ГЛАВА 14. В последующие дни были арестованы почти все соратники Борисова, входившие в его отряд

В последующие дни были арестованы почти все соратники Борисова, входившие в его отряд. Скрыться удалось только Рогдаеву, Войцеховскому, Могилевскому, Тетельману, Эрделевскому и некоторым другим.

Эрделевского известие об арестах застало в Николаеве, и он тут же ухал за границу.

Тетельман, вскоре после своего удачного бегства из квартиры Розалии Тарло, решил навестить в гостинице свою дочь и сестру Слувис, чтобы поставить ее в известность об аресте Элины. Не заметив около гостиницы ничего подозрительного, прошел мимо администратора и поднялся на лестничную площадку, где стояли два прилично одетых господина, не вызвавших у него подозрений. Войдя в коридор и собираясь повернуть к своему номеру за угол, он, как и Борисов, споткнулся о чью-то выставленную ногу. В коридор тут же вбежали люди, стоявшие на площадке. Его повалили на пол, связали руки и отвезли в тюрьму к остальным товарищам.

Рогдаеву помог случай. В тот день, 9 марта, когда он передал записку Лизе, Николай в 6 часов утра отправился на свидание с анархистом из Калуги Степаном Гильченко. Степан был специально им вызван в Екатеринослав, чтобы обсудить вопрос об освобождении Борисова и Штокмана. Встречи с ним обычно проходили в продуктовой лавке Кирсанова на Провиантской улице, куда он приезжал прямо с вокзала.

Николай пошел туда заранее, чтобы переговорить с Кирсановым о хранении в лавке партии бомб. Их теперь ежедневно с помощью десяти помощников, как с конвейера, выпускали «Дядя» и Минц. Даже Карлу Ивановичу Иосте теперь делать было нечего, и Рогдаев поручил ему заниматься типографией.

Обычно перед каждой такой встречей в дверях лавки стоял 10-летний сын лавочника Ося и грыз семечки. Сейчас двери лавки были закрыты, а жалюзи на окнах спущены. Это насторожило Николая. Свернув на Петербургскую улицу, он подошел к дому с другой стороны и заглянул в окно трактира напротив лавки. За столом сидели трое филеров, намозоливших глаза всем анархистам. Он быстро зашагал обратно и направился к углу улицы с проспектом, чтобы перехватить там Степана.

На углу стояли жандармы. Он увидел их издалека и успел скрыться в подъезде какого-то шикарного дома, пригрозив швейцару револьвером. Появился Гильченко в пролетке. Жандармы его узнали, приказали извозчику остановиться. Степан спрыгнул вниз и побежал вверх по Провиантской улице. Там, как назло, только что из парикмахерской вышел пристав и, увидев бегущего человека и жандармов, бросился навстречу Степану. Оба начали стрелять. Степан успел убить пристава, но тут же сам упал, сраженный пулей сзади.

После этого Рогдаев отправился к Пизовым и увидел около их дома полицейскую пролетку. Через некоторое время из подъезда вывели Соню и ее мать со связанными руками. Евгения Соломоновна еле шла. Волосы ее были растрепаны, пальто расстегнуто. Соня, глядя на нее, от жалости плакала.

Рогдаев поехал к Войцеховскому. У того в окне всегда стояла ваза с искусственными цветами, которую он убирал в случае опасности. Ваза была на месте. Сергей сказал, что ночью к нему приходила хозяйка Иосты. Карла Ивановича арестовали. Она слышала, как пристав сказал Иосте, что аресты проходят во всей группе.

- С какой стати пристав говорил об этом Иосте? – заметил Рогдаев.

– Не знаю. Я как раз собирался с этим к тебе и Пизовым.

– Пизовых только что арестовали на моих глазах. Степан Гильченко убит. Я сейчас по дороге заскочу к гимназии Лизы Фальк. Может быть, хоть ее удастся предупредить.

– А потом куда?

– Не знаю. В Одессу, узнать, кто остался на свободе. Мы же не можем оставить Борисова в тюрьме.

