успокоить их.Организации создают сознание сопричастности. Аппарат обещает гарантии. Врачивнушают больным или считающим себя больными, что им не грозит смерть. Однакоэто помогает лишь на время, пока человек благополучен. Порядок существованияне может изгнать страх, который ощущает каждое существо. Страх подавляетсялишь страхом экзистенции за свое самобытие, заставляющим человека обращатьсяк религии или философии. Страх жизни должен расти, если парализуетсяэкзистенция. Полное господство порядка существования уничтожило бы человекакак экзистенцию, не успокоив его как витальное существование. Более того,именно абсолютизированный порядок существования создает непреодолимый страхперед жизнью. Проблема радости труда. Минимум самобытия заключается в радости,доставляемой трудом, без чего человек в конце концов теряет всякие силы.Поэтому сохранение данного ощущения составляет основную проблемутехнического мира. На мгновение важность ее постигается, но вместе с тем оней забывают. На длительное время и для всех она неразрешима. Повсюду, где человеку лишь предоставляется работа, которую ему надлежит выполнить, проблема бытия человека и бытия в труде является решающей длякаждого. Собственная жизнь обретает новый вес, радость труда становитсяотносительной. Аппарат навязывает все большему числу людей эту формусуществования. Однако для существования всех необходимы и такие профессии, гденевозможно гарантировать работу в ее сущностных аспектах посредством заданияи объективно измерить фактическое его выполнение. То, что делает врач,учитель, священник и т. п., нельзя рационализировать по существу егодеятельности, так как это относится к экзистенциальному существованию. Вэтих профессиях, служащих человеческой индивидуальности, результатомвоздействия технического мира явился, несмотря на рост умения специалистов ирасширения их деятельности, упадок практического применения их профессий.Массовый порядок неизбежно требует, правда, рационализации в наличииматериальных средств. Однако то, до каких пределов эта рационализациядоходит, а затем сама себя ограничивает, чтобы оставить свободнымпространство, где индивид выполняет свои обязанности без предписания, изсобственных побуждений, становится для этих профессий решающим. Здесьрадость труда вырастает из гармонического сочетания бытия человека сдеятельностью, которой он отдает все свои силы, так как речь здесь идет оцелом. Эта радость уничтожается, если целое делится универсальным порядкомна частичные действия, совершение которых полностью превращается вовзаимозаменяемую функцию. Целостность идеи распалась. То, что требовалоприменения всей своей сущности в длительно протекающей деятельности, теперьсовершается посредством простой отработки. В настоящее время сопротивлениечеловека, борющегося за подлинное выполнение своего профессионального долга,еще рассеянно и бессильно; оно кажется неудержимым падением. Примером может служить изменение во врачебной практике. В медициненаблюдается рациональное обслуживание больных, специальное наблюдение винститутах, болезнь делится на части, и больной передается в различныемедицинские инстанции, которые переправляют его друг другу. Однако именнотаким образом больной лишается врача. Предпосылкой служит мнение, что илечение - дело простое. Врача в поликлинике приучают к любезности, личноедоверие к врачу заменяют доверием к институту. Но врача и больного нельзяввести в конвейер организации. Правда, скорая помощь при несчастных случаяхдействует, но жизненно важная помощь врача больному человеку во всейпродолжительности его существования становится невозможной. Огромноепредприятие по врачебной деятельности все более находит свое выражение вучреждениях, бюрократических инстанциях, материальных успехах. Склонностьбольшинства пациентов ко все новым способам лечения какого-либо заболеваниясовпадает со стремлением к организации у технически мыслящих массовых людей,которые с ложной, обычно основанной на политических соображениях патетикойобещают всем даровать здоровье. Заботу об индивиде вытесняет деятельностьтехнически оборудованных медицинских специальностей. Если этот путь будетпройден до конца, то тип действительно сведущего в вопросах воспитания инауки врача, который не только говорит о личной ответственности, но иощущает ее и поэтому может курировать лишь небольшое число людей и помочьим, находясь в историческом единении с