Т.Х.Керимов 8 страница

этому времени история исчезнет, так как дети больше не будут чувствовать своего рода «мистики прошлого», им будет недоставать любопытства и они не станут ' профессиональными историками либо хранителями памяти. Отрицая, что воспоминание может быть методом постижения истории, постмодернистская историография настаивает, что задачей историка является не реконструкция прошлого и не его воспоминание, но анализ истории складывания коллективной памяти и деконструкция последней. Ф. Фуре, П. Нора деконструировали «увековечивающий» характер французской национальной истории, показывая, в частности, что мифы, культивируемые историографией, фактически игнорировали прошлое, как оно реально переживалось. Историки показали, что три-четыре столетия назад процесс создания позитивной национальной истории во Франции сопровождался идеализацией государства, что коллективная память была организована вокруг государства и нации. С их т. зр., П. к. важна в силу ее способности задавать и формировать представления историков о прошлом. Так, Ф. Фуре показывал, что историография французской революции, а также революционной традиции XIX и XX вв., в значительной мере была обусловлена революционной риторикой, и в результате этого в современности были увековечены и регулярно вспоминаются не факты, но идеалы французской революции, легшие в основу соответствующей политической традиции. Постмодернистский историк считает необходи мым разорвать «порочный круг» памяти, посредством которого лефтистская исто риография, прославляя 1789 год, онтологизирует фундаментальные категории революционного дискурса. М. Фуко, подчеркнув пластичность человеческой натуры и прерывный характер истории, обратил внимание на те трудности, с ко торыми связано представление об исто рическом исследовании как культивиро вании субъективного воссоединения с прошлым. Под влиянием Фуко историки занялись изучением «риторики» истории,

что, по мнению ряда исследователей, отвлекло их внимание от фундаментальных проблем воссоздания исторического прошлого. Тем не менее критика со стороны Фуко П, к., то есть понимания памяти как момента непрерывности между прошлым и настоящим, практически стимулировала целое поле фактических исследований, таких как истории пенитенциарных заведений и лечения душевнобольных людей. Исследования коллективной памяти как исторического феномена в 1980- 1990-е гг. отличает интенсивность и многоплановость, а также тот факт, что они ведутся параллельно с нарастанием общественного увлечения памятью, особенно в США, Великобритании и Франции. Среди причин последнего можно выделить такую, как значительное число отмеченных юбилеев и годовщин (двухсотлетие американской революции в 1975 - 1976, столетие возведения Статуи свободы в 1986, двухсотлетие американской Конституции в 1987, 1989, 1991, пятисотлетие первого путешествия X. Колумба в Новый Свет (1992). Противоречивое освещение этих событий в прессе, неоднозначное отношение к ним со стороны различных социальных и этнических групп усугубили понимание того, что коллективная память есть социально конструируемый феномен. Нарастание значимости в социальном дискурсе проблематики многообразия и мультикультурализма также усилило интерес к групповым памяти и традициям. Собственно самое складывание и упрочение групповой, и прежде всего этнической, идентичности тесно связано с существованием ее собственной исторической памяти, реальной либо воображаемой. Для такого рода этнической памяти характерна сосредоточенность не столько на последовательности тех или иных событий, сколько представление совокупности «инстинктов, чувств, откровений, ожиданий, моделей эмоций и поведения; чувство реальности, набор рассказов для индивидуумов и для народа в целом, чтобы их проживать» (М. Новак). Чувствительность к мультикультурализму проявляет-

ся в деятельности музеев и исторических обществ. Еще одним обстоятельством, усилившим внимание к проблематике коллективной памяти, стало противоречивое общественное отношение к Холокосту европейских евреев, доходящее до его полного отрицания. В связи с этим принстонский историк А. Мейер в книге «Неуправляемое прошлое: история, Холокост и немецкая национальная идентичность» (1988) считает, что коллективная память «может быть прогрессивной и регрессивной», поскольку «в большинстве мест память толкают одновременно и неравномерно в двух направлениях, серьезно рискуя выпустить ее из-под контроля... Память предпочитает благочестие и консенсус свободному мышлению и критике. Она стремится скорее закрывать обсуждение, нежели его развязывать