Трактаты. Диалоги. Притчи. 30 страница

Haec quanti sunt? quid ait, perpende! Quid est γνω̃ναι αυτόν καί τήν δύναμιν τη̃ς ’αναστάσεως αυτου̃, nisi noscere Christum, et vim resurrectionis ipsius? Eheu miseram stultitiam nostram! qui somniamus nos arcem s. literarum tenere, cum fortassis quid sit babtizari, quid denotat vesci sacra caena, ignoramus. Haec si primo auditu, ut vulgo putant, intelliguntur, quorsum attinebat mysteria dicere? An non stultitia est occultum et arcanum nominare, quod nemini non pateret quamvis imperito? Veteres pharisaei illi et scribae pulchre sibi blandiebantur in intellectione legis Mosaicae et tamen a Christo audiunt caeci. Τίς γάρ ’έγνω νου̃ν κυρίου? Haec certe de s. scriptura dicit Paulus, in qua mens dei latet conclusa, inaccessibilis, signata. Et quis aperiet sigillum?

Ecce audis, mi cariss. Cyrille, quae spectat, appetit, desiderat meus animus, ne quaerere possis, quid agam. Sed accipe, quae me praecipue in Seneca in stuporem conjecerunt, arrige aures! Facis rem optimam et tibi salutarem, si, ut scribis, perseveras ire ad bonam mentem: quam stultum est optare, cum possis a te impetrare. Non sunt ad caelum elevandae manus, nec exorandus aedituus, ut nos ad aures simulacri, quasi magis exaudiri possimus, admittat. Probe est a te deus, tecum est, intus est. Ita dico, / 201 / Lucili, sacer intra nos spiritus sedet malorum bonorumque nostrorum observator et custos: hic prout a nobis tractatus est, ita nos ipse tractat. Bonus vir sine deo nemo est.

O Cyrille! non tibi hic de tertio caelo tonare videtur? Nonne haec de eorum numero, quae hominibus, id est carni et mundo deditis, nefas est evulgare? Habeo confabulationem.

Vale! ac nos redama.

Iulii 19, в Старицы 1. \384\

Щирий друже, найдорожчий Кириле!

Чи повіриш, що мені бракує слів написати до тебе? Бракує. Однак я вирішив трохи побалакати з Кирилом. Я послав тобі один за одним три листи, в яких не було, як кажуть, нічого святого, крім звичайних дрібниць, крім справді пустих справ. А чого б ти чекав від людини, яка всю себе навіки присвятила музам, як не того; що стосується виключно вдосконалення душі? Ти говориш, що я обіцяю величні речі. Так воно і є, мій друже, якщо зважити на мою душу і бажання, хоч не завжди бажане здійснюється. Про мене, хай інші дбають про золото, про почесті, про Сарданапалові бенкети, про низькі насолоди, хай шукають вони народної прихильності, слави, ласки вельмож; хай одержать вони ці, як вони думають, скарби, — я їм не заздрю, аби я мав духовні багатства і той хліб духовний, і той одяг, без якого не можна увійти у вельми прикрашені чертоги небесного жениха. Всі свої сили, всю свою волю я сюди скеровую: хай зникне все тілесне! Павло проголошує: «Я все втратив і вважаю це дрібницями, аби лиш знайти Христа», Я також кричу: переслідую і, можливо, наздожену.

Адже у великому достатньо і бажати.

Але ти хочеш, щоб я ясніше показав свою душу. Прошу: я все лишаю і залишив, щоб протягом всього свого життя досягти тільки одного: зрозуміти, що таке смерть Христа і що означає його воскресіння. Бо ніхто не може воскреснути з Христом, якщо спочатку не помре з ним. Ти скажеш: дійсно, чи ти не тупий, якщо до цього часу не знаєш, що таке воскресіння і смерть господа, тоді як це відомо жінкам, дітям, всім і кожному. Звичайно, це так, мій Кириле, я тугодумний і тупий разом з Павлом, який співає: «Я все витерпів, щоб пізнати його: і силу його воскресіння, і його страждання».

