Лиз Бурбо 7 страница

Можно выписать из произведений Ницше гораздо больше ругательств по адресу немцев, чем это сделал Свасьян. И всякий раз эти ругательства будут не чем иным, как выражением глубокой скорби Ницше по поводу нехватки у немцев воли к власти, выражающейся в избытке у них либерализма и демократизма - то есть как раз того, от чего стремился избавить немцев Гитлер. Даже империализм Бисмарка был для Ницше недостаточно последовательным (и не для него одного: Константин Леонтьев, к примеру, тоже не очень-то верил в Бисмарка как в "возродителя" Германии [см. 110, с.51]. Постепенная либерализация политической и духовной жизни Германии, последовавшая за ее объединением и победой над Францией, вызывала недоверие и антипатию к "железному канцлеру" у наиболее последовательных европейских реакционеров) - из чего отнюдь не следует, что Ницше был врагом немецкого национализма как такового. Вообще говоря, все те ругательства, которыми Ницше осыпал немцев, не опровергают, а наоборот, доказывают, что нацисты оказались его верными учениками.

Ироничный Свасьян, “доказывая” антигерманизм Ницше, повторяет шуточку Даниэля Галеви о “народе, состоящем из 80 миллионов аристократов”. Очевидно, он полагает, что нацисты действительно отводили всем немцам место в касте новых господ. Если это так, то Свасьян попал пальцем в небо.

“То миросозерцание, которое отвергает демократический принцип массы и ставит своей задачей отдать власть над всем миром в руки лучшей из наций, т.е. в руки самых лучших людей, логически должно применить тот же аристократический принцип внутри самого данного народа. Другими словами, оно должно обеспечить наибольшее влияние и подлинное руководство за самыми лучшими головами в данном народе. А это значит, что такое мировоззрение все строит не на принципе большинства, а на роли личности” [47, с.371].

Если бы фюрер воскрес и прочел то, что пишет про него и его последователей Свасьян, он бы очень удивился.

Самое смешное, что Свасьян оказался менее всего не прав там, где привел в свою поддержку менее всего цитат, - по вопросу о славянофобии. Действительно, Ницше был ее лишен, и действительно, нацисты ею обладали. Кроме того, Ницше не давал нацистам почти никакой философской базы для их славянофобии – за исключением одного маленького отрывка, в котором, как мы помним, он выразил свои мечты о том, чтобы Россия своим усилением заставила Европу объединится и стать “в равной степени грозной”. Однако следует отметить, что в идеологии нацизма (чего не скажешь о его практике) славянофобия занимала не на столько большое место, как думает Свасьян. Гитлер даже счел возможным “посочувствовать” российскому народу (очевидно, следуя пословице “пожалел волк кобылу – оставил хвост да гриву”), якобы угнетенному евреями:

“Самым страшным примером в этом отношении является Россия, где евреи в своей фанатической дикости погубили 30 миллионов человек, безжалостно перерезав одних и подвергнув бесчеловечным мукам голода других”[47,с.274].

И уж во всяком случае славянофобия не была “основополагающим принципом” идеологии нацизма. Ее основы, как мы уже видели, имели несколько более общий характер.

Гораздо более существенным различием между идеологией Гитлера и философией Ницше, чем те различия, которые изыскал Свасьян, является следующее. Ницше, как мы помним, считал, что “в хорошей и здоровой аристократии существенно то, что она чувствует себя не функцией (все равно, королевской власти или общества), а смыслом и высшим оправданием существующего строя”. В отличие от него, Гитлер писал:

“Первейшей предпосылкой истинно человеческой культуры является прежде всего именно наличие таких настроений, когда люди готовы пожертвовать интересами своего собственного я в пользу общества” [47,с.250].

Как видим, здесь идет речь о людях вообще. И во всех других случаях, когда Гитлер заводит речь на эту тему, он говорит о самопожертвовании в пользу общества, расы, нации именно всяких – и высших, и низших – людей.

