Т.Х.Керимов 11 страница

ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ - общее название проблем, подходов и направлений в философии, связанных с определением условий возможности и невозможности традиционного структурализма. Термин П. выражает специфическую реакцию на структурализм, обозначающий господствующую интеллектуальную парадигму 50 - 60-х гг. Необходимо заметить: многие мотивы, обусловившие появление П., были вполне животрепещущими и с исторической (майские события 1968 г.), и с логической т. зр. (в частности, исследование феномена тоталитаризма и тоталитарного сознания, связь последних со структурой и языком). В значительной мере критика основных положений структурализма проводилась самими структуралистами: это касается и проблемы знака, и субъективности, и структуры и т. д. Преодоление традиционного структурализма различными авторами мыслится по-разному. Связующим объектом в этом широком наборе различных направлений и подходов является понятие структуры. Для того, чтобы понять своеобразие постановки и анализа проблем в П., сначала необходимо выяснить значение современного понятия структуры, Чтобы уяснить, почему мы говорим «структура», необходимо знать, почему мы не желаем больше говорить «эйдос», «сущность», «конструкция», «гештальт», «тотальность», «организм» и т. д. Как поясняет Деррида, важно объяснить не только то, почему все эти понятия оказались недостаточными и неубедительными в теоретическом отношении, но также, почему понятие структуры, призванное заменить эти понятия, тем не менее продолжает заимствовать некоторые значения из этих понятий. Объединяет понятие структуры с вышеназванными понятиями закрытость, завершенность, в соответствии с которой переход от одной структуры к другой может быть помыслен только в смысле случая или катастрофы. Важно также заметить, что традиционное определение структуры всегда мыслится центрированным. Понятие структуры всегда фиксируется относительно некоторого самотождественного начала или точки присутствия. Наличие начал сковывает игру взаимозависимостей. Этот аспект закрытости, завершенности структуры, лишенной всех возможных изменений, динамики, особенно подчеркивается метафорической основой структуры в понятии пространственности. Строго говоря, понятие структуры предполагает геометрическую и морфологическую пространственность. Следовательно, деконструкция структуры локализуется прежде всего в пространственности, вызываемой метафорой структуры. Для того, чтобы лишить понятие структуры его геометрических и морфологических коннотаций, необходимо вопрошать метафоричность термина «структура». И только тематизируя и исключая из понятия структуры все фигуративные коннотаций, геометрическую репрезентацию унифицированного и центрированного пространства, мы способны будем помыслить «структуральность структуры», определенную непространственность или первоначальную пространственность понятия структуры. Фигуративная пространственность, ассоциируемая с термином «структура», нейтрализует «структуральность структуры». Более того, именно из последней морфологическая и геометрическая пространственность получает собственный смысл. Идея «структуральности структуры» предполагает определение закона, в соответствии с которым структура всегда подлежала определенному центру. Это также попытка децентрировать структуру, помыслить ее открытость, незавершенность или то, что, оставаясь внутри структуры, повернуто против ее закрытости. В самом понятии структуры уже заложена идея «структуральности структу ры», «Функция этого центра, - пишет Деррида, - состоит не только в том, чтобы ориентировать, стабилизировать, организовывать структуру - нельзя в действительности помыслить неоргани зованную структуру - но, прежде всего, в том, чтобы сделать достоверным, что организующий принцип структуры будет ограничивать то, что мы могли бы на звать игрой структуры... Тем не менее, центр также закрывает игру, которую он открывает и делает возможной... Центр - это центр тотальности, и все-таки, по скольку центр не принадлежит к тоталь ности, не является частью тотальности, тотальность имеет свой центр везде. Центр не является центром». Постструктуралистская практика по разному вычленяет «структуральность структуры». Деррида выделяет «неразрешимости» - differance, дополнительность, след и т. д., которые обусловливают возможность и невозможность классического философского дискурса. Делез с его идеей различия - повторения - укорененности человека, подобно траве, не имеющей главного корня, стремится противостоять классическим теориям системы, генезиса, идентичности. Место субъекта занимает желание. Ж. Делез пишет: «В каком-то смысле больше хотелось бы, чтобы ничего не работало, не функционировало; не рождаться, остановить колесо рождения, остаться без рта для