Яке це має значення? Зваж, про що він каже. Що значить пізнати його і силу його воскресіння, як не пізнати Христа і силу воскресіння його? О жалюгідна тупість наша! Ми уявляємо себе у фортеці святого письма і, можливо, не знаємо, що таке бути хрещеним, що означає вкушати від священної трапези. Якщо це за своїм буквальним смислом, як звичайно думають, зрозуміле, то для чого було говорити про таїнства? Хіба розумно називати незрозумілим і таємним те, що всім ясно, навіть недосвідченому? Давні фарисеї й книжники з пихою думали про себе, що вони розуміють закон Мойсея, і однак Христос назвав їх сліпими. «Бо хто пізнав розум господній?» Це дійсно говорить Павло про святе письмо, в якому розум божий ховається, замкнутий, недоступний і запечатаний. І хто ж зірве печатку? \385\

Тепер ти розумієш, мій найдорожчий Кириле. що має на увазі, до чого прагне і чого жадає моя душа, щоб не питати про те, чим я займаюся. Але послухай, що мене особливо вразило у Сенеки, слухай уважно. Ти робиш найкращу і для тебе рятівну справу, якщо, як ти пишеш, твердо ідеш по шляху здорового розуму! Як нерозумно випрошувати те, чого можеш сам досягти. Не треба здіймати до неба рук, не слід умовляти сторожа храму допустити нас до вуха статуї, щоб нас могли краще чути. Бог біля тебе, з тобою, в тобі. «Я так кажу, Луцілію: всередині нас — священний дух, який стежить за нашими добрими і злими ділами й береже нас; як ми з ним поводимося, так і він поводиться з нами. Добрий муж без бога ніхто».

О Кириле! Чи не здається це тобі громом з третього неба? Чи не з того це числа, якого людям, тобто відданим плоті і світові, не можна сповіщати? Ось моя розмова.

Бувай здоров і воздай мені любов’ю за мою любов!

Липня 19, [в Старицы].

До Федора Панасовича Жебокрицького

[1764 р.] / 1051 /

Carissime juvenis, mi Theodore!

Praeter nugas hodie frustra а те quidquam expectas; primum quod non vacat, deinde ingenium non est in numerato, et plane haec frigide scribo, quamquam et alioquin quidam garrulus ad aurem haec exaranti indignantique obgannit, nec est, qui me servet Apollo, ut Horatium a suo. Extremo crepusculo Gregoriscus nuntiavit adesse tabellionem; postridie summo mane discessurus, ego adversus meum hodiernum morem ad lucernam duas epistolas properavi. Nam et nox moderna curta est, et oculis sublaboro, et mane surgere soleo, et cogor. Tu quid taces hactenus? Nam ego quidem scripseram ad te si occas... Si aegrotas corpore, vulgus te vocet miserum, non ego. Quodsi gnaviter τό στάδιον curris, quod ingressus es, nostro calculo beatus es. Curre, insequere, venare, investiga, dispice, prospice, quaere, pulsa, urge, sed pertinaciter, sed improbe; ut virginitas, sic regnum coeleste amat rapi. Quis languet? tu vige. Quis offenditur? tu concoque. Quis desperat? tu innitere ancorae. О fortunatum! qui ingressus est viam του̃ κυρίου At vero ille terque quaterque, qui perseveravit. Sola ‛η ύπομονή praemium coronae accipit. Hei mihi, quam fere nulli vere serioque sequuntur fabrilem hunc filium! Jam ex iis ipsis quotusquisque pertendit? Nullus philosophus, nullus artifex \386\ tam solus tamque desertus, quam qui solus vitam aeternam docet. Hujus quidem τέκτονος gnatum mundus ridet, sophi stultum vocant, monachi sub larva pietatis oppugnant, haeretici subdolis interpretamentis subvertunt, juvenes fugitant, senes horrent, reges opprimunt, pauperes spernunt, et tibi non videtur hodie ludi mirus rex iste? Sed novit ille suos, et scit quibusnam resurgit. Quis improbus vivum illum non vidit? Quis autem redivivum praeter electos? «О глубина» пр. etc.

