Структура сената

Сенат представлял собой по идее совет трехсот достойнейших мужей римского гражданства. Еще на заре Республики признаком достойного мужа стали считать «почесть» (т.е. магистратуру), дарованную ему народом. Таким образом, сенат комплектовался из бывших комициальных магистратов, которые заносились в сенатский список цензором. Так как обновление сенатского списка происходило раз в пять лет, то ко времени ценза накапливалось некоторое число экс-магистратов – еще не сенаторов, но уже заседающих и голосующих в курии. В древние времена в сенат вступали только бывшие курульные магистраты, т.е. курульные эдилы, а также преторы и консулы, если до-получения империя они не исполняли курульного эдилитета. В изучаемое нами время двери курии раскрылись также для народных трибунов и, может быть, для квесторов, но определить даты этих событий, к сожалению, невозможно. До диктатуры Суллы (80годы I в .) цензоры имели право добавить к недостающему числу сенаторов почтенных граждан из всаднического сословия, т.е. произвести в сенаторы частное лицо в обход магистратуры. Число таких прибавленных сенаторов было, очевидно, очень невелико. Возраст самых младших сенаторов примерно соответствовал возрасту квесториев (бывших квесторов) – 27-30 годам.

При нормальном течении дел сенатор сохранял свое место в курии пожизненно. Лишь крупный проступок или преступление (т.е. осуждение в уголовном суде) сенатора позволяли цензорам обойти то или иное имя сенатского списка. Низкое происхождение сенатора, будь на то воля цензора, тоже могло послужить поводом для изгнания, но в таком случае, поскольку «выскочка» терял высокое звание без вины и без цензорского замечания, блюститель порядка оставлял ему внешние знаки сенатского достоинства (Cic. 132).

Цензорское замечание карало такие серьезные прегрешения, как разврат, мотовство, трусость на поле боя и т.д. Но оценка морального ущерба зависела всецело от свободного мнения цензора, и строгий Катон Старший, например, удалил из курии некоего Манилия (или Манлия) за то, что тот целовал жену в присутствии дочери (Plut. Cat. Mat. XVII). Изгнанный сенатор мог вернуться в курию, исполнив (иногда вторично) должность претора (Plut. Cic. XVII).

Сенаторы носили обычные светлые тоги, но обладали и особыми знаками отличия - почти теми же, что всадники. У них были туники-клавусы с широкими полосами, золотые кольца и высокие черные сапожки-пероны, состоявшие из башмака и ремней, обвязывающих голень (Fest. p. 142)... Жены и сыновья сенаторов тоже имели право на золотое кольцо (сыновья – как юные всадники); кроме того, дети сенаторов и всадников щеголяли в золотых медальонах-буллах, мальчики одевались в претексты – тоги, окаймленные по подолу пурпурной полосой.

Особые инсигнии выделяли экскурульных магистратов. Во время исполнения должности их отличали вышеупомянутые претексты и красные сапоги-муллеи, похожие на котурны: в древности это была обувь царей и патрициев (Fest p. 142); эти одеяния они сохраняли в звании сенаторов. Сбрую их лошадей украшали серебряные бляхи-фалеры (Liv. XXVI, 36).

Сенаторы пользовались рядом почетных и выгодных привилегий. На Комиции они имели свое особое присутственное место сенакул, расположенный на склоне Капитолия; до 145 г. до н.э. ораторы Форума произносили речи, повернувшись лицом к сенакулу. В 90-х годах II в. были выделены почетные сенатские места на Мегалезийских и Римских играх, позже - в театре и цирке. Два раза в год (13 сентября и 13 ноября) сенаторы торжественно обедали на Капитолии за счет казны. Их поездки в провинции по частным делам оформлялись как государственные командировки – легации, и довольно часто наместники в знак уважения к почетным гостям предоставляли в их распоряжение ликторов; так, например, всегда поступал Цицерон в бытность его проконсулом Киликии (Cic. Fam. II. 21; Fam. XII. 30. 7). Сенаторы освобождались от общественных повинностей в своих родных муниципиях. До Гая Гракха (20-е годы II в.) только из их числа формировались комиссии присяжных заседателей уголовного суда. Экскурульные сенаторы обладали дополнительными правами. «Трон» избавлял сидевшего на нем человека от клиентских обязательств (Plut. Mar. V). Парадные залы-атрии курульных фамилий облагораживали деревянные киоты со старинными восковыми бюстами – масками предков-эдилициев (бывших эдилов), преториев, консуляров, цензориев… В похоронных процессиях членов курульных семей эти маски выставлялись на всенародное обозрение торжественным и необычным образом. Вот как описывает свои впечатления Полибий: «...изображения эти выставляют в погребальном шествии, надевая их на людей, возможно ближе напоминающих покойников ростом и всем сложением. Люди эти одеваются в одежды с пурпурной каймой, если умерший был консулом или претором, в пурпурные – если цензором, наконец, в шитые золотом – если умерший был триумфатором или совершил подвиг, достойный триумфа. Сами они едут на колесницах, а впереди несут пучки прутьев, секиры и прочие знаки отличия, смотря по должности, какую умерший занимал в государстве при жизни. Подошедши к рострам, все они садятся по порядку на креслах из слоновой кости. Трудно представить себе зрелище более внушительное для юноши честолюбивого и благородного... Далее, мало того, что оратор говорит о погребаемом покойнике; по окончании речи о нем он переходит к повествованию о счастливых подвигах всех прочих присутствующих здесь покойников, начиная от старейшего из них. Таким образом, непрерывно возобновляется память о заслугах доблестных мужей... имена благодетелей отечества становятся известными народу и передаются в потомство...» (VI. 53-54). Это «право масок» составляло главную привилегию курульных сенаторов и их потомков.

