Трактаты. Диалоги. Притчи. 36 страница

Сей был образ жизни его! «Не орю убо, ни сею, ни куплю дею, ни воинствую, — так писал он к другу своему из пустыни, — отвергаю же всякую житейскую печаль. Что убо дею? Се что, всегда благословяще господа, поем воскресеніе его. Учуся, друг мой, благодарности: се мое дело! Учуся быть довольным о всем том, что от промысла божія в жизни мне дано. Неблагодарная воля есть ключ адских мученій; благодарное же сердце есть рай сладостей. Ах, друг мой! Поучайся в благодарности, сидяй в дому, идяй / 391 / путем, засыпая и просыпаясь; пріемли и обращай все во благо: доволен сущими; о всем приключающемся тебе не воздавай безумія богу; всегда радующеся, о всем, благодаряще, молися».

А Достоинейшее молитвоприношеніе богу есть исканіе истинны чистым сердцем: в сем состоит богомысліе. Прим. автора.

Б Веселіе мудрому мужу должностію есть: безбожно бо богобоязливому печалиться (Юнг, Нощь, IV). Прим. автора. \467\

Можно было жизнь Сковороды назвать жизнію. Не таково было тогда состояніе друга его.

Обращеніе в великом свете, удаля его мало-помалу от его самаго, заведя в лестныя внешности, усыпя в нем доверіе ко внутреннему гласу духа, простудя жар истиннаго любомудрія, возжгло в нем разум светскій и возбудило свойства, собственныя сему кругу бытія.

Свет облагоприятствовал его своими дарами, наложа на него усыпленіе 32, дал ему жену, друзей, приятелей, благодетелей, преданных, знакомых, свойствєнников, житейскія связи и выгоды. Но дары сіи напоены были соком корня их и свойствами начала их. Он увидел в щастіи превращеніе, в друзьях — измену, в надеждах — обман, / 392 / в утехах — пустоту, в союзах — самовидность, в ближних — остуду, в своих — лицеприятіе.

Таковы были послтздствія светскаго круга, в которой попал он, оставя сам себя.

Удручен, изможден, изтощен волненіями света, обратился он в себя самаго, собрал разсеянныя по свету мысли в малый круг желаній и, заключа оныя в природное свое добродушіе, прибыл из столицы в деревню, надеясь тамо найти брег и пристань житейскому своему обуреванію.

Свет и тамо исказил все. В глубоком уединеніи остался он один, без семейства, без друзей, без знакомых, в болезни, в печалех, в безпокойствах, без всякаго участія, совета, помощи, соболезнованія. Тогда он, возведя очи свои / 401 / на позорище света, на круг обстоятельств своих, на заблужденія свои, которым он зделался жертвою, и видя, что не на камени основан был храм житейскаго щастія его, в сердечном чувствіи сожаленія, ободрясь добродушіем своим, воспел оную преисполненную истинны песнь:

«О Іерихон проклятый, как ты меня обманул!» и проч.

Промысл божій возрел на него в развалинах бытія его, воздвигнул дух мудраго, сердце друга, и Сковорода семидесятитрехлетний, по девятнадцатилетнем несвиданіи, одержим болезнями старости, несмотря на дальность пути, на чрезвычайную ненастную погоду и на всегдашнее отвращеніе к краю сему, пріехал в деревню к другу своему, село Хотетово, в двадцати пяти верстах от Орла, один разделить с ним ничтожество его.

Бодрость духа, веселость нрава, мудрая беседа, свободное сердце от всякаго рабства / 402 / свету, суетности, пристрастіям, торжество благодушія, утвержденное на семидесятилетних столбах жизни и увенчеваемое при исходящих века спокойствіем вечности, возбудили в друге его усыпленныя силы разума, восперили чувствія его, возвысили желанія, устроили волю к воле вседержителя. \468\

Сковорода привез к нему сочиненія свои, из которых многія приписал ему; читывал оныя сам с ним ежеденно и между чтеніем занимал его разсужденіями, правилами, понятіями, каковых ожидать должно от человека, искавшаго истинны во всю жизнь не умствованіем, но делом, и возлюбившаго добродетель ради собственной красоты ея.

