Глава четырнадцатая. Еще до того, как Андрей вернулся, Синицын решил поговорить с ним начистоту

1.

Еще до того, как Андрей вернулся, Синицын решил поговорить с ним начистоту. Но он так долго настраивал себя на этот разговор, что не заметил настроения друга.
А Леваков был растерян. Он только что вернулся от майора Василюка.
К командиру Андрей шел, готовый к худшему. Да что там — он уже мысленно прощался с училищем. И от этого на душе у него скребли кошки. Вспоминая все предыдущие годы, Андрей как никогда ясно осознавал, что последний месяц был лучшим в его жизни.
Когда-то, года четыре назад, его сильно поколотили в интернате. В интернате часто кого-нибудь били. Воспитатели закрывали на это глаза, потому что втайне побаивались той силы, которую представляли собой эти полудикие мальчишки. Нелюбимые, озлобленные, они изо всех сил старались привлечь к себе внимание, даже если для этого требовалось стать частью стаи или (кому как повезет) ее вожаком. Задавать тон стае могли только вожаки, остальным, рядовым членам, оставалось только жить по ее законам. Законы были неписаные, но соблюдались неукоснительно. Основным аргументом считались кулаки. Били обычно всей стаей, налетая одновременно, сбивая с ног и дубася куда попало. Избитый потом нередко попадал в больницу. Он тоже начинал всех ненавидеть и в итоге либо примыкал к стае, либо снова через какое-то время оказывался на больничной койке.
Андрея избивали впятером. Сейчас он уже и не помнил, что послужило тогда поводом, но зато хорошо запомнил желтый больничный потолок — первое, что увидел, когда очнулся. Мальчик попробовал поднять руку, но рука не поднялась, дернул ногой — то же самое. Андрей догадался, что связан.
Врачи боялись, что, когда пациент придет в сознание, он случайно заденет поврежденное лицо, поэтому, от греха подальше, привязали его к кровати.
Андрей, конечно, этого не знал. Он подумал, что его связали те пятеро и что они скоро вернутся, чтобы продолжить начатое. Мальчик в ужасе забился на кровати, но узлы ослабить ему не удалось, зато боль в теле стала такой сильной, что он оставил все попытки высвободиться. Тогда Андрей попробовал закричать. Но вместо крика получилось мычание. Он попытался снова. То же самое. Губы мальчика опухли, и он не мог выговорить ни слова.
И вот Андрей лежал на кровати, не имея возможности ни говорить, ни двигаться, и смотрел в желтый больничный потолок. Из глаз беззвучно текли слезы. Потом Андрей заснул.
Проснулся он оттого, что в палату кто-то вошел. «Они», — промелькнуло у него в голове. Настороженно найдя глазами посетителя, Андрей успокоился. Это были не мальчишки, В палату вошла молодая полная женщина в белом халате. Андрей видел, как она подошла к окну, открыла форточку, крикнула что-то на улицу, а затем обернулась и, приставив стул, села рядом.
Когда женщина наклонилась, Андрей смог рассмотреть ее лицо. Некрасивая, рябая от оспы, с мягкими, похожими на комки ваты щеками, она смотрела на мальчика умным проницательным взглядом. Андрею казалось, что она вот-вот заговорщически подмигнет ему сквозь очки.
Женщина пришла его покормить. Она попробовала было поднести ложку к губам мальчика, но тут же поняла, что это бесполезно. Тогда, не смутившись ни на минуту, как будто все знала заранее, она достала из халата соломинку и осторожно, чтобы причинить Андрею минимум боли, всунула эту соломинку ему рот. Другой конец опустила в тарелку.
— А теперь давай, маленький, кушай.
Это были ее первые слова. Потом она уже говорила без умолку. Может, чтобы отвлечь Андрея, а может, просто у нее был такой характер. Чаще всего санитарка рассказывала о себе и о своем младшем брате, с которым вечно что-нибудь происходило. Вот, например, недавно он подрался с хулиганами (ну прям как ты, кивнула она Андрею) и в результате лишился хорошей сумки.
Иногда санитарка придумывала сказки. Особенно по вечерам. Отходила к окну, присаживалась на подоконник и начинала рассказывать.