Кажется, курульные магистраты имели какие-то льготы и в пользовании колесницей: по крайней мере, в старину они приезжали на колеснице в сенат; в эпоху Поздней республики этот обычай вышел из употребления. Во время сенатских прений магистраты-председатели опрашивали мнения по рангам сенаторов: сначала обращались к цензориям, затем – к консулярам, преториям, эдилициям. В 70 г. до н.э. Цицерон, избранный курульным эдилом, дал следующую краткую формулу своих новых привилегий: «почетнейшее место при подаче мнений в сенате, тога-претекста, курульное кресло, «право масок» (Verr. II. 5. 36).

Экскурульные магистраты образовывали как бы верхнюю палату курии, сенаторы низшего ранга именовались иногда «простыми», «рядовыми» (Caes. B. Afr. 57; Cic. Verr. I. 46). Рассказывая о потерях, понесенных в битве при Каннах (216 г.), Ливий называет сначала экскурульных сенаторов, а потом – 80 прочих членов курии (Liv. XXII. 49. 16-17). Общественный престиж сенатора определялся понятием «достоинство». Достоинство поддерживалось большими тратами на представительство. Каждый сенатор обязательно имел дом в Риме, роскошно принимал гостей, заводил достойную свиту и т.д. Цицерон считал нужным, в соответствии с положением семьи, содержать сына, учившегося в Греции, не только прилично, но роскошно: видимо, молодой Цицерон, отпрыск сенатора-консуляра, получал 100 тыс. сестерциев в год на карманные расходы (Att. XV. 15. 5; XV. 17. 1)…

Почести сенаторов как бы уравновешивались их особой ответственностью перед законом: только лица сенаторского сословия привлекались по делам о вымогательстве в провинциях; после появления присяжных-всадников только сенаторы-судьи несли ответственность за взяточничество.

В социальном отношении сенат представлял собой довольно однородную массу: в курии заседали весьма богатые помещики-рабовладельцы всаднического ценза (400 тыс. сест.).Особый сенатский ценз (800 тыс. сест.) был введен, видимо, где-то в последние годы Республики. В новейшей литературе справедливо подчеркиваетсяклассовоеединство сенаторского и всаднического сословий.

Знать (нобилитет)

Латинские источники имеют одну интересную особенность:в нихнельзя найти словосочетания «знатный сенатор». При множестве латинских авторов не встречается ни одного исключения из этого правила. С другой стороны, римские писатели часто говорят о знатных людях нобилях, о знати-нобилитете. Понятие римской знатности определили историки государственного права и Гельцер – исследователь нобилитета.

Латинское слово «знатный» имеет тот же корень, что и русское; оно происходит от глагола «знать». Римский народ хорошо знал немногих своих патрициев – скудный остаток древней родовой аристократии – и носителей тех славных имен, о заслугах которых напоминали ему маски и погребальные речи: это были известные магистраты, завоевывавшие города и племена Италии, побеждавшие карфагенян, приобретавшие новые провинции. Потомки знаменитых полководцев были известны (знаемы, знатны) благодаря своему имени и независимо от личных заслуг. Именно эту наследственную известность римляне почитали как знатность (nobilitas). Нобилями считались рожденные в высшем кругу, высокородные. Знатными величались молодые люди из знаменитых семей, еще не исполнявшие должностей (см., например, Cic. Sest. 136). Главным признаком знатности служили маски курульных предков.

В устоявшийся веками круг знати доступ со стороны был чрезвычайно труден. Личный успех, выражавшийся в достижении высшей магистратуры, облагораживал только потомков нового курульного магистрата, но не его самого. Всю жизнь консуляр Цицерон чувствовал себя чужаком в среде знати – он был сыном всадника. Вне нобилитета всегда оставались Катон Старший – консуляр и цензорий, семикратный консул Марий и другие самородные политики, не имевшие заветного киота с масками. Даже потомки новых консуляров не всегда добивались полного признания со стороны «высшего света»: так, Помпеи завоевали первый консулат в 141 г. до н.э., но знаменитый Помпей Великий, сын консула и 4-й консул в своем роду, встречал прохладный прием в кругу старой аристократии, знатные подростки-всадники презирали его племянника за низкорожденность (Caes. B. Afr. 22; Plut. Cat. Min. III). Наряду со слишком свежей знатностью встречалась потускневшая от забвения известность. Несколько «потертым» нобилем был, например, диктатор Сулла, патриций, политический вождь нобилитета: его предок Руфин исполнял консулат за 200 лет до диктатуры Суллы, в начале III в. до н.э. Поэтому брак Суллы с высокородной Цецилией Метеллой вызвал возмущение некоторых знатных лиц (Plut. Sull. VI); мальчики-всадники выбрали пасынка Суллы своим предводителем из уважения к знатности его матери, а не отчима (Plut. Cat. Min. III).

В научной литературе идет спор о нижней границе знатности и знати (нобилитета). Начало ему положили Моммзен и Гельцер: первый определял нобилей как потомков курульных магистратов, второй – как потомков консулов. В распоряжении историков имеется только один текст, позволяющий вынести твердое суждение об этом вопросе; правда, он фиксирует рамки нобилитета в определенное время – в I в. до н.э.; это – фрагмент из речи Цицерона «За Мурену» (15-16).