Речь доходила тут до разных толков или сект. — Всякая секта, — говорил он, — пахнет собственностью, а где собственномудріе, тут нет главной цели или главной мудрости. Я не знаю мартынистов 33, — продолжал он, — ни разума, ни ученія их; ежели они особничествуют / 411 / в правилах и обрядах, чтобы казаться мудрыми А, то я не хочу знать их; если же они мудрствуют в простоте сердца, чтоб быть полезными гражданами обществу, то я почитаю их; но ради сего не для чего бы им особничествовать. Любовь к ближнему не имеет никакой секты: на ней весь закон и пороки висят. Закон природы, яко самонужнейшій для блага человеческаго, есть всеобщій и напечатлен на сердце каждаго, дан всякому существу, даже последней песчинке. Благодареніе всеблаженному богу, что трудное сделал ненужным, а нужное нетрудным! / 412 /

Исканіе философскаго камня или превращеніе всех вещей в золото и соделаніе состава из онаго, дабы продлить человеческую жизнь до нескольких тысяч лет, есть остаток египетскаго плотолюбія, которое, не могши продлить жизни телесной, при всех мудрованіях своих нашло способ продолжать существованіе трупов человеческих, известных у нас под именем мумій. Сія секта, — говорил он, — меряя жизнь аршином лет, а не дел, несообразна тем правилам мудраго, о котором пишется: «Поживе вмале, исполни лета долга». Сверх того она ласкательствует соблазнительно суетности человеческой, похотоугодіям, гордости, зависти, любостяжанію; дает в мыслях перевес тленности, в сердце повод к саддукейству. / 421 /

Друг его доводил беседу до исторіи св[ятаго] писанія Б. «Многіе, — сказал Сковорода, — не разумея меня или не хотя разуметь, клевещут, якобы я отвергаю исторію ветхаго и новаго завета, потому что признаю и исповедаю в оной духовной разум, чувствую богописанный закон и усматриваю сущаго сквозь буквальный смысл. Я пополняю сим исторію, а не разоряю, ибо как тело без духа мертво, так и святое писаніе без веры; вера же есть невидимых извещеніе. Когда я хвалю доблесть воина, неустрашимость, мужество, храбрость его, то сим не уничтожаю нарядов его, ни оружія его.

А Читай о сем сочиненіе его «Потоп Зміин», главу третію, в конце. Прим. автора.

Б Читай о сем сочиненіе его под именем «Жена Лотова», примеч. 4-е. Прим. автора.

Наряд, \469\ убранство, оружіе воина есть исторія, а разум и слава сей исторіи есть дух воина, дело его. Когда я, смотря на прекрасный храм, превозношу / 422 / похвалами симметрію, пропорцію, великолепіе, то относя сіе к искуству здателя, к красоте целаго, отвергаю ли, исключаю ли кирпич, известь, железо, песок, воду, каменьщиков, ваятелей и проч., как будто бы ничего того не бывало. Я удивляюсь разуму храма, но тем не отмещу наружности онаго.

Читая святое писаніе в намереніи научиться в нем богопочитанію, богобоязливости, любви ближняго, повиновенію начальству, покорности ко властем предлежащим, усовершенію сердца во всех отношеніях его, когда я найду, например, исторію, что Аарон-первосвященник, золотаго тельца жидовскаго, зделаннаго ими в небытность его и поклоняемаго от них, бросил в огонь и растопил, то я не останавливаюсь тут на химической работе, помня всегда, что библія не есть наука химіи, но книга священная, поучающая святости нравов человека, способнаго внимать ученію ея. Я научаюсь от сея исторіи, что сердце человеческое не может быть без упражненія и что, когда удаляется от онаго мысль / 431 / священная, понятіе истинны, дух разума, то оное мгновенно повергается в занятія подлыя, неприличныя высокому роду его, и чтит, величает, боготворит презренное, ничтожное, суетное. Сей разум исторіи назидает меня много больше и споспешествует внутреннему моєму усовершенію, нежели как если бы я, узнавши, как золото переделывать мгновенно изо всего и все претворять в оное, занялся хотеніем или упражненіем богатитися или химичествовать.

