Трактаты. Диалоги. Притчи. 35 страница

Он мыслил, что щастіе человека состоит в том, чтоб, узнав собственную в себе способность, по оной употребить \455\ себя в жизни. Так многіе богословы были бы, может быть, лучшими стряпчими по делам, многіе ученые — разнощиками, многіе судьи — пахарями, военачальники — пастухами, монахи — цаловальниками и проч.

Отсюда, заключал он, происходит, что одно и то же самое состояніе жизни одного ублажает, а другаго окаянствует; одного воинскій сан прославляет, а другаго посрамляет; одного царскій венец преукрашает благословеніем, славою, безсмертіем, а другаго низвергает во тьму кромешную с проклятіем имени его; одного богословіе делает светильником міра, обладателем над сердцами, славным без славы, почетным без почестей, а другаго — обманщиком, лицемером, лжецом высокомудрствующим 19; одного ученіе возвысило до небес, а другаго низвело до ада; одному судейство доставило имя благодетеля, а другому — разбойника; одному начальство в похвалу и честь, а другому — в хулу и поношеніе; одного / 241 / монашество освятило, а другаго очернило 20 и погубило вовеки...

Такое правдивое, но для многих колкое, изъясненіе скоро навлекло ему брань. Ложь и порок вооружили на него орудія свои в лицах многих. Но рука господня была с ним, и он превозмогал ею все наветы глупых и злых человеков.

Занимаясь много другом своим, возводя ум его выше обыкновенных познаній, наведывался он искоренить в нем предубежденія, напечатленныя от невежд и бабіих басней. Приметя, что страх смерти и боязнь мертвых обладали мучительно воображеніем его, предлагал он ему важныя чтенія, разрушающія сіе ужасное мненіе; беседовал часто о начале и разснащеніи существ каждаго в свое основаніе, говоря, что венцу подобен век: начало и конец в единой точке заключаются. От зерна колос в зерно возвращается, от семяни в семя яблонь закрывается А, земля в путь земли идет и дух к духу. Какое, — так разсуждал он, — есть основаніе перьвоначальное тварей? Ничто. Воля вечная, / 242 / возжелав облещи совершенства свои в явленіе видимости, из ничего произвела все то, что существует мысленно и телесно. Сіи желанія воли вечной оделись в мысленности и мысленности — в виды, виды — в вещественные образцы Б.

А Стих, наполненный превысокаго понятія «святый боже, святый крепкій, святый безсмертный», утверждает сію истинну. Первая точка — святый боже — знаменует начало, предваряющее всю тварь; вторая — святый крепкій — знаменует начало, создавшее плоть и всельшееся в ней; третія — святый безсмертный — знаменует начало, пребывающее изчезнувшей плоти; зри о сем сочин. его «Потоп Зміин», гл. 4. Прим. автора.

Б Читай о сем книгу «De l’origine, usages et abus de la raison et de la foi», t. І, стор. 328. Прим. автора.

Назначено поприще или круг каждому существу, по образу вечнаго явить силы свои, то есть изліяніе невидимаго во временной \456\ видимости и паки вступить в свое начало, то есть в свое ничто. Край перьвый и край последній есть едино, и сіе едино есть бог. Все твари, вся природа, суть приятелище, риза, орудіе: все сіе обветшает, свіется, изменится; един дух божій, исполняющій вселенную, пребывает вовеки. Богочеловек наш, говорил он, есть венец наш: не умираем, но изменяемся от смерти в живот, от тленія в нетленіе. Умирают и умерли уже, им же бог чрево их и слава их б студе их. Грядет час и ныне есть, егда мертвіи услышат глас сына божія и, услышавше, оживут. Аще убо и ныне час есть; то почто на утріе, на тысящу лет, на несколько веков и кругообращеній планет / 251 / откладываем жизнь, смерть, воскресеніе, суд, глас сына божія? Нося уже в себе огнь неугасаемый мучительных желаній и чувствій и червь неусыпаемый угрызеній совести, можем ли сказать, что мы еще не осуждены, что глас сына божія не слышится в нас еще, что труба божія не низвела еще к нам судію страшнаго, праведнаго, судящаго, яко же слышит он сердце наше?