Sed vale, mi cariss. neque enim satior...

Tuus in domino Greg[orius] Skoworoda.

22 apr., c Харькова. / 1052 /

Любезному пріателеве Федору Афанасьевичу Жебокрицкому в Дмитровку 1.

Найдорожчий юначе, мій Федоре!

Даремно ти чекаєш від мене сьогодні чого-небудь іншого, крім дрібничок. По-перше, я зайнятий, і потім — немає відповідного настрою. До того ж, коли я це пишу, один балакун меле мені на вухо всякі нісенітниці, незважаючи на моє обурення і мою зайнятість, і нема Аполлона, який би мене від нього захистив, як він захистив Горація. Пізно ввечері Гриша сповістив, що є листоноша, який від’їжджає завтра вдосвіта. Всупереч моєму щоденному звичаю, я при світлі лампи приготував два листи. Бо і ніч тепер коротка, і очі в мене болять, і, крім того, маю звичай вставати рано. Чому ти досі мовчиш? Щодо мене, то я раніше писав тобі, якщо випад... Якщо ти хворієш тілом, люди тебе назовуть нещасним, але не я. Якщо ти твердо ідеш шляхом, яким почав іти, то, на мою думку, ти щасливий. Іди, слідуй, дивись навкруги, дивись вперед, шукай, стукай, настоюй, але уперто і наполегливо: царство небесне, як і дівоча незайманість, любить, щоб його брали силою. Хтось слабшає? Ти зміцнюйся. Хтось ображається? Ти знось образу. Хтось вдається у розпач? Твердо стань на якір. О, щасливий той, хто вступив на шлях господа! Але тричі, чотири рази блаженний той, хто несхибно йде по ньому. Лише стійкість одержить в нагороду вінок. Лише вона одна, але, на жаль, майже ніхто по-справжньому і серйозно не слідує за цією направляючою ниткою. Жоден філософ, жоден художник не такий самотній, не покинутий так на самого себе, як той, хто вчить про вічне життя. Появу такого будівника світ висміює, мудреці називають його дурнем, ченці під машкарою благочестя переслідують, єретики, хитро перетлумачуючи, спростовують, юнаки уникають, старці гребують, царі пригнічують, бідні зневажають; і чи не здається він тобі якимось царем блазнів? Але він знає своїх і знає, \387\ для кого він воскресає. Яка безчесна людина не бачить його живим? Але хто, крім обраних, бачить його воскреслим? [«О глубина» и пр.] та ін.

Але бувай здоров, мій найдорожчий!

Твій в господі Григ[орій] Сковорода.

22 квіт[ня], [с Харькова].

До Василя Максимовича

[Харків, місцевий (?) друга половина 1764 р.] / 1232 /

Любезной друг Васіль Максімович!

Слава человеку неоцененное есть сокровище. Справедливо мы делаем, что богатство, честно собранное, сохраняем или похищенное виіскиваем. Та ж справедливость требует от нас, дабы мы честными деламы наживали и сохраняли себе славу, а похищенную клеветничимы кохтями опять возвратить себе старались. Вы, друг мой, думаю, поверите, коль злобних я умею оглаголников. Если бы они обичніи мне беззаконія приписивали, сносно бы было. Но сіи немилосердникы толь неограниченним дишут на мене язіковредіем, что, кроме чрезвичайной моих нравов порчи, от них проповедуемой, делают мене душегубителем, іли еретіком, и по сей причине запрещают подкомандним своим слушать моих разговоров. Сего я не терпя, зделал краткое очищеніе, которое Вам, другу моєму, посилаю. Оно хотя лаятелних их челюсть заградить не может, однак, думаю, по несколко зделает косноязичнимы, дабы незлобивій и правій сердца менш от сего соблазнов претерпевали.