Я верю и знаю, что все то, что существует в великом міре, существует и в малом, и что возможно в малом міре, то возможно и в великом, по соответствіи оных и по единству всеисполненіе исполняющаго духа. Но для сего не добиваюсь я знать, как и когда Мойсей разделил море жезлом в великом сем міре, в исторіи, а поучаюсь, как бы мне в малом моем міре, в сердце, разделить смесь склонностей, природы непорочныя и растленныя, и провести / 432 / волю мою непотопленно по пути житейскаго бытія, дабы доставить себе во свое время свободу мыслей, то есть веселіе духа или так называемое щастіе в жизни.

Не туда ли воззывают нас оныя слова, часто провозглашаемыя в храмах наших: «Премудрость прости»? Что бо есть простое, аще не дух? Что сложное, что смесь, состав, сотканіе, аще не плоть, исторія, обряд, наружность? Сими словами высокими побуждаемся к возвышенію мыслей наших выше видимаго обряда служенія, выше буквальнаго смысла, выше историческаго богопочитанія. Распространи разуменіе слов сих по всему кругу вселенной, по всему лицу бытія \470\ твоего и увидишь невидимаго, силу божію, дух господень, воскресеніе. Что бо есть воскресеніе, аще не простота, очищенная от тленнаго состава, от множественности, от разделимостей?

Но сіи историческіе христіане, обрядные мудрецы, буквальные богословы, человеки, духа не имуще, хулят то, чего не разумеют». / 441 /

Иногда разговор его с другом касался смерти. Страх смерти, говорил он, нападает на человека всего сильнее в старости его. Потребно благовременно заготовить себя вооруженіем противу врага сего, не умствованіями, — оне суть не действительны, но мирным расположеніем воли своей к воле творца. Такой душевной мир пріуготовляется издали, тихо втайне сердца растет и усиливается чувствіем зделаннаго добра, по способностям и отношеніям бытія нашего, к кругу, занимаемому нами. Сіе чувствіе есть венец жизни и дверь безсмертія. Впрочем, преходит образ міра сего, и яко соніе востающаго, уничтожается.

Имел ли ты когда, продолжал он, приятныя или страшныя сновиденія? Чувствованія сих мечтательных удовольствій или страха не продолжались ли только до проснутія твоего? Со сном все кончилось. Проснутіе уничтожило все радости и страхи сонной грезы. Тако всяк человек по смерти. Жизнь временная / 442 / есть А сон мыслящей силы нашей. В продолженіи сна сего радости и печали, надежды и страхи касаются в мечтаніи чувствія нашего. Прійдет час, сон кончится, мыслящая сила пробудится, и все временныя радости, удовольствія, печали и страхи временности сей изчезнут. В иной круг бытія поступит дух наш, и все временное, яко соніе востающаго, уничтожится. Жена егда родит, младенец вступает в новый порядок вещей, новое поприще бытія, новую связь существ, вместо той, в каковой находился он в бытность свою во чреве матернем. И какое тут различіе Б? Чрево матери — и великій мір сей! По вступленіи младенца из того в сей все предшедшее, теснота, мрак, нечистоты отрешаются от бытія его и уничтожаются.

А Для сего святой Павел разбуживает, говоря: «Возстани, спяй, и воскресни от мертвых, и убуждшеся видеша славу его». Прим. автора.

Б Если бы младенец мог мыслить во утробе матери своей, то можно ли бы уверить его, что он, отделившись от корня своего, на вольном воздухе приятнейшим светом солнца наслаждаться будет? Не мог ли бы он тогда думать напротив и из настоящих обстоятельств его доказать невозможность такого состоянія? Столько же кажется невозможной жизнь по смерти заключенным в жизнь времени сего. Прим. автора.