Андрей сразу понял, что женщина сочиняет. Герой ее сказок неизменно напоминал его самого. Это был маленький мальчик, и, похоже, у него тоже не имелось родителей (по крайней мере, санитарка ни разу о них не упомянула). И мальчик этот постоянно попадал в какие-то невероятные ситуации. Точно так же, как и ее младший брат, мальчик дрался с хулиганами, кого-то спасал, от кого-то прятался. Рассказывала санитарка очень сбивчиво и неинтересно. Но Андрей с нетерпени-ем ждал, когда она придет, сядет на подоконник и начнет очередную историю.
Все ее сказки заканчивались одинаково: мальчик обязательно кого-нибудь побеждал кого-то спасал, люди его целовали и говорили: «Какой молодец! Какой смелый мальчик!» (Уже потом Андрей догадался, что прототипом мальчика был киношный герой — Супермен.)
Но однажды женщина исчезла. Андрей пошел на поправку. Он уже мог самостоятельно есть и передвигаться по палате. А значит, в присутствии санитарки необходимости больше не было. Возможно, кого-то другого избили, и теперь она в его палате придумывала сказку уже про другого мальчика.
Странно, что именно этот эпизод вспомнился Андрею, когда он шел к командиру взвода. Илья однажды спросил, почему он поступил в Суворовское училище. Андрей тогда что-то ответил, но только сейчас понял, что ответил совсем не то. Однако и правильного ответа он пока не знал. Будут ли у него теперь время и возможность его узнать?
Леваков остановился около кабинета, одернул форму, пригладил волосы и постучал.
Майор внимательно смотрел на кадета, как будто ждал чего-то. Андрей громко доложил:
— Суворовец Леваков из увольнения прибыл.
— Ты опоздал, суворовец, — ответил Василюк.
Андрею показалось, что эти слова прозвучали двусмысленно, и он покраснел. Однако го, что сказал командир дальше, заставило его остолбенеть.
— Как она? — Голос майора звучал уже совсем по-другому: Андрей услышал в нем сочувствие. Выходит, командир все знает? Но откуда? И тут Леваков чуть не ударил себя по лбу. Известно откуда! Бабушка! Вот почему его так легко отпускали в увольнение. А он-то все гадал, что она такое Василюку наплела. Теперь понятно — бабушка сказала майору правду.
И все-таки Андрей переспросил:
— Кто она?
— Мама твоя, — терпеливо пояснил Василюк. — Что врачи говорят?
Понимая, что отпираться бессмысленно, Леваков ответил:
— Да вроде бы на поправку идет. — Он, разумеется, соврал. А что делать? Не говорить
же майору про операцию и деньги? А смысл? Чтобы Василюк опять сочувственно крякнул,
погладил его по голове и дал леденец? Нет, это его горе, и наслаждаться им Андрей никому
не позволит.
— Вот и хорошо. — Василюк кивнул. — Только, суворовец Леваков, ты больше не ври.
Человек, который носит эту форму, не должен врать.
Из кабинета командира Андрей вышел с двойственным чувством: мальчик готов был петь от счастья, но в то же время ему хотелось плакать. С тех пор как, войдя в незнакомую квартиру, он обнаружил там без сознания свою мать, подобное случалось с ним нередко, и Андрей уже начал привыкать к такому состоянию.
Вернувшись в казарму. Леваков немного походил среди ребят, а потом не выдержал и вышел в коридор. За ним последовал Синицын. Илья и не догадывался, что выбрал для разговора самый неподходящий момент. Догнав друга, он какое-то время молча шел рядом и наконец решился:
— Послушай, Андрюх, может, я могу тебе чем-то помочь?
Леваков непонимающе на него посмотрел:
— Что?
Синицын продолжил:
— Мне кажется, у тебя неприятности, и вот я... Я вот хотел...
Дернувшись, Андрей повернулся к нему:
— Ничего не надо. Я сам разберусь. Ты меня сейчас не трогай. Потом все объясню.
Отступив на шаг, Илья все же решил попробовать еще раз:
— Но все-таки...
— Я сказал: нет.
И он, не оглядываясь, ушел, по дороге со злостью стукнув кулаком стену. Причем стукнул, видимо, сильно, потому что тут же схватился за руку, однако не вскрикнул и даже не остановился.
Илья смотрел вслед другу. Он не обиделся. Теперь Илья был уверен — у Андрея большие проблемы. Возможно, даже намного более серьезные, чем его собственные. И Синицын пошел обратно в казарму, раздумывая, как помочь Левакову.