сосания...» Размыкание, повреждение структуры означает, что трансцендентальное означаемое типа эйдоса, субстанции, Бога, человека и др. не является никогда абсолютно присутствующим вне системы различий. «Машины желания работают исключительно в поврежденном состоянии, бесконечно ломаясь» (Ж. Делез). Размыкание структуры предполагает также разоблачение традиционной соссюровской схемы знака как единства означающего и означаемого. Еще Лакан призывал «не поддаваться иллюзии, что означающее отвечает функции репрезентации означаемого», поскольку означающее есть то, что репрезентирует субъекта для другого означающего. Лакан указывает на непреодолимую пропасть между означающим и означаемым, что выражается в отсутствии доступа от одного к другому. Означающее господствует над означаемым. В П. варианте Ю. Кристева противопоставляет символизации семио тизацию. Символизация представляет со бой «язык как номинацию, знак и син таксис». Семиотизация есть условие поро ждения, производства знаковой системы. Текстовой анализ предполагает различе ние между «фено-текстом» и «гено-тек стом». «Фено-текст» - это структуриро ванная поверхность текста, исследуемая эмпирическими методами структурной лингвистики. «Гено-текст» - это глубин ная структура текста, «не-структуриро ванная» и «не-структурирующая», где собственно и происходит производство значения. Лиотар переворачивает поря док означающего и фигуры. Не фигуры зависят от означающего, а цепь означающих зависит от фигурных эффектов, состоящих из асигнификативных знаков, разбивающих и означающее, и означаемое. Барт противопоставляет произведению текст, который представляет собой не структурированное означающее, а условия его порождения. Различие между текстом и произведением сводится к тому, что произведение означает ставшую структуру, законченное производство, в то время как текст означает процесс становления произведения. Текст в отличие от произведения не поддается жанровой классификации, исчислению, филиации, потреблению, постигается через свое отношение к знаку, собственную множественность, через удовольствие. Целью анализа текста будет установление игры множества смыслов. Деррида считает, что традиционное отделение означающего как внешнего, производного от смысла, истины, означаемого приводит к утверждению господства означаемого над означающим, гипостазированию «трансцендентального означаемого». Критика дуалистической концепции знака вовсе не означает простого переворачивания порядка означающего и означаемого, а деконструкцию самой иерархической структуры вместо иерархической оппозиции, парадигмальной для традиционного структурализма, differance. «Differance - это то, благодаря чему движение означивания оказывается возможным лишь тогда, когда каждый элемент, именуемый «наличным» и являющийся на сцене настоящего, соотносится с чем-то иным, нежели он сам, хранит в себе отголосок, порожденный звучанием прошлого элемента и в то же время разрушается вибрацией собственного отношения к элементу будущего...» (Ж. Деррида). Деконструкция понятия знака означает также деконструкцию системы понятий, сформировавшихся вокруг знака. Деррида характеризует основной способ западноевропейского мышления как лого-фоно-фаллоцентризм. Голос понимается метафизикой в его непосредственной связи со смыслом. Естественная связь существует между голосом (душой) и смыслом (означаемым). Голос порождает и выговаривает смысл. «Смысл - в традиции европейской философии - и есть голос. Отсюда - эффект «вечной новизны». Смысл рождается и исчезает, как звучит и смолкает голос... Смысл «вечен» в силу своей одноразовости» (Деррида). Голос граничит с детерминацией через историю смысла бытия в целом как присутствия, присутствования (длящегося присутствия). История объектов присутствия включает субстанции когитарного сознания, «субъективности», соприсутствия, саморепрезентации и рефлексии «другого» (или через него), интерсубъективности интенционально-феноменологического «эго». Бытие как «трансцендентальное означаемое» выражается в голосе. Детерминация истории бытия создается за счет устранения означающего как тела, материи, внешних по отношению к голосу, логосу. Видимость истории бытия создается за счет чистой самоаффекции, где субъект движется от себя к себе, отказываясь заимствовать извне «своего собственного» какие-то внешние обозначения. Субъект изнутри себя продуцирует порядок означающих. Этот опыт самоаффекции и обеспечивает идеальность как условие идеи истины, что и составляет опыт бытия. Однако лого-фоноцентрическая модель присутствия содержит в себе момент отсутствия, паузы, задержки означаемого. «В русле традиции как Гуссерль, так и Соссюр продолжают противопоставлять голос и знак как идеальное и материальное речи. Между тем, главное, что позволяет считать объект идеальным, - это