Не довольствуясь беседою о сем, приглашал он друга своего в летнее время прогуливаться поздно вечером за город и нечувствительно доводил его до кладбища городскаго. Тут, ходя в полночь между могил и видимых на песчаном месте от ветра разрытых гробов, разговаривал о безразсудной страшливости людской, возбуждаемой в воображеніи их от усобших тел. Иногда пел там что-либо приличное благодушеству; иногда же, удалясь в близьлежащую рощу, играл на флейтравере, оставя друга молодаго между гробов одного, яко бы для того, чтоб издали ему приятнее было / 252 / слушать музыку. Сей, неприметно освобождаясь от пустых впечатленій, мечтательных страхов. в спокойствіи сердечном внутренно возсылал благодареніе промыслу божію за низпосланіе ему мудраго друга и наставника.

В 1764 году друг его вознамерился поехать в Кіев для любопытства. Сковорода решился сопутствовать ему, куда и отправились они в августе месяце.

По пріезде туда, при обозреваніи древностей тамошних, Сковорода был ему истолкователем истории места, нравов и древних обычаев и побудителем к подражанію духовнаго благочестія почивающих тамо усобших святых, но не жизни живаго монашества.

Многіе из соучеников его бывших, из знакомых, из родственников, будучи тогда монахами в Печерской лавре, напали на него неотступно, говоря 21:

— Полно бродить по свету! Пора пристать к гавани, нам известны твои таланты, святая лавра пріймет / 261 / тя, аки мати свое чадо, ты будеш столб церькви и украшеніе обители.

— Ах, преподобные! — возразил он с горячностію, — я \457\ столботворєнія умножать собою не хочу, довольно и вас, столбов 22 во храме божіем.

За сим приветствіем старцы замолчали, а Сковорода, смотря на них, продолжал: «Риза, риза! Коль немногих ты опреподобила! Коль многих очаровала 23. Мір ловит людей разными сетями, накрывая оныя богатствами, честьми, славою, друзьями, знакомствами, покровительством, выгодами, утехами и святынею, но всех нещастнее сеть последняя. Блажен, кто святость сердца, то есть щастіе свое, не сокрыл в ризу, но в волю господню!»

Старцы 24 переменялись в лице, слушая сіе; но звон позвал их, и они поспешили на молитву. Один из них просил Сковороду с другом его на завтра прогуляться / 262 / за обитель 25. Согласясь, пошли все трое и сели на горе над Днепром. Отец Каллистрат (так назывался он), обняв тут Сковороду, сказал: «О мудрый муж! Я и сам так мыслю, как тьт вчера говорил пред нашею братіею, но не смел никогда следовать мыслям моим. Я чувствую, что я не рожден к сему черному наряду и введен в оной одним видом благочестія, и мучу жизнь мою. Могу ли я?..» Сковорода ответствовал: «От человек не возможно, от бога же вся возможна суть».

По прошествіи нескольких дней надлежало другу его возвращаться во свояси. Сковорода, будучи упрошен родственником своим, соборным печерским 26 Іустином, остался в Кіеве.

Не прошло двух месяцев, как он пріехал из Кіева паки в Харьков. Украину предпочитал он Малороссіи за воздух и воды. Реки почти все цветут в Малороссіи, отчего и воздух имеет гнилость. Он обыкновенно / 271 / называл Малороссію матерью потому, что родился там, а Украину теткою по жительству его в оной и по любви к ней.

В Харкове был губернатором Евдоким Алекевевич Щербинин 27 — человек, не имевшій учебнаго воспитанія, но одарен природным здравым разумом, любитель наук, талантов, музыки, в которой и сам он был весьма искусен и знающ. Наслышась о Сковороде, призвал он его к себе и, поговоря с ним, сказал ему:

— Честной человек! Для чего не возмешь ты себе никакого известнаго состоянія?