ними, по-видимому, вымирает. Вместопреисполненной человечности профессии выступает радость техническивыполненного задания при разделении самобытия и бытия труда, которое длямногих видов деятельности неизбежно, но здесь уничтожает само деяние. Однакограница этой системы медицинского обслуживания неизбежно наталкивается насвой предел. Государственная организация медицины начинает страдать отзлоупотреблений. Максимальное использование возможных предоставляемыхгосударством преимуществ совращает и пациентов, и врачей; возникаеттенденция к заболеваемости, чтобы пользоваться этими преимуществами,стремление принять наибольшее число пациентов как можно быстрее, чтобы всумме незначительных гонораров получить приемлемую выручку. Этомузлоупотреблению пытаются препятствовать посредством законов и контроля,которые, однако, лишь еще более разрушительно действуют на медицинскуюпрактику. Но прежде всего следует заметить, что действительно больнойчеловек все меньше может доверять основательности, разумности и ясностилечения единственным, уделяющим ему полное внимание врачом. Больной большене находит то, на что он вправе надеяться, если настоящих врачей больше несуществует, ибо аппарат, который пытался использовать их в массовом порядке,сделал действенность их практики невозможной. Примеры других профессий также свидетельствуют о повсеместной угрозе ихсущности. Принцип уничтожения радости от профессионального труда заключен вграницах порядка существования, который не может создать, но вполне можетуничтожить то, что ему необходимо. Отсюда глубокая неудовлетворенностьчеловека, лишенного своих возможностей, - врача и больного, учителя иученика и т. д. Несмотря на интенсивную, едва ли не превышающую силу работу,сознание подлинного ее выполнения отсутствует. Все безудержнее то, что можетсуществовать только как личная деятельность, превращается в предприятие,чтобы достигнуть смутной цели коллективными средствами, полагая, что массуможно удовлетворить как некую стоящую выше отдельных людей личность. Идеяпрофессий отмирает. Сохраняются частные цели, планы и организации. Самоенепонятное состоит в том, что же уничтожено, если учреждения, как таковые,находятся технически в безупречном порядке, а человек, который хочет бытьсамим собой, все-таки не может в этих условиях дышать. Спорт. Самобытие как жизненная сила находит выход в спорте как остаткевозможного удовлетворения непосредственного существования в дисциплине,пластичности, ловкости. Подчиненная воле телесность убеждается в своей силеи своем мужестве; открытый силам природы индивид обретает близость к миру вего элементах. Однако спорт как массовое явление, организованный в виде обязательной,подчиненной правилам игры, направлен на то, чтобы отвести в иную сферуинстинкты, которые могут стать опасными для аппарата. Заполняя свободноевремя, спорт служит успокоению масс. Воля к проявлению жизненной силы в видедвижения на воздухе и на солнце ищет для такого наслаждения своимсуществованием общества; тогда спорт теряет свою связь с природой и лишаетсяплодотворного одиночества. Желание борьбы требует величайшей ловкости, чтобыощутить в соперничестве свое превосходство; целью становится рекорд.Участники в спорте ищут в своем сообществе публичности, им необходимы оценкаи успех. В правилах игры заключена форма, которая учит и в действительнойборьбе придерживаться правил, облегчающих общественное существование. То, что недоступно массе, чего она не хочет для самой себя, но чем онавосхищается как героизмом, которого она, собственно говоря, требует от себя,показывают смелые свершения других. Альпинисты, пловцы, летчики и боксерырискуют своей жизнью. Они являются жертвами, лицезрение которыхвоодушевляет, пугает и умиротворяет массу и которые порождают тайную надеждуна то, что и самому, быть может, удастся достигнуть когда-либо чрезвычайныхуспехов. Возможно, что этому сопутствует и то, что привлекало массу уже в циркеДревнего Рима: удовольствие, испытываемое от опасности и гибели далекогоданному индивиду человека. Подобно экстазу при виде опасных спортивныхдостижений, дикость толпы проявляется в чтении детективов, горячем интересек сообщениям о ходе судебных процессов, в склонности к необузданному,примитивному, непонятному. В ясности рационального существования, где всеизвестно или может, безусловно, стать таковым, где нет больше судьбы иостается лишь случайность, где