Друг Ваш Григорій Сковорода 1. / 1241 /

Во-первих, поговорують, будто я некоторим молодцам внушал, что сія или другая какая человеческой жизны стать вредна и неблагополучна и, напротив того, некоторим статьям существéнное приписивал блаженство. Но можно ли мне бить толь безумнаго и вреднаго мненія? Которіи внутреннее мене спознали, те доволно 2 уверенны, что я о сем імею мненіе з Максимом Святим. Он говорит, что нет негде злости, ни в чем никогда. Как же так, если видим, что почти везде одна злость? Он учит, что злость не что иное, точію те ж от бога созданніи благіи вещы, приведенны кем в безпорядок. Вот, например, наложил кто на голову сапог, а на ногы шапку. Безпорядок зол подлинно, но чтоб шапка или сапоги жизни человеческой не полезны были, кто скажет? А сколко я. \388\ приметил, то сей безпорядок по болшой части зависит на разсужденіи времени, места, меры и персоны. Например, в горячой летной полдень без достойнаго резону шубу таскать; заснул ли кто безвременно и безмерно или не на месте, хулы достойна непорядочность, но не сон или гнев; все бо есть благое. / 1242 / И разве я не понимаю, что мудріи люде житіе человеческое уподобили комедіалним играм? Можно сказать, что ты этой персоны по природе удачно представить на театре не можеш. Но лзя ли сказать, что тая или другая персона комедіи вредна, если благоразумной сочинитель ея определил? И великіи персоны и подліи маскы в важной сей житія нашего комедіи премудрій творец определил. Разсуждая свойство чьей природы, могу я сказать, что ты, например, гидлив, жалослив, робок, лекарем или поваром тебе быть неудачно. Но когда я кому говорил, что личебная наука и поваренное мастерство вредное? Многократно я говаривал, что тебе или тому быть священником или монахом не по природе, но чтоб сказал, что священство или монашество стать вредна, никогда сего не было. Кто по натуре своей клопотлив и ретив, такому можно сказать, чтоб быть градоначалником беріогся, где безпрестанніи оказіи к гневу и к здорам. Но могу ли / 1251 / помислить, чтоб своеволству людскому командиры надобны не были? Помилуйте мене! Не толь я подлаго родился понятія, чтоб ниспутитись в толикіи сумазброды. Многіи мене називают разумним человеком, но такія разсужденія не могут прити разве в бешеную голову.

Если ж я правдолюбніи и незлобивіи сердца уверить возмогу в сем, что мне кую-либо стать житія существенно називать вредною никогда на ум не всходило и что я учил всегда осматриваться на свою природу, кратко сказать, — познать себе самого, к чему он рожден, ибо никого бог не обидил. Теперь я тем же истинну любящим умам на разсужденіе оставляю — за сіе я хулы или хвалы достоин? Толко покорнейше прошу сіе взять в разсужденіе, откуда меж народом такіи непорядкы, смятенія и безпокойства? Не оттуду ли, что многіи, по пословицы, не родились к священству, да повлезали в ризы и, не будучи грибамы, повлезали в ку́зуб? По сей то причине делается, что иних священство ублажило, а многих окаяннимы поделало. Отсюду делается, что и самая подлая стать бывает человеку причиною щастія, если она природная ему / 1252 /. Если право и хорошо всяк свою персону представляет, откуда толикое смятеніе на театре? Оттуду, без сумненія, что неудачно, а неудачно безпрекословія от того, что природе его несогласно, ему вредно и обществу непрочно. Многіи изрядніи были бы купцы или пахары, если б не принялись за противную их природе стать. Иніи были бы искусніи стряпчіи, если б в монашество не встряли, в кото-\389\ром один с природою борющійся больш наделает соблазнов, нежели пять честних могут загладить, как обикновенно бывает в комедіях. Вот мое мненіе и намереніе, для чего я всігда наставлял советоваться молодим людям з своєю природою, чтоб оны на театре жизны нашей могли наблюдать благопристойность, искусним акторам приличную. А если кто по случаю надел маску, не совсем его натуре приличную, дабы, сколь возможно удачно, в оной и без соблазнов поступал и чтоб хотя по некоторой часты жалобы меж народом и роптанія перед богом о состояніи своем уменьшились. Я бы сам севодня же бросил мое состояніе и вступил бы в иное, если б не чувствовал, что клопотливая моя и меланхоличная природа к самой подлой приватной и уединенной маске способна, в которой, если не могу ни в чем любезному отечеству услужить, то, по крайней меры, всемы силамы стараться стану не быть никому ни в чем вредним. / 1261 /