Знаю, что многих умы ищут равновесія в награжденіях и наказаніях, полагая на свои весы меру и число дела человеческія и суд божій. Друг мой! Величайшее наказаніе \471\ за зло есть зделать зло, как и величайшее воздаяніе за добро есть делать добро. Любовь добродетели / 451 / подобна свету огня. Зажги огнь, тотчас свет осіяет глаза твои; возлюби, возчувствуй охоту к добродетели, тотчас сердце твое осветится веселіем. Исполни, произведи в дело добродетели любовь, то корень сердца твоего напоиш туком блаженства. И каких благословенных плодов можеш ожидать от сего! Любовь к порокам подобна потушенному огню: погаси огнь, тотчас тьма покрыла очи твои; не знаеш, куда идеш, нет тебе различія вещей; мір не существует для тебя лучшею и величайшею частію: се наказаніе уже постигло тебя с самым действом. Да не соблазняют тебя казистыя удовольствія развратных! Заглянь внутрь их А, тут огнь мученій не угасает и черв угрызеній не усыпает. Если бог везде, то может ли беззаконник быть без него? Нет! Ах, нет! Бог есть в нем, судія его, мститель, терніе его, огнь и жупел, дух бурен, часть чаши их. Дух и вечность есть то же. / 452 / Посему разумей живот вечный и муку вечную.

Говорили иногда о превратностях света. Оне суть то, чем быть должны, сказал он тут: тут весна, лето, осень, зима суть свойства неотделяемыя от круга света, подобно как утро и вечер от круга дневнаго. Все во времени содержимое должно быть коловратно, конечно, переменно: не разумен, не щастлив, кто ищет, кто требует постоянства и вечности в нем! Когда же несть постоянія в нем, то и любовь к нему должна иметь конец; отсюда печали, воздыханія, слезы, отчаянія. Не говори мне о высоких чувствительных душах! Слезы их суть изліяніе природы, а не пристрастій Б и есть некое утешеніе плакать в свой час.

Вечность, ах вечность єдина есть безпечаліе, постоянство, надежда. Положим сердца наши в силу ея и уделим себе от сокровищ ея бренной сей временности телеснаго бытія В. Вечность и время един состав суть, но не едино: одно свет, другое тьма; / 461 / одно добро, другое зло; одно глава, другое хвост.

Услыша в окрестности места о прибытіи Сковороды к другу своему, многіе желали видеть его, и для того некоторые приехали туда в село Хотетово.

Из начальства правленія орловскаго молодой человек, подошед к нему, приветственно сказал:

А Угрызенія совести суть духи черные мученія и уязвляющія змеи, молніи, проницающія ясныя истинны, суть ад. Сія истинна вверена на сохраненіе последнему часу человека (Юнг, Нощь, IV). Прим. автора.

Б Est quaedam flere voluptas. Прим. автора.

В Две сіи половины составляют єдино: голод и сытость — пищу; зима и лето — плоды; тьма и свет — день; смерть и живот — всякую тварь (Потоп Зміин, гл. 5). Прим. автора. \472\

— Г. С! Прошу полюбить меня.

— Могу ли полюбить вас? — отвечал Сковорода, — я еще не знаю.

Другой из числа таковых же, желая свести с ним знакомство, говорил ему:

— Я давно знаю вас по срчиненіям вашим; прошу доставить мне и личное знакомство ваше.

Сковорода спросил его:

— Как зовут вас?

— Я называюсь / 462 / так, именем и прозваніем N.N., — отвечал сей.

Сковорода, остановясь и подумав, сказал ему:

— Имя ваше не скоро ложится на моем сердце.

Простота жизни, высокость познаній, величайшій и долголетній подвиг Сковороды в любомудріи опытном раздирал ризу лицемерія высокомудрствующих и обнажал пустоту их. Они, прикрывая зависть свою и наготу сердца листвіем сожаленія, говорили другим: «Жаль, что Сковорода ходит около истинны и не находит ея!» В то время, когда сей увенчиваем уже был знаменами истинны, а они, обвешены знаменіями соблазнов, гордо и безстыдно являлись в личине истинны. / 471 /

Старость, осеннее время, безпрерывная мокрая погода умножили расстройку в здоровье его, усилили кашель и разслабленіе. Он, проживя у друга своего около трех недель, просил отпустить его в любимую им Украину, где он жил до того и желал умереть, что и сбылось. Друг упрашивал остаться у него, зиму провести и век свой скончать со временем у него в доме. Но он сказал, что дух его велит ему ехать, и друг отправил его немедленно.

Напутствуя его всем потребным, дав ему полную волю, по нраву его, выбрать, как хочет он, куда, с кем, в чем ехать ему, представил ему для дороги, в случае надобности, нужный запас, говоря:

— Возмите сіе; может быть, в пути болезнь усилится и заставит где остановиться, то нужно будет заплатить...

