Лиз Бурбо 5 страница

Вот мы и подошли вплотную к "теории" сионского заговора. Ока­зывается, евреи уже два тысячелетия подряд ведут целенаправленную, хорошо рассчитанную, сложную и эффективную политику, направленную на распространение и усиление среди враждебных им народов "морали рабов", и тем самым—на вырождение этих народов, и прежде всего их господствующей элиты, на ее ослабление, на подрыв ее власти, а следовательно, на "обезглавливание" этих народов, дезорганизацию их пе­ред лицом еврейской угрозы. Более того - они, выходит, достигли успе­ха в этой политике.

"Покоримся фактам: победил народ - "рабы" ли, или "плебеи", или "стадо", или как вам угодно еще назвать это, - и если это случилось благодаря евреям, ну так что же! в таком случае никогда еще ни од­ин народ не имел более всемирно-исторической миссии. «Господа» упразднены; победила мораль простолюдина. Если соизволят сравнить эту победу о отравлением крови (она смешала расы), - я не буду ни­чего иметь против; несомненно, однако, что интоксикация эта уда­лась " [там же, с. 424].

Какие же расы смешались в результате этой "удавшейся интокс­икации"?

"В латинском языке malus**[††](с которым я сопоставляю melas**), могло бы характеризовать простолюдина как темнокожего, прежде все­го как темноволосого (" hic niger est -"),как доарийского обитат­еля италийской почвы, который явственно отличался по цвету от воз­обладавшей белокурой, именно арийской расы завоевателей; по крайней мере,галльский язык дал мне точно соответствующий случай— fin ( например, в имени Fin-Gal).отличительное слово, означающее знать, а под конец—доброго, благородного, чистого, первоначально блондина, в противоположность темным черноволосым аборигенам. Кельты, между прочим, были совершенно белокурой расой; напрасно тщатся привести в связь с каким-либо кельтским происхождением и примесью крови те полосы типично темноволосого населения, которые заметны на более тщательных этнографических картах Германии, что позволяет себе еще и Вирхов: скорее, в этих местах преобладает доарийское население Германии. (Аналогичное сохраняет силу почти для всей Европы: главным образом покоренная раса именно здесь окончательно возобладала по цвету, укороченности черепа, быть может, даже по ин­теллектуальным и социальным инстинктам: кто поручился бы за то, что современная демократия, еще более современный анархизм и в особенности эта тяга к "cоmmune", примитивнейшей форме общества, свойственная теперь всем социалистам Европы, не означает, в сущно­сти, чудовищного рецидива — и что раса господ и завоевателей, раса арийцев, не потерпела крах даже физиологиче­ски?..)” [там же, с. 419-420].

Итак, результатом упадка и деградации европейского человека, инициаторами которых (при посредстве христианства) были евреи, явилось растворение в доарийском населении Европы арийск­ой расы господ. В качестве расы господ арийцы являю­тся тем, "что фактически представляет собою высший тип, что по отношению к целому человечеству представляет род сверхчеловека". Таким образом, по логике Ницше, сверхчеловеками в Европе— да и не только в Европе—являются прежде всего именно арийцы.

Борьба, которую евреи ведут со своими противниками(и прежде всего с арийцами—господами своих противников), есть борьба расы, а средства и методы этой борьбы есть "принадлежность расы".

"При чтении этих Евангелий нужно быть как можно более остор­ожным: за каждым оловом встречается затруднение. Я признаюсь,—и меня поддержат—что именно этим они доставляют психологу перво­степенное удовольствие,—как противоположность всякой наивной испорченности, как утонченность par excellence,--как виртуозность в психологической испорченности. Евангелия ручаются сами за себя. Библия вообще стоит вне сравнения. Чтобы не потеря­ться здесь совершенно, прежде всего нужно помнить, что ты среди евреев. Игра в "святое", достигшая здесь такой гениальности, какой не достигла она нигде в другом месте—ни в книгах, ни среди людeй,—жульничество в словах и жестах, как искусство,— это не есть случайность какой-нибудь единичной одаренности, какой-нибудь исключительной натуры. Это принадлежность расы" [там же, с.668].