В 63 г. до н.э. за консулат боролись патриций Сервий Сульпиций Руф и плебей Луций Лициний Мурена. Потерпевший поражение Сульпиций обвинил соперника в подкупе избирателей. На процессе, в котором Цицерон защищал Мурену, Сульпиций с пренебрежением отозвался о происхождении конкурента. Цицерон уделил этому вопросу особое внимание. Он сравнивал фамильный престиж обоих соискателей, отстаивая достоинство и честь семьи своего подзащитного, имевшей 4 поколения преторов, но ни разу, говоря о Мурене, не посягнул оратор на определение «знатности» (nobilitas). Семьи того круга, из которого вышел его подзащитный, адвокат определяет как славные (amplae), уважаемые (honestae), но не знатные (nobiles). И напротив, Цицерон признавал знатность Сульпиция, хотя консулярных предков Руфа можно было отыскать лишь в древних летописях: дед Сульпиция был безвестным сенатором, отец – всадником.

Напрашивается несомненный вывод: во времена Цицерона отпрыск преторов не мог претендовать на звание нобиля. Также в речи за Фонтея (Font. 41), восхваляя род подзащитного, Цицерон не употреблял определения «знатный», несмотря на длинный ряд претур этой фамилии. Незнатностью попрекали Октавиана, будущего императора Августа, сына претора (Cic. Phil. III. 15). Только потомок, хотя бы и отдаленный, консула мог ссылаться на свою знатность.

Эти наблюдения подкрепляют высказывания римских писателей I в. о консульской должности. Саллюстий рассказывает, как незнатный Марий, пройдя ряд магистратур, не осмеливался добиваться консулата: «Хотя плебсу (у Саллюстия плебс – все слои ниже нобилитета) были уже доступны другие магистратуры, – пишет он, – консулат знать пока сохраняла за собой, передавая его из рук в руки» (Jug. 63. 6). Следует заметить, что речь идет о событиях конца II в. до н.э. В I в. Цицерон называл консулат твердыней знати: человек со стороны берет эту крепость штурмом; она укреплена гарнизонами и окопами нобилитета (Mur. 17; Agr. II. 3).

В историографии наших дней существует еще промежуточное мнение о границе нобилитета. Афцелиус доказывает, что рубеж знатности повышался; в III-II вв. он начинался с курульного эдилитета, в I в. установился на уровне консулата. Брант принимает определение Моммзена и для II, и для I в., но пишет о практическом преобладании консуляров в кругу курульной знати. Аргументы обоих авторов спорны, выводы их могут претендовать лишь на роль рабочей гипотезы. Представление о специфике нобилитета мы невольно принуждены черпать из истории I в., хорошо освещенной источниками.

Во времена Цицерона курульный эдилитет был сравнительно легко доступен незнатным соискателям: писатель замечает, что на выборных комициях курульных эдилов заслуги предков не играют роли (Plan. 7). Так же отзывается он с высоты своего консулярного величия о претуре: вульгарная, ничтожная должность, доступная многим (Fam. X, 26). На собственном опыте Цицерон испытал, что знать спокойно допускает продвижение новичка до претуры и ополчается на него при посягательстве его на консулат (Fam. I, 7, 8).

Незнатные консулы появлялись на политическом горизонте редко. После диктатуры Суллы, временно укрепившей власть нобилитета, целое поколение не видело «нового» консула (Agr. II. 3). От консульства Катона Цензора (195 г.) до своего консульства (63 г.) Цицерон насчитал всего шестерых сыновей всадников, взявших штурмом твердыню нобилитета (Mur. 17; Verr. II. 5. 181). Правда, список этот можно расширить, внеся в него имена «новичков» из преторских семей, которые получали консульский империй мирным путем, благодаря дружбе с тем или иным могущественным знатным кланом, но и в этом случае картина засилья нобилитета останется достаточно внушительной.

Особые права знати на консулат не были узаконены никоим образом. Римляне, как и греки, добровольно признавали право потомственных полководцев на первенство. С молоком матери впитывали они уважение к блестящим фамилиям и на выборных комициях всегда отдавали предпочтение известным именам (Cic. Pis. 2). «Народ чуждается «новых людей» в силу укоренившейся привычки», – писал брату Квинт Цицерон (Pet. Con. 14). Если аристократ появлялся на Форуме, пожимал руки избирателям, то успех его в состязании с кандидатами-«новичками» был обеспечен (Cic. Plan. 50). Поэтому Цицерон говорил, что знать получает должности во сне и в колыбели (Verr. II. 5. 180-181). Настолько трудно было «новичку» соперничать со знатным кандидатом, что победа его возбуждала подозрение в подкупе: ситуация такого рода отразилась в процессах Мурены и Планция, подзащитных Цицерона в 63 и 54 годах. Новичок должен был обратить на себя внимание избирателей сугубыми успехами на поле брани или на Форуме в качестве судебного оратора; нобили иногда пренебрегали судебной практикой: никогда не выступали в судах, например, такие родовитейшие консулы, как Метелл Целер (консул 60 г.), Метелл Непот (консул 57 г.), Л. Лентул Крус (консул 49 г.). Знатность вождя придавала вес законопроектам и реформам – вокруг безвестных политиков народ сплачивался не слишком густо. Поэтому громкое имя было опасным знаменем во времена общественной нестабильности: в тревожном 43 г. Цицерон старался ладить в сенате с неким «неистовым Сервилием», чтобы не дать падшим гражданам (как именовал он рядовых цезарианцев) знатного человека, вокруг которого они могли бы сплотиться (Cic. ad Br. II. 2. 3). Известнейшие римские вожди-популяры выходили из рядов аристократии.