– Нас всех кто-то хорошо подставил. Аресты прошли в Киеве и Одессе, теперь очередь дошла до нас. Я уеду к дяде на хутор Кизяк под Ахтыркой. Дядя мой – гончар, торгует на городском базаре глиняной посудой, его все знают.

– Хорошо. Если что-то решится с освобождением Борисова, я тебе дам знать, а нет, так подамся в Женеву. У тебя найдется для меня одежда?

Сергей вытащил из шкафа пальто Арона, оставленное тем при ограблении артельщика. Затем полез под половицу за коробкой с усами и бородами.

– Возьми пальто и шляпу Арона и приклей бороду.

– Некогда уже. Налей клей в баночку, сделаю все по дороге.

Надел парик, с трудом натянув на него модную шляпу Арона. Пальто, наоборот, оказалось ему велико. Бегло взглянув на себя в зеркало, направился к черному ходу. Сергей нашел на антресолях черное пальто раввина, оставленное давным-давно у него Тышом, приклеил длинную бороду и пейсы, надел парик, широкую шляпу и тоже через задний ход вышел во двор. Как назло дворник Терентий подметал площадку перед подъездом. Он с любопытством посмотрел на раввина, вышедшего через черный ход. Сергей как можно медленней прошел мимо него, взял на углу извозчика и поехал к синагоге «Тефилас Исроэль» на Казачьей улице, чтобы с приезжими евреями выехать вечером из Екатеринослава – так обычно делал Тыш.

* * *

Арон отказался идти на вечеринку к Тарло и весь вечер прогуливался недалеко от дворца Каульбарса, наблюдая за его охраной и гуляющей публикой. Его озадачило, что последнее время барон часто появлялся вместе со своей дочерью – молодой красивой женщиной. Сегодня он тоже откуда-то вернулся с этой красавицей. Девушка, выглядывая из окна экипажа, весело кокетничала с офицером из охраны отца. Сам барон выглядел, как всегда, спокойным и самоуверенным.

В 10 часов Арон покинул свой наблюдательный пост. На углу Дерибасовской и Преображенской онспустился в пивной погреб «Гамбринус», где подавали бочковое пиво «Клестер браун», сел за самый крайний стол. В это время обычно здесь его ждал Игнат Дронов, который вел наблюдение за Думбадзе. Игнат считал, что с Думбадзе справиться будет просто, его охрана была в несколько раз меньше, чем у Каульбарса, и не такой вымуштрованной. Сам Думбадзе никого не боялся, часто отъезжал от своего дома в пролетке один, со смехом наблюдая, как его догоняла охрана из десяти человек.

Прошла полчаса. Дронов так и не появился. Арон выпил три кружки пива, весело перемигнулся с половым, и, не слишком обеспокоившись отсутствием Игната: мало ли что могло его задержать, вышел на улицу. Был отличный теплый вечер. Туман окутывал море, стоявшие на рейде корабли. Где-то далеко выла сирена и бил судовой колокол. Идти в гостиницу не хотелось, он бродил по набережной и центру города, заглядывал в маленькие кофейни, пил вино и кофе.

К своей гостинице, находившейся недалеко от дома Тарло, подходил уже в два часа ночи. Около подъезда Тарло он заметил полицейские пролетку и жандармов. Неожиданно из подъезда выскочили три человека и открыли стрельбу по жандармам. Мимо Арона промчались Тетельман и не знакомый Арону человек, успев скрыться в переулке. В третьем бежавшем он узнал Якова Кучуру. Один из жандармов встал на колено, прицелился и выстрелил в Якова. Кучура упал, ударившись головой о камни мостовой. Раздался звук, похожий на лопнувшую хлопушку.

Редкие прохожие быстро побежали в сторону набережной. Арон зашел в первый попавшийся подъезд, вытащил зашитые в подкладке пиджака накладные усы, бороду и пузырек с клеем, все аккуратно приклеил и направился к вокзалу. Там было полно полицейских. Однако он без препятствий купил билет до Кишинева, вошел в вагон и занял свое место. Через два часа он будет в Кишиневе, оттуда любым транспортом доберется до Ларги, дальше – прямой путь в молдавское село Подгородок, Вену и Швейцарию.