— Милостивый государь! — ответствовал Сковорода. — Свет подобен театру: чтоб представить на театре игру с успехом и похвалою, то берут роли по способностям. Действующее лицо на театре не по знатности роли, но за удачность игры вообще похваляется. Я долго разсуждал о сем и по многом испытаніи себя увидел, что не могу представить / 272 / на театре света никакого лица удачно, кроме низкаго, простаго, безпечнаго, уединеннаго: я сію ролю выбрал, взял и доволен. \458\

Губернатор, посмотря на него с удовольствіем, полюбил его и сказал предстоящим:

— Вот умной человек! Он прямо щастлив; меньше было бы на свете дурачеств и неудовольствій, если бы люди так мыслили.

— Но, друг мой! — продолжал Щербинин, отведя его осрбенно из круга, — может быть, ты имеешь способности к другим состояніям в общежитіи полезным, да привычка, мненіе, предувереніе...

— Если бы я почувствовал сего дня, — прервал речь Сковорода, — что могу без робости рубить турков, то с сего же дня привязал бы я гусарскую саблю и, надев кивер, пошел бы служить в войско. Труд при врожденной склонности есть удовольствіе. Пес бережет стадо день и ночь по врожденной любви и терзает волка по врожденной склонности, / 281 / несмотря на то, что и сам подвергается опасности быть растерзан от хищников. Ни конь, ни свинья не зделают сего, понеже не имеют природы к тому. Склонность, охота, удовольствіе, природа, сила божія, бог есть то же. Есть склонности, есть природы злыя и сіи суть явленіе гнева божія. Человек есть орудіе, свободно и вольно подчиняющее себя действію или любви божіей, то есть живота или гнева божія, то есть суда, добра или зла, света или тьмы. Сіе напечатленно ощутительно на кругообращеніи дня и ночи, лета и зимы, жизни и смерти, вечности и времени. Бог есть бог живота или любви и бог суда или гнева А. Все твари суть грубые служебные органы свойств сих верховнаго существа: один человек есть благороднейшее орудіе его, имеющее преимущество свободы и полную волю избранія, а потому и цену и отчет за употребленіе права сего в себе держащее. Отсюда естественно происходит понятіе о правосудіи, милосердіи и благости во творце. А когда во творце, то / 282 / и в тварях, найпаче же приближенных к нему даром разума. Отсюда власти, правительства, державы, семейства, общества, состоянія, отсюда родители, цари, начальники, воины, судіи, господіе, рабы; но един бог во всех и вся в нем.

Щербинин в сладость послушал его и убеждал его ходить к нему чаще.

А Мір сей и человек суть изъявленіе чудес, которыя дух бога невидимаго производит вещественно. Сей дух чудес свидетельствует в явленіи своем о внутренном состояніи бытій в любви или во гневе, в добре или во зле. Прим. автора.

Сковорода, держась приличія того лица, которое избрал он представлять на театре жизни, всегда удалялся знатных особ, великих обществ и чиновных знакомств: любил быть в малом круге непринужденнаго обращенія с людьми откровенными; предпочитал чистосердечное обхожденіе паче вся-\459\ких ласкательных пріемов, в собраніях занимал всегда последнее место, ниже всех и неохотно входил в беседу с незнакомыми, кроме простолюдинов.

Любимое, но не главное упражненіе его была музыка, которою он занимался для забавы и препровождал праздное время. Он сочинил духовные / 291 / концерты, положа некоторые псалмы на музыку, так же и стихи, певаемые во время литургіи, которых музыка преисполнена гармоніи простой, но важной, проницающей, пленяющей, умиляющей. Он имел особую склонность и вкус к акроматическому роду музыки. Сверх церьковной, он сочинил многія песни в стихах и сам играл на скрипке, флейтравере, бандоре и гуслях приятно и со вкусом.