2.

На следующий день между суворовцами и преподавателем истории Михал Михалычем загорелся жаркий спор.
Михал Михалыч, или как его называли за глаза — Мих Мих, был крупным неповоротливым отставным военным с густыми, желтыми от табака усами, которые он интенсивно приглаживал, особенно если нервничал. У Мих Миха, как и у Палочки, был свой метод преподавания. И метод этот заключался в том, что он не просто пересказывал тот или иной эпизод истории России, но обязательно хотел, чтобы суворовцы восприняли его эмоционально, пропустили через себя и вступили с преподавателем в дискуссию. А когда добивался своего, начинал переживать, повышал голос и всеми силами пытался отстоять свою точку зрения, яростно дергая усы.
В этот раз обсуждалась очень близкая Синицыну тема — декабрьское восстание 1825 года. Дискуссия разгорелась жаркая. И неожиданно Илья оказался на стороне Мих Миха. А главным их оппонентом был Сухомлин. Этот спорил хладнокровно, логически аргументируя каждое свое заявление, а любое возражение оппонентов отражал едко, остро, безапелляционно. Будучи абсолютно уверен в своей правоте, Сухомлин, прежде чем приступить к обоснованиям, обычно задумчиво поправлял очки, поднимал сочувственный взгляд на противника и говорил: «Видите ли, в чем дело...»
Вот и на этот раз он встал, вернул сползшие очки на переносицу и начал:
— Видите ли, в чем дело. Очевидно, что на тот исторический момент восстание было обречено на провал. — Сухомлин прекрасно осознавал, что за ним стоят сотни историков, а в его пользу говорит сам итог восстания. — Наивно было полагать, что теми силами, которыми декабристы располагали, можно будет свергнуть монарха. Хотя, безусловно, — Сухомлин пошел на видимую уступку, кото-рая должна была обезоружить оппонента [в этом заключался его метод), — момент они выбрали крайне благоприятный. Будь у них больше времени и сил, из этой затеи, возможно, и могло бы что-нибудь да получиться.
Илья поднял руку и, после того как Мих Мих кивнул, встал.
— Значит, ты считаешь, что не стоило далее и пытаться?
— Безусловно, — не сомневаясь ни секунды, ответил Сухомлин.
— А как же человеческий фактор? — поинтересовался Илья. Мих Мих одобрительно кивнул, явно соглашаясь. — Это были люди с уникальными судьбами и прогрессивными на тот момент идеями. И они были слишком прямолинейны и отважны, чтобы трусливо ждать в кустах подходящего момента.
Сухомлин иронично улыбнулся:
— И чего в итоге они добились? Пятеро руководителей восстания были повешены, а остальные сосланы в Сибирь. Бессмысленно.
— Бессмысленно? Да, возможно. Но мне кажется, что многие отважные поступки, так же как и гениальные открытия, нередко кажутся другим бессмысленными.
— И что ты предлагаешь? — лениво полюбопытствовал Сухомлин. —Делать откровенные глупости, чтобы потом, типа, прослыть гением или, точнее, чокнутым? Да тогда человечество просто вымрет!
— А что предлагаешь ты? — вмешался в спор Мих Мих.
Сухомлин снова поправил очки.
— Видите ли, в чем дело. Если говорить конкретно о предмете нашего сегодняшнего урока, то я считаю, что руководители тайных обществ действовали по меньшей мере неблагоразумно. Ведь они подставили под удар не только самих себя, но и многих других.
— А если говорить не конкретно? — с вызовом спросил Синицын товарища.
Тот пожал плечами:
— Кесарю — кесарево. История знает не так много действительно выдающихся личностей.
— А я считаю, что каждый человек способен совершить поступок. Главное, чтобы этот поступок не шел вразрез с его убеждениями. И если человек делает то, что Сухомлин называет глупостью, но, таким образом, отстаивает свои убеждения, то это уже не глупость, а поступок. Исходя из этого я считаю, что декабристы совершили поступок. Они верили в то, что делают, а поэтому правы.
Пока Синицын говорил, Андрей, затаив дыхание, ловил каждое его слово. Вот он — ответ на его вопрос. Добыв денег для матери, пусть даже таким безобразным способом, как воровство, он совершит поступок, а потом, как и декабристы, за него ответит.
Мих Мих тем временем решил взять бразды правления в свои руки.
— Хорошо. Мы сегодня неожиданно подпили очень важную тему. Оба суворовца достойно отстаивали свои позиции. Я не берусь сказать, на чьей стороне правда. Не берусь, потому что хочу, чтобы каждый из вас решил)то для себя сам. Урок окончен.
Илья вышел из класса, не глядя на Сухомлина, на которого почему-то был зол. Однако он и не подозревал, что сегодня ему придется вступить еще в одну битву. Причем не с кем-нибудь, а с родным отцом.

3.