целое, несмотря на всю деятельность, остаетсябезгранично скучным и совершенно лишенным тайны, человек, полагая, что онлишен судьбы, связывающей его с глубинами тьмы, стремится по крайней мере клицезрению эксцентрических возможностей, и аппарат заботится обудовлетворении этой потребности. Во что вследствие таких массовых инстинктов превращается спорт, отнюдьне объясняет явление современного человека в спорте. Вне организованногозанятия спортом, в котором зажатый в производственном механизме человек ищетлишь эквивалент непосредственного самобытия, в этом движении все-такиощущается известное величие. Спорт - не только игра и рекорд, он также порыв и напряжение сил. Сегодня он - как бы требование, обращенное к каждому. Дажеотличающееся утонченностью существование отдается его естественнойимпульсивности. Часто современный спорт сравнивают с античными играми. В тевремена спорт был подобен косвенному сообщению о себе выдающегося человека вего божественном происхождении; теперь об этом не может быть и речи. Правда,современные люди также хотят представлять собой нечто, и спорт становитсямировоззрением; люди стараются избавиться от судорожного напряжения истремятся к чему-то, но связанная с трансцендентностью субстанция здесьотсутствует. Тем не менее, как бы вопреки окаменевшей современности, этотпорыв существует, хотя нежеланный и лишенный общего содержания. Человеческоетело создает свое право в такое время, когда аппарат без всякогоснисхождения уничтожает человека. Вокруг спорта царит нечто, несравнимое сантичностью в своей историчности, все-таки родственное ей, хотя и нечтоиное. Современный человек, конечно, не становится греком, но он и не фанатикспорта; он представляется караемым в существовании человеком, которомугрозит опасность, как в постоянной войне, и который, устояв под почтиневыносимым бременем, бросает копье. Однако если спорт и представляется границей рационального порядкасуществования, его одного недостаточно, чтобы человек обрел себя. Закалкойтела, ростом мужества и овладением формой он еще не может преодолетьопасность утраты самого себя. Руководство. Если бы развитие в направлении универсального порядкасуществования вобрало в себя мир человека как отдельного индивида, то вконце концов исчез бы и сам человек. Тогда должен был бы распасться иаппарат, ибо он уничтожил и людей, без которых он не способен существовать,ибо так организация может, правда, указать каждому его функцию и количествотого, что должно быть произведено и потреблено, но не может создатьчеловека, который находится во главе управления. Бессмысленно человекдопускает высшую трату сил, когда от него самого больше не зависит ничегосущественного и отсутствует напряженное внимание в помыслах о правильномвнутри постоянно данного неизменным наличного целого. Введенный в аппарат иподчиненный чужой воле, он только отрабатывает заданное; если же емунадлежит принять какое-либо решение, он делает это как бы случайно впределах своей функции, не вникая в суть вещей. Трудности преодолеваютсяпосредством насильственных правил или в покорности бездумного послушания.Однако лишь в подлинном, данном под личную ответственность приказе и вподлинном, основанном на понимании дела послушании, т. е. в среде людей,являющихся самими собой, удается создать деловую, создающую мир общностьдействий, когда человек, осуществляющий управление, знает тех немногих,независимому суждению которых он открыт, и готов вместе с ними склонитьсяперед инстанцией, незримо присутствующей в его душе. Там же, где всезаключено в аппарате и исчезает явная опасность, в силу которой удача илинеудача влечет за собой суждение о действующих лицах, человек лишенинициативы. Аппарат, правда, и требует только работы, лишенной всякойинициативы; однако функционировать он может только до тех пор, пока нарешающих постах, самостоятельно погружаясь в свой мир, находятся люди,отдающиеся своему делу. Если в будущем таких людей не окажется, потому чтоим с юности не будет предоставлена возможность развития, то и аппаратпрекратит свое существование. То, что на границах аппарата казалось угрозой,создаваемой независимостью сущих в своей самости людей, оказывается условиемего сохранения в неминуемом преобразовании. Следовательно, значение индивида как руководителя не исчезает пригосподстве массы в аппарате; однако теперь совершается особый отбор средитех, кто может быть таковым. Значительные