— Ах, друг мой! — сказал он: — неужели я не приобрел еще доверія к богу, что промысл его верно печется о нас и дает все потребное во благовременность?

Друг его замолчал с приношеніем своим. / 472 /

1794 года, августа 26 числа, отправился он в путь из Хотетова села в Украину. При раставаніи, обнимая друга, сказал: «Может быть, больше я уже не увижу тебя. Прости! Помни всегда во всех приключеніях твоих в жизни то, что мы часто говорили: свет и тьма, глава и хвост, добро и зло, вечность и время. Дух мой признал тебя способнейшим принять истинну и любить ея». \473\

Приехав в Курск, пристал он к тамошнему архимандриту Амвросію, мужу благочестивому. Проживя несколько тут ради безпрерывных дождей и улуча ведро, отправился он дале, но не туда, куда намеривал. В конце пути своего почувствовал он побужденіе ехать в то же место, откуда поехал к другу, хотя совершенно не расположен был. Слобода Ивановка помещика Ковалевскаго было то местопребываніе, где несколько времени жил он прежде и куда прибыл скончать теченіе свое. / 481 /

Болезни старостію, погодою, усталостію от пути приближили его к концу его. Проживя тут больше месяца, всегда почти на ногах еще, часто говаривал с благодушіем: «Дух бодр, но тело немощно». Помещик, видя изнеможеніе его крайнее, предложил ему некоторые обряды для приуготовленія к смерти. Он, как Павел апостол А, почитая обряды обрезанія ненужными для истинно верующих, ответствовал, подобно как Павел же іудеям обрядствующим. Но представя себе совесть слабых, немощь верующих и любовь христіянскую, исполнил все по уставу обрядному и скончался октября 29 числа, поутру, на разсвете, 1794 года. Перед кончиною завещал предать его погребенію на возвышенном месте близ рощи и гумна и следующую зделанную им себе надпись написать: / 482 /

Мір ловил меня, но не поймал Б. //

Имеются многія сочиненія его, из которых лучшія доставил он, писанныя все рукою своею, другу своему и о всех приложил список своеручный при письме к другу следуюшаго содержанія: / 491 /

А К Римл[янам], гл. 3, ст. 28. Прим. автора.

Б Высокомудрствующіе не оставили преследовать его злословіем даже и во гроб, проповедуя в соньмищах и везде, что Сковорода оставил надпись сію по себе из гордости и киченія. Много потребно иметь дерзости, чтобы осмелиться уверять о сем! Чтобы более оказать к нему и ввести его в презреніе и возвышеніе себя, то они / 482 / стараются важно утверждать и изыскивают способы уверять, что Сковорода был способен к порокам. Дабы пред очами людей заменить добродетельную жизнь мнимовысокими своими знаніями таинств и правил, то они разгласили, якобы Сковорода при кончине увидел заблужденія свои, состоявшія в непоследованіи толку их, признал оныя, просил прощенія через одного из братства их и раскаевался. Но как известная святость жизни Сковороды и честныя правила его, имеющія целью любовь истинны и добродетели, а концом красоту и совершенство духа были, так сказать, спицею в око лицемерам сим, то и неудивительно, что они пущают всякаго рода ядовитыя стрелы в память его; однако сим самым в чувствіях простых и правдолюбивых сердец душа его приобретает вящшую красоту страждущей невинности и, сквозь мрак смерти и клевету злобных душ сіяя внутренним спокойствіем, представляется в умах богорожденных достигающим совершенства мудраго мужем. Прим. автора. \474\

Число твореній моих:

1) Наркис, узнай себе.

2) Симфоніа: рех — сохраню пути моя.

3) Симфоніа: аще не увеси.

4) Неграмотный Марко.

5) Алфавит міра: о природе.

6) Разговор «Кольцо».

7) Древній мір.

8) Жена Лотова.

9) Брань архангела Михаила с Сатаною.

10) Икона Алкивіадская.

11) Беседа І. Сіон.

12) Беседа II. Сіон.

13) Беседа III. Двое.

14) Діалог: Душа и нетленный дух.

15) Благодарный Еродій.

15а) Убогій жаворонок.