его бесконечная повторяемость... вне зависимости от контекста... Идеально то, что может быть взято в кавычки. Таков прежде всего «материальный знак». Но точно такой же «материальной идеальности» подвержен и голос. Поэтому мы говорим о принципе письма, лежащем в основе устной речи...». Письмо, инскрипция выступают онтологическими альтернативами логоса/голоса присутствия. В постструктуралистской критике письмо как общее пространство размещения включает в себя ниспровержение структурносемиотической закрытости. Постструктуралистский вариант феминизма описывает фаллоцентрическую организацию как основанную на дифференциальной экономии по распределению удовольствий. Причем эта дифференциальная экономия касается не только сексуальных практик, но и сексуальных дискурсов, организованных вокруг структурирующего отсутствия - отсутствия дискурса «женского наслаждения». В отсутствие дискурсов, идентифицирующих женские желания и удовольствия, «мужская идеология» конструирует их по собственному подобию, инвестируя их формами, способствующими засилью мужского начала, рациональности. Этим засильем патриархального обосновывается создание теории «женского письма», которая ниспровергает сексуальный порядок, основанный на логике различия и молчании женщин. Теорию «женского письма» развивает Э. Сиксу. Ю. Кристева развивает теорию женских способов означивания с т. зр. проведенной ею границы между символизацией и семиотизацией. Женские способы означивания в отличие от символического, рационального, логического дискурса находят выражение в различных фигурах речи - тональности, жестах, ритме, риторике, метафоре и др. Л. Иригари описывает фаллоцентрическую культуру как основанную на метафизике тождества и оперирующую бинарными метафизическими оппозициями. Согласно Иригари, женщины должны обнаружить специфический язык «выговаривания» и «прописывания» собственных желаний, аксиологически отличных от фаллического мышления. Женский язык смещает стерильность фаллоцентрической категоризации: эротизм женщины множественен, так же как эрогенные зоны женщины разбросаны по всем неидентифицируемым точкам женского тела. Теория «женского письма» подрывает иерархическую структуру оппозиций, тождественность сторон оппозиции - «мужского» и «женского» начал, тем самым практикует идею двуполости (бисексуальности) и множественности полов. Р. Барт провозгласил необходимость существования бесконечного множества языков, совпадающих с бесконечностью наших желаний. Ж. Делез и Ф. Гваттари предложили идею перехода от молярного двуполого деления индивида к молекулярному, когда число полов будет равно числу людей и устранятся все ссылки на анатомические признаки полов. Разоблачение понятий структуры, знака, принципа центрации влечет за собой «семантическое аннулирование» (Бодрияр), «кастрацию» (Барт) реальности, критику принципа репрезентации, замену репрезентативной модели симулятивной. Исчезает различие между реальностью и ее представлением. Остаются одни лишь «симуляции» и «репрезентации», и на смену реальности приходит гиперреальность. Репрезентации уже не копируют реальность, они сами ее моделируют - то, что Бодрийяр называет «процессией симулякров». Далее нет смысла говорить ни об имитации, копировании, отражении, ни даже о пародировании реальности, поскольку последняя исчезла как таковая, как ставшая, определенная структура. Реальность существует только как эффект процесса симуляции, как ее спекулятивный элемент. «Симуляции» и «репрезентации» включены в структуру реальности. Размыкание структуры предполагает также разоблачение структуралистского понимания бессознательного. Бессознательное - это не структура «воображаемого» и «символического». Бессознательное - это машины желания. В самом общем плане для структуралистов, воображаемое - это порядок тождества и присутствия, совокупность представлений, которую человек создает сам о себе: оно связывается с диадическими взаимоотношениями с матерью. Символическое - это совокупность социокультурных норм и предписаний, необходимое усвоение которых позволяет индивиду успешно реализовать себя в обществе: оно связывается с введением третьего термина - имени отца. Имя отца репрезентируется «абсолютным означающим», фаллосом. Реальное - это совокупность биологических и психических потребностей и инстинктов. Фаллос как «абсолютное означающее» и имя отца позволяют вытеснить воображаемое и подчинить его символическому. Язык как символический порядок репрезентирует реальное. Становление индивида в «стадии зеркала» предполагает переход от воображаемого к символическому. Реальное репрессировано, выведено за рамки структуры. Для П. Эдип - это не имманентная структура бессознательного. Эдип является параноидальной идеей взрослого. Все начинается в голове отца, законодателя, символического: «Так вот