Из того факта, что евреи активно занимаются переоценкой "здо­ровых" ценностей "расы господ", Ницше не делает вывод, что сами ев­реи—расово неполноценные существа, больные выродки. Напротив:

"По психологической проверке еврейский народ есть народ са­мой упорнейшей жизненной силы; поставленный в невозможные услов­ия, он добровольно, из глубокого и мудрого самосохранения, берет сторону всех инстинктов decadence — не потому. что они им вла­деют, но потому, что в них он угадал ту силу, посредством которой он может отстоять себя против "мира". Евреи—это эквивал­ент всех decadents: они сумели изобразить их до иллю­зии, с актерским гением до non plus ultra, сумели поставить себя во главе всех движений decadence (как христианство Павла)...»

Просим читателя хорошенько запомнить этот ницшевский пассаж —евреев, стоящих во главе всех движений декаданса. В дальнейшем нам еще представится случай припомнить его.

"...чтобы из них создать нечто более сильное, чем всякоеиноедвижение, утверждающее жизнь" [там же, с.650].

Итак, евреи—это сильная раса, использующая столь экстраваган­тные методы борьбы со своими противниками лишь вследствиеособотяжелых условий, в которых она находится. С этой точки зрения хоро­шо объясняются следующие размышления Ницше, на первый взгляд прот­иворечащие его концепции роковой роли еврейства в европейской и мировой истории:

"Евреи же, без всякого сомнения, саман сильная, самая цепкая, самая чистая раса из всего теперешнего населения Европы; они умеют пробиваться и при наиболее дурных условиях (даже лучше, чем при благоприятных), в силу неких добродетелей, которые нынче охотно кле­ймятся названием пороков,—прежде всего благодаря решительной ве­ре, которой нечего стыдиться "современных идей"; они изменяются, если только они изменяются, всегда лишь так, как Россия рас­ширяет свои владения—как государство, имеющее время и существую­щее не со вчерашнего дня, именно, следуя принципу: "как можно медл­еннее!"... Что евреи, если бы захотели—или если бы их к тому при­нудили, чего, по-видимому, хотят добиться антисемиты,—уже и теперь могли бы получить перевес, даже в буквальном смысле господ­ство над Европой, это несомненно; что они не домогаются и не замышляют этого, также несомненно. Пока они, напротив, и даже с неко­торой назойливостью стремятся в Европе к тому, чтобы быть впитан­ными Европой, они жаждут возможности осесть наконец где-нибудь прочно, законно, пользоваться уважением и положить конец кочевой жизни, "вечному жиду"; и конечно, следовало бы обратить внимание на это влечение и стремление (в котором, может быть, сказывается уже смягчение еврейских инстинктов) и пойти навстречу ему: для чего было бы, пожалуй, полезно и справедливо выгнать из страны антисемитических крикунов. Пойти навстречу со всей осторожностью, с раз­бором; примерно так, как это делает английское дворянство. Очевид­но, что еще безопаснее было бы теснее сблизиться с ними более сильным и уже более прочно установившимся типам новой Германии, скажем знатному бранденбургскому офицеру: было бы во многих отно­шениях интересно посмотреть, не приобщится ли, не привьется ли к наследственному искусству повелевания и повиновения—в обоих уп­омянутая провинция может считаться нынче классическою—гений де­нег и терпения (и прежде всего некоторое количество ума, в чем там чувствуется изрядный недостаток)" [там же, с.370-371].