16) О христіянском добронравіи, или катехизис.

17) Асхань, о познаніи себя. / 492 /

Переводы:

1) О старости (Цицерон[а]);

2) О божіи правосудіи; |

3) О смерти; |

4) О храненіи от долгов; } (Плутарховы сочин[енія]);

5) О спокойствіи душевном; |

6) О вожделеніи богатств; |

7) О уединеніи... (Сидронія).

Кроме сочиненій и переводов сих, многія на россійском, латинском, еллинском языке, находятся письма его весьма поучительныя, писанныя к другу и прочіим; многія стихословія и другія сочиненія, которых собраніе частію хранится у друга его.

Как он писал для своей стороны, то и употреблял иногда малороссійскія наречія и правописаніе, употребляемое в произношеніи малороссійском: он любил всегда природный язык свой и редко принуждал себя изъясняться на иностранном; еллинскій предпочитал всем иностранным. / 501 /

Друг его написал сіе на память добродетелей его, в благодарность сердцу его, в честь отечества, в славу бога.

1795 г., февраля 9, в селе Хотетове. / 511 / \475\

Надгробний камінь на могилі Г. С. Сковороди в селі Сковородинівці Золочівського району харківської області. \476\

Надгробная надпись:

Григорію Савичу Сковороде,

в бозе скончавшемуся

1794 года,

октября 29 дня.

Ревнитель истинны, духовный богочтец,

И словом, и умом, и жизнію мудрец;

Любитель простота и от сует свободы,

Без лести друг прямой, доволен всем всегда,

Достиг на верьх наук, познавши дух природы,

Достойный для сердец пример, Сковорода.

М. К. \477\

Листи до Г. С. Сковороди

М. Ковалинський — Г. Сковороді

Любезнейшій Meingard!

Беседу Вашу получил. Сорадуюсь обращенію Вашему с Плутархом. Он из греков лутшій мой друг; из римлян — любомудрствующій царедворец Сенека; из французов — Боннет, из республикантов — Жан-Жак Руссо; из немцов — Геллерт; из русских — Meingard. Удивляюсь, что свирель моя не [понравилась]. А она казалась титирскою, и от Дафниса я имел ее. Я теперь живу в удовольствіи. Я имею друга в жене — сіе много. Имею человека мыслящего со мною — сіе утешительно. Имею изобиліе земное, со излишеством сіе не мешает. А в дружбе и в добросердечіи сокровище утешеній моих. И Плутарх, и Мейнгард правду говорят, и я то же думаю. И сіе тріедино. Не можно ли хоть на месяц к нам? Я бы очень желал. Пожалуста! Я послал Вам сыр, трубку и книги; не знаю получили ли Вы. Скажите, где Вы ныне обитаете? Но где бы Вы ни были, на всяком месте люблю я душу Мейнгардову. Adieu!

Ваш Михайло Коваленскій.

1779 г., генваря 19, Москва.

[Приписка дружини Ковалинського]: При сем и я Вам, любезный Meingard, Григорей Савич, свидетельствую мое почтеніе и прошу меня любить, а я, право, уже люблю Вас. Посылаю сыру пармазану и галанскаго. Желаю кушать и нас помнить. Я слышала от Михаила Ивановича, что Вы вместе, с скрипкой любите и трубку. То я, Вам оную посылая, желаю употреблять в Ваше удовольствіе. Adieu, mon ami! [Прощайте, мій друже!] Вам покорная ко услугам

Надежда Коваленская.

1782 г., февраля 18, С.-Петербург.

Любезный мой Мейнгард!

Письмо Ваше из Таганрога получил я. Как воспоминаніе, так и письмы Ваши во мне производят сердечное утешеніе. В толпе светских стеченій наипріятнейшее чувствіе есть истины и непорочности. А в сих именах мне всегда представляетесь Вы! Где Вы теперь обретаетесь? Я приторговал \478\ подле Святогорскаго монастыря прекрасную, как сказывают, дачу; и скоро она, может быть, моя будет. Весьма бы желалось мне, чтоб Вы были тут жителем, и гражданином, и хозяином. Она известна под именем деревни Прилуцкаго. С братом Григоріем, имеющим отправиться отсюда скоро, пришлю сыру и рыбы. Да уведомьте, где Вас находить письмам моим? Я здоров, по милости бога моего, с семьею милою. Я пустился паки в здешнее море, да удобнее к пристани уединенія достигну. Все прискучает. И великая, и славная, и дивная — суть ничто для сердца человеческаго. Adio, mio caro Mangard! [Прощай, мій дорогий Мейнгард!].