что ты хочешь, убить меня, жить с матерью?» Комплекс вины - это идея, спроецированная отцом (символическим). «Параноидальный отец эдипизирует сына» (Делез и Гваттари). Символический порядок смещается реальностью желания, которое является производителем, «Реальное не есть невозможное, напротив, в реальном все возможно, все становится возможным...» (Делез и Гваттари). Не сексуальность, не желание, не реальное находятся на службе структуры языка, символического, а наоборот, последние находятся на службе у сексуальности как циклического движения, посредством которого бессознательное самовоспроизводится. С т. зр. этого самовоспроизводства оказывается излишним вопрос об оппозиции символического и реального. «Мы не отрицаем, что есть Эдипова сексуальность... Но мы отрицаем, что они представляют собой бессознательное производство желания... Более того, кастрация и эдипизация порождают фундаментальную иллюзию, которая заставляет нас верить, что реальное производство желания подчинено юрисдикции высших интегрирующих формаций... в результате имеет место конверсия бессознательного» (Делез и Гваттари). П. в некотором смысле продолжает и критикует структуралистское понимание человека. Во всех исследованиях структуралистского характера власть самого структуралиста является необходимым дополнением к исследуемому объекту. Структура - это симулакрум объекта, т. е. объект плюс сознание структуралиста. Об этом говорит Барт: «Модель - это интеллект, приплюсованный к предмету, и такой добавок имеет антропологическую значимость...» В П. человек выступает уже не как индивидуальность, а как индиви(д)-дуальность: речь идет о шизофренизации человека как разорванного, фрагментарного существа. Проблематизируются понятия рефлексии, самосознания, самопринадлежности. Анализ бессознательного производства желания, различения, «другого» подрывает гуманистический способ суждения. Самотождественность человека позволяет обществу манипулировать им вне зависимости от характера самотождественности (положительная или отрицательная). В П. человек постоянно индиви(д)-дуализируется, не способен обрести какое-то фиксированное тождество. Делез и Гваттари сформулировали принцип ускользания и две социальные инвестиции: сегрегативный - параноидально-фашистский бред - «...да, я ваш, я принадлежу к высшему классу, высшей расе...» и номадический - шизофренически-революционный, который пропускает потоки желания через себя, следуя противоположным путем - «...я болван, я негр». Революционная шизофреническая инвестиция разрывает все сегрегации, все идентификации. «Порядочные люди говорят, что не нужно убегать, что это не хорошо, неэффективно, что нужно работать во имя реформ. Но революционер знает, что ускользание революционно...» (Делез и Гваттари). И как результат - машины войны против государственной машины, вместо компарса - диспарс, игра в го - вместо игры в шахматы, кочевник против мигранта, шизофреник против параноика, шизоанализ - вместо Х-анализа. Цель «структурального человека» - симулировать объект, цель постструктуралистского человека - «свести с ума структурализм, культуру, общество, религию, психоанализ». В целом П. можно охарактеризовать как саморефлексивную критику современной цивилизации и как общетеоретическое и методологическое основание для возрождения, высвобождения внутренних принципов, «неразрешимых» противоречий современного мира. Т. X. Керимов

ПРАВДА - понятие, близкое по значению понятию «истина», но в русской философии оно служит также выражению дополнительного смысла, связанного с указанием, с одной стороны, на подлинную вселенскую истину, а с другой - с указанием на предельную личную убежденность говорящего. Русское слово «правда» этимологически связано с корнем «prav»; соответственно П. может выступать в таких значениях, как «обет», «обещание», «присяга», «заповедь», «правило», «договор», «закон». В основе семантики этого слова лежит представление о божественном порядке (ср. синонимичные выражения «преступить правду» или «преступить закон», а также название Русская правда как свод законов). П. может пониматься как договор между человеком и Богом, и в этом смысле это слово семантически связано со словом «мир» (община). Семантика слова «мир» также воплощает идею божественного договора с людьми, реализованную в социальном (и пространственном) плане (ср. иранск, mitra в значении «договор» - В, Торопов). Уместно вспомнить рассуждения Платона о справедливости, которая есть то, что правит всем. Между тем слово «истина» образовано от местоимения is-to и, следовательно, этимологически соотносится с лат. iste - этот, тот и т.