и поощрять». Сегодняшний рост публичной коллективной памяти, по мнению историка, лишь неминуемо увеличит мировой запас монументов и исторических музеев, причем это течение нельзя считать политически невинным ни плодотворным для истории, поскольку оно ведет лишь к заблуждениям относительно рациональных потенций человечества. Следующий повод интереса к П. к. обусловлен нарастающей ролью СМ И в современном сознании, и тем особым местом, которое получают в последнем запечатленные журналистами сенсационные события. Существенную роль в усилении внимания к П. к. играет и увеличение популярности т. н. «мест памяти»: Стена плача в Иерусалиме и мемориал Э. Пресли в Мемфисе, Бастилия и гора Верной, посещаемые миллионами, составляют одно из зримых свидетельств связи коммерции и исторической памяти. Вкупе с т. н. «историческим туризмом» они привлекают внимание к тому обстоятельству, что прошлое в наши дни превращается в товар, помогает привлечь внимание к тем или иным маршрутам и местам, обещая насыщенное и полезное проведение свободного времени. Должна ли история быть просто критикой мифов, которые мы создаем в целях представления прошлого, либо она должна стремиться и к воссозданию прошлого как такового, справедливы ли обвинения в адрес современной культуры, что она страдает тотальной амнезией и забвением своих истоков - эти вопросы имеют отнюдь не только академическое значение для многих живущих в современном мире людей. Смутность и фрагментированность жизни в постмодерном мире вынуждает людей вспоминать прошлое. Социально-культурные матрицы для определения индивидами их национальной, религиозной, этнической, групповой, сексуальной идентичности весьма противоречивы и взаимоисключающи. Тот факт, что большинство из них историчны по своему характеру, обусловливает сильный интерес к прошлому многих людей современности. В частности, многие стремятся узнать больше об истории тех групп, с которыми они персонально идентифицируются, но в то же время, эти группы сами по себе (будь то евреи или афроамериканцы, интеллигенция либо участники афганской или чеченской войн) обладают очень расплывчатой идентичностью и не имеют отчетливых статуса или образа в обществе, в частности, из-за обилия интерпретаций их истории. Проблема идентичности индивидов и групп становится проблемой их исторического сознания, их П. к. Чтобы избежать упомянутой расплывчатости, ряд индивидов исповедует упрощенные, одномерные представления, часто совмещаемые с обвинениями в адрес других групп, По поводу того, претерпевает ли современное общество на деле упадок памяти, существуют достаточно противоречивые мнения. Сама по себе эта констатация обозначилась с начала XX в. в работах критиков модерности, показавших, что модернизация социальной жизни, начавшаяся с Просвещения, наряду с суевериями освободила европейцев и от исторической традиции, что модерность и прошлое несовместимы. По выражению, А. Хюсейна, «современный монумент есть противоречие в терминах». В то же время XX в. знаменуется возникновением «индустрии памяти», ибо ни в

один предшествующий век не возникло такое количество музеев и монументов. В частности, авторы книги «Искусство памяти: Мемориалы Холокоста в истории» (1994) отмечают, что нарастающее умножение во всем мире мемориалов в память о Холокосте есть ощутимое свидетельство того, что, далекий от забвения прошлого, конец XX века, ознаменован страстью к его воспоминанию и увековечиванию. К примеру, в одной только Германии в настоящее время насчитывается свыше 1200 отдельных инициативных групп и граждан по созданию новых монументов в память о Холокосте. Авторы осмеливаются предположить, что число монументов становится таким огромным, что это приведет к «инфляции увековечивающей валюты». Каждый отдельный монумент станет бессмысленным на фоне множества увековечивающих знаков. Историческое сознание - стоит перед опасностью упадка из-за тривиализации великих событий в силу создания чрезмерного количества мемориалов. Этот процесс «мемориализации» происходит повсеместно, а с ним возникают и вопросы об идеальном статусе памяти в обществе и интеллектуальной жизни. «Пристрастие» (выражение Ч. Мейера) общества к памяти выражается и в том, что П. к. начинает играть сущетвенную роль в политической жизни. Прошлое вытесняет будущее в политических дебатах тем основательнее, чем больше увеличивается чувство негарантированности будущего. По мнению Ч. Мейра, в наши дни П. к. образует саму гражданскую жизнь. Почти каждая социальная группа, каждый этнос претендует на свою причастность к общей славе, стремится добиться общественного признания факта своих лишений и бедствий. Особенно трудно разрешимой проблемой функционирования П. к. является ее совмещение с критическим осознанием прошлого, ибо и прославление и осуждение собственного прошлого одинаково опасны, когда они становятся целью сами по себе. Е. Г. Трубина