В 1766 году по повеленію благополучно царствующей Екатерины II к харьковским училищам, по предстательству Щербинина, прибавлены некоторые науки под названіем прибавочных классов. Между прочіими назначено было преподавать благородному юношеству правила благонравія. Начальство признало способнейшим к сему Сковороду и пригласило его. Он охотнейше принял сіе предложеніе и не захотел брать определеннаго за класс сей по окладу жалованья, почитая, что удовольствіе, которое находит он быть в сем случае полезным по склонности своей, заменяет ему всякую мзду. По сему поводу, написал он / 292 / в то время сочиненіе, известное под сим именем: «Начальная дверь к христіанскому добронравію для молодаго шляхетства Харьковской губерніи».

Сочиненіе сіе содержало в себе простыя истинны, краткія коренныя познанія должностей, относительных до общежитія. Все просвещенные люди признавали в оном чистыя понятія, справедливыя мысли, основательныя разсужденія, чувствительныя побужденія, благородныя правила, движущія сердце к подобному себе концу высокому.

Но как все то основывалось на познаніи бога и достойном почтеніи онаго, то єпископ белградскій, бывшій тогда епархіальным, почитая такое разсужденіе в устах светскаго человека за похишеніе власти и преимуществ своих, вознегодовал на него с гоненіем; требовал книжицу на разсмотреніе; нашол некоторыя неясности для него и сомненія в речах, и образ ученія, не соответствующій обыкновенному правилу, почему и препоручил своим спросить Сковороду, для чего он преподавал наставленіе / 301 / христіянскаго благонравія различным образом от обыкновеннаго? Сковорода ответствовал: «Дворянство различествует и одеяніем от черни народной 28. Для чего же не иметь оному и понятій различных о том, что нужно знать ему в жизни? Так ли, — продолжал он в ответ, — государя разумеет и почитает пастух и 29 земле-\460\делец, как министр его, военачальник, градоначальник? Подобно и дворянству такія ли прилично иметь мысли о 30 верховном существе, какія в монастырских уставах и школьных уроках?» По сем ответе все замолчало.

Сковорода, побуждаясь духом, удалился в глубокое уединеніе. Близь Харькова есть место, называемое Гужвинское, принадлежащее помещикам Земборским, которых любил он за добродушіе их. Оное покрыто угрюмым лесом, в средине котораго находился пчельник с одною хижиною. Тут поселился Григорій, укрываясь от молвы житейской и злословій духовенства / 302 /.

Предавшись на свободе размышленіям и оградя спокойствіе духа безмолвіем, безстрастіем, безсуетностію, написал он тут перьвое сочиненіе свое в образе книги, названное им «Наркисс, или о том: познай себя». Прежнія его, до того писанныя малыя сочиненія были только отрывочныя, в стихах и прозе.

Продолжая там же свое пустынножительство, написал он другое сочиненіе, под именем: «Книга Асхань, о познаніи себя самаго», которое приписал другу своему.

Лжемудрое высокоуміе, не в силах будучи вредить ему злословіем, употребило другое орудіе — клевету. Оно разглашало повсюду, что Сковорода охуждает употребленіе мяс и вина и сам чуждается оных. А как известно, что такое ученіе есть ересь манихейская, проклята от святых соборов, то законословы и дали ему прилагательное имя манихейскаго ученика. Сверх того доказывали, что он называет вредными сами по себе золото, сребро, драгоценныя / 311 / вещи, одежды и проч. Как же бог ничего вреднаго не сотворил, а все те вещи им созданы, то и заключали, что он богохульник.

Притом, поелику Сковорода удаляется от людей, чуждается обществ, бегает состоянія в общежитіи, скрывается в леса, то и выводили естественным последствіем, что он не имеет любви к ближнему, а потому и назвали его мизантропом, то есть человеконенавистником.

Сковорода, узнавши о сем и не желая, чтоб добрыя и простодушныя сердца соблазнились о нем сими разглашеніями клеветы, явился в город и, нашед в одном собраніи приличный случай к объясненію правил своих, говорил тако А:

— Было время и теперь бывает, что для внутренней моей економіи воздерживаюсь я от мяс и вина. Но потому ли лекарь охуждает, например, чеснок, когда велит поудержаться от употребленія онаго тому, у кого вредный жар вступил в глаза? / 312 /

А Сіе самое объясненіе он описывает в письме к некоторому другу своему. Прим. автора.