п. Т. о., П. осмысливается как божественное начало, а истина - как человеческое. Так, в Псалтыри говорится, что истина от земли восходит, а П. с небес принимается; в греческом тексте слову П. соответствует SlKCllocruvSTi (справедливость, законность, правосудие), а слову истина - оЛтгиекх (действительность). В такой перспективе характерно противопоставление П. и кривды. Итак, если истина соответствует реально переживаемой действительности, то - правда высшей духовной действительности, подлинной реальности. В дискурсе русских философов, начиная с Ф. Достоевского и Вл. Соловьева, устойчиво воспроизводится смысловая иерархия П. и истины. Русский философ, выступающий за П., стоит за такую истину, которой следует еще добиться, за П., включающую в себя такой жизненный идеал, в котором поступки отдельного человека находятся в соответствии с требованиями этики. Истина у русских мыслителей порою становится относительной, ибо ее можно менять по усмотрению. Более того, она оказывается подчиненной П. Флоренский отмечал, что истина происходит от естины, от того, что есть на самом деле и принадлежит самому сущему. И потому истина есть живое существо, и гносеология должна выступить в форме гносеургии, т. е. преобразования познающего субъекта. Ибо истина как воплощение живого, может познаваться только жизнью, цельным способом человеческого бытия, а не отвлеченно логическими средствами, Онтологизм русских мыслителей, по мнению Флоренского, побуждает их к реализации своих идей и жажде осуществления высшей П. Вместе с тем, в русской философии мы находим противостояние метафизике, настаивающей на жестокости бинарной оппозиции «истина - ложь». В противовес этому предлагается тернарная структура - «правда - истина - ложь», которая оказывается более приближенной к жизни. Между тем такая постановка проблемы не является специфически русской. И. Кант в этических размышлениях подчеркивает, что человеку свойственно притворство (симуляция) и в этом нет ничего плохого, ибо оно приобщает его к культуре, делает благородным и вежливым. Но умалчивание действительно может приводить ко лжи, но может приводить и к неправде. Кант предлагает различать ложь и неправду: если мы даем обязательство открыть некую истину и высказываем при этом ложное утверждение, то тем самым творим ложь; но если нас принуждают открыться, и при этом не имеют на это права, наше уклончивое высказывание будет только неправдой. Выдвигая тернарную структуру «истина - ложь - неправда». Кант, по существу, указывает на подвижность границ между истиной и ложью. Ф, Ницше уже прямо объявляет, что для жизни необходимо лгать. Истина у него - это стадная ложь, которая продолжает жить даже тогда, когда жизнь к этому не располагает. При этом ложь понимается им как в этическом, так и в риторическом смысле, ибо, используя язык, человек неизбежно лжет. Человеческие понятия - это стертые метафоры. А метафоры возникают в результате отождествления своего ощущения с воспринимаемым предметом, т. е. в процессе отклонения от его действительного содержания. С. А. Азаренко

ПРАВО - общая мера свободы, равенства и справедливости, выраженная в системе формально-определенных и охраняемых публичной (государственной) властью общеобязательных норм (правил) поведения и деятельности социальных субъектов. Этимологически слово «право» производно от «правый» и «правда» (в значении «истинный»). В латыни jus, jure - и естественное право, и то, что соответствует справедливости, следует кому-либо по закону; в англ. яз. right означает и право лица, и его правоту; по-немецки das Recht - и право данного лица (Recht am Arbeit), и «он прав» (ег recht hat), и справедливый (gerecht). П. адресовано свободной воле субъектов общественных отношений и приобретает смысл при выборе вариантов поведения адресатом нормы. Правовые предписания адресованы именно воле, а не только разуму, ибо для реализации нормы недостаточно знать, как надо поступить в той или иной ситуации; в качестве выражения должного П. регулирует деятельность и поведение при помощи соответствующих дозволений или запретов. Устанавливая взаимозависимость должного и возможного поведения, единство и равенство взаимных прав и обязанностей, П. выступает как положительное бытие свободы, исключающее самоуправство, произвол, подавление личности; очерчивая границы свободы, П. становится мерой (нормой) свободы. Признание свободы воли в качестве основного определения человека как разумного существа выражается в присвоении каждому человеку прав, т. е. юридической возможности действовать безотносительно к его социальному, этническому, профессиональному и т. д. положению. Поскольку каждый человеческий индивид обладает неповторимыми особенностями интеллектуального, физического, творческого развития, формируется и действует в различных социокультурных условиях, П. становится единственно возможной формой равенства неравных индивидов, заключающейся в соизмерении всех индивидов одной социальной ипостасью, одной и той же равной мерой - формальным равенством прав, равенством всех перед законом. Исходное равенство индивидов в определенных обществом отношениях - равенство перед законом и судом, равенство прав и обязанностей, исходных возможностей и т.