ПАРАДИГМА - совокупность устойчивых и общезначимых норм, теорий, методов, схем научной деятельности, предполагающая единство в толковании теории, в организации эмпирических исследований и интерпретации научных исследований. Понятие П. введено в современную философию науки Т. Куном для объяснения функционирования «нормальной науки». Согласно Куну, развитие науки проходит несколько этапов. Предпарадигмальный этап развития науки характеризуется наличием множества теоретических направлений, разнообразием методологических подходов. На этом этапе отсутствует какая-либо единая теоретическая концепция, ориентирующая деятельность научного сообщества. Этап т. н. «нормальной науки» характеризуется принятием устойчивой и признанной всем научным сообществом П. Основная концептуальная нагрузка П. заключается в том, что она, с одной стороны, исключает все не относящиеся к П, и не согласующиеся с ней концепции, теории, методы, с другой стороны, она ориентирует научное сообщество и исследовательскую деятельность на использование теории для предсказания новых феноменальных областей, а также на усовершенствование самой П. посредством переинтерпретации имеющихся наличных теорий. Гарантией стабильности «нормальной науки» выступает ее консерватизм: вся исследовательская деятельность ведется в рамках принятой П. Но «нормальная наука» с течением определенного времени начинает переживать кризис. Последний связан с возникновением научных аномалий, приводящих к научным открытиям. Большинство научных аномалий возникает в строгом соответствии с парадигмальными правилами и требованиями. С открытием аномальных явлений начинается поиск решений, причем в основном поиск осуществляется в рамках данной П. с целью ее сохранения. «Любой кризис начинается с сомнения в парадигме и последующего расшатывания правил нормального исследования» (Кун). Завершение кризиса знаменуется научной революцией, сущность которой

заключается в возникновении новых П. Новые П. качественно несоизмеримы со старыми и некумулятивны. «Научные революции рассматриваются здесь как такие некумулятивные эпизоды развития науки, во время которых старая парадигма замещается целиком или частично новой парадигмой, несовместимой со старой» (Кун); В результате принятия новой П. значительно изменяется совокупность принятых научным сообществом норм, ценностей и установок. В связи с неопределенностью понятия П., связанной, в первую очередь, с противоречием логической и психологоисторической коннотаций термина. Кун в дальнейшем эксплицировал первоначальные характеристики П. через дисциплинарную матрицу. Дисциплинарная матрица включает несколько элементов: во-первых, символическое обобщение законов. Символическое обобщение помогает научному сообществу формализовать основные теоретические положения. Во-вторых, Кун выделяет «метафизический» компонент П. - систему методологических принципов, используемых для интерпретации этих законов. Втретьих, набор стандартизированных инструментов и методов для решения типичных проблем. Примерами П. могут служить аристотелевская динамика, птолемеевская астрономия, ньютоновская механика, эйнштейновская теория относительности, Понятие П, используется в современных социально-философских теориях для диагноза ее наличного состояния и предсказания перспектив, хотя вряд ли можно однозначно говорить о применимости П. как единой системы норм, установок, ценностей к социально-философским теориям, Т. X. Керимов

ПЕРСОНАЛИЗМ -1) философская позиция, полагающая личность и личностное существование основным предметом философии и главной проблемой истории и культуры; 2) религиозно-философское течение XX в. (главным образом в России, Франции, США), выступающее за синтез религиозных, культурных и социально-политических концепций на основании принципиального значения самореализации личности в современном мире. Как социально-политическое течение П. связан с леволиберальными кругами в «христианском социализме». Основные мотивы П. как особой позиции разрабатываются в философской культуре начиная с периода христианства (хотя немаловажное значение имеют античные концепции личности, выдвигавшиеся Платоном, Сократом, Эпикуром, неоплатониками). Теоретические мотивы П. присутствуют в основных течениях христианской мистической философии: сама специфическая гносеологическая установка мистицизма на личное переживание взаимосвязи человека и мирового целого, на обнаружение ее в глубинных структурах индивидуального сознания носит персоналистическую ориентацию. К тому же мистическая традиция осуществляет теоретически мировоззренческий принцип соравности макро- и микрокосмоса (Майстер Экхарт, Я. Беме, Парацельс, Дж. Бруно). Особое значение для формирования специфических средств выражения П. имеют философские учения М. Монтеня, Б. Паскаля, С. Кьеркегора. Здесь философия как теоретическая система фактически уступает место философствованию как интимно-экзистенциальному переживанию, эмоционально насыщенной рефлексии проблематичности собственной судьбы (Паскаль, Кьеркегор) или же афористическому оцениванию философских проблем через собственные мировоззренческие ориентиры, без отсылок к системной, идеологизированной объективности (Монтень), Как самостоятельное философскотеоретическое течение П. возникает в конце XIX в. в США (Б. П. Боун, Э. Брайтмен) и в первой четверти XX в. в России (Н. А. Бердяев, Л. Шестов, Н. О. Лосский) и во Франции (Э. Мунье, Ж. Лакруа, отчасти М. Мерло-Понти и Г. Марсель), став одним из направлений критики и преодоления классической традиции европейской философии. Определенное воздействие на формирование П. оказали марксизм, экзистенциализм, неотомизм (особенно на французский П.), религиозно-мистическая философия (в частности на русских персоналистов). Для теоретических положений П. первостепенное значение имеет утверждение цельного характера индивидуального бытия в его подлинности. С этой т. зр., культурно-социальная ситуация XX в. оказывается ситуацией разорванности, неполноты человеческого, его подчиненности внешним по отношению к личности факторам: религии, науке, морали, отчужденной социальности, дегуманизированному производству и потреблению. В конечном счете системная совокупность этих факторов есть буржуазная цивилизация, порожденная потребностью в оптимизации и организации взаимоотношений отдельных личностей. Становясь внешней силой социального целого, цивилизация оказывается антиподом личности как носителя свободы и творчества. Происходит разрыв личностного и социального, который является манифестацией более глубокого метафизического конфликта человеческого и космического (для П. как теистического течения характерно определенное наделение космического целого божественными характеристиками). Подавляемое цивилизацией личностное начало осмысляется в триединстве первичных начал человека: самореализации во внешнем мире; сконцентрированности на собственном духовном опыте, нераздельно связанном с культурным опытом человечества; творческой трансценденции, устанавливающей взаимосвязь человека с высшими ценностями божественного происхождения (истина, свобода, благо, красота). Последняя, будучи единственным реальным путем актуализации иных интенций личности, не находит себе адекватного выражения в современной культуре: рационализированная и социально «заземленная» культура не предоставляет возможности целостного осмысления проблем мира как проблем личности. Следовательно, необходим синтез различных культурных оснований, в центре которого находились бы не самодовлеющие проблемы цивилизации, а сама личность как средоточие мировых процессов. Этот синтез должен быть, с одной стороны, органичным для европейской культуры, а с другой, иметь прямое отношение к целостности, полноте и потенциальной неисчерпаемости опыта всечеловеческого. Т. о., персоналистский проект обретает черты религиозно-философского синтеза, в котором научность, рациональность есть только элемент; нравственно-смысловое значение достигается на путях религиозной интуиции, понимаемой как реализация трансцендирующих интенций человеческого существа. Социальная активность данного синтеза осуществляется в либеральном проекте христианского социализма и диалога верующих и неверующих (хотя следует отметить, что американский П. тяготел к своего рода социальному конформизму, смыкаясь в этом смысле с прагматической школой; русские персоналисты, Бердяев и Шестов, были склонны к «творческому анархизму», признавая в целом позитивность «христианизации» светской политики). В последующий период во французском П. (наиболее влиятельном) возобладал акцент на социальный реформизм, ориентированный на гуманизацию общественно-экономических отношений. Характерной чертой П. как школы является определенная несистемность философских построений (системно-прагматические параметры устанавливаются лишь в пределах социальных и политических программ), являющаяся выражением убежденности в глубинной иррациональности существования личности. Наиболее последовательной системой в П. может быть признана монадологическая метафизика и гносеология интуитивизма Лосского (см. «ИНТУИТИВИЗМ»). Е. В. Гутов

