ГЛАВА 9. После этого письма прошло десять дней

После этого письма прошло десять дней. По всем расчетам Фальки давно должны были отплыть в Нью-Йорк. Лиза каждый день, чуть встав с постели, бежала к почтовому ящику. Николай ее успокаивал:

– Ты что думаешь, так легко отплыть в Америку? Сейчас зима, в океане штормы. Раньше апреля они все равно не отплывут.

– Почему тогда они не пишут из Вены и не отвечают на телеграммы? Все это выглядит довольно странно. Вот и Мстислав беспокоится, прислал мне две телеграммы с таким же вопросом.

– С ними ничего не может случиться, их семь человек, – возражал Николай, который сам уже, не показывая виду, начал не на шутку тревожиться.

Несмотря на все сумасшедшие последние дни, Николай сумел сдать основные экзамены, оставалось только два.

Лиза, под строгим оком Николая, теперь много занималась и в музыкальном училище, и в гимназии, даже подтягивала Лялю, которая после разговора с отцом о Володе так была расстроена, что не могла ничего делать. Ей было искренне жаль подругу, попавшую в сложную ситуацию. С одной стороны – угрозы отца, с другой – решенный уже скоро отъезд Володи в Петербург, о котором Ляля еще не знала, и ни у кого из них не поворачивался язык сказать ей об этом.

– Ты Володе рассказала о разговоре с отцом? – поинтересовалась Лиза у подруги.

– Рассказала. Он не поверил, что папа может так поступить… Я бы тоже к нему ушла, как ты к Николаю.

– Так уйди.

– Как же я уйду, если папа выставил ему угрозы. Он ни перед чем не остановится, раздавит его, как червяка.

– У Володи большое будущее. Покажи отцу его статьи в журналах, отклики видных ученых. Наум Давыдович любит именитых людей. А деньги? Деньги потом придут. Ты, Ляля, сама будь активней. Маму подключи.

– Маму! Отец ее ни во что не ставит. Для него закон – только он сам.

* * *

День отъезда Володи приближался. Больше скрывать его от Ляли было нельзя. Володя решил пригласить их всех и еще несколько коллег из больницы» на прощальный ужин в ресторан «Пальмира». Набравшись духу, он позвонил Ляле домой и сообщил ей о своем переезде в Петербург. Она расплакалась и, не дослушав его до конца, повесила трубку. Он перезвонил еще раз и попросил, чтобы она обязательно пришла 2 марта в ресторан. Потом он пойдет ее провожать, и они все обсудят.

У Ляли было отвратительное настроение. Она пришла в ресторан в скромном сером платье, без единого украшения. Лиза, наоборот, надела ставшее теперь ее любимым черное платье, мамино колье с бриллиантами в комплекте с такими же красивыми серьгами и перстнем. Чтобы серьги и колье были хорошо видны, она подняла волосы к затылку, уложив их в модную прическу. Николай, сказал, что она выглядит ослепительно. Однако, увидев расстроенное лицо подруги и ее скромный наряд, Лизе стало стыдно за свой роскошный туалет. Она сняла все украшения.

– Зачем ты это сделала? – удивился Николай.

– Посмотри на Лялю. Ей плохо.

Из женщин, кроме Лизы и Ляли, оказались еще три медсестры, в том числе влюбленная в Володю Люба. Увидев ее, Николай возмутился, что брат пригласил ее, не подумав о Ляле, – нельзя же быть таким отрешенным от действительности, чтобы не понимать самых элементарных вещей. Люба села рядом с Володей, вид у нее был не менее расстроенный, чем у Ляли. Лиза не знала о чувствах этой Любы, но ей достаточно было взглянуть на ее лицо, чтобы все понять и броситься на спасение подруги.

Она подозвала Володю, посадила его на свое место рядом с Лялей, сама пересела к Любе и стала усиленно отвлекать ее разговорами. От этой перестановки особой пользы не получилось, так как вскоре подошли еще четверо опоздавших, всем пришлось сдвинуться в сторону. Люба опять оказалась напротив Володи, не сводя с него страдальческих глаз.

Разлили по бокалам шампанское. Володя произнес тост за своих коллег и стал говорить теплые слова о каждом враче и медсестре, вспоминал эпизоды из их врачебной жизни, рассказал о том, как Люба подкармливала его каждый день своими пирожками и домашними обедами. Услышав о пирожках, Николай остолбенел, но Ляля не придала этому значения и с уважением посмотрела на эту необыкновенную сестру, которая так искренне заботилась о ее Володе.

Тост следовал за тостом. Доктор Волков, с которым Володя занимался научными исследованиями в области опухолей, чуть не плакал, говоря о том, какого они теряют замечательного хирурга. И все из-за денег. Если бы начальство создало ему здесь необходимые условия, он остался в Екатеринославе, прославив город и больницу своими операциями.

После выпитого уже достаточного количества водки и вина, коллеги вскакивали с мест, подходя к Володе целоваться. Он сидел красный и смущенный, с умилением смотря на своих товарищей.