п.- было зафиксировано еще Аристотелем в понятии «уравнивающей» справедливости, создающей достоинство личности и права человека. «Распределяющая» же справедливость вытекает из свободы людей в выборе форм и способов жизнедеятельности, которые получают оценку обществом и подлежат воздаянию как в положительном, так и отрицательном смыслах. В реальном обществе невозможно достичь универсального понимания справедливости, поскольку каждый индивид, исходя из своего места в обществе, своих социальных преимуществ и социальной ущербности, отдаст предпочтение такому пониманию справедливости, при котором возникнут наиболее благоприятные возможности доступа к социальным благам и (или) утверждения в качестве всеобщего миропорядка базовых ценностей его (суб)культуры. Поэтому П., в контексте измерения всех равной мерой, утверждает формальную справедливость, т. е. эквивалентность взаимных предоставлений и получений, в основанных на свободной воле взаимоотношениях людей. Внутренняя связь, нераздельность и взаимная обусловленность таких признаков П. как свобода, равенство, справедливость, должное, выражающих социальную и духовную природу человека, составляют ценностную и трансисторическую сущность П. В той мере, в какой правовые предписания, отвечая на потребности в создании и применении правовых актов, выражают собой определенный правовой идеал - «должное», а последний оказывает воздействие, преобразует реальные отношения людей, П. является социально- и духовно-практическим освоением мира. При таком подходе к П. оно рассматривается как аккумуляция всего исторического опыта человечества, данного в различных формах собственности, социальных институтов, моральных и религиозных взглядах, выражающегося в общих для всех людей масштабах прав, свобод и обязанностей, которые позволяют достигать как эффективной организации социальных взаимодействий, так и самореализации человека. Реализуя фундаментальные функции культуры (освоения и познания мира, нормативную, коммуникативную, преемственности, защитную и т. д,), П. обнимает собой весь комплекс связей, в которых люди достигают свои цели, интересы, жизненные планы. Поэтому познание сущности П„ глубокое проникновение в сложные правовые явления и процессы невозможны только в рамках юридической догматики. Лишь раскрыв органическое единство П. и закономерностей исторического процесса и целостного развития общества, возможно понять истоки и природу правовых норм и институтов, их функции и роль в воспроизводстве индивида и социума. Предельно широкое понимание П. охватывает и закономерности правообразования, и место права в системе общественных отношений и П. в действии - соединении нормативов с живой человеческой деятельностью. П. - явление мировой и национальных культур, составная часть «старых» и «новых» цивилизаций, проявление объективной логики общественных отношений, закономерные императивы и требования этих отношений, которые политическая власть призвана отразить в действующем законодательстве. Философской проблемой, напрямую связанной с повседневной жизнью людей, каждого человека, является вопрос о соотношении П. и закона, о том, что такое закон. От его решения зависит, каким быть правопорядку и общественному строю, быть ли ему принуждающим приказом власти или выражением абсолютной ценности человека. Если П. - это прежде всего сами волевые отношения, то законы, получив от законодателя соответствующую знаковую и институциональную форму, выражают П. в той мере, в какой верно отражают динамику общественного развития. Поэтому законодатель должен видеть П, в самой действительности, ибо то содержание закона, которое законодателю предстоит выразить в акте государственной воли, дано как нечто реальное самими общественными отношениями. Общественное отношение приобретает юридический характер не потому, что уже имеется разработанная норма П., регулирующая поведение людей в его рамках, но потому, что в самом содержании общественного отношения есть признаки П. Правовые нормы и принципы выступают специфической формой фактических общественных отношений. Они призваны закреплять, освящать и охранять объективно необходимые порядки, в которых всегда присутствует, как определенный масштаб свободы действий человека, возможность выбора целей и средств их достижения, и определенный масштаб ограничения этого выбора. Объективно необходимый порядок складывается и формируется в столкновении различных социальных сил и тенденций, вследствие чего борьба за правовые принципы начинается на доюридической стадии их формирования и не прекращается в связи в его окончанием.