Под стук колес он задремал. Очнулся от того, что вагон резко дернулся. Поезд стоял в степи, вдоль каждого вагона плотной цепочкой выстраивались жандармы. Не дожидаясь пока они появятся в вагоне, пошел в туалет и с силой дернул раму. Бежать было тяжело. Шел мокрый снег. Ноги проваливались в рыхлую землю, к сапогам прилипали комья грязи. Он отбежал довольно далеко, когда заметил за собой погоню.

Впереди темнел спасательный лес. До него было подать рукой, но силы его покидали. Вблизи темное пятно оказалось жидкой березовой рощей, мелькнул слабый свет потухающего костра: пастухи в ночном или бродяги? Арон бросился в ту сторону, выскочил на поляну и увидел цыганские кибитки. Не раздумывая, он прыгнул в самую крайнюю из них, успев на ходу метнуть под колеса револьвер. В кибитке сидел старик, не шелохнувшийся при его появлении. Арон быстро скинул с себя всю одежду и приказал старику:

– Сожги. А там кто? – показал он в сторону лежавших под одеялом людей.

– Мои дочери.

– Разбуди их.

Девушки сами уже проснулись и с любопытством смотрели на него из-под одеяла. Одной было лет 12, другая постарше: 14 или 16.

–Тебя как зовут? – спросил он старшую

– Лейла.

– Будешь моей женой. Если, что: я – венгр и других языков не знаю.

Он нырнул под одеяло, девушка скинула с себя одежду и с радостью прильнула к нему.

В кибитку просунулась голова казака.

– А ну выходите все, кто тут есть.

Арон схватил какие-то тряпки, одну обвязал вокруг головы, другую – вокруг бедер и вылез из кибитки.

Лейла голая выскочила наружу и повисла у Арона на шее.

– Эй, ты, бесстыжая, – крикнул ей казак, – оденься.

– Ты кто? – он вплотную подошел к Арону, внимательно рассматривая его лицо.

– Он – венгр, мой муж, – залепетала Лейла. – Ни по-русски, ни по-молдавски не понимает.

– Смотри, какой чистенький, руки холеные. Еврей…

– Снять с него тряпку и посмотреть, что там между ног, – засмеялся другой казак.

Лейла снова бросилась к Арону, прижимаясь к нему всем телом.

– Вишь, как любит, – с завистью протянул еще один казак, – лезет прямо на людях.

– Да жид это, обрезанный жид, руку даю на отсеченье, – упрямо твердил тот казак, что заглядывал в кибитку. – Я здешних цыган всех знаю, не было у них никакого венгра.

Вокруг них сгрудились цыгане и со злостью смотрели на казаков. Это несколько охладило их пыл.

Откуда-то появился есаул.

– Что за тряпки горят в костре? – подскочил он к старику, ворочавшему кочергой в огне.

– Старая одежда, – неторопливо ответил старик. – Скоро уезжаем отсюда, сжигаем все ненужное…

– Смотри, старый, если что, все у меня ответите, – пригрозил есаул и повернулся к казакам. – Осмотрите все повозки, и едем дальше.

Когда они уехали, Арон с благодарностью поцеловал Лейлу, а та, как застоявшаяся кобылка, залезла с ним под одеяло и не давала ему всю ночь уснуть.

Арон остался в таборе, усиленно думая о том, чтобы поехать на станцию и отомстить казакам за издевательства над ним. Но у него не было подходящего оружия, а в револьвере, который он достал из-под кибитки, оставалось всего два патрона. И тут пришло озаренье. Он вспомнил ограбление Дуплянского и пожар в его доме, который они устроили, закидывая в окна пакли с огнем. Так он поступит и с казацкими казармами.

Арон взял у старика лошадь, спички, острый нож, набрал в кибитке разного тряпья и глубокой ночью направился к станции. Оставив коня в степи на привязи, пробрался в село и нашел казармы в двух шагах от железнодорожной станции. Это было длинное, деревянное здание, огороженное со всех сторон высоким забором. Там же находилась и конюшня, откуда доносилось ржание лошадей. Около ворот в карауле стояли двое казаков. Осторожно, без шума, он заколол обоих ножом. У одного нашел в кармане крупную пачку денег, наверное, отобранную у какого-нибудь купца на базаре (обычно в таких селах казаки сами грабили и обирали людей). Обрадовался этой находке, засунул ее в карман своих цыганских шаровар и полез через забор.