ПИСЬМО - знаковая система взаимной коммуникации людей. Хотя исторически фундаментальные труды в теоретическом языкознании основывались прежде всего на изучении письменных текстов, поскольку именно последние считались единственной и адекватной манифестацией языка, П. не выделялось в особый объект научных исследований и не рассматривалось в его отношении к звуковому языку. Традиционно П. приравнивалось к искусственному и внешнему средству, воспроизводящему «особенности речи прошлых поколений». Только начиная с последней четверти XIX в. в лингвистике проблема П., а также проблема отношения П. к языку были поставлены в качестве полноправных объектов научного исследования. В настоящее время выделение П. и соответствующей теории П, как самостоятельной научной дисциплины не вызывает сомнений, хотя многие фундаментальные вопросы этой дисциплины получают в литературе разное освещение и неоднозначное решение. Все эти вопросы оказываются связанными: 1) с решением вопроса о статусе лингвистики и, соответственно, языка в его соотношении с наукой о П. в смысле историческом, функциональном и общетеоретическом (метафизическом); 2) с решением вопроса об отношении П. к звуковому языку; 3) с решением вопроса о семиотических функциях и характеристиках П. В соответствии с традиционной трактовкой, система П. в своем историческом становлении проходит стадии от пиктографии к идеографическому П., далее - к словесному (логографическому), затем - к словесно-слоговому, от него - к слоговому (силлабическому) и затем - к буквенному (алфавитному) П. Однако в действительности в чистом виде приведенные стадии не представлены; эволюция не обязательно может приводить к алфавитному П., она может законсервироваться на словесно-слоговой или слоговой стадии. Во всех видах письменности имеются системы знаков - графемы, каждая из которых соответствует строго определенной единице речи: слову определенного звучания в словесном П., последовательности значащих звуков (не обязательно слогу) в силлабическом, значащему звуку (фонеме) - в алфавитном П. В зависимости от того, что является объектом графического знака и к какому строю языка относятся эти графемы, выделяют типологию П. В одном случае графема относится к семантическому строю языка, в другом - фонетическому. В первом случае графемами являются пиктографии, идеографии или логографии; во втором случае графемы представляют фонемы или силлабарии. Пиктография - рисуночное П., отображение содержания сообщения в виде рисунка. Характерной особенностью пиктографии является отрыв сообщения от предмета и перенос на различные материалы П. Идеографическое П. представлено графемами, символизирующими элементы содержания. Как и пиктография, идеографическое П. ориентировано; на передачу лишь общего смысла сообщения, но не его точного звучания. Логографическое П. развивается в полноценную систему лишь в результате закрепления за знаками фонетического чтения, j независимого от значения данного знака как слова. Этот процесс руководствуется ребусным принципом, согласно которо му знаки для слов, которые трудно нари совать, пишутся знаками для других слов, идентичными или близкими им по звучанию и легко изображаемыми. Раз личие между логографическим и идео графическим П. заключается в том, что словесное П. не передает общий смысл сказанного, а фиксирует сказанное по словно. В принципе, при строго выдер жанном логографическом П. требуется столько же письменных знаков, сколько имеется слов. В силлабическом П. графе мы передают отдельные последователь ности звуков языка, чаще всего слоги. Представление о слоге прежде всего вы рабатывается в языках с регулярным сле дованием согласных и гласных, а также в языках, в которых имеется большое ко личество односложных слов, примени мых в качестве знаков для слогов. Алфа витное П. передает звуковой облик слов звуковыми единицами - фонемами. Знаки алфавита - буквы - обозначают зву ковые единицы - фонемы, репрезенти руемые звуками. Буквы - это знаки, с помощью которых обозначаются едини цы языка - фонемы. Самостоятельного значения буква не имеет. Ее значение - это та фонема, которую она изображает. И, соответственно, знание букв какой либо алфавитной системы П. позволяет прочитать и воспроизвести в звуковой форме любой текст, даже если значения слов, составляющих этот текст, неизвест ны. Выделение