Понимание П. как формы всех иных общественных отношений не означает отсутствия в нем специфической внутренней лотики, выражающей единство всех конкретных правоотношений. П. выступает как единая, унифицированная форма различных общественных отношений, взятых в одной и той же - юридической - плоскости. П. - не только то, что органично вытекает из жизнедеятельности общества, П. проявляется не только в формах нормативности, но и в ненормативных правовых установлениях, принципах, правовой политике в различных отраслях законодательства. Формальная определенность - не сущностное качество П., а лишь способ выражения его нормативности, т. к. это качество во многом зависит от системы источников П. и в случае незавершенности формальной определенности может быть преодолено при помощи аналогии П. или закона, ограничительного или расширительного толкования, Универсальные ценностные свойства П. «вообще» всегда существуют в конкретно-исторической форме национальных (этнических) правовых систем, устанавливающих официальный «эталон» меры свободы, равенства и справедливости. Единообразие понимания этого эталона, именуемого позитивным П., и регулирующая роль, выраженная в режиме законности, обеспечиваются такими свойствами П. как нормативность, знаковость и институциональность. Нормативность П. служит основанием для появления и разработки т. н. нормативистского правопонимания, или нормативизма. По мнению немецкого правоведа Г. Кельзена (1881 - 1973), следовавшего кантианской гносеологии, содержание сущего (мира материальных событий) и должного (правовых норм) логически отделены друг от друга, поэтому исследование оснований одного должного может привести только к другому должному. В соответствии с этим П. трактуется как иерархическая система норм, в которой каждая норма выводится из более высокой нормы. Высшая же, базовая норма, стоящая перед конституционными нормами, ниоткуда не выводится и постулируется в качестве гипотезы. Абсолютизируя инструментальную роль П., Г. Кельзен игнорировал вопросы классовой сущности П., связи П. с экономикой, политикой и моралью. Такой подход ведет к отождествлению государственного и правового порядка, к признанию основным условием действенности П. государственного принуждения. Нормативизм советской юриспруденции получил яркое воплощение в определении «права» А, Я. Вышинским как совокупности правил (норм) поведения, выражающих волю господствующего класса и обеспеченных государственным принуждением. Т. е., существование закона, его публично-властная данность в роли П. предшествует той правовой сущности и содержанию, выражением которых этот закон как носитель П. должен являться. Сегодня нормативизм подвергается критике за узкоклассовое понимания П., сводящее его к перечню функций господства одного класса (сословия) над другими. Происходит закрепление собственности и политической власти, прав и привилегий господствующего социального слоя, при этом трудно показать, как воля этого слоя выражается в праве-норме и правопорядке. Нормативистское понимание П. ведет к отождествлению П. и текстов, что создает условия для подмены юридических норм декларациями и лозунгами. При этом возникают «параллельные миры» - мир писаных законов и мир фактически действующих норм поведения, что неизбежно приводит к стиранию граней между правомерным и неправомерным поведением, резко снижает роль юридической осведомленности. Нормативизм статичен по своей природе, не учитывает т. н. «предзаконное», т. е., формирование правовых отношений в реальной жизни до их отчетливого законодательного воплощения, и «послезаконное», т. е. реальный правовой режим, обладающий определенной мерой соответствия правопорядка действующей нормативной системе. Нормативизм не в состоянии справиться с определением сущности международного П„ этатистски трактуя его как П. межгосударственное. В этом случае теряется сама природа международного П. как П. человечества, представляющего защиту основным правам и свободам человека, следовательно, имеющего в основе ценностный, а не силовой характер. Критика нормативизма не означает умаления объективной роли нормативности П. Вне формально-определенных и всеобщих норм поведения П. не может выполнить своей регулятивной функции; нормативность П. служит основой совершенствования законодательства и правил законодательной техники, учета и систематизации нормативных актов, в современных условиях - создания информационно-поисковых систем и др. перспективных направлений правовой службы, наконец, нормативность выступает основой правового воспитания и социализации, правовой пропаганды. Не менее важна для понимания формы существования П. его знаковая или, более