– Друзья мои, – снова поднялся он, – не надо приписывать мне заслуг, которые принадлежат вам всем. Без меня вы будете работать также успешно и сделаете не меньше полезного. А вот мне никогда больше не встретить таких людей, как вы.

Всех этих врачей и сестер ему явно в Петербурге будет не хватать, но и здесь оставаться не имеет смысла. Для операций на головном мозге нужны совершенное оборудование, научно-исследо­вательская лаборатория, опыты на животных. Еще надо обязательно защитить диссертацию на степень доктора медицины, которая у него давно готова. Клиника Бехтерева открывает огромные перспективы, он готов с головой окунуться в самую трудную работу. Одно только огорчает его – отношения с Лялей. Если бы не сложности с ее отцом, он представил бы ее сейчас всем, как свою невесту, и был бы самый счастливый человек на свете. Он то и дело брал ее руку, гладил пальцы, упрашивая, как ребенка: «Лялечка, улыбнитесь, хотя бы ради меня».

Люба, кажется, догадалась, в чем дело, и собралась уходить. Вслед за ней поднялись другие медсестры. Володя вскочил, чтобы их проводить. Николай силой посадил его на место и сам повел девушек в раздевалку. Люба чуть не плакала от досады.

– Николай Ильич, – сказала она, когда он помогал ей надевать пальто. – Вы же знаете, что я давно люблю вашего брата, готова на все ради него. Почему он так со мной поступает?

Николай сам еще год назад был уверен, что у Володи роман с этой медсестрой, и подшучивал насчет ее пирожков. Володя покорно соглашался с ним, что Люба – замечательный человек и самая подходящая кандидатура для семейной жизни. Наверно, так оно и было бы, но тут Лиза познакомила его с Лялей. К удивлению Николая, брат влюбился в эту тихую, скромную девочку.

– Люба, – ласково сказал он. – Вы очень хорошая, Владимир Ильич вас искренне ценит.

– Это все ваша жена,– неожиданно грубо сказала девушка. – Помогла своей подруге отбить его у меня.

Николай растерялся.

– Насильно любить нельзя заставить.

– Так он ее и не любит. Он не способен любить.

– А вы, оказывается, злая. Я от вас этого не ожидал.

Люба всхлипнула и в отчаянье закрыла лицо руками.

Николай попросил швейцара подогнать к ресторану извозчика. Подруги, слышавшие их разговор, поспешили выйти на улицу. Николай помог им сесть в экипаж и смущенный вернулся назад.

Время приближалось к десяти. Лиза поняла, что мужчины готовы просидеть тут до самого утра и предложила Володе проводить Лялю домой. Тот послушно встал и, поручив Николаю довести ужин до конца, взял Лялю за руку. Никто не обратил на это внимания, только Волков проводил их любопытным взглядом, пробормотав себе под нос: «Дело Любы швах!»

От ресторана до Лялиного дома идти полчаса. Вечер был теплый. Падал легкий снег. Тихо шуршали шины проезжавших мимо экипажей. Не доходя до подъезда особняка Зильберштейнов, Володя и Ляля остановились. Ляля, не в силах больше сдерживать своего горя, стала говорить ему о своей любви.

Володя обнял ее и впервые за все время их знакомства поцеловал.

– Лялечка, я тоже вас очень люблю. Я виноват перед вами, мучил вас, избегал с вами встречаться, редко звонил. Все оттого, что я не устроен и не мог вам ничего предложить. Теперь у меня все прояснилось. Мне обещали приличное жалованье. Летом я должен защитить диссертацию. Тогда я приеду к вашему отцу с официальным предложением. Подождите еще немного – год, а может быть, и меньше.

– Год, – протянула жалобно Ляля. – Папа мне уже приготовил жениха. Я окончу гимназию, и состоится наша свадьба.

– Нет-нет, вы меня обязательно дождитесь

– Милый мой доктор. Меня даже спрашивать никто не будет, выдадут и все тут. – Ляля нервно рассмеялась.

– Тогда я немедленно поговорю с вашим отцом, он не посмеет мне отказать.

– Вы не знаете его. Он вас оскорбит и сделает больно.

– Боли я не боюсь. И вас не позволю обидеть.

Он взял в свои руки ее ладони и стал их по очереди целовать.

– Мне пора идти, – сказала Ляля. – Помните, что я вас очень люблю.

– И я вас, Лялечка.

Ляля махнула ему рукой и, обливаясь слезами, направилась к своему роскошному особняку. Открывшей дверь представительный швейцар, удивленно посмотрел на ее мокрое лицо и покачал головой.

Николай и Лиза после ресторана тоже пошли домой пешком. По дороге весело смеялись, толкали друг друга в бок, кидались снежками. В подъезде она первым делом кинулась к почтовому ящику и радостно закричала:

– Ура! Два письма: от Анны и адвоката Кеши, – и стала нетерпеливо рвать конверт с иностранным штемпелем.

– Подожди, я открою дверь, здесь темно.

Лиза уже пробежала первую строчку и вскрикнула.