Ницше считает, что обеим расам—арийской и еврейской—следо­вало бы заключить союз (к вящей пользе уже основательно выродив­шихся арийцев) и попытаться осуществить скрещивание в лицесвоих высших представителей. Он не любит тех, чья деятельность противоречит его мечтам, - антисемитов. Он не любит их также за плебейское происхождение большинства из них, за их "плебейский инстинкт" (за­вистливость и мстительность), за их христианско-морализаторскую риторику, а немецких антисемитов - также и за их довольно тесную связь с немецким социалистическим движением (имевшую место в 70-80-х гг. XIX века). Он пишет: "Не люблю я этих новейших спекулянтов идеализма, антисемитов, которые нынче закатывают глаза на христиа-нско-арийско-обывательский лад и пытаются путем нестерпимо наг­лого злоупотребления дешевейшим агитационным средством, моральной позой, возбудить все элементы рогатого скота в народе" [там же, с.521]. Однако он же сам создает идеологическую базу для антисемити­зма, в основе которой лежит положение о борьбе арийской расы госп­од с иудейской расой, подрывающей власть арийской расы, обессилива­ющей ее моралью рабов и способствующей ее растворению в других, низших расах.

Вот любопытный образчик экскурсов Ницше в историю борьбы "морали господ" и "морали рабов" - моралей, которые ставятся им в связь с определенными расами:

"В начале Средних веков, когда церковь действительно была прежде всего зверинцем, всюду охотились за прекраснейшими экземплярами "белокурых бестий",— "исправляли", например, знатныхгерманцев. Но как выглядел вслед за тем такой "исправленный", завлеченный в монастырь германец? Как карикатура человека, как выродок: он сде­лался "грешником", он сидел в клетке, его заперли в круг сплошных ужасных понятий... И вот он лежал там больной, жалкий, озлобленный на самого себя; полный ненависти к позывам к жизни, полный подозрений ко всему, что было еще сильным и счастливым. Словом, "христиан­ин"... Говоря физиологически: в борьбе со зверем разрушение его здоровья, может быть единственным средством сделатьего слабым. Это поняла церковь: она испортила человека, онаослабила его, -но она заявила претензию на то, что “исправила” его...

Возьмем другой случай так называемой морали, случай распложения известной расы и породы. Самый грандиозный пример этого дает индийская мораль, санкционированная как религия, в качестве " ЗаконаMaнy". Тут поставлена задача вывести не менее четырех сортов рас одновременно: жреческую, военную, торговую и земледельческую, након­ец, расу слуг, шудр. Ясно, что здесь мы уже не среди укротителей зверей: во сто раз более мягкий и разумный вид человека нужен уже для того, чтобы лишь начертать план такого распложения. Вздыхаешь свободно, переходя из христианской атмосферы больниц и тюрем в эт­от более здоровый, более высокий, более просторный мир. Как убог "Новый Завет" по сравнению с Ману, как скверно пахнет он!--Но и этой организации понадобилось быть устрашающей,— на этот раз в борьбе не с бестией, а с ее противопонятием, с неплеменным человеком, с человеко-помесью, с чандалою. И оп­ять-таки она не нашла другого средства сделать его безопасным, слабым, как сделав его больным,— это была борьба с "великим множеством". Быть может, нет ничего более противоречащего наше­му чувству, нежели эти предохранительные меры индийской морали. Третье предписание, например (Avadana-SastraI) "о нечистых овощах", устанавливает, что единственной пищей, дозволенной чандалам, должны быть лук и чеснок, принимая во внимание, что священная книгавоcпрещает давать им семена или плоды, носящие семена, или воду, или огонь. То же предписание устанавливает, что необходимая им вода не может быть взята ни из рек, ни из источников, ни из прудов, а лишь из доступов к болотам и из углублений, оставляемых следами животных. Равным образом им запрещалось мыть свое белье и мыться самим, так как даваемою им из милости водою раз­решалось пользоваться только для утоления жажды. Наконец, запрещалось женщинам-шудрам оказывать помощь женщинам-чандалам при род­ах, так же как последним помогать при этом друг другу... — Результат таких санитарно-полицейских предписан­ий не преминул обнаружиться: смертельные эпидемии, омерзительные половые болезни и по отношению к ним опять применение "закона ножа", обрезание для мальчиков, удаление малых срамных губ для де­вочек.—Сам Ману говорит: "Чандала—плод прелюбодеяния, кровосм­ешения и преступления (—это необходимая последовате­льность понятия распложения). Одеждой им должны служить лишь лох­мотья с трупов, посудой—разбитые горшки, для украшений старое же­лезо, для богослужений только злые духи; они должны без отдыха бродить с одного места на другое. Запрещается писать слева нап­раво и пользоваться для писания правой рукой: пользование правой рукой и писание слева направо остается только за доброде­тельными, за людьми расы ".