Есть еще одна клевета, важнейшая прочих поговоров, а іменно: говорят, будто я охуждаю употребленіе мяса и вина. И сія есть точно єресь маніхейская, давно уж проклята от святых соборов. Иніи прописивают мне и то, будто злато, сребро, дорогіи одежди и прочая сим подобная самимы по себе вредными и негодными називаю. Се слиша смеются те, которіи сердце мое знают. Правда, что было время и теперь бывает, что я для внутренней моей экономіи воздержуюсь и дозволенніи дни иногда от мясояствія и от вина. Но потому ли лекарь охуждает, например, чеснок, когда велить поудержаться, если жар кому вредной вступил в глаза? Ибо то известно, что все благосотворенніи от всещедраго творца вещы не всем и не всігда бывают по случившимся обстоятелствам полезны. Правда, что я некоторим советовал, чтоб оны опасно поступали с вином и мясом, а иногда совсем их от того отводил, разсуждая горячую их младость, но когда отец младолетному сынишке выривает с рук нож и не дает ему употреблять оружейнаго пороху, сам между тем симы пользуясь, не ясно ли показует, что оны еще не доросли до того, чтоб могли обладать сими вещамы и обращать в свою ползу, к которой оны и изобретенны? Вот откуду мене почли за Маніхеева ученика. / 1262 /

Подлинно всякой род пищы и питія полезен и добр есть, но разсуждать надобно время, место, меру и персону. И не бедствіе ли было бы смешенное со смехом, если бы кто в колибеле лежащему младенцу налил сосать остраго уксусу, а осмолетному малчику рюмку крепкой водкы <налил> 3, но вернувшемуся с охоты кавалеру или озябшему от многолетствія старику поднес сладкаго молока? А как неправилно почли мене за Маніхея, так и не по заслуге моей и за богатствоненавистника и человеконенавистника, то есть бегающего \390\ людскаго сообщества почитают. Когда бог определил мне в подлой маске обращатся на театре, то уже должно и в уборе, и в обращеніи с достойнымы людмы наблюдать благопристойность и всігда помнить свою перед другими ничтожность. Сіе я сам наблюдать стараясь, и прочим то ж делать советовал и отсюду попал в оклеветанія, от которих если помощію благоразумних и милосердних сердец хотя по некоей часты освобожден буду, то невинность моя безопаснейшою от сих немилосердних угризателей зделавшися латвее исполнить возможет заповедь господню: «Любите врагы вашы» и проч...

До Іова [Базилевича] / 11 /

В письме Ваш[его] высокопр[еподобія] к отцу Иосифу приписанній и мне поклон уничтожил мое о Вашем ко мне сердце сомненіе. И я не почитаю Вас из числа тех, кои усты своими благословяху, [а сердцем кляняху].

И подлинно благородной душы знать свойственной хоть ненавидеть кого, да явно, а не прикрывать благосклонним лицем своего неблаговоленія, что природное рабским серцам, на лицемеріе и лжу родившимся.

Поздравляю ж Вас не совсем еще минувшим праздником, а паче пожеланним отсутствіем его высокопреподобія достойнопочтенного нового святогорского игумена отца Кордета.

Думаю, что всяк честной ученик поболит сердцем о лишеніи таковаго и толикаго уда. Но что делать? Сего требовали мужа сего толикіи заслугы. / 12 /

...Непрестанно в школах, храмах проповедывал, наставлял непросвещенную и свицкими мненіями ослепленную юность студентскую словом и житіем и, будучи родніохенкій ученик любвы насадителя Хріста, везде и всегда, аки гром, гремел о согласіи і конкордіи, найпаче в компаніах.