– Что случилось? – бросился к ней Николай.

– Папа умер, на пароходе!

Она прислонилась к стене и стала читать вслух: «Папе стало плохо утром 23 февраля. Мы проходили мимо какого-то острова, стояли на верхней палубе и любовались его живописными горами. До этого три дня был сильный шторм, папа уже тогда себя неважно чувствовал, но отделывался шутками и не хотел показаться пароходному врачу. Еще у него был неприятный разговор с дядей Семой. Оказывается, его пассия с ребенком тоже едут на пароходе (хотя, что тут удивительного!), только в другом классе, тетя Лия их увидела вместе. Я смотрела в подзорную трубу на остров и вдруг слышу крик мамы: «Гриша!» Папа упал и сразу умер, врач сказал: от разрыва сердца. Матросы отнесли его в трюм, обложили льдом. До Нью-Йорка еще два дня. На пароходе все продолжают веселиться, по вечерам в ресторане гремит музыка, а мы сидим в своей каюте и плачем.

Мама сразу постарела и совсем не спит, несмотря на успокоительные капли. Что теперь будет с нами без папы? Одна надежда на Артемку.

Кеша все время молчит и временами сам с собой разговаривает. Смерть папы на него плохо подействовала. Я за него боюсь.

Мне так вас не хватает. Анна».

Лиза с трудом дочитала письмо, слезы непрерывным потоком лились из ее глаз:

– Бедный папа, я столько доставила ему неприятностей, а ведь я очень, очень любила его.

Николай отвел ее в комнату, посадил в кресло.

– Успокойся: Григорий Аронович любил тебя такою, как ты есть.

– Я не оправдала его надежд. Папа хотел, чтобы я продолжила династию музыкантов, а я, видишь, какая оказалась непутевая.

– У тебя все еще впереди.

Николай взял второе письмо. Адвокат Лакерник возмущался, что его не поставили в известность о побеге клиентов. Он выглядел довольно глупо, когда пришел на встречу со следователем, и тот ему с возмущением сообщил, что его подзащитные накануне исчезли. Он вернулся в Екатеринослав и доложил обо всем рабби Леви-Ицкаху. Рабби тоже недоволен, что Фальк так непорядочно поступил с уважаемым адвокатом. Для улаживания ситуации Лакерник просил доплатить ему еще 3000 рублей.

– Вот наглость, – возмутилась Лиза, – он уже получил столько денег, толком ничего не добившись.

– Он прав. Мы должны были его поставить в известность, хотя бы постфактум, но в этой суматохе забыли о нем. Деньги ему надо отдать. Мало ли что в жизни может случиться: хорошие адвокаты на улице не валяются. Кстати, мы совсем забыли о жене Бокова, она так и не написала о своем решении. Надо завтра зайти к Ковчану, может быть, он что-нибудь знает.

Дмитрий Ковчан был полезен тем, что всегда все знал. Он сказал Николаю, что Боков уехал в Женеву, связался там с каким-то русским врачом-эмигрантом, и тот помог ему устроиться в военный госпиталь хирургом с приличным окладом – редкая удача для эмигранта любой национальности. Жена его отказалась ехать за границу. Сергей Петрович очень расстроен.

В Женеве обосновался и «родственничек» Димы, сразу уехавший после побега Иннокентия. Бывший надзиратель собирался купить дом на берегу Женевского озера и открыть какое-нибудь дело.

– Он, конечно, запросил с вас слишком большую сумму, но, видишь, вы смогли достать. Это его родители дали?

– Нет, анархисты кого-то ограбили.

– Ты в курсе, что сейчас по всей Украине идут аресты анархистов? Как бы твоей Лизе тоже не загреметь…

Дома Николай спросил Лизу об арестах среди анархистов. Она сказала, что это коснулось только отдельных людей. В Екатеринославе все спокойно. И это было правдой. Она по-прежнему в определенные дни ездила на Военную улицу, выдавая деньги людям Борисова,

Жизнь организации била ключом: кто-то доставал сырье для бомб, кто-то заказывал для них оболочки, привозил оружие и литературу из Швейцарии, печатал листовки. Другие люди развозили все это по другим городам.

Лиза еще в декабре прошлого года спросила Борисова, нужно ли везти учет выдаваемых денег. Он удивился: «Зачем? Это опасно!» Потом подумал и предложил вести записи с указанием дат и сумм, чтобы знать расходы и рассчитывать их на будущее.

Николай внимательно присматривался к Лизе. В ее поведении он не видел никаких изменений, кроме появившейся после смерти отца серьезности – она стала реже улыбаться. Никто из ее друзей дома у них не бывал, во всяком случае при нем. В ее отсутствие он тщательно просмотрел все книги и вещи, прощупал матрас, подушки, простучал стены и пол, – и не нашел ничего компрометирующего. Свою политическую литературу он дома никогда не держал, рукописи и вырезки из газет со своими статьями давно выбросил, а конверт, переданный ему доктором Караваевым, отдал на хранение Зинаиде.