Представление о превосходстве старинных знатных фамилий глубочайшим образом входило в плоть и кровь римского народа; оно пережило республику и напоминало о себе даже в имперскую эпоху на рубеже I-II вв. н.э. Общественное мнение воспринимало как должное блеск и роскошь, барский образ жизни патрициев и консулярных плебеев: когда знатный Г. Юлий Цезарь, будущий диктатор, в молодости задавал блестящие пиры и обеды, это только способствовало росту его престижа. Даже недоброжелатели нобилитета несли в себе врожденное почтение к знатному имени…

Во II-I вв. до н.э. высшая каста состояла приблизительно из 20 патрицианских и 30 плебейских консулярных родов, которые закрепились в твердыни консулата после Лициниевых-Секстиевых законов 367 г., предписывавших, чтобы один из консулов обязательно происходил из плебейского сословия. Круг избранных фамилий устоялся в течение III столетия, так что в период «золотого века» нобилитет переживал время своей зрелости. При малом числе ежегодных консульских мест (всего два в год) в течение 10-15 лет на «виду» находились десятка полтора консулярных фамилий: например, в последние годы Республики в сенате заседали 12-14 консуляров.

Нобилитет не только обладал высочайшим престижем, он властвовал. Правление знати, опираясь на консулаты, не ограничивалось полномочиями и возможностями высшей магистратуры. Оно имело неопределенную, но действенную форму неузаконенного влияния.

Все римские сенаторы обладали широкорасходящимися связями клиентелы и гостеприимства. Объем их и прочность зависели от авторитета сенатора, от ранга его бывшей магистратуры. «Отцы» низшей категории недаром назывались «слабыми». Консуляры и претории, т.е. военные командиры и наместники, были самыми могущественными патронами: они завоевывали города и страны, они покровительствовали народам и царям, а также друзьям и землякам из муниципиев. Так, богатый умбрский помещик Секст Росций, обвиненный в убийстве отца и лишенный наследства происками родственников, которым помогал один из временщиков диктатора Суллы, нашел защитников в лице старых столичных гостеприимцев своей семьи – знатнейших Сервилиев и Метеллов. Так, Сципионы покровительствовали дому нумидийских царей, потомки Марцелла, завоевателя Сиракуз, – сицилийцам, дети лучшего испанского наместника Тиберия Гракха – иберам. С помощью знатных патронов провинциалы привлекали к суду хищных наместников.

В ответ высокородные патроны получали средства для престижного блеска. Г. Веррес, богатый друг знати, снабжал дома и усадьбы своих покровителей статуями и дорогой утварью; исполняя курульные магистратуры, знатные друзья Верреса украшали его богатствами Форум и Комиций (Verr. II. 3. 9). Дары и временные ссуды имущества «на представительство» поступали также от богатых заморских клиентов. В 195 г. курульный эдил Г. Фламиний, сын первого сицилийского претора, кормил плебс Рима почти даровым хлебом, присланным ему в подарок из отцовской провинции. В 126 г. в провинцию Сардинию пришло зерно от нумидийского царя Масиниссы, который писал, что посылает хлеб консулу (Аврелию Оресту) в знак уважения к его квестору Гаю Гракху, внуку Сципиона Старшего. В то же время сардинские города добровольно выдали Гаю теплые плащи для легионеров, в которых отказали его командиру; этой чести Гракх удостоился как сын бывшего наместника Сардинии. Таким образом, благодаря связям авторитет знатного офицера мог перевешивать престиж консула.

В гораздо большей степени, чем частные лица, в патронате полководцев и наместников нуждались люди, посвятившие себя политической карьере. Десятки честолюбивых молодых всадников начинали государственный путь при штабе знакомого полководца – родственника, патрона, земляка. Военный совет консула Помпея Страбона (89 г.), отца Помпея Великого, состоял из 58 человек – 12 из них определяются как молодые земляки Помпеев из Пицена. Уже упоминавшийся Гн. Планций, подзащитный Цицерона, сын всадника-откупщика из городка Атинаты, служил под началом претора Ап. Сатурнина, своего земляка и родственника: сначала контуберналом (офицером-добровольцем) на Крите, потом квестором в Македонии (58 г.); капитал известности, заработанный при Сатурнине, позволил ему добиваться народного трибуната и курульного эдилитета.

Добравшись до сенатской скамьи, бывший независимый всадник вступал в круг сплошных взаимных обязательств. Простой сенатор нуждался во многих вещах, связанных с его новым званием: в свободных легациях (командировках), в официальных легациях, в местечке при штабе или в штате наместника богатой провинции, в добром отношении наместников к нему и к его друзьям и в прочих житейских благах, недоступных нашему взору. Некоторые члены «нижней палаты» курии стремились повысить свой ранг, добиваясь эдилитета или претуры. В общем, маленькие сенаторы искали больших покровителей. В пределах замкнутой корпорации, разделенной на неравные ранги, неизбежно возникали отношения типа патроната-клиентелы. Влиятельный магнат раздавал милости, слабосильные члены курии составляли его политическую клаку. Свита сенаторов-легатов, как правило, прислуживалась к полководцу (Plut. Mar. VII); сенаторы, сидевшие на скамьях курии, голосовали за мнение своего патрона: «Знатные люди вместе с немногими сенаторами, которых они вовлекли в свой лагерь, одобряют, отвергают, постановляют все, что им угодно», – свидетельствует Саллюстий. Не удивительно, что с начала II в. мы встречаем в источниках жалобы на «царское» засилье нобилитета в сенате. Преторские фамилии типа Фонтеев или Лициниев Мурен не составляли конкуренции консулярному нобилитету: обладая империями, они не имели великого, устоявшегося авторитета знати.