люди отступают перед людьмидельными. Аппарат, обеспечивающий массовое существование, повсюдуобслуживается и управляется людьми, сознание которыми этой деятельностислужит фактором в достижении успеха. Господство и власть массы сохраняетсвое воздействие в структурах, которые она обретает посредством организаций,большинства публики, общественного мнения и в фактическом поведении большихскоплений людей. Но господство массы действенно лишь постольку, посколькуотдельный индивид поясняет ей, чего она хочет, и выступает в своих действияхот ее имени. Если в таком аппарате иногда появляется руководитель, чьяличность растворяется в его деле для бытия мира, ибо он на протяжениидесятилетий оправдывал свое положение постоянным влиянием, то все-такибывает нужен и такой руководитель, который как бы случайно именно в качествеэтого индивида занимает именно это место. Силою обстоятельств он временностановится незаменимым. Однако любое действие может быть осуществлено лишь спривлечением массы, которая должна дать свое согласие, хотя в неожиданносложившихся ситуациях решительное суждение выносит отдельный человек. Но таккак он может попасть в эту ситуацию лишь в том случае, если он в постоянномвнимании к мнению толпы как бы воспитан для того, чтобы быть еефункционером, то, став выразителем ее сущности, он никогда не будетдействовать, противореча желанию толпы. Он сознает, что представляет собойнечто не сам по себе, а в качестве выразителя желаний стоящей за ним толпы.По существу, он столь же беспомощен, как любой другой, совершая то, чтодолжно отразить усредненную волю толпы. Без этой воли он ничто. То, чем онможет быть, измеряется не соответственно какой-либо идее, не соотносится систинно данной трансцендентностью, не обнаруживается исходя из основныхсвойств человека так, как они проявляются в большинстве и господствующих вкачестве подлинной действительности в самом действующем лице. При подобномруководстве в ходе вещей наступает неминуемая путаница. На поворотныхпунктах существования, когда возникает вопрос, ведет ли путь кновообразованию или гибели, вынести решение может тот человек, который посути своей способен взять в свои руки бразды правления, действуя и несчитаясь с волей массы. Если возможность появления таких людей будетуничтожена, то наступит такой конец, который мы даже не можем себепредставить. Господство становится в массовой организации призрачным и невидимым. Господство хотели бы вообще уничтожить. При этом игнорируют тот факт, чтобез господства немыслимо существование масс. Отсюда расщепление, управление,переговоры, затягивание, компромиссы, случайные решения и одурачивания.Повсюду существуют различные виды коррупции в интересах частных лиц.Молчаливая осведомленность всех участников позволяет сохранять ее. Приогласке какого-либо случая поднимают шум, который быстро утихает из-затуманного сознания того, что обнаружен лишь симптом. Никто не берет на себя подлинную ответственность; делается вид, чтоодин человек решить вопрос не может. Действуют различные инстанции,контроль, решения комиссий - одни сваливают решение на других. В основе -авторитет народа в качестве массы, которая принимает решение посредствомвыборов. Но это и не господство массы как одного существа, и непредоставление отдельным лицам права принимать ответственные решения идействовать; это - авторитет метода в качестве упорядочения, котороеосвящено видимостью интереса целого и на которое в одном из его бесконечноменяющихся образов в конце концов падает ответственность. Каждый человек -лишь колесико, он лишь участвует в решении, но не решает действительно.Реальная политика понимается только в одном смысле; предоставить развитиюидти своим ходом, а затем ограничить свои действия в соответствии с санкциейслепо развивающейся действительности. Иногда отдельный индивид получаетгромадную власть, однако, неподготовленный к этому своей жизнью в целом, онспособен использовать ее в отдельных случаях лишь в особых интересах иличисто доктринерски - в соответствии с теориями. Каждый, кто оказывается навиду у публики, становится предметом сенсации. Масса выражает восторг иливозмущение там, где, по существу, не происходит ничего решающего. Людидействуют как бы в густом тумане, если не приходит к господству и нестановится значимой сама воля человека, которая происходит из иных истоков ипротивопоставляет себя общему порядку существования.