Согласно философии Ницше, “первейшей предпосылкой истинно человеческой культуры” является “пожертвование” (в том числе самопожертвование) рабов “касте господ”, а не какому-то там “обществу”. Что же касается самой “касты господ”, то она, по Ницше, если и должна для блага жизни и культуры приносить себя в жертву, то только... самой себе. Если предположить, что Гитлер и в этом вопросе является сторонником учения Ницше, тогда с необходимостью придется заключить, что либо он, либо Ницше говорит по данному вопросу неправду своим читателям. Однако существенной чертой произведений Ницше является честность, о чем неоспоримо свидетельствуют они сами и биография их автора: поставив перед собой задачу пробудить в “касте немногих” обостренное сознание своей исключительности и стремление к безграничной власти над большинством человечества, он не боялся осуждения со стороны широких читательских масс и на протяжение всей своей творческой жизни выносил и равнодушие, и неприязнь со стороны читающей публики, оставаясь верным возложенной им на себя миссии. Возникает дилемма: либо Гитлер, отходя от ницшеанства в этом вопросе, говорит искренне, либо он, придерживаясь по данному вопросу взглядов Ницше, лжет.

Внимательно прочитаем одно из произведений Ницше, такое же честное, как и все другие его произведения - “Антихрист”. В нем Ницше, честно и не таясь, говорит читателям:

“...есть различие, с какой целью лгут: для того ли, чтобы поддерживать, или чтобы разрушать “[141, т.2, с.686].

Перед этим он дает нам яркий пример “лжи во поддержание”:

“В определенный момент развития народа его глубокий, всеохватывающий опыт, - сообразно с которым он должен, т.е., собственно говоря, может жить, - является законченным. Его цель сводится к тому, чтобы собрать возможно полную и богатую жатву со времен эксперимента и отрицательного опыта.. Следовательно, прежде всего теперь нужно остерегаться дальнейшего экспериментирования, дальнейшей эволюции ценностей. Всему этому противопоставляется двойная стена: во-первых, откровение, т.е. утверждение, что разум тех законов н е человеческого происхождения, что он не есть результат медленного изыскания, сопровождаемого ошибками, но, как имеющий божественное происхождение, он был только сообщен уже в совершенном виде, без истории, как дар, как чудо... Во-вторых, традиция, т.е. утверждение, что закон уже с древнейших времен существовал, что сомневаться в этом было бы нечестиво и преступно по отношению к предкам. Авторитет закона покоится на тезисах: Бог это дал, предки это пережили. Высший разум подобного процесса заключается в намерении оттеснить шаг за шагом сознание от жизни, признаваемой за правильную (т.е. доказанную огромным и тонко просеянным опытом), чтобы достигнуть таким образом полного автоматизма инстинкта, -- это предпосылки ко всякого рода мастерству, ко всякого рода совершенству в искусстве жизни. Составить книгу законов по образцу Ману – значит признать за народом мастера, признать, что он может претендовать на обладание высшим искусством жизни. Для этого она должна быть создана бессознательно: в этом цель всякой священной лжи” [там же, с.684-685].

Таким образом, философия Ницше в определенных случаях прямо предписывает ложь. Будучи не догмой, а руководством к действию определенных социальных слоев, она формирует цели этих слоев и находит средства к их достижению. И если среди этих средств окажется пропаганда идей, противоречащих этой философии, то сторонник последней, занимающийся такой пропагандой, легко может показаться со стороны извратителем или даже противником этой философии.

Ницше адресовал свои произведения “ немногим”, “сильным духом”, “новым философам и повелителям”. Чтобы уговорить их взяться за то дело, которое он предлагал им, ему не нужно было лгать. У Гитлера задача была потрудней. Он писал свою книгу для массовой аудитории, для “здоровых, сильных посредственностей”. Убедить их радостно приносить себя в жертву кучке людей, считающих себя солью земли, было бы не так-то легко. Гораздо легче было бы убедить их принести себя в жертву чему-то гораздо большему и прекрасному – нации, расе, государству, в образах которых воплотились идеализированные общие интересы* той части масс, которая была готова принять фашистские лозунги. После этого было бы не трудно доказать, что та кучка людей, которой на самом деле и предназначена в жертву эта часть масс (как, впрочем, и все массы в целом. Только эта их часть должна сама принести себя в жертву), предназначена судьбой для того, чтобы руководить столь возвышенным, достойным и прекрасным (и уже желанным) процессом жертвоприношения и распоряжаться жертвенным мясом*.