Все благосотворено от всещедраго твор-\461\ца, но не всем всегда бывает полезно. Правда, что я советовал некоторым, дабы они осторожно поступали с вином и мясом, а иногда и совсем от того отводил их, разсуждая горячую молодосгь их. Но когда отец младолетному сыну вырывает из рук нож и не дает ему употребленія оружейнаго пороху, сам, однако же, пользуясь оными, то не ясно ли видно, что сын еще не может владеть правильно теми вещами и обращать их в пользу, ради когорой, оне изобретены? Вот почему приняли меня за манихейскаго ученика. Не ложно то, что всякой род пищи и питія есть полезен и добр; но надлежит брать в разсужденіе время, место, меру, особу. Не бедственно ли было бы сосущему грудь младенцу дать крепкой водки? Или не смешно ли работавшему в поте лица весь день на стуже дровосеку подать стакан молока в подкрепленіе сил его? Как же несправедливо почли меня за Манихея, так и недостойно за человеконенавистника и ругателя даров божіих. / 322 /

Когда бог определил мне в низком лице быть на театре света сего, то должно уже мне и в наряде, в одеяніи, в поступках и в обращеніи со степенными, сановными, знаменитыми и почтенными людьми наблюдать благопристойность, уваженіе и всегда помнить мою ничтожность пред ними. Сіе сам я стараясь сохранить и прочим советовал делать такожде, отчего и попал я во оклеветаніе. Оглагольники мои, если бы приписывали мне обыкновенныя слабости или пороки, то сносно было бы мне; но сіи языковредные, представляя меня развращающим нравы, делают меня еще душегубителем, то есть еретиком, и под сим видом запрещают, отговаривают, отсоветывают вступать со мною в знакомство, в беседу, в обращеніе. Я говаривал молодым людям советовать с своею природою, чтоб они на позорище жизни могли сохранить благопристойность, приличную искусным действующим лицам; а если кто взял ролю, не совсем сродную ему, то старался бы, как можно удачнее оную представить и поступать без соблазнов, / 322 / дабы хотя несколько жалобы между людьми и роптанія пред богом на состоянія свои уменьшились.

Слушавшіе тут друг на друга взглядывали и никто ни слова не сказал ему на сіе. Сковорода, поклонясь всем, отправился тогда же в уединеніе.

В Изюмском округе, Харьковской губерніи имели жительство дворяне Сошальскіе, которых брат меньшой просил тут же Сковороду пожить у него, предлагая ему спокойное пребываніе в деревне его, где все по вкусу и охоте своей он мог найти, как и самаго хозяина, ищущаго любви его. Сковорода поехал с ним в деревню его Гусинку, полюбил место и хозяев и поселился не в далеком расстояніи от деревни, \462\ в пасеке их. Тишина, безмятежіе, свобода возбудили в нем все чувствія тех драгоценных удовольствій, которыя опытом известны одним мудрым и целомудрым. «Мнози глаголют (так писал он к другу своему): что делает в жизни Сковорода? Чем забавляется? Аз же во господе возрадуюся, возвеселюся о бозе, спасе моем! Радованіе / 331 / есть цвет человеческія жизни, — продолжал он, — оно есть главная точка всех подвигов; все дела коеяждо жизни сюда текут. Суть некіе, аки без главной точки живущіе, без цели, без пристани пловущіе. Но о развращенных я не говорю: свое всякому радованіе мило. Аз же поглумлюся, позабавлюся в заповедех вечнаго. Все исходит в скуку и омерзеніе, кроме сея забавы, и пути ея — пути вечны.

Между сим круг жизни друга его доходил до той точки, на которой означается А двупутіе Геркулесово. Он вознамерился ехать в столицу для службы: в 1769 году отправился туда и прибыл в ноябре.