Кризис

То, что в течение тысячелетий составляло мир человека, в настоящеевремя как будто потерпело крушение. Мир, возникающий в качестве аппаратаобеспечения существования, принуждает все служить ему. То, чему в нем нетместа, он уничтожает. Человек как будто растворяется в том, что должно бытьлишь средством, а не целью, не говоря уже о смысле. Он не может обрести вэтом удовлетворение; ему должно недоставать того, что придает ему ценность идостоинство. То, что во всех бедах было непререкаемым фоном его бытия,теперь находится в стадии исчезновения. Расширяя свое существование, онжертвует своим бытием, в котором он обретает себя. Одно осознается всеми - с тем, что, собственно, и составляет главное вжизни человека, неблагополучно. Все стало сомнительным; всему грозитопасность. Подобно тому как некогда принято было говорить, что мы живем впереходный период и тридцать лет тому назад наше духовное бытие определялоськак fin de siecle [конец века], так теперь в каждой газете речь идет окризисе. Ищут основу этого кризиса и приходят к заключению, что это - кризисгосударственный; если характер правления не ведет к решительномуволеизъявлению целого и согласие неустойчиво, то неустойчивым становитсявсе. Иногда говорят о кризисе культуры как распаде духовности или, наконец,о кризисе самого человеческого бытия. Граница абсолютизированного порядкасуществования выступает настолько резко, что колебание распространяется навсе. В действительности сущность кризиса заключается в недостатке доверия. Если еще сохранялись обязательность формального права, нерушимость науки,прочие условности, то все это было лишь расчетом, не доверием. Когда всеподчиняется целесообразности интересов существования, сознаниесубстанциальности целого исчезает. В самом деле, сегодня невозможно доверятьни вещи, ни должности, ни профессии, ни лицу до того, как обретенауверенность в каждом данном конкретном случае. Каждому сведущему человекуизвестно об обманах, притворстве, ненадежности и в сфере его деятельности.Существует доверие только в самом маленьком кругу, но не доверие в рамкахцелого. Все охвачено кризисом, необозримым и непостижимым в своих причинах,кризисом, который нельзя устранить, а можно только принять как судьбу,терпеть и преодолевать. Необозримость кризиса можно в общем приблизительноопределять четырьмя способами. Все технические и экономические проблемы принимают планетарный характер. Земной шар стал не только сферой переплетения экономических связейи единства технического господства над существованием; все большееколичество людей видят в нем единое замкнутое пространство, в котором онисоединены для развития процесса своей истории. В мировой войне впервыеучаствовало все человечество. Объединение людей земного шара привело к процессу нивелирования, накоторый мы взираем с ужасом. Всеобщим сегодня всегда становитсяповерхностное, ничтожное и безразличное. К этому нивелированию стремятся,будто оно создаст единение людей. В тропических плантациях и в северномрыбацком поселке демонстрируются фильмы столиц. Одежда повсюду одинакова.Одни и те же манеры, танцы, одинаковый спорт, одинаковые модные выражения;месиво, составленное из понятий Просвещения, англосаксонского позитивизма итеологической традиции, господствует на всем земном шаре. Искусствоэкспрессионизма было в Мадриде таким же, как в Москве и Риме. Всемирныеконгрессы ведут к усилению этого нивелирования, поскольку там стремятся не ккоммуникации гетерогенного, а к общности религии и мировоззрения. Расысмешиваются. Исторически сложившиеся культуры отрываются от своих корней иустремляются в мир технически оснащенной экономики, в пустуюинтеллектуальность. Этот процесс только начался, но каждый человек, даже ребенок, втянут внего. Упоение расширением пространства уже начинает превращаться в ощущениеего тесноты. Нам кажется странным, что Цеппелин *, пролетая над Сибирью, ещене встречал людей, убегавших и прятавшихся от него. На кочевников взираюткак на остановившееся прошлое. Прежде всего бросается в глаза необратимая утрата субстанциальности, остановить которую невозможно. На протяжении столетий физиогномика поколенийвсе время снижается, достигая более низкого уровня. В каждой профессиинаблюдается недостаток в нужных людях при натиске соискателей. В массеповсюду господствует заурядность; здесь встречаются обладающиеспецифическими способностями функционеры аппарата, которые концентрируются идостигают успеха. Путаница, вызванная обладанием почти всеми возможностямивыражения, возникшими в прошлом, почти непроницаемо скрывает человека. Жестзаменяет бытие, многообразие - единство, разговорчивость - подлинноесообщение, переживание - экзистенцию; основным аспектом становитсябесконечная мимикрия. Существует духовная причина упадка. Формой связи в доверии был авторитет; он устанавливал закон для неведения и связывал индивида ссознанием бытия. В XIX в. эта форма полностью уничтожена огнем критики.