Эти предписания довольно поучительны: в них мы имеем ари­йскую гуманность в совершенно чистом, совершенно первонача­льном виде,—мы узнаем, что понятие "чистая кровь" является анти­подом безобидного понятия. С другой стороны, становится ясным, в каком народе увековечилась ненависть, ненависть чандалы к этой "гуманности", где она стала религией, где она стала гени­ем... С этой точки зрения Евангелия являются документомпервого ранга; еще более книга Еноха.—Христианство, имеющее иудейский ко­рень и понятное лишь как растение этой почвы, представляет собою движение,противное всякой морали распложения, расы, привилегии: это антиарийская религия par excellence; христианство—переоценка всех арийских ценностей, победа ценностей чандалы, проповедь Евангелия нищим и низменным, общее восстание всего попираемого, отверженного, неудавшегося, пострадавшего против "расы",—бессмертная месть чандалы, как религия люб­ви... “ [Там же, с.586-587.]

Ницше последователен. Несмотря на отвращение, которое вызывает у него "грубое в господстве", он готов оправдать и освятить даже наигрубейшее из этого грубого, если только оно обеспечивает прочную власть господствующих классов (в которых Ницше видел господс­твующие расы).

Философ, превозносящий в качестве "расы господ" арийцев, Ницше в своих произведениях постоянно третирует немц­ев. Ругательствами в адрес немцев пересыпаны все его произвед­ения "постзаратустровокого" периода. В своей последней книге "Ессе Номо" Ницше пишет:

"Когда я измышляю себе род человека, противоречащего всем мо­им инстинктам, из этого всегда выходит немец. Первое, в чем я "испы­тываю утробу" человека,—вопрос: есть ли у пего в теле чувство дистанции, видит ли он всюду ранг, степень, порядок между человеком и человеком, умеет ли он различать: этим отли­чается gentilhоmme; вo всяком ином случае он безнадежно принадлежит к великодушному, ах! добродушному понятию canaille. Но немцы и есть сanaille -—ax! они так добродушны... Общение с немцами унижает: немец становится на равную ногу..." [Там же, с.761].

Итак, Ницше не любит немцев за их плебейство. Это, однако, не мешает ему выделать среди них образчики "высшей породы" (каковыми являются, в частности, бранден6ургский офицер знатного происхожден­ия и "прекраснейший экземпляр белокурой бестии"—знатный германец средневековья) и предрекать им большое будущее [см. ницшевскую "притчу" о Фридрихе Великом:141,т.2,с.332-333]. В своей оценке современного ему немецкого национализма Ницше соединил упрек и похвалу:

«Энергичный, но узкий принцип: "Deutschland, Deutschland uber alles"». [там же, с.521].