Книга Гитлера - это не творение теоретика, который познает ради познания и излагает результаты познания ради дальнейшего прогресса. Книга Гитлера - это орудие завоевания власти. Если мы поймем это, то нам легко будет понять, что “Майн кампф” и произведения Ницше (которые в свою очередь являются не только изложением результатов ницшевского познания, но и орудием подготовки завоевателей власти к выполнению их миссии) могли быть написаны единомышленниками**. И если в тех вопросах, по которым Гитлеру не нужно было бы искажать свои (предположительно ницшеанские) взгляды ради достижения целей, вытекающих из этих взглядов, точки зрения, изложенные в текстах Ницше и Гитлера, совпадают; если мало-мальски существенные расхождения между текстами того и другого укладываются в схему “отойти от установки Ницше в пропагандистских целях, чтобы тем лучше реализовать ее”, - это значит, что учение Гитлера является учением Ницше.

Мы уже видели, что такое совпадение имеет место по наиболее существенным (да и не только) вопросам в философии Ницше и гитлеровской идеологии. Таким образом, на примере “Майн кампф” мы доказали, что идеологи фашизма адекватно восприняли учение Ницше и, следовательно, влияние философии Ницше на идеологию фашизма было влиянием первого этапа развития единого мировоззрения на его последующие этапы. Философия Ницше является одним из необходимых и существенных теоретических

источников фашистской идеологии, как бы ни старались апологеты и украшатели Ницше доказать обратное.

**Еще легче будет понять то, почему по вопросу о выборности вождя партии идеология и практика нацистов разошлись друг с другом, причем реальные нормы жизни нацисткой партии вернулись к заповедям Ницше, от которых немножко отошел текст «Майн кампф» до второй мировой войны. Искусство политики - это умение захватывать и удерживать государственную власть, а ложь является одним из эффективнейших средств захвата и удерживания власти.

2. Идеология других разновидностей европейского фашизма первой половины XX века и ницшеанство.

Конечно, “Майн кампф” - это классический из классических образцов фашистской идеологии. Но на нем одном свет клином не сошелся. Есть и другие плоды фашистской мысли, на примере которых можно проследить и доказать ее связь с ее ницшевским первоисточником. Таков, например, “Дух нашей старины”* идейного отца украинского фашизма - Дмитра Донцова.

В отличие от Гитлера и Гесса, Донцов счел нужным прямо сослаться на Ницше, признав, таким образом, преемственность между ним и собою.

“Пророком, предсказавши этот “век масс”, век “европейского нигилизма”, как он его называл, - был среди прочих Фридрих Ницше. Он уже в 80-х годах прошлого столетия возвышал свой вдохновенный голос против новых демократических “господ”, героев заурядности, узкоглядства и выгоды. Противопоставлял им тип и стиль старых европейских элит, стиль викингов, арабской, японской и гомеровской аристократии. Он еще тогда писал о “Фергеслихунг Европас”, которую принесли с собой демократические “швитценде плебеер”, он еще тогда поднимал на высокий постамент древнее, уже неизвестное демократизированному 19 веку “Форнемгайт” (благородство, ноблес), как основную характеристику касты владык. Он один из первых обуздал современную ему культуру демократической Европы, культуру “Herdentier”, а толпе с ее “ругельос барабаришен Трайбен унд Вирбельн”, с ее “неугомонной варварской суетой и гомоном” противопоставлял культ великих людей, недочеловеку демократии - своего сверхчеловека. Он осуждал бескультурье демократических городов, упадок государственной дисциплины. Он нападал на такие демократические институты, как всеобщее избирательное право, называя демократию - “исторической формой упадка государства”” [65, с. 296].

Донцов сразу схватывает у Ницше самое основное - его концепцию извечно присущего жизни человечества деления людей на господ и рабов и его критику “смазывания” этого деления как якобы упадка и деградации общества.

Вот что он пишет об идеях своей книги:

“Идеи этой книги в основе своей отличны от идей демократии, классократии или нациократии....Им противопоставляю идею иерархизированного общества.

Оригинальной является и идея этой книги про руководящий слой. Базой создания этого слоя является для меня не мифический “демос”, не масса (демократия), не тот или иной класс (”классократия”), не партийно-политическая программа (нациократическая монопартия), но лишь каста “лучших людей”... Ни демо-кратия, ни классо-кратия, ни нацио-кратия, только аристо-кратия, каста лучших людей.