Во дворе, около входа в казармы, запрокинув головы, громко храпели еще два караульных. От такой неудобной позы их папахи свалились вниз, винтовки сдвинулись в сторону. Подойдя ближе, Арон почувствовал запах сивухи. «Вояки!» – с презрением произнес он.

Входная дверь открывалась изнутри. Он вытащил из забора кол и просунул ее через железную ручку двери. Дальше все шло, как у Дуплянского. Зажженные пакли полетели в открытые форточки и на крышу. Огонь разгорелся в одну минуту. Запахло знакомым тошнотворным запахом. Уже далеко в степи он оглянулся назад. Над станцией во все небо полыхало зарево пожара.

В табор возвращаться не стал, решив сразу пробираться к Подгородку, благо у него теперь были деньги. В хорошо известном ему условленном месте на берегу Нестры он несколько раз прокричал кукушкой. Через полчаса к берегу пристала лодка с перевозчиком – местным шинкарем, работавшим на анархистов еще со времен Тыша. В лодке были еда, необходимая для беглеца одежда, оружие, паспорта на выбор: русский, французский и немецкий. Арон взял все, что ему было нужно, отдав почти все деньги. Себе оставил только на дорогу.

Через два дня он был в Женеве. Там он сразу пошел к Дайнову просить в долг деньги. Мендель Эммануилович сказал, что у него в кармане одни дырки, и повел его к Марусе Нефедовой. Художница все с таким же энтузиазмом лепила головы прибывающих из России новых лиц. Арон наотрез отказался позировать и попросил у нее деньги для того, чтобы уехать в Америку.

– Вы там будете продолжать наше дело? – полюбопытствовал Дайнов.

Арон смерил его презрительным взглядом, сказав, что боль­ше не верит ни в террор, ни в анархизм, ни в революцию. Их дело проиграно раз и навсегда.

– Напишите об этом статью, я думаю, вокруг этого вопроса можно организовать интересную дискуссию.

Арон взял его за воротник сюртука и сильно встряхнул. Дайнов побледнел, лицо его перекосилось от страха. Маруся захлопала в ладоши:

– Браво, браво. Сразу видно, человек дела, а не пустых слов.

– Так вы дадите мне денег? – грубо спросил Арон. – Я вам вышлю обратно, как только смогу.

– Конечно, дам. И можете не возвращать.

Маруся ушла по лестнице на второй этаж: слышно было, как там щелкнула дверца сундучка или сейфа, спустилась вниз, держа толстую пачку франков. Арон спрятал их во внутренний карман пиджака, и, не прощаясь, вышел.

– Хам, – сказал Дайнов, поправляя воротник сюртука и сдвинувшийся на бок галстук.

– А вот по мне именно такие мужчины, – улыбнулась Маруся. – А какое выразительное лицо! Прометей! Жаль, отказался позировать.

* * *

18 марта 1908 года директор Департамента полиции Трусевич представил Столыпину подробный доклад о разгроме «Боевого интернационального отряда анархистов-коммунистов». Столыпин был доволен Поповым и на этом же документе крупными буквами написал: «Действия подполковника Попова заслуживают полной похвалы». Ниже Виссарионов приписал: «Сообщить письменно подполковнику Попову».

Сам Попов послал Трусевичу прошение о вознаграждении всех своих основных агентов, длительно работавших в анархистских группах. Иоста получил 1000 рублей, которые ему вручили после освобождения из екатеринославской тюрьмы, где он просидел для видимости вместе со своими бывшими товарищами три месяца. Часть агентов до сих пор оставалась в тюрьмах для того, чтобы продолжать общаться с заключенными и передавать следствию услышанные от них новые факты и имена.