Что до мене касается, то я сего чистосердечного мужа уподобил бы святому пророку Іоне, кой извержен в демонстроителніи волны, целому училищному кораблю благотишіе, а его навклиру породил облегченіе. Ибо он, кроме того, есть весма ‛ο οικονομικός ’ανήρ [обізнаний в економіці муж] при том смислит аріфметіку καί τα γεογραφικά [і географічні науки] кратко сказать καί ται̃ς μούσαις καί ‛άμα πολυπραγμούναις πεφυκω̃ς [здібний одночасно і до наук, і до практичних справ] к войне и к покою, к богу и к міру.

Рассевая на все стороны ползу, аки солнце лучы, был он і мне ‛ο βάσανος [пробный камінь] к разпознанію некоторих людей, коих бы мне никогда не узнать, каковы оны, если б // \391\ не его с нимы друж[ба] ‛όμοιόν προς ‛όμοιον ’άγει ‛ό θεός [подібного до подібного веде бог].

О філософских его суптильностях, даже до четвертого неба проницающих, нет чего уже и говорит.

Но кто-то еще дерзнет в достойное привест окончаніе господина Барбая? Должен такой бить неотменно ‛άπο τη̃ς αυτη̃ς στόας [того ж складу (буквально — з тієї ж галереї)].

Ітак, остается вам молитись, дабы Аполлис, зачавшій образ Венерін, сам и дописал.

Впротчем, что надлежит до персоны, у которой веселую речь я мою распростер, то есть до Вас, всегда был и есмь почитатель, а доброжелатель и всяким лицам.

Вашего высокопреподобія

почитатель и слуга,

студент Григорій Сковорода.

Апр[еля] 18, 1765, з Должка.

Его высокопреподобію

господину отцу архімандріту

і ректору Іову

в Харкове

всепочтенно.

[До Василя Степановича Томари]

Із Харкова [у Грузію] 20 серпня 1772 р.

Не поеду к Вам, потому что меня любите: луна издали светлее, музыка — вкуснее, а пріятель — пріятнее. Все то, что вблизи, не столько мило, милее младость, когда миновала 1, а приблизившаяся старость менее 2 желательна. Что естли есть в нас самых 3 подлая часть, / 102 / заключаемыя 4 теснотою места и времени 5, разделяемая реками и веками, то, напротив того, есть тут же часть и стихія, нам не подвержена 6, но владеющая ими. Катон в Цицероновой старости говорит, что тело трудом делается костнее и ленивее, а дух быстропарнее, чем более и далее 7 движимый; для чего ж нельзя по сей же форме вылить, что чем и по бренному телишку 8 удаленнее от друга, тем ближе сердцем. Сердце его вижу и соединяюся теснее; а Іеремія учит 9, что точным в человеке человеком 10, есть сердце, а не тело стихійное [гл. 17, ст. 9]. И совершенно человека видит тот, кто видит и сердце 11 его, и любит, кто любит мысли его; любить, и вместе быть, и в единстве жить — все то одно. Сіе есть истинное собраніе и дружество, а не то, чтоб в одних стенах 12 \392\ собраться по телесным чучелам, сердцами же разбрестися, желаніями и советами поразнится, как небо от земли, единство ни в телесном подобіи, ни в той же статье, и ни в сообществе покрова, ни в количестве лет или в ровестничестве, ни в землячестве или одноземстве, ни на небесех, ни на земли, но в сердцах союзом Христовой философіи связанных; «Бе в них едина душа...» («Деянія»). А из-за гор и рек вас вижу, люблю и почитаю, но вижу душею 13 и люблю ею же. Если любите евангеліе — а, конечно, любите, — естли любите духа божія, средь сокровеннейших сердца вашего тайностей 14 живущаго, сему вас и вам подобных поручая, пребываю.