Под кастой понимаю здесь не что-то подобное замкнутым кастам Индии, но нечто иное. Под правящей кастой, под “аристократией” подразумеваю нечто подобное Ордену, обособленный по положению в обществе и духу слой “лучших людей”... слой, который бы пополнялся выходцами из всех слоев общества на основе сурового отбора лучших, а с другой стороны тщательным процеживанием, “чисткой” охранял бы свое духовное и моральное превосходство и чистоту, свою форму и силу.

Таким подходом к основной проблеме нашего времени выходит этот труд за пределы нашей национальной проблемы, касаясь важнейшей проблемы общеевропейского характера, которую испанец Ортега-и-Гассет охарактеризовал как кризис руководящих слоев, как кризис “века масс”, я бы сказал - века черни» [там же, с.6-7].

Поучительное во многих отношение зрелище - последовательный националист Донцов, полагающий в качестве основной проблемы нашего времени проблему “кризиса руководящих слоев” (читай: кризиса господства эксплуататорских классов), классовую проблему. Не стоит придавать особо серьезного значения его нападкам на “идеи классократии”: Донцов просто не хочет замечать, что его «каста лучших людей» - не что иное, как принявший в его сознание иллюзорную, недостижимо-идеальную форму господствующий класс. Донцов исповедует тот же самый классовый подход, по - идеалистически перевернутый вверх тормашками, что и Ницше. Притом этот классовый подход, как и у Ницше, осознан; просто он осознан, в неадекватных терминах вроде “касты лучших людей”, осознан помимо таких адекватных его сути терминов, как, например, “классы общества”.

Не следует также придавать особого значения тому, что Донцов отмежевывается от “нациократии”. Это не значит, что он в той или иной мере порывает со своим воинствующим национализмом. Понятие “нациократии” он сводит к правлению одной партии с националистической программой и противопоставляет ему правление “представляющей нацию” касты, “подобной Ордену” (чем же является эта орденоподобная организация “господствующей касты”, как не идеализированной партийной организацией?). Очевидно, под влиянием политического банкротства фашистской партии ОУН - Организации украинских националистов, сотрудничавшей с нацистами (цитируемая книга Донцова была впервые издана в 1944 году*), Донцов пытался дистанцироваться от заложенных в основу ее программы “нациократических” идей; однако он не сумел сделать этого иначе, как противопоставив им те же самые идеи, но в немного иной упаковке.

Донцов оказался наследником Ницше также и в своем расизме [см.65, с.218-236]:

“Щербаковский утверждает, что на Украину в неолитическую эпоху в третьем тысячелетии до Рождества Христова пришли люди двух культурных кругов, земледельческого и кочевнического. Каждый из тех культурных кругов был создан отдельной расой, отдельной физически и психически. Наши апостолы толпы были представителями подвластного слоя, а не того, что создал культуру, руководящего слоя княжеского Киева и казачества” [там же, с.77].

По адресу демократии и демократов Донцов сыплет длинными очередями ругательств [см., напр., там же, с.302-307]. Главная претензия Донцова к демократам - в том, что они не смогли противостоять той силе, которую Ницше знал под именем “социализм”, Гитлер в “Майн кампф” называл марксизмом, а сам Донцов называет большевизмом. И так же, как Ницше, Донцов мечтает о новой касте господ, которая укротит “толпу” и уничтожит ее воинствующее движение - в данном случае большевизм [там же, с.311-326].

Во всех своих произведениях Донцов выступает в качестве последовательного ницшеанца. Но не только он: Ницше вообще был крайне популярен среди украинских фашистов накануне второй мировой войны. Один из них, О, Бабий, в 1930 году писал: “Кажется, имя ни одного философа не является таким популярным среди украинцев, как имя Ницше” [цит. по: 123, с.92] (под “украинцами” имеются в виду украинские националисты).

Сильнейшее влияние Ницше оказал также на румынских фашистов [см., напр., 107, с.75], говоривших о себе как о “молодом поколении, обогащенном идеями Ницше”. Вообще, европейские фашисты первой половины ХХ века частенько признавались в своем духовном родстве с Ницше.

3. На кого еще влиял Ницше.

