Советский период

Приход к власти большевистской партии РСДРП(б) в октяб­ре 1917 г. вовлекает страну в крайне резкие изменения, сопрово­ждавшиеся разрушением освященных традицией тысячелетних устоев русской культуры и государственности, прежде всего мо­нархических и православных. После событий первой русской ре­волюции, когда была легализована деятельность общественных объединений (Манифестом 17 октября 1905 г.), в России офор­мился целый спектр политических сил, от крайне правых до крайне левых, среди которых были умеренные — центристские, либеральные, демократические — программы преобразования страны. Однако в ходе событий 1917 г. русская история актуали­зирует один из наименее ожидаемых и наиболее радикальных вариантов политического спектра.

Существует мнение, что Октябрьская революция — эмерд-жентное событие, не выводимое из хода предшествующей исто­рии. Однако оно вполне вписывается в известную трактовку России как страны крайностей. Н. А. Бердяев: «Русская душа оставалась неосвобожденной; она не сознавала каких-либо пре­делов и простиралась беспредельно. Она требует всего или ни­чего, ее настроение бывает либо апокалипсическим, либо ниги­листическим, и она поэтому неспособна воздвигать половинча­тое царство культуры»⁶¹.

Октябрьская революция приводит к культурному взрыву. Со­гласно концепции Ю. М. Лотмана культурным взрывом можно считать процесс перемещения периферии культуры в центр и от­теснения центра на периферию. После Октябрьской революции в России происходит ротация культурного верха и низа. Вяч. Вс. Иванов отмечает, что эта ситуация с сюжетом обмена ролями между королем и шутом, принцем и нищим близка кар­навальной. Однако в России она оказывается не игровой, а бо­лее чем серьезной: перемещение культурного центра и перифе­рии получает многообразную неметафорическую реализацию (так, беднота из пригородов массами вселялась в «буржуазные квартиры», из которых выселяли их прежних жителей или «уп­лотняли» их).

В советскую эпоху типологические черты русской культуры не исчезают — они трансформируются (скорее, мутируют), но в своем изменившемся виде могут быть узнаны.

О феномене русского коммунизма и тоталитаризма размыш­ляли философы Серебряного века, оказавшиеся в эмиграции

(Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, П. И. Нов­городцев, П. Б. Струве, Г. П. Федотов, С. Л. Франк, И. А. Ильин и др.). Н. Бердяев в работе «Истоки и смысл русского комму­низма» (1937) ставит задачу «понять нацио­нальные корни русского коммунизма, его детерминированность русской историей»⁶². Он пишет: «Большевизм оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 г., и наи­более верным некоторым исконным рус­ским традициям, и русским исканиям уни­версальной социальной правды, понятой максималистически, и русским методам управления и властвования насилием. Это было определено всем ходом русской исто­рии, но также и слабостью у нас творческих духовных сил. Коммунизм оказался неот­вратимой судьбой России, внутренним мо­ментом в судьбе русского народа... Русский коммунизм, если взглянуть на него глубже, в свете русской исторической судьбы, есть деформация русской идеи, русского мессианизма и универсализма, русского искания царства правды, русской идеи, принявшей в атмосфере войны и разложения уродливые формы. Но русский коммунизм более свя­зан с русскими традициями, чем это обычно о нем думают, тради­циями не только хорошими, но и очень плохими»⁶³.