Ницше недолюбливал мелкий, узкий национализм современныхемуевропейских государств. Он считал, что в Европе идет процесс слия­ния наций и образования единой европейской расы [141,т.I,с.447-448; т.2,c.361-362], раздумывал над проблемой "воспитания новойгосподствующей над Европой касты" [141,т.2,с.371] и полагал, что для фо­рмирования этой касты пригодятся такие типы, как "знатный бранденбургский офицер". При этом Ницше вовсе не выступал против национализма как такового: о том, что при известных условиях Ницше был готов приветствовать национализм в качестве проявления "возвыше­нных инстинктов" "расы господ", свидетельствует, например, такой отрывок из его "Антихриста":

"Народ, который еще верит в самого себя, имеет также и своего собственного Бога. В нем он чтит условия, благодаря которым он по­днялся,—свои добродетели. Его самоудовлетворенность, его чувство власти отражается для него в существе, которое можно за это благо­дарить. Кто богат—хочет давать; гордый народ нуждается в божестве, чтобы жертвовать... Религия при таких предпосылках яв­ляется выражением благодарности. Народ, благодарный за свое сущес­твование, нуждается для выражения этой благодарности в божестве.— Такое божество должно иметь силу приносить пользу или вред, быть другом или врагом; ему удивляются как в добре, так и в зле. Про­тивоестественная кастрация божества в божество только добра была бы здесь совсем нежелательна. В злом божестве так же нуждаются, как и в добром: ведь и собственное существование не есть лишь дар снисходительности и дружеского расположения к человеку... Какой смысл в божестве, которое не знает ни гнева, ни мести, ни зависти, ни насмешки, ни хитрости, ни насилия? которому, быть может, никогда не были знакомы приводящие в восхищение ardeurs** победы и уничтожения? Такое божество было бы и непонятно: к чему оно?—Конечно, если народ погибает, если он чувствует, что окончат­ельно исчезает его вера в будущее, его надежда на свободу, если по­корность начинает входить в его сознание, как первая полезность, если добродетели подчинения являются необходимыми условиями его поддержания, то и его божество должно также измениться. Оно делается теперь пронырливым, боязливым, скромным, советует "душевный мир", воздержание от ненависти, осторожность, "любовь к другу и врагу". Оно постоянно морализиру

ет, оно вползает в каждую частную добродетель, становится божеством для отдельного человека, становится частным лицом, космополитом... Некогда божество представляло собою народ, мощь народа, все агрессивное и жаждущее власти в душе народа—теперь оно только лишь благое божество... Поистине, для богов нет иной альтернативы; или они есть воля к власти, и то­гда они бывают национальными божествами,— или же они есть бессилие к власти—и тогда они по необходимости делаются доб­рыми... " [Там же, с.642-643.]

Из этого отрывка мы видим также, что атеист Ницше ничего не имеет против веры в бога, если эта вера помогает народу, придержи­вающемуся ее, дорасти до "сверхчеловека", показать себя "расой го­спод".

3. Ницше настоящий и Ницше выдуманный.

Начиная со второй половины 80-х годов, многие советские ( те­перь—постсоветские) философы начали "украшать и выряжать" ниц­шеанство, делать из Ницше этакого бесклассового борца за раскреп­ощение индивидуальности "человека вообще". Примером такого рода украшательства и выряжательства является брошюра Л.З.Немировокой "Ницше: по ту сторону добра и зла", вышедшая в 1991 году в Москве.

Вот как Немировская трактует центральное понятие философии Ницше—"волю к власти":

"Люди сами не знают, сколь они уникальны. Уникальность же про­является непросто. Для этого нужно вырваться из болота обыденной жизни, разрушить тихий, привычный ход вещей, преодолеть себя. Человек—это тот, кто преодолел себя. Традицию, леность, привыч­ку к знакомым установкам, правилам, заповедям. Творчество Ницше - пример такого гигантского самопреодоления, кото­рое он и называл волей к власти" [137,с.5].

Очевидно, любимцы Ницше—Юлий Цезарь, германские феодалы и бранденбургские офицеры только тем и занимались, что "преодолевали традицию, привычку к знакомым установкам, правилам, заповедям”.

