Метафора как способ адекватного познания бытия: постановка проблемы

В лингвистике метафора понимается как «троп, или механизм речи, состоящий в употреблении слова, обозначающего некоторый класс предметов, явлений и т.п., для характеризации или наименования объекта, входящего в другой класс, либо наименование другого класса объектов, аналогичного данному в каком-либо отношении…» (Большой энциклопедический словарь. Языкознание. М., 1998. С. 296). В расширительном смысле в лингвистике термин "метафора" применяется к любым видам употребления слов в непрямом значении. В этом случае родами метафоры считают и другие тропы: синекдоху, метонимию. Однако, метафора как явление требует еще более широкого понимания.

Если слова — это знаки, то за этими знаками стоят:

(1) смысл (концепт);

(2) а также некоторая вещь, в соответствии к которой находится слово как знак и которую можно назвать абсолютным предметом, то есть предметом бесконечного человеческого стремления к познанию.

Так как слова имеют смысл, то операции со словами ведут к операциям со смыслом, то есть осмыслению. В связи с этим метафору можно понимать не только и не столько как механизм речи, но и как механизм мышления, то есть "сущность метафоры состоит в осмыслении и переживании явлений одного рода в терминах явлений другого рода" (Лакофф Д., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем // Теория метафоры. М., 1990. С. 389). Современные исследования в области психологии и лингвистики показали, что всё словоупотребление основано на соотнесении нашего нового опыта с некоторым базовым опытом. В качестве базы служат:

(1) функциональные составляющие предметов (вспомним, что пшеницу мы делим на съедобные вершки и несъедобные корешки);

(2) встреченные нами образы, формирующие прототипическое представление о предмете (имея в сознании прототип, мы соотносим с ним новые образы; как результат, например, не все птицы для нас одинаковы, а есть «типичные птицы», а есть птицы, которые и не совсем птицы; см. об этом Дж. Лакофф. Когнитивное моделирование // Язык и интеллект. М. 1995);

(3) прошлые события нашей жизни (мы можем относится к браку как к лодке, сделке, творческому труду);

(4) а также более общие чувства, сопровождающие человеческое существование (ощущение границ и безграничности, направления, внешнего и внутреннего и т.д.).

Соотнесение нового опыта с любым базовым опытом дает ощущение понятности, знакомства с явлением, его ясности. Проведенные за последние два десятилетия исследования показали, что метафоричность характерна не только для обыденного языка. (За подробной информацией о современном состоянии изучения метафоры как свойства мышления можно отослать к сайту Института когнитивистики при Орегонском университете (Institute of Cognitive and Decision Sciences) по адресу hebb.uoregon.edu, а также к сайту Центра когнитивного изучения метафоры (Center for Cognitive Science of Metaphor) по адресу: darkwing.uoregon.edu.).

Марком Джонсоном уже довольно убедительно показаны метафорические основы этических концепций (Johnson M., Moral Imagination. Implication of Cognitive Science for Ethics. Chicago L., 1993). Для точных наук мне такие исследования не известны, но известно, что любое самое строгое рассуждение строится на основных положениях, доказательством которых является только их ясность. Таким образом, есть основания говорить о неизбежности метафорического элемента в мышлении.

Но к чему ведет признание метафоричности мышления? Следует ли нам смириться с метафорическим основанием строгого логического рассуждения, и в связи с этим признать невозможным адекватное познание мира? Или признание метафоричности мышления раскрывает перед нами новые возможности и надежды на адекватное познание. (Вопрос о том, нужно ли такое познание, я оставлю за границами данного выступления. Я обращаюсь к тем, для кого познание непознанного — непреодолимая страсть, не терпящая никаких ограничений.)

На мой взгляд существует два вопроса, на которые требуется дать отдельные ответы.

Первый: является ли логическое познание вещей адекватным? Ведь если бы логическое мышление было тем инструментом, который позволил бы нам снять покрывало с «вещи самой по себе», то наша страсть была бы удовлетворена. Чистое логическое понятие ограничивает вещь конечным количеством свойств. Это дает возможность, с одной стороны, упорядочить взаимоотношения между понятиями и тем самым четко выявить некоторые отношения между вещами, а с другой стороны — ведет к нежелательной для нас абстракции, отдалению от абсолютного предмета познания. Познание абсолютного предмета, таким образом, представляется как бесконечное количество разнообразных абстракций. Точнее — предметом логического познания является не тот предмет, к познанию которого изначально и безудержно стремится человек, а идеализированный, абстрагированный предмет, оформленный в понятие путем вольного или невольного урезания полноты естественного существования вещи. В качестве окончательного ответа на первый поставленный мною вопрос, дам слово представителю наиболее логической науки — математики: Гёдель в теореме о неполноте говорит о неполноте любой формальной системы, то есть о существовании в рамках любой формальной системы таких положений, истинность или ложность которых невозможно обосновать средствами данной системы.

Вопрос второй: какие внутренние возможности заключаются в метафорическом осмыслении, позволившие бы нам говорить не только о неизбежности метафоры, но и о её желательности и, возможно, необходимости для познания?

Начну с более простого использования метафоры, хотя это уводит немного в сторону от поставленного вопроса. Метафора оказывается незаменимой при передаче знания, особенно при передаче наиболее глубоких, сложных, объемных понятий, смысл которых не передать простым указанием пальцем на предмет (например, понятие БЛАГА).

Обращусь к понятию знака у Витгенштейна. Смысл знака — это вся полнота содержания сознания в момент его употребления. Полный знак — это предложение; слова — это "знаки, его составляющие" (Витгенштейн Л. Коричневая книга. М., 1999. С. 13), они приобретают смысл в перекрестном использовании в различных предложениях, то есть в контексте.