Сергей Синицын долго не решался прийти к сыну. Зная, что тот и не подозревает о его разрыве с матерью, он чувствовал себя виноватым перед Ильей. Но имелось у него одно соображение, которое всё перевесило, заставило переступить через себя и вызвать сына на серьезную беседу.
Дело в том, что Сергей Синицын испугался. Ну зачем он подал Илье в свое время идею стать военным? Зачем внушал мальчику все эти годы, что нет профессии достойнее, что он непременно должен пойти по его стопам, его дорогой. А куда его самого привела эта дорога? Он потерял почти все, чем дорожил. Даже такая женщина, как Ольга, не смогла выдержать постоянных отлучек мужа и предала его.
Сергей тяжело переживал это предательство. Поселившись у друга, он из последних сил держался, чтобы не начать пить. Разлюбить жену в одночасье оказалось ему не по силам. Но и жить, представляя Ольгу рядом с другим мужчиной, было не легче.
Синицын боялся, что и Илью ждет то же самое. Любимая девушка его в конце концов бросит, и сын будет страдать так же, как сейчас страдает его отец.
Но еще не поздно все изменить. Он убедит Илью выбрать в жизни другую дорогу. Ну и что, что многие поколения Синицыных были военными? Все меняется.
Сергей и не подозревал, что всего каких-нибудь пару недель назад Илья думал примерно так же. Как и не подозревал он о том, что с тех пор многое изменилось.
Увидев сына, отец шагнул было ему навстречу, хотел обнять, но вместо этого ограничился рукопожатием. Ему показалось, что Илья немного изменился за то время, что они не виделись: то ли подрос, то ли возмужал.
— Ну, как у тебя дела? — перво-наперво спросил Синицын-старший.
Илья посмотрел на него с подозрением:
— Пап, а у вас все в порядке? Ксюша говорит, что вроде бы видела тебя. Но мама сказала, что ты на учениях.
Отец замешкался, но ответил:
— Я действительно был на учениях. Просто на этот раз вернулся пораньше.
Но Илья не отставал:
— Точно все нормально?
Чтобы перевести разговор на другую тему, отец решил сразу сказать главное:
— Илья, я тут долго думал и принял решение.
Сыну не понравился его тон, но перебивать он не стал.
— Я решил забрать из училища твои документы.
Остолбенев на мгновение, Илья сначала решил, что отец шутит. Однако, взглянув на него, мигом убедился в обратном. Медленно помотав головой, Синицын-младший отступил на два шага назад. Глаза его сузились:
— Ты с ума сошел?
— Нет. —Отец, помолчав, вздохнул. —Мне кажется, ты шел в Суворовское, до конца не осознавая, что делаешь. И в этом была моя вина. Теперь я понимаю, что был не прав. Ты должен сам выбирать, чем тебе заниматься в жизни.
— Я уже выбрал, — отрезал Илья.
Отец нервно заходил взад-вперед, ероша волосы.
— Нет, сынок, ты не понимаешь. Небось, до сих пор думаешь, что быть офицером это сплошная романтика? Форма, женщины, подвиги... Нет, Илья, на самом деле все не так. Это тяжелый труд, это большая ответственность, но главное, это одиночество. Не всякая женщина выдержит жизнь с мужем-военным.
— А мама? — парировал сын.
— Мама... — отец задумался, а потом кивнул. — Мама — другое дело. Но таких, как мама, единицы. — И довольно резко добавил: — Все, Илья, давай закончим этот разговор. Я уже все решил.
Синицын-младший поднял на отца спокойный прямой взгляд и ровно, но с чувством произнес:
— Прости, папа, но я тоже уже все решил. Я стану офицером. Несмотря ни на что. Даже
если ты против. — Он облизал вдруг пересохшие губы. Но голос его звучал уверенно: — Ты
не прав, думая, что я нахожусь здесь только из-за тебя. Теперь уже нет. Повторяю — свой
выбор я сделал. А если ты захочешь мне помешать, то больше никогда меня не увидишь.
Имей в виду.
Договорив, Илья повернулся, чтобы уйти. Отец схватил его за руку. В этот момент на КПП вошла морщинистая старушка. И, хотя видно было, что она здесь не впервые, старушка заметно робела. Подойдя к дежурному, она подслеповато прищурилась и спросила:

— Как бы мне Левакова Андрюшу увидеть?
Дежурный поднял голову и уточнил:
— Рота, взвод?
Вырвав у отца руку, Илья вмешался:
— Леваков из моего взвода. Я его сейчас позову.
Старушка оглянулась, кивнула и уселась на скамейку. Синицын уже двинулся к выходу, когда услышал:
— Илья...
Он оглянулся и вопросительно посмотрел на отца. Тот потер лоб и согласно мотнул головой:
— Хорошо, Илья. Я уважаю твое решение.
Синицын-младший улыбнулся.

4.