П. как семиотической системы предполагает выделение специ фических характеристик и семиотиче ских функций П. в сравнении с устным языком и другими нелингвистическими визуальными средствами. Традиционно семиотическое определение П. выделяет символическую, графическую и лин гвистическую характеристику П. Одной из характерных особенностей П. является его многомерность. В отличие от речи, характеризующейся вокально-аудиторным средством передачи, П. предполагает визуальный контакт. В то время как речь характеризуется опосредованностью передачи сообщения, П. Предполагает только непосредственное восприятие. А последнее предполагает большую степень специализации, П. и чтение требуют больших энергетических усилий и техни ческих способностей по сравнению с го ворением и слушанием. Как результат указанных различий, П. характеризуется способностью постоянного воспроизве дения и хранения информации. Основ ная функция, которую выполняет П., так же как и речь, является коммуникатив ной. Но в дополнение к функции комму ницирования вербальных сообщений, П, выполняет также магическую и поэтиче скую функции. Магическая функция букв чаще всего встречается в использо вании П. в Древнем Египте и у герман ских народов. Египетские иероглифы этимологиче ски означают священные символы, бук вы германского алфавита также пред ставляют более чем знаки фонем. Для дешифровки письменных текстов в сред невековой каббале использовались маги ческие коды: экзегетическим кодам при писывались эзотерические значения. По этическая функция П. предполагает как акустическое измерение, так и визуаль ное в каллиграфии и в графическом оформлении печатных букв. В исследовании П. как системы на блюдается расхождение по вопросу об автономности П. До сих пор считалось, что П. структурно вторично или гетеро номно по отношению к речи. Начиная с последней четверти XIX в. лингвисты в различных направлениях исследуют П. как автономное образование. Связую щим элементом в этом широком наборе различных направлений стало выделение научной дисциплины, изучающей систе му П. - графемики. Большинство британских лингвистов предпочитают графологию. Последняя предполагает изучение П. как автономной семиотической системы, системы sui generis безотносительно к речи. В то время как автономная перспектива П. мотивируется с т. зр. синхронической и структурной, гетерономное представление о П. мотивируется эволюционными соображениями. Различие между автономными и гетерономными представлениями о графемике проявляется и в различии процедур выявления графем как единиц П. Следует заметить, что П. и речь выполняют различные, но все же дополнительные социокультурные функции. Философия и теории культуры исследовали П. в аспекте различий между оральными и визуальными способами коммуникации. В культурной истории П. выделяют три этапа: изобретение П.; изобретение печати и развитие П. как массового средства; смещение П. новыми аудиовизуальными средствами сообщения. История философии от Платона до Деррида демонстрирует изменение взглядов на трактовку П. в сравнении с речью. В «Федре» Сократ цитирует египетского царя Тамуса, который следующим образом критикует изобретение букв: «В души научившихся им они вселят забывчивость, так как будет лишена упражнения память: припоминать станут извне, доверяясь письму, по посторонним знакам, а не изнутри, сами собой. Стало быть, ты нашел средство не для памяти, а для припоминания. Ты даешь ученикам мнимую, а не истинную мудрость». Парадигматической для метафизической традиции, которую Деррида называет фоноцентризмом, является оппозиция между речью, и П. Деррида отвергает и графоцентрическую традицию в форме догматической веры в письменные источники, традицию, ассоциируемую со схоластами. Деррида вводит грамматологию как постструктуралистскую науку о П. Именно возможность П. гарантирует абсолютную идеальную объективность, историзацию и традиционализацию смысла. Без такой пространственно-временной записи объективация соответствовала бы интенции говорящего субъекта. Например, «протогеометр», создавая идеальный геометрический объект, должен учитывать предел, полагаемый речью для транспортировки смысла этого идеального объекта. При этом он необходимо обращается к П. Именно через П. мы способны всегда воспроизводить, повторять первоначальный смысл, т. е. акт чистой мысли, который создавал этот идеальный смысл. Освобождение идеального смысла, неограниченная возможность его повторения, воспроизведения, гарантирующая его понимаемость в отсутствии эмпирических субъектов, обеспечиваются именно возможностью П. Осознание