Если быть точным, слово для каждого человека имеет свое значение, отличное от значений, которое оно имеет для других людей, так как получено в контексте его опыта. Тем не менее, если жизнь людей обладает некоторой степенью общности, если они имеют в какой-то мере сходный опыт, то понятия, сформированные этим опытом-контекстом, будут иметь сходство. Таким образом, индивиды, занимающиеся одним видом деятельности, принадлежащие одному народу, живущие в одной стране, в один исторический период, на одной планете, наконец, имеющие человеческое тело, будут понимать друг друга лучше, чем те, кто не обладает этой общностью. Общность контекста дает нам возможность коммуникации. Чем меньше общность контекста, тем больше нужно приложить усилий, чтобы передать адресату понятие, образованное в чуждом для него опыте-контексте. В этом случае придется воссоздать опыт в рамках более широкого, на этот раз общего, контекста. Наиболее общий контекст для человека — это именно человеческое существование. Те понятия, которые образуются в этом контексте — наиболее общие для людей. Таково, я думаю, происхождение гносеологических категорий.

В качестве примера можно указать на использовании Платоном в диалоге «Филеб» метафор предельного и беспредельного для определения понятия числа, а затем — всех трех метафор для выяснения смысла понятий БЛАГО и УДОВОЛЬСТВИЕ. Метафоры беспредельного и предела, на мой взгляд, имеют основание в глубине человеческого бытия и потому могут быть использованы для сложного философского рассуждения.

Так, беспредельное, возможно, как результат переживания свободы, сообщает осмысляемому безграничность, преисполненность, которую можно вообразить себе как полноту, постоянную неуловимость, изменчивость и неисчерпаемость бытийного опыта. "В беспредельном есть много родов, но так как они отмечены признаками увеличения и уменьшения, то беспредельное кажется единым" (26 e-d).

Предел связан с ограничением, формой. Эта форма дает упорядоченность бытию, но в то же время обедняет его. Так, мы отбрасываем не интересующие нас в данный момент элементы опыта или сводя разнообразие и изменчивость феномена к восприятию более ограниченных и постоянных гештальтов, но благодаря такому упрощению становится возможной организация структуры. "Все, что служит числом для числа или мерой для меры, мы относим к пределу" (25 a-b).

Число как метафорическое объединение предела и беспредельности (предел сообщает свое свойство беспредельному и наоборот) вносит упорядоченность в полноту опыта. При сопряжении предела и беспредельности в число возникает упорядоченность, не ведущая к упрощению и обладающая внутренней полнотой. Поэтому число Платон называет сущностью вещи (27 b).

Через соотношение удовольствия, близкого к беспредельному, и предела -разума Платон пытается объяснить этические категории.

Таким образом метафора в философском объяснении отсылает к общему опыту разных людей.

Но остается невыясненным вопрос о том, какова роль метафоры не при передаче, а при получении знания. Для объяснения своей дальнейшей мысли я тоже собираюсь использовать метафору — метафору ИГРЫ.

И в качестве базовой ситуации я возьму игру как особую способность млекопитающих животных, поскольку считаю её генетическим источником игры человека. Такая игра может быть определена как «информационное моделирование». Животное, обычно молодое и неопытное, совершает некоторые действия, которые с одной стороны, являются выражением накопленного опыта (чтобы меня не стали «попрекать» инстинктами, я оговорю, что речь идет о любом опыте, в том числе и о видовом, генетическом), а с другой стороны, несут в себе элемент нового, произвольного, в некоторой степени неожиданного даже для самого играющего. Этот новый элемент не является повторением существующего опыта в прежних условиях, а обусловлен некоей творческой способностью и является чистым движением вперед в познании мира. Это движение именно в познании, поскольку на него будет «отклик» со стороны окружающего мира. Этот отклик даст возможность выяснить соответствие окружающего мира совершённому движению. Однако, движение совершается таким образом, как будто уже известно, что оно соответствует окружающему. Таким образом, мы имеем опережающее знание, знание доопытное, и существование такого доопытного знания необходимо для получения знания подтвержденного.

Остается неясным вопрос о том, откуда берется творческая способность, порождающая это доопытное знание (во-первых), и не является ли данная творческая способность случайным перебором вариантов (во-вторых). Ответ на второй вопрос органично связан с первым. Если «творческая способность» является случайным перебором вариантов, то источником её будет генератор случайных чисел. Но что если её источник — это способность к метафоре, которая ведет к созданию новых смыслов? Употребленная метафора открывает человеку в его опыте те стороны, о которых он до сих пор мог не задумываться, то есть творит смысл. В используемой мною метафоре игры животное осуществляет что-то известное в неизвестных условиях и такое сочетание становится метафорическим действием, позволяющим животному раскрыть свои способности и свойства окружающего мира. (Принципиальной разницы между действием тела и действием ума я в данном случае провести не могу.) Эту сторону метафоры можно назвать её эвристической функцией.

Но обнаруживая новые смыслы, метафорический перенос не отбрасывает предшествующий опыт, а ведет к его расширению. В любом последующем действии метафорический перенос осуществляется уже на основе этого расширенного опыта, происходит постоянное накопление знания, и это накопление сохраняет уже обнаруженную полноту бытия, не требуя абстрагироваться от неё для обнаружения новой связи.

Возвращаюсь к поставленному в заглавии вопросу об адекватности метафорического познания. Адекватность познания должна включать в себя полноту, неабстрагированность, поскольку она адекватность, а с другой стороны оформленность, поскольку она знание. Познание с помощью метафорического переноса не ведет к абстрагированию, постоянно приближает опыт познающего к полноте бытия. В то же время — это познание, так как оно является последовательным встраиванием бытия в систему имеющегося опыта.