Свет представился ему во всей великости своих прелестей. Потоп мыслей покрыл разум его, и бездна желаній отверзлась пред сердцем его. Но пріучась от наставника своего Сковороды относиться во всех своих предприятіях к мановенію внутренняго духа, силою его пробудился от обаятельнаго удивленія и, три года проживя в столице, всегда хранил под державою его, соблюл душевное / 332 / спокойствіе. Блажен, аще бы неуклонно во все текущія лета последовал сему великаго совета ангелу!

В 1770 году Сковорода, согласясь, с Сошальским поехали в Кіев. Родственник его Іустин был начальником Китаевской пустыни, что подле Кіева. Сковорода поселился у него в монастыре и три месяца провел тут с удовольствіем. Но вдруг приметил в себе внутреннее движение Б духа непонятное, побуждающее его ехать из Кіева: следуя сему, по своему обыкновенію, просит он Іустина, чтоб отпустил его в Харьков. Сей уговаривает его остаться. Григорій непреклонно настоит, чтоб отправить его. Іустин заклинает его всею святынею не оставлять его. Сей, видя нерасположеніе Іустина к отпуску его, пошол в Кіев к приятелям попросить, чтоб отправили его в Украину. Те удерживают его, он отговаривается, что ему дух настоятельно велит удалиться из Кіева. Между сим пошел он на Подол, нижній город в Киеве.

А Геркулесу предстали Минерва и роскошь и звали его каждая в свой путь: сіе называется двупутіе Геркулесово. Прим. автора.

Б Душа мужа возвещати некогда более обыче, нежели седм блюстители высоце, сидящіи на стражи (Книга Премуд. Сирах., гл. 37, ст. 18). Прим. автора.

Пришед на гору, откуда сходят на Подол, / 341 / вдруг остановясь, почувствовал он обоняніем такой сильный запах мертвых \463\ трупов, что перенесть не мог и тотчас поворотился домой А. Дух убедительнее погнал его из города, и он с неудовольствіем отца Іустина, но с благоволеніем духа отправился в путь на другой же день.

Пріехав через две недели в Ахтырку-город, остановился он в монастыре у приятеля своего архимандрита Венедикта. Прекрасное местоположеніе и приязнь добродушнаго монаха сего успокоили его. Тут вдруг получили известіе, что в Кіеве оказалась моровая язва, о которой в бытность его и не слышно было, и что город заперт уже.

Сердце его дотоле почитало бога, аки раб; оттоле возлюбило его, аки друг. И о сем он разсказывал другу своему тако: «Имея разженныя мысли и чувствія души моей благоговеніем и благодарностію к богу, встав рано, пошел я в сад прогуляться. Первое ощущеніе, которое осязал я сердцем моим, была некая развязанность, / 342 / свобода, бодрость, надежда с исполненіем. Введя в сіе расположеніе духа всю волю и все желанія мои, почувствовал я внутрь себя чрезвычайное движеніе, которое преисполняло меня силы непонятной. Мгновенно изліяніе некое сладчайшее наполнило душу мою, от котораго вся внутренняя моя возгорелась огнем, и, казалось, что в жилах моих пламенное теченіе кругообращалось. Я начал не ходить, но бегать, аки бы носим некіим восхищеніем, не чувствуя в себе ни рук, ни ног, но будто бы весь я состоял из огненнаго состава, носимаго в пространстве кругобытія. Весь мір изчез предо мною; одно чувствіе любви, благонадежности, спокойствія, вечности оживляло существованіе мое. Слезы полились из очей моих ручеями и разлили некую умиленную гармонію во весь состав мой. Я проник в себя, ощутил аки сыновнее любви увереніе и с того часа посвятил себя на сыновнее повиновеніе духу божію».

По прошествіи двадцати четырех лет пересказывал он сіе другу своєму с особенным / 351 / чувствованіем, давая знать, коль близ нас есть бог, колико промышляет о нас, хранит нас, яко же кокош птенцы своя, под крыле своя собрав, аше мы точію не удаляемся от него во мрачныя желанія воли нашей разтленной.