[До Якова Івановича Долганського]

[Із Харкова (?) у м. Острогожськ, 1772 р.] / 51 /

Скажите мне, что значит Ваше сіе: «Силно Вы меня [принудили]» 1; также то 2, дуже для меня 3 эти вести непріятние 4... Разве Вы противитеся, чтоб Вас [принудить]? 5 Я не диспутант 6, а вы не супостата 7. Или разве Павел то 8 должен говорить, что нашим застарелым мненіям любо 9, а не то, что 10 божіей правде 11 угодно. Мне кажется, что вы выговорили 12 сіи слова не как любопители 13, но как рабы, непослушныи 14 правде библейной 15. Разве по преодоленію? Если так, вы бросте 16 сіе снутра 17 рабство, а возлюбите ея, как сын. Догадуюся 18 нечто, чутли не внутренной тайной 19 шепотник и тут присовокупился тот, о коем написано: «Предсташа ангелы...» и 20 по пенію птичку узнать можно; справтесь с тайностми сердечными; не вкрался ли сей змей к тем мыслям, кои, ища истинны 21 господней, вышнему столу присудствуют 22. Я с Августином говорю, что он везде сети поставил, даже при самом небесном столе, внутрь самого чертога, где пируют жаждущіе правды; / 52 / он-то причиною сему плачевному случаю. Друже, как вышел 23 еси. Можно ли веселу быть при том столе без одеянія брачна 24. Может ли с охотою кушать 25, кто говорит это дуже 26 для меня непріятно. Разве принудите кушать? У меня позывы нет. Познавайте 27 сами, что это за дух, душок 28, душа, день, днесь — осмотритеся горазденно 29 дома. «Враги человеку домашніе его». Я его в вас ужасно не люблю затем, что вас люблю. Он хочет от вас желаніе присудеть 30 сему кушанью, выкрасть и, кажется, так шепчет: к чему тебе 31 сіи высокости? Да ты ж их и понять не в силах, а, может быть, и не родился; тем тебе вреднее. Будь доволен тем, что умееш, а сіе все утверждает священными ж словами 32, чтоб от священных книг отвлечь, подобен 33 \393\ змію, кой собранный из тех же цветов, из коих пчелы сладчайшіи соты 34 собирают, божіи соки по природному яду в яд обращает, он нас всех искушает; в 35 спасителе нашем, находящемся в нас, а нас в нем; никому 36 сей змій мешать не устыдился; рцы, говорит, да каменем хлебы будут, на что-де по духу тосковать, довольно по плоти одной. Вот еще: «Но Хрест 37 наш говорит / 61 /, что один хлеб для насыщения 38 не доволен; два рожденія, два и человека 39 и два живота». Сколко злый змей 40 силился, чтоб вергнулся долой 41 спас наш, но сей благій человек все в гору 42 до господа, до духа, до бога — и так оставил его; не мог от небес к земли 43 приклонить. Дух божій до духа божія поднимается, а злый к долу влечется. Я теперь говорю и давно говорил 44, что священное писаніе должно читать со страхом божіим, оставив все свои подлыи световіи плотскія поверія долу 45, так как Авраам осла с рабами, восходя с Исааком на гору божію. В то время не говоритемеш 46: сіе мне непріятно; тое 47 моему мненію противно, оное мене утюжит, и кажется 48, не так бы надобно, да не 49 могу оспорить. Не искушал ли бог Авраама, то есть не мучил ли словом истинны своей святой? Как можно, кажется, чтоб 50 благій дух божій требовал смерти единороднаго сына его? Но, боже 51 мой! Что за преданное сердце в незлобной той душе было тот час. «Се аз, изволь; ах, или поспорю, будто не знаю, что ты там еще мудрее, где кажешся 52 неприличен». Я сего не понимаю; мой умишок 53 мал, но можно ли, чтоб я худо о тебе и о слове твоем / 62 / подумал? Изволь, один мне наследник — и того для тебя зарежу; сноснее мне всего в свете лишится, нежели твоей дружбы; она состоит в согласіи мненій, а ты мне вождь. Скажи, пожалуй, как такому сердцу не откроет бог? О, бедніи 54 мы с нашими рабами и ослами! Туда ж, на гору, педнимся 55, то есть силуемся, но там имущим не дают... Брось мненія, омый болото и спери 56 одежду, оставь, всю твою подлость 57, тогда восходи; поколь твое 58 несеш, потоль твое хвалиш 59, а хваля твое, охулишь 60 божіе. Да будут же ризы твоя белы. Что за риза? Слушай, Исайі 61: «Одеждою веселія одеяте» 62. Что за веселіе? Слушай Сирах 63: «Страх господень возвеселит сердце». Сей есть жезл, разделяющій море, да не погрязнем, как олово, сей есть ключ отверзающій, отверзет и кто затворит 64, и кто отверзет. «Страх господень — дар от господа; любленіе господа, — преславная премудрость». «Премудрость и наказаніе 65. Страх господень...» «Им же является (не все его знают) разделяет себе и в виденіе его» (Сирах, гл. 1) 66. \394\

