Материя и субстанция: что общего у этих двух понятий и чем они различаются?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно выяснить, каково про­исхождение этих двух понятий, и проследить, какие смысловые изменения они претерпели в ходе своей эволюции.

Слово «субстанция» (substantia) латинского происхождения и переводится как «сущность, существо, суть». Термин возник как перевод греческого слова «гипостасис» (фундамент, основа). Впервые был использован Аристотелем, выделявшим сущность вещи как особую категорию в ряду девяти других (качество, ко­личество и т. д.), под которой он понимал то, что способно к са­мостоятельному существованию и что выражает суть бытия. За­тем «гипостасис» широко использовался у неоплатоников в уче­нии об эманации (истечении): Единое излучает последовательно три «ипостаси» бытия Бога, мировой ум, мировую душу, являю­щиеся причинами единичных вещей и существ. Дальнейшее формирование понятия «субстанция» происходило в западноев­ропейской схоластике, которая использовала идеи Аристотеля и неоплатоников в качестве своего теоретического фундамента. Под субстанцией стали понимать все имеющие самостоятельное бытие сущности — носительницы акциденций (качеств).

Широкое применение нашло понятие субстанции в филосо­фии Нового времени. Декарт, Гассенди, Спиноза, Локк пред­приняли попытки, направленные на уточнение и изменение его содержания. В первую очередь это касалось аристотелевско-схоластического представления о множественности субстанций (сущностей). Декарт, понимая под субстанцией то, что не нуж­дается для своего существования ни в чем, кроме самой себя, свел их число к трем: несотворенной мыслящей (Бог), сотво­ренной мыслящей и сотворенной протяженной (телесной). Мышление и протяженность соответственно являются атрибута­ми второй и третьей субстанций. Число атрибутов также было сведено им к двум главным, от которых зависят все остальные ее свойства. Весь (сотворенный) мир, таким образом, распался у Декарта на две субстанциально (существенно) различные по­ловины. Спиноза, стремясь преодолеть декартовский дуализм телесного и духовного, приходит к заключению о наличии лишь одной субстанции Бога. Мыслимая таким образом субстанция имеет бесчисленное множество атрибутов, выражающих беско­нечную божественную сущность. Бог как протяженная субстан­ция предстает перед нами в качестве природы, а как мысля­щая — в качестве духа. В отличие от Декарта и Спинозы, Лей­бниц предпочел в своей онтологии объяснить разнообразие природы допущением о бесконечном плюрализме субстан­ций-монад. Д. Локк обратил внимание на неясность понятия субстанции и поставил вопрос о том, как образуются в душе идеи субстанции вообще. Его ответ заключался в том, что суб­станцией мы называем некоторый неопределенный носитель («подпорку») простых идей, сочетание которых образует вещь. Формирование понятия материи шло в основном парал­лельно процессу развития понятия субстанции («параллель­ность» здесь не следует понимать строго геометрически), вре­менами сближаясь и даже совпадая с ним¹. Если сравнивать эти два понятия формально-логически, то можно сказать, что их объемы частично пересекаются. То есть в некотором смысле они совпадают, а в некотором нет. Например, верным будет утверждение, что материя есть телесная субстанция. Однако если подойти к этому вопросу исторически, то ответ будет та­ким: для некоторых философов материя и субстанция — одно и то же, для других — нет. Отождествление материи и субстан­ции присуще прежде всего материализму, для него мате­рия — сущность природы, причина самое себя и источник бы­тия всех вещей. Но ни Аристотель, ни неоплатоники между материей и субстанцией знака равенства никогда бы не поста­вили, так как различали их и по смыслу (первое — сущность и самостоятельное бытие, второе — нет), и по терминам (пер­вое — «гюле», второе — «гипостасис»). И есть третья группа философов, которые увидели бы в сближении рассматривае­мых понятий определенный смысл. Таковой могла бы быть по­зиция Декарта и Спинозы. Декарт мог бы увидеть, что материя — всего лишь другое название для его протяженной суб­станции, что и сделали некоторые его интерпретаторы. А Спиноза мог бы согласиться, что его Бог-субстанция, взятая в аспекте атрибута протяженности, открывает перспективу натуралистического ее понимания в качестве материи, стоит только вынести «за скобки» Бога,— что и осуществили некото­рые интерпретаторы философии голландского мыслителя.