Поживя несколько у отца Венедикта, отправился он паки в Гусинку к Сошальским, где, и занялся упражненіями сочиненій.

А Ксенофонт и Платон описывают различныя происшествія, где Сократов дух, так называемый геній, предсказывал такія вещи, которых не можно истолковать из обыкновенных известных естественных сил души. Когда его осудили на смерть и друзья его советывали, чтобы он написал оправдательную речь. «Я несколько раз принимался писать оную, — сказал Сократ, — но геній всегда мне в том препятствовал. Может быть, угодно богу, чтобы я умер ныне легкою смертью, пока на прійду в старость многоболезненную и немощную уже». Прим. автора. \464\

В 1772 году, в феврале месяце, друг его поехал в чужіе краи и, быв во Франціи в разных городех, прибыл в 1773 году в Швейцарію, в город Лозан.

Между многими умными и учеными людьми, каковых в Лозани нашол он, находился там некто Даніил Мейнгард, человек отменнаго разума природнаго, имевшій дар слова, ученость редкую, обширныя познанія, благонравіе философское. Он столько похож был чертами лица, обращеніем, образом мыслей, даром слова на Сковороду, что можно бы почесть его ближайшим родственником его. Друг Сковороды познакомился / 352 / с, ним, и они друг друга столько полюбили, что Мейнгард, имея у себя подле Лозани прекрасный загородный дом, сад и величайшую библіотеку, просил его располагать оным всем в свое удовольствіе, и сей пользовался всегда, как и многими сведеніями от него.

Возвратясь из чужих краев и увидясь со Сковородою в 1775 году, расказал ему друг его ту удивительную встречу, по которой он нашол в Лозани похожаго человека на него чертами лица, свойствами, образом мыслей и дружбою к нему. Сковорода возлюбил его заочно и с того времени начал подписывать на письмах и сочиненіях своих имя свое тако: Григорій вар (евр. сын) Сава Сковорода, Даніил Мейнгард.

И добрая и худая слава распространилась о нем во всей Украине, Малороссіи и далее. Многіе хулили его, некоторые хвалили, все хотели видеть его, может быть, за одну странность и необыкновенный образ жизни его, немногіе же знали его таковым, каков он в самой точности был внутренно. / 361 /

По разным обстоятельствам живал он у многих: иногда местоположение по вкусу его, иногда же люди по Минерве его привлекали его проживать некоторое время; непременнаго же жилища не имел он нигде, почитая себя пришельцем на земли во всем разуме слова сего.

Полюбя Тевяшова, воронежскаго помещика, жил у него в деревне и написал у него сочиненіе «Икона алкивіадская», которое и приписал ему в память признательности своей к дому сему. Потом имел пребываніе в Бурлуках у Захаржевскаго, ради приятных положеній природы жительствовал у Щербинина в Бабаях, в Ивановке у Ковалевскаго, у друга своего в Хотетове, в монастырях Старо-Харьковском, Харьковском училищном, Ахтырском, Сумском, Святогорском, Сеннянском и проч. по несколько времени. Иногда жил у кого-либо из сих и у других, совершенно не любя их пороков, но для того только, дабы чрез продолженіе времени, обращаясь с ними, беседуя, разсуждая, нечувствительно / 362 / привлечь их в познаніе себя, в любовь к истинне, в отвращеніе от зла и примером жизни заставить любить добродетель. Впро-\465\чем, во всех местах, где жил он, избирал всегда уединенный угол, жил просто, один без услуги.

Харьков любил он и часто посещал его. Новый тамошній начальник, услышав об нем, желал видеть его. Сковорода пришол к нему по приглашенію его. Губернатор, увидя его в первой раз и, посмотря на него пристально, спросил его:

— Г. Сковорода! О чем учит библія?