До Якова Івановича Долганського / 11 /

Любезный пріятель Яков Иванович!

Получил я письмо Ваше. В нем просите, чтоб побеседовать с Вами внятнее, нежели в то время, когда в отсутствіи пріятель пріятелю живо, будто беседующый 1 тайно, умному взору представляется.

Самая правда! В отсутствіи находящійся друг, хотя часто во внутренных 2 наших очах обращается, но если не пишет и не говорит, тогда он подобен присуществующему другу, однак немому.

Разговор есть сообщеніе мыслей и будто взаимное сердец лобызаніе; соль и свет компаній — союз совершенства. Но как невозможно плодоноснаго саду сообщить другу без зерн или ветвей, так нелзя мыслей в душу пріятелскую занесть, и перевесть, и размножить, разве чрез зерно или глаголемаго, или на бумаге начертаемаго слова. И как зерно по своей внешности малое и презренное, но 1000 садов в нем сокрывается с сокро́венным источником плодоноснаго божіего духа 3, так и слово по ударенію воздуха и по начертанію своему есть ничтожное, но по силе утаеннаго внутрь духа, сеемое на сердце и плодоприносящое новую тварь и новыи дела, есть важное. / 12 / Злое лукаваго міра зерно износит терніе, мучащое душу: «Тлят беседы благы, обычаи злы...» и сеяй в смерть пожнет истленіе души. Но, напротив, добраго слова зерно прозябает в сердце: «Любов, радость, мир, долготерпеніе».

Нет иншаго и горчайшаго нещастія, как 4 когда душа болит. Она болит тогда, когда болят мысли. А мысли болят, когда родится в сердце сіе: «Еда кій есть в вас корень, (выспрь) горе прорастающ в желчи и горести?» (Второзаконіе, гл. 29, ст. 18).

Не таковыи разговоры слушал Исаія, что говорит: «Господи, во чреве пріяхом, и поболехом, и родихом дух спасенія твоего...» Не падемся, но падутся вси живущыи на земли.

Живут на земли ничего не помышляющіи, кроме обогатиться, наестись, напитись, одетись. Бегайте разговоров сих, хотящих обогатитись. В сердце их худое семя, плодоприносящое желчь и зміин яд, убивающый душу.

А если пало (и нелзя без того, всяк беседник есть сеятель), смотрите, чтоб проклятый сей ідолопоклонства корень выспрь не поднялся. Совет есть начало дела, семя и голова. Молитеся тому, о коем написано: «Той сотрет твою главу 5». Доброе семя есть священное писаніе. «Изыде сеяй сеяти». / 21 / Злое семя есть манер...6 зміиным семям, и между семенем жены вражду положу между тобою... А что се за жена — \395\ евангелская премудрость и вся бібліа. Слушай Сіраха: «Срящет его, яко мати и яко жена девства пріимет, и ухлебит его хлебом разума, и водою премудрости напоит его» (гл. 15). Прочтите и 14-ю главу. Конечно, се та жена: «Прійдите, ядите мой хлеб и пійте...» Ей добре тецим, да будем сыны тоей, «яже есть мати всем нам».

А я, как был, так и ныне есмь спутник, сотрудник и покорнейшій слуга.

Гр[игорій] Сковорода.

1773, февр[аля] 25, из Бабаев. / 22 /

Милостивому государю

Якову Ивановичу, живописцу, господину

Долганскому, в Острогожске.

До Володимира Степановича Тевяшова