Ницше оказал влияние отнюдь не только на своих преемников. Его произведениями зачитывалась европейская интеллигенция начала ХХ века, и немалая ее часть, не будучи действительными последователями Ницше (какими были представители фашиствующей интеллигенции), пыталась находить в его произведениях обоснование своих точек зрения. “Одним импонировал его “аристократический радикализм” и презрение к “черни” (это относится преже всего к фашиствующим интеллектуалам. - В.Б.); другие видели в нем певца индивидуальной свободы, трубадура “свободного духа”, остроумного и удачливого обличителя образованного филистерства, яркого критика буржуазного ханжества и лицемерия и т.п., прощая ради этого или даже совсем не замечая его “позитивных” реакционных утопий, из которых идеологи империализма без особого умственного напряжения умели извлекать соответствующие мировоззренческие выводы; третьи восхищались его “благородным анархизмом”, разрушительным псевдореволюционным пафосом в “переоценке всех ценностей”, проходя мимо призывов к дисциплине и “большой политике” подавления демократических свобод” [164, с.94].

Подобного рода популярность неправильно понимаемого Ницше была очень широка в Российской империи.

“Колоссальная, в 24 часа выросшая популярность Горького - явление той же эпохи. По ходячему определению, босяк был символом бунта против мещанства. Как для кого! Для широких групп интеллигенции босяк оказался именно символом воспрянувшего мещанского индивидуализма. Долой ношу! Пора выпрямить хребет! Общество - лишь неуловимая абстракция. Я - это я! - На помощь пришел Ницше. На Западе он явился, как последнее, самое крайнее слово философского индивидуализма, в эпоху империалистического напряжения и потому - как отрицание и преодоление наивно-мещанского индивидуализма. У нас же Ницше заставили выполнять совсем другую работу: его лирическую философию разбили на осколки парадоксов и пустили их в оборот как звонкую монету интеллигентской претенциозности...” [199, с.235].

Как это делалось в то время, нам будет нетрудно понять на современном примере, а именно на примере Немировской, истолковавшей ницшевскую волю к власти как самопреодоление одиночки, понятие Ницше о свободе - как свободу от всех социальных связей, приписавшей Ницше взгляд, согласно которому “опасностью для личности является... любое общество”, а потребностью личности - бунт и постоянный протест как “принцип удовольствия“. С другого конца подходит к тому же извращенному пониманию философии Ницше Ю.Давыдов, автор книги “Этика любви и метафизика своеволия”, усмотревший в Ницше предшественника Камю, Сартра и Маркузе и противопоставляющий “нигилисту” Ницше Толстого и Достоевского с их христианской моралью добра и сострадания. Давыдов продолжает традиции тех недалеких консервативных писателей конца XIX—начала XX вв. (наиболее известный из них – Макс Нордау, очень умеренный либерал, один из основателей сионистского движения, написавший очень популярную в свое время книгу «Вырождение»), которые приняли Ницше за анархиста и разрушителя устоев и гневно бичевали его за те «грехи», в которых он ни сном ни духом не был повинен[§§]*.

Если бы философия Ницше была тем же, чем, например, была философия Шестова, из нее не следовал бы с необходимостью тот вывод, который совершенно правильно сделал Е.Трубецкой:

«Массы заслуживают внимания в трояком отношении: как расплывчатые копии великих людей, отпечатанные на плохой бумаге, стертыми клише, как сила, противодействующая великим людям и, наконец, как орудие великих людей» [205, с.18].

Те, кто понимает свободу как свободу от всех социальных связей—как боящиеся социальных битв интеллигенты вроде Шестова, так и бунтари «ради удовольствия» вроде Маркузе – не могут так относиться к массам. Вот что пишет по этому поводу Лейтейзен:

«Мелкая буржуазия, сознание которой неспособно воспринять, что противоположное может выступать в сходных формах, увидела в Ницше какого-то второго Штирнера.

Конечно, и Штирнер – против религии, морали, государства, ибо религия, мораль, государство объединились против него, поставили себе целью его укротить, подчинить, задавить. Они ему враждебны, потому что служат другому классу. Класс Штирнера внизу. Он обречен на гибель, но хочет жить. Он пытается сбросить с себя кровожадных львов: религию, мораль, государство. Он в бешенстве от своего бессилия, ибо хищные звери крепко вцепились ему в горло, Они его не выпускают и не выпустят.