Друг твой Михайло Коваленской.

Тамара Василій Степанович здесь со мною, в одной команде, при князе Потемкине, подполковником; и я тоже. Он кланяется Вам.

1784 г., сентября 14, С.-Петербург.

Любезной мой Мейнгард!

Я давно собирался на письмо Ваше ответствовать, но не мог. Где Вы пущу свою утвердили? Благодарю Вас за любовь Вашу ко мне; еще больше благодарю за дружескія беседы, которыя вспоминают во мне сладчайшія, блаженныя времена безпечалія, молодости и простота, от которых я столько удалился теперь и которыя всеми чувствіями души моея люблю и хочу, с помощію божіею, поздно или рано вознести себя к истинному своему оному счастію. Признаюсь, что я не могу вспомнить без ощущенія любви к тихой жизни и без побужденія к исканію оной. И сіе утешает еще меня внутренно, что я хоть не потерял искры добраго чувствія, потопляем бурею житейскою і вовлечен в бездну сует и міра. Мне крайне хочется купить в Украинских сторонах место, по склонности и любви моей естественной к тихому провожденію жизни, о чем и просил Якова Михайловича Захаржевскаго. Ежели бы сіе удалось, то, удалясь от всего, уединился бы и просил бы Вас разделить остаток жизни вместе. Прошу Вас, любезнейшій мой Менгард, продолжить Вашу дружбу ко мне и писать, пока я не увижу Вас. Гостинца привезет Вам от меня Яков Михайлович, сыру пармазану! Vale! Господь над тобою!

Р. S.

В. С. Тамара Вам кланяется. И севодня, читая «Энеиду» Виргилія, переведенную по-русски, поминали Вас любезно. \479\ Он едет скоро в Грузію и Черкесскія горы и просил меня написать к Вам, не согласитесь ли вы с ним ехать туда же; то бы он взял вас в Изюме, куда он по дороге его проезжать должен. А он туда едет по комиссіи, возложенной на него. Скрипку или флейту харошу пришлю Вам. Да, пожалуста, уведом, где изволишь ночевать, друг сердечный? Adieu!

1785 года, октября 7-го, С.-Петербург.

Любезный мой Мейнгард!

С самой весны я собирался к Вам писать. Но известной Мечников уехал, не видавшись со мною, и я разсудил за верное средство послать Вам письмо и флейттраверс чрез Петра Андреевича Щербинина, с которым и пишу сіе. Посылаю слоновой кости белый флейттраверс, которым желаю забавляться с тем сердечным удовольствіем, котораго Вы достигли редкими трудами Вашими и каковаго ищем мы все суетніи. Желаніе Ваше видеть меня в Украинских странах возбудило во мне воспоминаніе пріятнейшей молодости моей и тех тихих, невинных лет, которые с дружбою Вашею протекали в простоте и чистоте сердца.

Друг мой любезной! Я бы давно уже полетел в объятія тех прекрасных, безмолвных природных мест, к которым склонность моя всегда привязывала меня, но обстоятельствы мои удалили меня и, при всем направленіи моем, еще и ныне удаляют от исполненія желанія моего. Правда, что я пользуюсь деревенскою жизнію и, соединяя невозможное, город столичный и деревню, провожу время не без удовольствія. Я имею загородный дом от Питербурха на восьмой версте, по Петиргофской дороге, над морем, с рощею, с садом, с ранжереями, — где и живу всю весну, лето и часть осени, ездя в неделю раза два в город к должности, по утрам; а к деревенскому своему обеду всегда возвращаюсь домой. Итак, в один день бываю в первейшей столице русскаго міра и в самом глубоком уединеніи. Вы скажете, что это похоже нечто на Тускуланум любимаго Вашего Туллія, где старичок оной, любомудрствуя, провождал время в отдохновеніи от мятежей и блистательностей Рима.