Дмитрий Богров, отсидевшись в Баку, снова вернулся в родной город. Он был один из немногих в киевской группе анархистов-коммунистов, кому удалось избежать ареста. Оставшиеся на воле товарищи обвинили его в предательстве. Чтобы защитить своего агента, Кулябко предложил ему хитроумный план, по которому Богров начинает усиленно готовить побег Науму Тышу и другим заключенным. В побег поверили все: и сам Тыш, и товарищи на воле, которые должны были переправить беглецов за границу. В своей записке Тышу Дима подробно описал детали задуманной им операции, закончив ее словами: «Возможна неудача. Тогда погибну первым я».

Накануне побега все его организаторы были арестованы (все по тому же замыслу Кулябко), в том числе и сам Богров. Его взяли днем, на площади около Оперного театра. По дороге в Лукьяновскую тюрьму он струсил и приказал ротмистру, который был в курсе всей подоплеки этого ареста, отвезти его в полицейский участок (Старокиевский), где ему выделили отдельную камеру с казенными нарами и решеткой на окнах и дверях. Вид этих решеток и шумное поведение пьяных соседей, которых постоянно привозили с улиц Киева, вызывали у него не только отвращение, но настоящий панический ужас, грозивший перейти в психическое расстройство. Помещение плохо проветривалось, в нем стоял нестерпимый запах грязного человеческого тела, испражнений и прокисшей капусты. Его все время тошнило.

На 15-й день он потребовал у Кулябко отпустить его домой, а товарищам объяснил, что это отец вызволил его с помощью больших денег. Отчасти это было верно, так как его отец, не будучи в курсе всех дел сына, вел переговоры с Сухомлиновым о его освобождении, и тот обещал свое содействие.

Арест Богрова накануне побега Тыша, провал этого побега и содержание Димы в отдельной камере полицейского участка, а не в тюрьме и скорое освобождение вызвали новое подозрение у анархистов, особенно проживающих за границей. Кулябко со своими театральными манипуляциями мерил людей по себе, а революционеры, побывавшие в тюрьмах и на каторге, разбирались в таких делах намного лучше господина полковника. Богрова вновь обвинили в связях с охранным отделением.

В это время раскрылось предательство Карла Ивановича Иосты, и его немедленно убили. Богров не на шутку испугался, что его постигнет та же участь. Но был, был человек, который мог спасти его, – Герман Сандомирский! И Дима передал своему бывшему другу и соратнику в тюрьму слезное письмо, чтобы он помог снять с него все подозрения.

В одной камере с Сандомирским сидело несколько человек, участвовавших в конференции анархистов в декабре 1907 года. Им было известно, что у Димы хранились все материалы этой конференции и список ее делегатов, из которых кое-кто еще оставался на свободе. Исходя их этого, Дима никак не мог быть предателем. Анархисты устроили в камере товарищеский суд, вынеся под давлением Сандомирского официальную резолюцию. Предательство Богрова полностью отвергалось.

Обрадованный Богров хотел опубликовать этот документ в эмигрантской печати, но умные люди посоветовали ему этого не делать, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Дима поспешил уехать в Париж и там опубликовал без подписи в нелегальном журнале парижских анархистов «Анархист» заметку под названием «Киев». С большой теплотой он рассказывал о своей бывшей киевской группе анархистов-коммунистов, всячески оправдывая их экспроприации и террористические выступления, как необходимость для развития революционной деятельности.

Гартинг, получавший журнал от своих осведомителей, предположил, что автором статьи является Дмитрий Богров, и переслал ее в Департамент полиции. Трусевич в свою очередь разослал ее копии во все охранные отделения, так как угроза анархизма по-прежнему оставалась в силе. Кулябко, довольный, что все так хорошо устроилось с его агентом, бегло ознакомился с этим опусом, как с бумагой, которую надо принять к сведению.

Один только Попов, вернувшийся на свое прежнее место в Харьков, перечитал эти откровения несколько раз и увидел в них скрытое лицемерие, которое подспудно чувствовал и в самом Богрове. Но так как этот господин теперь не представлял для него никакого интереса, он положил статью в отдельную папку и крупно написал красным карандашом: «В архив».

Москва, 2010.