Ницше "тоже"—против религии, морали, государства. Ибо он выше их. Он господин. Они прирученные львята. Он их заставил служить се­бе. Он относится к ним пренебрежительно-ласково. Они нужны ему до поры до времени. Он против них, поскольку он не допустит с их стороны попытки стать выше его" [108, с.75-76].

Лейтейзен кое в чем ошибается. Преобладающим отношением Ниц­ше к современным ему религии, морали, государству являетсягнев иненависть—именно потому, что они кое в чем пытались стать выше таких, как Ницше, а тот со свойственной ему впечатлительностью воспринял это как восстание. Но по сути дела Лейтейзен прав: Штирнер (а вслед за ним—Камю, Сартр, Маркузе и К⁰) относятся к религ­ии, морали, государству как к орудиям своего порабощения, а Ницше— как к орудиям господства его и ему подобных исключительных людей (которые, правда, иной раз могут перехватываться рабами и обращать­ся против господ).

(Гораздо лучше, чем современный философ Давыдов, и почти столетием раньше его в классовом характере философии Ницше разобрался Владимир Соловьев. Он прекрасно понял, что Ницше, сознательно используя классовый подход, ангажировал себя в качестве философа господ [cм. 195, т. 1., с.88]).

Надо сказать, что Ницше многому научил российскую интеллиген­цию. Так, например, Бердяев—философ, казалось бы, не находящийся в прямом идейном родстве с Ницше и никогда не стремившийся продемо­нстрировать какую-либо связь с его учением или пиетет перед ним— в годы революции и гражданской войны вдруг заговорил совершенно по-ницшеански:

"… в русской революции произошло еще небывалое в истории разрушение иерархического строя, ниспровержение всякой иерархии качеств. Но разрушение всякого иерархизма есть также разрушение личности, ибо личность связана с иерархизмом. Лишь в иерархии воз­можны разнокачественные индивидуальности. Вы же привели все к ра­венству небытия"[15,с.42].

"Неравенство есть основа всякого космического строя и лада, есть оправдание самого существования человеческой личности и ис­точник всякого творческого движения в мире" [там же, с.62].

"Государства основывались на расовых неравенствах, на преобладании расы сильнейших и лучших”. Все государства родились в кровавых насилиях. Первый властитель был величайшим насильником. Но так жалки все ваши декламации против этих насилий, все ваши бунты против этих царственных насильников. Поистине ветхозаветно благостны и праведны были эти насилия, и никогда без них не под­нялись бы мы из тьмы и хаоса до человеческого космического состо­яния....Вы должны подчиниться божественному миропорядку, принять внутреннюю правду водительствующих в истории сил, или вы будете раздавлены природными силами, которые для бунтующих принимают фо­рму внешней закономерности и необходимости" [там же, с.78-79].

"...состязание современных "буржуазных" империалистических воль к мировому могуществу имело какой-то высший таинственный смысл....В историческом процессе необходим естественный подбор духовно-материальных сил. Торжество слабости вело бы к понижению уровня человечества.…раскроется нам двойственная природа всяк­ого большого, сильного и возрастающего государства: с одной сторо­ны, государство хочет быть отдельным национальным государством, им­еющим пределы и индивидуальные формы, с другой стороны, оно стреми­тся переступить пределы особого государства и стать государством мировым. Национальное государство - мещанское государство, оно может быть более спокойным и довольным. Империалистическое государство находится во власти таинственного исторического рока, который су­лит ему и величие, и гибель, оно вступает в историческую трагедию, из которой уже нет выхода. Но великий народ притягивают дали и пленяет слава более, чем мещанское спокойствие и довольство"[там же,с.82-83].

"Каждая национальность в разные периодысвоего существования имеет разные права. И все исторические национальности имеют разные права. Эти права не могут быть уравнены. Существует сложная ие­рархия национальностей" [там же, с. 92].

"Исторические дифференциации и неравенства, путем которых об­разовался исторический космос, не могут быть стерты и уничтожены никакими социальными факторами. И голос крови, инстинкт расы не мо­жет быть истреблен в исторической судьбе национальностей. В крови заложены уже идеи рас и наций, энергия осуществления их призвания" [там же, с.95].