— О человеческом сердце, — ответствовал он. — Поваренныя ваши книги учат, как удовольствовать желудок; псовыя — как зверей давить; модныя — как наряжаться; библія учит, как облагородствовать человеческое сердце.

Некто из ученых спросил его тут же, что есть философія.

— Главная цель жизни человеческой, — отвечал Сковорода. — Глава дел человеческих есть дух его, мысли, сердце. Всяк имеет цель в жизни, но не всяк главную цель, то есть

не всяк занимается главою жизни. Иной / 371 / занимается чревом жизни, то есть все дела свои направляет, чтобы дать жизнь чреву; иной — очам, иной — волосам, иной — ногам и другим членам тела; иной же — одеждам и прочіим бездушным вещам; философія, или любомудріе, устремляет весь круг дел своих на тот конец, чтоб дать жизнь духу нашему, благородство сердцу, светлость мыслям, яко главе всего. Когда дух в человеке весел, мысли спокойны, сердце мирно, то все светло, щастливо, блаженно. Сіе есть философія.

Из Харькова паки отправился он в Гусинку, любимое свое пустынножительство.

Любомудріе, поселясь в сердце Сковороды, доставляло ему благосостояніе, возможное земнородному. Свободен от уз всякаго принужденія, суетности, искательств, попеченій, находил он все свои желанія исполненными А в ничтожестве оных. Занимаясь о сокращеніи нужд естественных, а не о распространеніи, вкушал он удовольствій, не сравненных ни с какими щастливцами. / 372 / Когда солнце, возжегши безчисленныя свещи на смарагдо-тканной плащанице, предлагало щедрою рукою чувствам его трапезу, тогда он, принимая чашу забав, нерастворенных никакими печальми житейскими, никакими воздыханіями страстными, никакими разсеянностями суетными и, вкушая радованія высоким умом, в полном упокоеніи благодушества говаривал: «Благодареніе всеблаженному богу, что нужное зделал нетрудным, а трудное ненужным!»

А Между всеми упражненіями есть найхудшее желать; оно есть противность премудрости (Юнг, Нощь, 4). Прим. автора.

Когда усталость в размышленіях заставляла его переменить упражненія свои, тогда он приходил к престарелому пчелинцу 31, недалеко жительствовавшему в пчельнике, брал с со \466\бою в сотоваришество любимаго пса своего, и трое, составя общество, разделяли между собою вечерю.

Ночь была ему местом упокоенія от напряженій мысленных, нечувствительно изнуряющих силы телесныя; а легкій и тихій сон для воображенія его был зрелищем позорищ, гармоніею природы представляемых. / 381 /

Полунощное время имел он обычай всегда посвящать на молитву, которая в тишине глубокаго молчанія чувств и природы сопровождалась богомысліем А. Тогда он, собрав все чувствія и помышленія в один круг внутрь себя и обозрев оком суда мрачное жилище своего перстнаго человека, так воззывал оныя к началу божію: «Востаните, ленивіи и всегда низу поникшіи ума моего помыслы! Возмитеся и возвыситеся на гору вечности!» Тут мгновенно брань открывалась, и сердце его делалось полем рати: самолюбіе, вооружась с міродержителем века, светским разумом, собственными бренности человеческой слабостьми и всеми тварьми, нападало сильнейше на волю его, дабы пленить ея, возсесть на престоле свободы ея и быть подобным вышнему. Богомысліе вопреки приглашало волю его к вечному, единому, истинному благу его, вездесущему, всяисполняющему и заставляло его облещись во вся оружія божія, / 382 / дабы возмощи ему стати противу кознем лжемудрія. Какое бореніе! Колико подвигов! Возшумеша и смятошася: надлежало бодрствовать, стоять, мужаться. Небо и ад борется в сердце мудраго, и может ли он быть празден, без дела, без подвига, без пользы человечеству? Тако за полунощные часы провождал он в бранном ополченіи противу сил мрачнаго міра.

Возсіявающее утро облекало его во свет победы и в торжестве духа выходил он в поле разделять Б славословіе свое со всею природою.