Левакова он нашел в кабинете самоподготовки. Перед ним лежали раскрытая тетрадь и учебник, а в руках была ручка, но сам Андрей задумчиво смотрел в окно. Решение он принял еще во время урока истории, когда слушал, как Илья защищает декабристов. Какой смысл, думал он, зубрить алгебру, если через неделю его все равно отправят в колонию для несовершеннолетних. Возможно, перед этим он даже снова попадет к той девушке-лейтенанту. Но лучше бы не к ней. Она, наверное, расстроится, что так в нем ошиблась тогда. А жаль, что она не узнает всей правды. Ведь на самом деле Андрей просто совершит поступок. А другие люди, Илья все верно говорил, они не всегда могут реально оценить чужой поступок. Со стороны будет казаться, что Андрей Леваков — вор. Ну и пусть. Зато он сделает то, что считает нужным. Достанет матери деньги на операцию.
И тут Левакова окликнул Синицын. Он сказал, что на КПП его дожидается какая-то пожилая женщина. Бабушка, догадался Андрей. Странно, что-то она к нему зачастила.
Старушка сидела на том же месте, где оставил ее Илья. Вцепившись обеими руками в сумку, она обеспокоенно оглядывалась и, только заметив Андрея, немного успокоилась.
— Андрюш, я по делу, — почему-то шепотом начала бабушка.
Леваков наклонился к ней и, не дав продолжить, спросил:
— Бабуль, а ты почему рассказала командиру о матери?
Но старушка проигнорировала его вопрос. Еще раз оглянувшись для верности, она извлекла из сумки пакет и буквально впихнула его в руки Андрею.
Тот с удивлением посмотрел на пакет:
— Что это?
Досадливо поморщась, бабушка совсем почти неслышно ответила:
— Тише говори. Это деньги. Андрей едва не закричал:
— Деньги???
Бабушка тут же прикрыла ему рот ладошкой.
— Да говорю же, не кричи. Деньги это.
Я случайно услышала, что тебе очень надо.
Как она могла узнать, поразился Андрей, уставившись на пакет. Но бабушка тут же все разъяснила сама:
— Ты только с Ромкой больше не встречайся. Я сына похоронила, тебя в интернат сдала. Много грехов за мной водится. Дай хоть часть из них искуплю — тебя от тюрьмы уберегу. А с Ромкой свяжешься — туда прямая дорога.
С изумлением глядя на бабушку, Андрей наконец глухо спросил:
— Откуда они у тебя? Старушка отмахнулась:
— Не скажу откуда — боюсь не возьмешь. Андрей немедленно попытался отдать ей деньги обратно:
— Я и так не возьму.
— Возьмешь, — неожиданно упрямо сказала бабушка. — Я перед тобой виновата. Дай мне грех искупить, — вновь повторила она.
Леваков решительно замотал головой:
— Ничего ты передо мной не виновата. Не возьму.
Глянув на внука исподлобья, бабушка вдруг заплакала:
— Возьми, Андрюш, ну пожалуйста. Тебе нельзя с Ромкой связываться, в тюрьму попадешь. — Она вытерла слезы тряпичной ручкой сумки, но глаза мгновенно снова увлажнились. — А я, Андрюш, виновата. Ведь могла же тебя дома оставить, а не оставила. На мать твою злилась, вот и не оставила. Она же сына моего в могилу свела, ну я и решила — пусть тогда и ее сыну плохо будет. — Сделав признание, бабушка избегала смотреть на Андрея. — Но к старости, верно говорят, мудреешь. И о Боге задумываешься. Поэтому я так хотела, чтобы ты с ней помирился. Чтобы у вас все хорошо было. Чтобы совесть свою окаянную успокоить. — И опять нетвердо спросила: — Возьмешь деньги?
Андрей колебался. Признание бабушки его удивило, но не шокировало. Ее раскаяние выглядело совершенно искренне. Кто он такой, чтобы судить ее?
Заметив, что внук колеблется, бабушка добавила:
— Я от души даю. А когда от души дают, не отказываются. И Андрей решился:
— Хорошо. Спасибо тебе большое. Но я отдам. Не знаю когда, но обязательно отдам.
Облегченно улыбнувшись, бабушка поспешно вскочила и, чтобы Андрей не успел передумать, пошла к выходу.
Спрятав пакет под куртку, Леваков вернулся в училище. Зайдя в туалет, он заперся в кабинке, вытащил пакет и достал оттуда деньги. Пересчитав, выдохнул. Двадцать тысяч. Огромные для него деньги. Но осталось достать еще сорок. Однако к Ромке он теперь не пойдет. Он дал бабушке слово. Не прямо, но дал.
И, убрав деньги обратно, Андрей засунул пакет в брюки.