широко, текстуальная природа. П. большей частью существует, будучи воплощенным в определенную текстуальную форму, закон предстает перед нами как определенная знаковая система. Текстовая коммуникация в сфере П. связана как с интерпретацией смыслов (преступление несет в себе множественную символику антисоциальности, законопослушность - не менее богатую символику социальной солидарности), так и с игровыми способами объективации П. Неточности, неясности, размытости смысла употребляемых в правовых текстах высказываний порождают произвольности в интерпретациях нормы. В связи с этим для правотворческой и правоприменительной практики важными оказываются процедуры прочтения закона, введение его текста в различные контексты. Институциональность П. (иногда в юридической литературе употребляется термин «институционность» означает, что оно выступает как система объективированных юридических норм, реализуемых при помощи публичной власти (государства). П. неосуществимо без аппарата публичной власти, направленного на применение правовых норм, решение споров, принуждение к исполнению и соблюдению П., наказание правонарушителей. Публичная власть, взятая как исторически развивающийся институт, призвана не только создавать П.: переводить «созревшее» социальное в правовое состояние, - но и обеспечивать развитие общественных отношений в соответствии с позитивным П. - действующим законодательством. В этом - институциональном - качестве П. становится относительно самостоятельным не только от отдельных лиц, но и от общества в целом, создавая саму возможность законности, т. е, такого режима общественной жизни, при котором правомерность или неправомерность поведения всех лиц и государственных органов определяется лишь одним критерием - действующими юридическими нормами, выраженными в законах и других официальных юридических источниках. П. - не только система норм, но и специфический вид человеческой деятельности сложного опосредующего характера, состоящий в совершении субъектами действий, предусмотренных общеобязательными нормами или соглашениями сторон. Специфика предмета правовой деятельности заключается в том, что в его качестве выступает любая другая деятельность людей - по распоряжению имуществом, оказанию услуг, продаже товаров, воспитанию детей и т. п. Цель правовой деятельности - в обеспечении регуляции совместного труда, организованности и устойчивости разнообразных связей в обществе, защите прав и свобод человека и гражданина. Необходимый момент генезиса, функционирования и развития П. как системы правовых отношений и правовой деятельности - правосознание. Оно присутствует в процессах правотворчества, применения и соблюдения П. В правосознании кристаллизуется и закрепляется оценка социальными субъектами значимости, полезности и приемлемости для них как данной системы П. вообще, так и отдельных его элементов. Эта оценка создается соотношением интересов и целей, которых люди достигают своей деятельностью, с теми возможностями и требованиями, что представлены в П. Через отношение П. и закона, степень неотвратимости и суровости наказания за нарушение правовых норм, оценку условий и возможностей социальной свободы, предоставляемой действующим законодательством, в сознании социальных субъектов складывается «правовая картина мира», правовая ментальность общества, группы, индивида. Они выражают характер и глубину осмысления, способы закрепления в языке принципов и норм П., превращения их в структурные элементы индивидуально-личностного развития. Первичный уровень правосознания - массовое, обыденное, практическое правосознание, рождаемое повседневным участием людей в правовой деятельности и правовых отношениях. Специфика правосознания на его первичном уровне заключается как в стихийном и бессознательном формировании логикой существующих волевых и нормативнооформленных отношений его содержания, так и в том, что значения, символика и смысл этих отношений не просто фиксируются в сознании индивидов, закрепляются в их опыте, но и психологически переживаются. Правовые нормы только тогда и действенны, когда они реализуются и, следовательно, органически связаны с чувствами и эмоциями конкретных лиц, которые их реализуют. Признание волевого характера П., связанного с сознательной целеустремленностью, активностью человека, выражающихся в его действиях, требует анализа социально-психологического механизма возникновения П. в деятельности людей - до и независимо от правовых норм. Именно здесь находит реализацию методологический потенциал психологической школы права Л. Петражицкого (1867 - 1931), устанавливающей, что П. возникает в нашем опыте, имеющем отношение к выполнению обязанностей.