Результатом явился, с одной стороны, свойственный современному человекуцинизм; люди пожимают плечами, видя подлость, которая происходит в больших ималых масштабах и скрывается. С другой стороны, исчезла прочностьобязательств в связывающей верности; вялая гуманитарность, в которойутрачена гуманность, оправдывает посредством бессодержательных идеалов самоеничтожное и случайное. После того как произошло расколдование мира, мыосознаем разбожествление мира, собственно говоря, в том, что нет большенепререкаемых законов свободы и его место занимают порядок, соучастие,желание не быть помехой. Но нет такого воления, которое бы могловосстановить истинный авторитет. Его место заняли бы только несвобода инасилие. То, что могло бы заменить авторитет, должно возникнуть из новыхистоков. Критика всегда служит условием того, что могло бы произойти, носозидать она неспособна. Некогда положительная жизненная сила, она сегоднярассеялась и распалась; она направляет свое острие даже против самой себя иведет в бездну случайного. Смысл ее уже не может состоять в том, чтобывыносить суждения и решения в соответствии со значимыми нормами, ее истиннаязадача теперь в том, чтобы подступить близко к происходящему и сказать,каково оно. А это она сможет лишь в том случае, если она вновь будетодухотворена подлинным содержанием и возможностью создающего себя мира. На вопрос, что же теперь еще осталось, следует ответить: сознаниеопасности и утраты в качестве радикального кризиса. Сегодня это сознание -лишь возможность, а не обладание и гарантия. Всякая объективность сталадвусмысленной; истина как будто заключена в невозвратимо утраченном,субстанция - в беспомощности, действительность - в маскараде. Тот, кто хочетпреодолеть кризис и достигнуть истоков, должен пройти через утраченное,чтобы, усваивая, вспомнить; измерить беспомощность, чтобы принять решение осебе самом; испробовать маскарад, чтобы ощутить подлинное. Новый мир может возникнуть из кризиса не посредством рациональногопорядка существования как такового; человек, являющийся чем-то большим, чемон создает в рамках этого порядка, обретает себя посредством государства вволе к своей целостности, для которой порядок существования становитсяпросто средством, и в духовном творении, посредством которого он приходит ксознанию своей сущности. На обоих путях он может вновь удостовериться вистоках и цели, в своем бытии человеком - в благородном и свободномсамосозидании, утраченном им в том, что было лишь порядком существования.Если он полагает обрести в государстве существенное, то вскоре поймет, чтогосударство само по себе еще не все, а лишь сфера осуществления возможного.Если же он доверится духу как бытию в себе, то присутствие его в каждойсуществующей объективности начнет вызывать у него сомнение. Он долженвернуться к началу, к бытию человеком, которое придает государству и духуполнокровность и действительность. Тем самым человек привносит относительность в единственную связь,способную охватить всех, внешний порядок мира рассудочного целенаправленногомышления. Однако истина, создающая в человеке ощущение общности, являетсячисто исторической верой, которая никогда не может быть верой всех. Конечно, истина разумного понимания одна для всех, но истина, которой является самчеловек, достигающая в нем ясности, отделяет его от других. В бесконечнойборьбе исконной коммуникации возгорается чуждое в столкновении друг сдругом; поэтому человек, который Достиг своей сущности в духовной ситуациисовременности, отвергает насильственно навязываемую всем веру. Единствоцелого в качестве постигаемого остается историческим для данногогосударства, дух остается связанным с его истоками жизнью, человек - егоспецифической незаменимой сущностью.

*Третья часть*