Нам представляется необходимым задержать внимание на отношении сената и нобилитета. Дело в том, что в исторической литературе наблюдается странное явление: историки права и исследователи нобилитета четко разграничивают сенаторов и нобилей, авторы политических историй пишут о сенатской аристократии, фактически ставя знак равенства между сенатом и знатью. На страницах римских историй и монографий сенат выступает как монолитная политическая сила, лагерь аристократии…

Если мы обратимся к древним авторам, то увидим, что сенат весьма часто соединяется с нобилитетом выразительным союзом «и». Например, в письме к брату Квинту Цицерон так описывал положение Помпея в 56 г.: «...завсегдатаи сходок от него отвернулись, знать враждебна, сенат несправедлив» (Qu. Fr. II. 3. 4). Плутарх рассказывает, как молодой Цезарь, одержав победу на выборах верховного понтифика (главы римского культа), внушил опасения сенату и знати (Caes. VII). Встречаются противопоставления политического характера. В «Истории» Саллюстия мы читаем, что сенат стеснял в средствах испанскую армию Помпея, а знать негодовала по этому поводу (II. 98. 1). Здесь речь идет о различном отношении сената и знати к войне Помпея с демократической армией марианца-эмигранта Сертория. В другом месте Саллюстий поясняет, что в 70-е годы знать под видом защиты интересов сената отстаивала собственное могущество (Cat. 38). Очень подробно развернуто отношение знати и нобилитета в «Югуртинской войне» и во втором письме к Цезарю того же автора. Сведения Саллюстия имеют тем большую ценность, что сам он был свидетелем и засилья нобилитета, и его крушения.

На страницах «Югуртинской войны» мы имеем следующую картину: нобилитет – это не весь сенат, это небольшая группа, фракция (31. 2; 42. 1 и т.д.). Немногие нобили распоряжаются казной, получают «дани» от свободных царей и народов; одни и те же лица присваивают и высшую славу, и огромные богатства (31. 9). Царства, провинции, законы, право, суд, война и мир в руках немногих (31. 20). Знать величается жречествами, консулатами, триумфами (31. 10). Нобилитет преобладает в сенате благодаря своим группировкам (клакам, фракциям – 41. 6). Постоянное определение нобилей – «клачники» (28. 4; 27. 2). На стороне Югурты была знать (13. 7), и ее настроению подчинилось большинство сената (13. 8; 15. 2). Заключив негласный союз с Югуртой, нобилитет предал авторитет сената (31. 25). Это обстоятельство вызывает особое возмущение демократов, которые, таким образом, защищают авторитет сената от произвола знати.

Во втором письме к Цезарю довольно детально описана партия старого порядка, с которой борется и которую призван сокрушить Цезарь. Это – клика нобилитета (2, 4, 6, 8 и т.д.). Знатные люди, вялые и ленивые, изощренные в интригах, правят всеми народами. Сенаторы, чья мудрость раньше служила опорой отечеству, подчиняются их прихотям как воле своих повелителей (10. 9; 11. 1). Немногие сенаторы (знать) распоряжаются казной и судами (3. 2-3). Почетные должности они отдают своим людям, кого хотят – грабят; произвол их таков, будто они захватили Рим силой (3. 3-4).

Все эти характеристики относятся к двум эпохам – 10-м годам II в. и 50-40-м годам I в. до н.э. Мы видим, что структура господства малочисленной, но всемогущей знати в сенате мыслилась неизменной; менялись (в худшую сторону) моральные качества нобилитета и степень его засилья. Историк резко противопоставляет сенат и аристократию. Второе письмо содержит планы избавления сенатаотгосподства знати.

Помимо сената нобилитет распоряжался в судах и комициях. О преобладающем влиянии могущественных лиц в тех инстанциях, где вопросы решались голосованием (как и в сенате), мы узнаем из рассказов о табличках – бюллетенях, заменивших открытую подачу голосов. В трактате Цицерона «О законах» есть большой экскурс в историю введения тайного голосования (Leg. III. 33-39); голосование табличками было введено в то время, когда засилье знати стало невыносимым (Leg. III. 34; 36). Таблички применялись в таких учреждениях, как избирательные и законодательные комиции; центуриатные комиции, выполняющие роль уголовного суда; комиссии присяжных заседателей по уголовным делам. Механизм воздействия влиятельных людей (особенно высших магистратов) на голосующих судей и плебс остается неизвестным; можно только догадываться об использовании клиентских связей; есть также выразительные сведения о подкупе и об особых возможностях стоящих у власти должностных лиц (Cic. Verr. I. 18-20; I. 35-36). Известно также, что табличка не смогла окончательно сокрушить контроль нобилитета над судом и комициями.

Законы против засилья знати в голосующих инстанциях принимались и повторялись несколько раз. Первые законы о табличках прошли между 139 и 104 годами до н.э. В 119 г. знаменитый «новый человек» Марий демократизировал процедуру подачи табличек в уже реформированных судах. Тем не менее в 70 г. адвокат Цицерон обличал «царское» правление клики нобилитета в судах, ее невыносимый гнет и своеволие (Verr. I. 35-36; II. 5. 175). В последние годы Республики Цезарь наблюдал давление могущественных людей на государственные дела и суды (BC. I. 4). Управлять волей многолюдных комиций было труднее; какой-нибудь большой общий интерес мог вызвать самостоятельное волеизъявление плебса; так было, например, при голосовании закона Тиберия Гракха, внесенного против воли знати, или при подаче голосов за не вполне законные консулаты Сципиона Эмилиана.