конституирующей роли П. относительно идеальности, трансцендентальности, смысла не предполагает, однако, реабилитации П. Деконструкция оппозиции «речь и П.» нацелена на установление закона, объясняющего, почему и как то, что предположительно является идеальным, всегда подрывается своей противоположностью и почему идеальное не может быть помыслено без отношения к П. П. представляет собой более чем графемический вариант фонетического языка. Утверждение примата П. перед речью позволяет отказаться от понятия трансцендентального, от той отметки, которая полагает грань между онтическим и онтологическим. Ибо само это различие есть результат процесса различения, смены чего-то его иным. Связь «след-сНйегапсе-архиписьмо» составляет условие возможности самой лингвистики как науки о языке. Но как условие возможности архиписьмо не может служить объектом науки, иначе редуцировало бы себя к форме присутствия. Т. X. Керимов

ПЛОСКОСТЬ - одно из понятий современной философии, свидетельствующее о происходящем в ней усилении интереса к топологическим структурам быти, которое проявляется в расширении употребления в философии понятий, характеризующих топологические аспекты мира. Традиционно П. соотносится с глубиной или высотой, соотнося горизонталь с вертикалью. По всей видимости, вертикаль в классической философии занимает одно из центральных мест как существенный принцип понимания мира и построения его моделей. Однако подобная оценка встречает критику со стороны ряда философов, которые указывают на то, что ряд оппозиций и структур берут свое начало в определенном понимании иерархичности, связанной с принципом вертикали, В философии Хайдеггера существен ным оказывается понятие глубины, но сама глубина не является единственным принципом, осуществляющим строение мира. Силы раскалывания производят постоянное раскрытие глубины, но они неизбежно сталкиваются с затворяющей силой. Подобное столкновение приводит к оформлению пространства мира, фор мированию той поверхности, которая яв ляется как единственным действитель ным местом мира, так и местом для дальнейшей работы сил раскалывания. Т. о., в хайдеггеровской философии суще ственной оказывается не сама по себе глубина, а соотносимость, отношение глубины и поверхности. Для Деррида, как и для Хайдеггера, оказывается существенным соотношение П. и глубины. Ряд работ Деррида посвя щены демонстрации ограниченности са мой оппозиции П. и глубины. Деррида не просто указывает, но и обнаруживает в своих работах соскальзывание П. в глу бину и вынесение глубины на отмель П. Неоднозначность дерридианского поня тия бездны фиксирует эту возможность оборачивания глубины и поверхности. Само место поверхности и глубины у Деррида оказываются соотнесенными с рядом других существенных мест и идей его философии, в частности с темами понимания истины, истории, места жен щины, судьбы Европы и т. д. Деррида пытается деконструировать некоторые иерархические оппозиции, лежащие в основании фонологоцентризма; в работе такого деконструирования и происходит стирание границ между П, и глубиной и т. о. достигается принципиальное равно правие всех направлений и связей. Делез, как и Деррида, выступает за ниспровержение всяких иерархических оппозиций, но способ, каким оно осуществляется, иной. У Делеза иерархическое, властное отношение всегда оценивается отрицательно, как противостоящее множеству, другими словами, оно всегда с минусом. Этот минус проявляется в тезисе n - 1, что означает, что из любого измерения должно быть произведено исключение дополнительного измерения, того измерения, которое является иерархическим, измерением, производимым идеологией и приводящим к возникновению стазисного метаязыка. Такое измерение должно быть «вычтено», оно должно быть поставлено в один ряд с другими измерениями и явлениями. Можно сказать другими словами, что оно должно стать на ту же П., что и другие измерения или события. Т. о., П. по Делезу, - это пространство, образованное принципиально равноправными событиями. П. или поверхность - это место, где располагаются События, которые существуют как активное действие происходящего события. События, по мнению Делеза, существуют сами по себе, и они не имеют своего внешнего измерения. В целом Событие может быть представлено как точка. Следовательно П. - это пространство, совсем лишенное глубины и высоты, пространство, не имеющее никакого измерения, кроме измерения События как такового, которое как чистый поверхностный эффект может только совпадать с П. и в этом отношении плоскость Делеза подобна геометрической П,, не имеющей никакой глубины.