То и мое уединеніе, если бы оно имело подобнаго оному мудраго старичка, с коим вы сходствуете, отверзло бы недра свои для принятія друга, старичка мудраго. Но предубедительность Ваша к краю сему в том мне поспорит. Подумай, друг мой, что, принявши труд увидеть меня здесь, ты уви-\480\дишь сына моего, который уже любит Вас и котораго ты полюбишь верно. Жена моя, как Ревекка, разделит все мое удовольствіе собеседованій с тобою. Дом мой обрадуется зреніем того человека, о котором часто слышали. Воспоминаніе любезное я, конечно, обращаю — в Украйны, и хочу там скончати живот свой. Сын мой учится по-гречески и по-французски.

1787 года, іюня 22, С.-Петербург.

Любезной мой друг, Григорей Савич!

Им же образом желает елень источников водных, так я желал бы видеть Вас и утешаться в жизни дружеским собеседованіем Вашим. Тепер все мои привязанности к столице и большому свету кончились: я лишился сына семилетняго, который один и был у меня, и скончался сего марта, 26 числа. Он составлял привязанность к службе и здешнему пребыванію. Без него все сіе не нужно. Скорбь моя служит мне руководством к простоте жизни, которую я всегда внутренно любил, при всех моих заблужденіях разума. Я осматриваюсь, как проснувшійся от глубокаго сна. Ах, друг мой! Я часто привожу на память тихія и безмятежныя времена молодых лет, которых цену, доброту и красоту отношу к дружбе твоей. Но не столько счастлив я был в большом свете! При всем благопріятстве фортуны, разум мой не мог иметь счасстія, чтоб не впасть в сети, оковы «железностей» и суетностей, которыми, раз будучи обязан с превеликим..., свободиться должен! Ты сам там не разлучен со мною в мыслях моих, как я сам с собою. Почему и желаніе мое видеть тебя и окончить век вместе. Я всячески стараюсь купить деревню в Харьковском наместничестве, для привычки к тому краю и для тебя. И совсем было сторговал село Покровское, Спиридовой помещицы, но соседи попрепятствовали купить. Надеюсь же на бога, что вселить в месте злачне, и на воде покойне, где бы я мог упокоить и себя и твою старость, хоть ты и не имеешь в сем надобности. Посылаю Вам очки. Не знаю, годятся ли для глаз Ваших; желаю же, чтоб угодны были.

Жена моя посылает Вам сыру пармазану и галанскаго, по полупуда. Все сіе отправлено с Тимофеем Филиповичем Надаржинским, который обещал доставить Вам верно. Флейту не успею послать теперь, а пришлю с другою оказіею. \481\

1788 г., февраля 13, Санкт-Петербург.

Возлюбленный мой Мейнгард!

Так ты уже и не пишешь ко мне оригинально, а только через копію говоришь со мною? Вчера я получил от Якова Михайловича Захаржевскаго письмо, в котором ты препоручаешь ему целовать меня. За дружеское сіе целованіе душевно благодарю тебя, друг мой, но желал бы я иметь целованіе твоею рукою Мейнгардовою! Вид начертанных твоих писем возбуждает во мне огнь, пеплом покрываемый, не получая ни движенія, ни ветра, ибо я живу в такой стране, где хотя вод и непогод весьма много, но движенія и ветров весьма мало, а без сих огонь совершенно потухает. Ты говоришь в письме, что все мое получил, но меня самаго не получаешь. Сего-то и я сердечно желаю. Давно уже направляю я ладію мою к пристани тихаго уединенія! Тогда-то я бы утешился тобою, другом моим, услаждая жизнь собеседованіем твоим! Прости! Не знаю, что послать тебе. Да ты ни в чем не имеешь надобности, что прислать можно: все в тебе и с тобою! Я слышал о твоих писаніях. По любви твоей ко мне, пришли мне оныя. Я привык любить мысли твои. Ты много оживотворить меня беседою твоєю. Впрочем, не безпокойся, чтоб я оныя сообщил кому другому. Может быть, бог велит мне увидеть тебя скоро. Я покупаю у Шиловскаго, Николая Романовича, село Кунее в Изюмской округе. Сказуют, что места хорошія там; а ты бы еще собою мне сделал оныя прекрасными.