Подводя итог, мы можем сказать, что в конечном счете нобилитет предстает перед нами как могущественная политическая корпорация, командующая в сенате, комициях (при обычном течении дел) и судах. В таком качестве он и заслуживает внимания историков.

Эта каста, являющаяся фактическим правительством Рима, в античных источниках никогда не именовалась сословием. Не только господство ее не имело юридических оснований, но и граница нобилитета не определялась никаким законом. Единственным формальным признаком знати было ее неписаное преимущественное право на консулат, очень важным реальным определителем знатности – признание той или иной персоны со стороны представителей элитарного круга. Не сенат, но знать воспринималась современниками как римская олигархия, «партия немногих» (Caes. BG. VIII. 52; BC. I. 22; I. 85).

По классовой принадлежности нобилитет представлял собой однородную массу – верхушку землевладельческих и рабовладельческих фамилий, но источники доходов различных групп аристократии варьировались. В среде знати были древние семьи, заседавшие в сенате в эпоху царей и Ранней республики, имевшие огромные массивы земли на «государственном поле» (ager publicus) во времена не развитого еще рабовладения. Возможно, часть нобилитета II-I вв. до н.э. наряду с компактными рабовладельческими виллами распоряжалась старинными обширными пастбищами и «широкими полями» (латифундиями), которые обрабатывались массой зависимых и полузависимых арендаторов. Великая свита клиентов и рабов была характерным признаком знатного человека.

«Новые люди» и проблема замкнутости сенаторского сословия

С презрением взирая на неродовитых соискателей должностей, аристократия награждала их прозвищем «новые люди», «новички» (homines novi)…

«Новыми людьми» никогда не именовались «выскочки» гражданского общества – разбогатевшие плебеи или вольноотпущенники. Прозвище вращалось в кругу государственных мужей, т.е. сенаторов. Как правило, наши источники противопоставляют «нового человека» знатному человеку: homo novus – homo nobilis. Признак «нового человека» – незнатность, цель – завоевание знатности. Цицерон неоднократно упоминал «новичков», штурмующих консулат – твердыню нобилитета. Знать – кровный враг «новых» консулов. Этот мотив пронизывает всю жизнь Катона Цензора, семикратного консула Мария и самого Цицерона. Первое, самое яркое впечатление сводится к тому, что «новый человек» – это неродовитый соискатель консулата.

Такому толкованию препятствуют единичные, но определенные свидетельства о «новичках», добивающихся низших магистратур: квестуры, народного трибуната, эдилитета (Cic. Fam. V. 18. 1). Противоречивое значение прозвища наиболее убедительно объяснил Вайзман. Он считает, что «новым человеком» назывался либо претендент на консулат из неконсулярной семьи, либо «новый» сенатор из потомственных всадников. Это определение как будто решает все вопросы, однако базируется оно на традиционном представлении о замкнутости сенатской корпорации. Едва ли не все исследователи уверены в существовании сенатских династий, в труднодоступности курии для всадников, но никто еще не доказал этих положений.

Обратимся к фактам. Просопографические данные об отдельных сенаторах из всаднических семей не позволяют проникнуть в суть проблемы с числом. Но мы уже знаем, что Ливий называл всадничество рассадником сената, что Цицерон говорил о дверях курии, распахнутых перед высшими сословиями. Тот же писатель свидетельствует, что даже курульный эдилитет был открыт для бесчисленных соискателей-всадников, что в малых комициях народ не обращал внимания на родословные (Plan. 7; 60). У нас есть возможность познакомиться с эдильскими комициями 54 г.; известны имена четырех соискателей курульного эдилитета этого года, трое из них – сыновья всадников, один – нобиль (Plan. 17). У Цицерона встречается одна выразительная терминологическая особенность: во всех своих сочинениях он ни разу не упомянул сенатскую семью. Цицерон, как и его современники, оценивал общественный авторитет людей и фамилий рангами магистратур. Так, например, мы узнаем, что муниципий Ариция гордился своими курульными магистратами и всадниками – сенаторы не упомянуты (Cic. Phil. 3. 16). Когда Цицерон дает обобщенную картину выборов, то у него состязаются фамилии консульские, преторские и всаднические (Plan. 15). Рассуждая о карьере Планция, сына всадника-публикана, соискателя эдилитета, адвокат говорил, что его подзащитный шел к почестям путем, который всегда был открыт «для рожденных в нашем всадническом сословии» (Plan. 17). Можно заметить, что знаменитые «новые люди» из всадников прекрасно уживались в сенаторском сословии и оставались чужаками только в глазах нобилитета. Во II в. Катон Цензор, сын всадника, противник аристократии, считался борцом за сенатское достоинство; благодарное сословие поставило его статую в курии. В I в. Цицерон всегда говорил «мы» и «наше» сословие о сенате и всадничестве и до конца жизни оставался на «вы» с нобилитетом.

Наконец, мы берем на себя смелость утверждать, что в республиканских источниках нет данных о каких-либо отличительных знаках сенатских сыновей: дети сенаторов и всадников имели одинаковые золотые кольца, буллы и претексты; представление о тунике-латиклаве сенатских сыновей заимствовано из имперских времен. Сильно преувеличено значение того факта, что Цезарь иногда особо выделял сыновей сенаторов (BC. I. 23): отпрыски сенаторов несомненно имели некоторое превосходство авторитета перед прочими молодыми всадниками, но в текстах Цезаря нет и намека на какие-либо корпоративные различия.

В конечном счете мы приходим к выводу о текучести нижней палаты курии. Видимо, устойчивые сенатские фамилии не возникали даже на уровне курульного эдилитета: такое впечатление оставляют упомянутые эдильские комиции Планция, и оно подтверждается просопографией: во II-I вв. исследователи не обнаруживают эдильских династий. Сенатские семьи прослеживаются лишь на уровне претуры. Мы уже отмечали, что на выборных комициях Цицерон различал консулярные, преторские и всаднические семьи. В списке «новых» консулов 199-149 годов до н.э., составленном Брантом, встречаются только потомки преториев или консулы из несенатских семей. Некоторые сенатские династии насчитывали до 7 поколений преторов (Varro. R. r. II. 4. 2) и ни одного консула.

Можно указать на одну из причин незамкнутости сенатского сословия. Очевидно, должности ниже претуры (с нее начинались наместничества) не окупали огромных расходов магистратов. Эдилы разорялись на играх, которые они устраивали в основном за свой счет. Было принято, чтобы и квесторы давали празднества в муниципиях (Plan. 63). Из-за общественных трат беднели даже некоторые семьи нобилитета. Для низших магистратов убытки возмещались лишь честью и надеждой «заработать» на последующих легациях. Вполне вероятно, что многие сыновья сенаторов предпочитали приберечь наличные средства для независимой и роскошной частной жизни.

Таким образом, мы имеем право расширить определение «новизны», данное Вайзманом. Если престижная граница между «простым» сенатором и всадником была невелика, то на эдильских выборах сын квестория, очевидно, мог услышать презрительное обращение «новичок», так же, как сын всадника. Когда же дело доходило до соискания консулата, то «новым человеком» становился сын, внук и правнук преторов: так, во II в. «новичками» именовались консуляры из преторских фамилий – Гн. Октавий и Л. Муммий (Cic. Phil. IX. 4; Off. I. 138), а в I в. – известный нам Мурена. Скорее всего в определенной ситуации «новичком» мог оказаться всякий сенатор, не принадлежавший к избранной касте нобилитета. Цицерон называл «новыми людьми» партию марианцев, т.е. всех сенаторов – противников аристократии (Verr. II. 1. 35); это выражение свидетельствует о широком, гибком употреблении прозвища. По преимуществу понятие «новизны» связывалось, видимо, с низшей, некурульной частью сената.

«Новые» сенаторы являлись завоевывать Рим из муниципиев. Об этом свидетельствует и массовый просопографический материал, и отдельные выразительные факты. Все всадники – соискатели курульного эдилитета 54 г. – были муниципалами. Когда на процессе 62 г. Л. Торкват, молодой нобиль, укорил Цицерона муниципальным происхождением, оскорбленный «чужеземец» (перегрин) заметил обидчику, что будущие его соперники в малых комициях – цвет всей Италии (Cic. Sull. 24). Выходцы из италийских городов расширяли старое римское представление о родине. Узко римский патриотизм культивировался преимущественно в среде патрициев. Сенатор середины I в. до н.э. называл отечеством не только Рим или родной муниципий, но всю Италию (Cic. Post red. 4). В поколении Цицерона дает себя знать представление о единстве и превосходстве италийского племени; может быть, оно существовало уже в культурном обществе II столетия. Справедливо замечено, что всеиталийское единство начало складываться задолго до предоставления союзникам гражданских прав, сразу после объединения Италии под властью Рима (сер. III в.), в процессе культурной и бытовой интеграции родственных италийских народов, которая опережала интеграцию политическую.

Бытовые узы соединяли прежде всего состоятельные семьи, тот слой помещиков-рабовладельцев, который образовывал костяк гражданского общества III-II вв. до н.э. Тесные контакты завязывались между знатными сенаторскими и всадническими фамилиями, разделенными сословной, отчасти политической, но не классовой границей. Нобили женились на богатых муниципалках из «порядочных» семей. Дети муниципальных всадников часто воспитывались в столице, бывали в домах знатных гостеприимцев, входили в число слушателей знаменитых мужей. Так, во II в. муниципальный всадник и поэт Луцилий вращался в лучшем столичном обществе. Юный Цицерон постоянно посещал дом верховного понтифика Муция Сцеволы и т.д. Знатные патроны продвигали своих знакомцев и соседей по имению на должности. Вайзман замечает, что количество поместий столичной знати в районе того или иного муниципия имело значение для представительства его граждан в сенате.

Вражда между «новичками» и нобилями начиналась с момента посягательства «выскочки» на консулат. Новый консуляр чувствовал себя в курии совсем не так, как в литературном кружке знатного гостеприимца. Цицерон жаловался: «Нобили преследуют талант и трудолюбие «новых людей»... стоит нам на минуту закрыть глаза – тотчас нам грозит засада, стоит нам дать малейший повод к подозрению или обвинению – тотчас нам наносят рану... страшнее открытой и объявленной ненависти – молчаливая и тайная...» (Cic. Verr. II. 5. 181-182). «Моим ошибкам не будет прощения, мои дела удостоятся лишь слабой и неохотной похвалы; не будет мне в минуту сомнения честного совета, не будет в минуту опасности надежной помощи со стороны знати...» (Cic. Agr. II. 5). Саллюстий вкладывал в уста Марию те же сетования (Jug. 85).

Карьера «новичков» требовала многих усилий. Труды их на общественном поприще отразились в идеологическом комплексе, который обосновывал политические притязания «новых людей»; в то время как знать ссылалась на привилегии, завоеванные доблестью предков, незнатный государственный муж настаивал на правах, вытекающих из личных заслуг: таланта, доблести, честности, усердия. Еще в начале II в. Катон Мудрый произносил речи о праве незнатной доблести на высшую магистратуру (Plut. Cat. Mai. XI). Презрительная кличка «новичок» была принята оппонентами нобилитета как почетное наименование. Лучшие «новые» политики не стыдились своего происхождения. Неоднократно восхвалял Цицерон тот социальный слой, из которого выходили «новые люди»: в его устах, это была среда, украшенная такими достоинствами, как трудолюбие, бережливость, чистые нравы, скромный образ жизни. Мир знати описывался в противоположных понятиях: безделие, роскошь, разврат, своеволие. Несомненно, идеологи «новых» приукрашивали портрет своего родного круга – крепких землевладельческих семей, но, очевидно, старинные добродетели соответствовали если не жизни, то нравственному идеалу массы муниципальных помещиков. Во всяком случае, к ним апеллировали в тех случаях, когда оратор рассчитывал на положительную реакцию большинства слушателей.

Сочинения Цицерона позволяют заглянуть в сознание и самосознание «нового человека». Любопытно отметить, что встречаются отрицательные высказывания писателя о «новых людях». Иногда это выпады против отдельных «новых» политиков, причастных к «мятежам» плебса: так, в черных красках описаны человеческие качества демократов конца II в. – Главции и Аппулея Сатурнина, трибунов-популяров 70-х годов – М. Лоллия Паликана и Л. Квинкция, вождей плебса 50-х годов – Автрония и Ватиния; но иногда Цицерон язвит «новичков» как социальный тип. В диалоге «Брут», посвященном проблемам ораторского искусства, имеется выразительный отрывок о малых ораторах (241-244). Его герои не причастны или мало причастны к политике популяров: это хлопотливые братья адвокаты Г. и Л. Цепазии, с трудом добившиеся квестуры, «безвестные и явившиеся внезапно»; это квесторий-взяточник Г. Элий Стайен, сам себя возводивший в знатный род Элиев; это П. Антистий, пришедший в сенат и на Форум из безвестности, достигший претуры при марианцах, покровительствовавших «новым людям»; это второй преторий с противоположнымисвязями – Кв. Аррий, низкорожденный подголосок аристократа Красса. Несколько признаков объединяют этих лиц в одну категорию: неблагородное происхождение, хлопотливый, упорный карьеризм, нравственные изъяны, презрительное отношение к ним Цицерона. Также Аттик, ближайший друг автора, выведенный в качестве участника диалога, именует всю эту когорту подонками, и хотя в диалоге идет обсуждение ораторских талантов, в определении Аттика явно проступает и социальная оценка. В отношении к этим людям слово «новичок» приобретало явный оттенок «выскочка».

К типу «выскочек» принадлежал и печально прославленный Гай Веррес, преступнейший наместник Сицилии, обвиненный Цицероном в 70 г. Социальное лицо Верреса Цицерон воссоздает по формуле «из грязи в князи». Подчеркнуто низкое происхождение претора – сына мелкого служителя-дивизора. Расписаны невоспитанность, грубость, порочные наклонности и холопская служба аристократии, органически вытекающие из неблагородных корней подсудимого.

Л. Квинкций, народный трибун 74 г., представлен как образец тщеславного прислужника толпы (т.е. плебса). Цицерон осуждает его по двум пунктам – как демагога и как типичного «выскочку». Высмеиваются грубое высокомерие, бахвальство, дурной тон маленького человека, завоевавшего курульную должность. Цицерон обобщает описание Квинкция в иронический вывод о положении «новых людей»: им-де не на что жаловаться в Риме; нравственные незнатные люди делают карьеру, насколько хватает у них трудолюбия и честности; не имеющий за душой ничего, кроме незнатности, пойдет дальше иного нобиля: наглость и кичливость прощаются скорее низкому, чем знатному (Cl. III. 112).

В отношении Цицерона к маленьким «новым людям» можно выделить два момента: малосимпатичную спесь маститого потомственного всадника и справедливый протест политического деятеля против политических дельцов. Цицерона возмущала бесчестность «выскочек», которую он связывал с низким воспитанием в низкой среде. Лишенные чести деятели расходились по двум направлениям: заискивали либо перед народом, либо – перед знатью. В обоих случаях преследовались личные цели, партийная ориентация менялась по обстановке: сын дивизора Веррес и бывший глашатай Невий легко покинули демократов-марианцев и примкнули к аристократической партии сулланцев, войдя в особо тесную дружбу со знатью. Благонамеренный взяточник Стайен, получив квестуру, пытался увеличить свою популярность, возмущая в провинции солдат. Л. Квинкций изменил делу демократов, приняв взятку от знатного Лукулла.

Характеристики Цицерона позволяют уловить важный объективный момент – неоднородность категории «новых людей». Новички делились по меньшей мере на два разряда: представителей старинных, исконно-землевладельческих всаднических семей, тесно общавшихся с нобилитетом, и маловлиятельных «новых», представленных типом сенатора низкого происхождения. Можно предположить, что в пристрастных морально-политических оценках Цицерона была доля истины: социальный слой рвущихся к преуспеванию из низов во все времена отмечен печатью сугубой алчности и беспринципности.