Мы уже видели, что самопреодоление человека не могло бы, по мнению Ницше, иметь место "без пафоса дистанции, порождаемого во­площенным различием сословий, постоянной привычкой господствующей касты смотреть испытующе и свысока на подданных, служащих ей ору­дием, и столь же постоянным упражнением ее в повиновении и повелевании, порабощении и умении держать подчиненных на почтительном расстоянии”. Иными словами, преодоление человеком себя имеет своей необходимой предпосылкой захват, удержание и расширение им власти над другими людьми. Немировская же приписывает Ницше такое понятие о самопреодолении, которое тому и не снилось:

"Ницше был согласен с античными мыслителями в том, что "вла­деющий собой выше завоевателя города". Власть над собой и дает по­длинную свободу человеку. Она выше и значительнее, чем власть над другими. В понимании Ницше рабское сознание—это сознание зависи­мое, подчиненное долгу, традиции, морали. Такому сознанию Ницше про­тивопоставил человека свободного. Свободного от всех социальных связей..." [Там же, с.14.]

Ницше, писавший:

"Если кто умеет чтить, так это именно люди сильные, это их искусство, это изобретено ими. Глубокое уважение к древности и родовитости—все право зиждется на этом двойном уважении,—вера и предрассудки, благоприятствующие предкам и неблагоприятствующие потомкам, есть типичное в морали людей сильных",—

не узнал бы себя в том портрете, который рисуето него Немировская.

Интересно, почему Немировская так уверенно заявляет, что Ницше мыслил "свободного человека" свободным "от всех социальных свя­зей"? Во-первых, согласно Ницше человек может стать свободным лишь посредством господства над другими людьми, а следовательно, посре­дством социальных связей с ними. Во-вторых, человек становится свободным—опять-таки согласно Ницше—как член аристократичес­кой касты, а следовательно, находясь в социальных связях со своими «братьями по классу». Какая уж тут «свобода от всех социальных связей»...

"Ницше считал, что опасностью для личности является не толь­ко авторитарная власть, тоталитаризм, но любое общество и демокра­тия тоже" [там же, с.17].

Это восхитительно! После всего, что мы прочли у Ницше о кас­товом, иерархическом, деспотическом обществе как предпосылке пол­ноценного развития немногих конкретных личностей (а не "личности" вообще) за счет подавляющего большинства других личностей; после его хвалебных гимнов Римской империи и законам Ману; после его ти­рады о том, что хорошая и здоровая аристократия должна со спокой­ной совестью принимать жертвы огромного количества людей, которые должны быть подавлены и принижены ради нее до степени лю­дей неполных, до степени рабов и орудий"—после всего этого нам рассказывают, что Ницше беспокоился о "личности" и считал угрозой для нее не только авторитарную власть, но и демократию тоже! Что это—невежество или сознательный обман?

Для репутации Немировской было бы спасением, если бы больши­нство читателей ее брошюры, знакомых с текстами Ницше, сочли ее писания плодом невежества, а не преднамеренным обманом. К сожален­ию, такие читатели, скорее всего, составляют меньшинство среди тех, кто прочел и читает эту брошюру: популярная книжка, вышедшая в из­дательстве "Знание", рассчитана на массового читателя, который вряд ли когда-нибудь займется основательным изучением произведений Ницше. Этот-то читатель и примет на веру все те небылицы, которые преподносит нам Немировская.

"Думается. Ницше незаслуженно суров к демократии. Какоеже общество может освободить человека, если не демократическое? Предо­ставить равные права и свободы всем—единственно возможный путь к справедливости. Любое исключение для той или иной группы людей не­избежно приведет к ущемлению, принижению, подавлению личности, наси­лию. Предоставив же равные права всем, общество может выбрать людей достойных, прежде всего в нравственном отношении" [там же, с.18].

Можно себе представить, как весело смеялся бы Ницше, если бы прочел этот упрек в свой адрес. Мыслитель, искавший высший тип сво­бодных людей в пяти шагах от тирании и измерявший их свободу «трудом, который расходуешь, чтобы оставаться наверху », очень удивился бы, если бы перед ним поставили задачу измыслить общество, которое может освободить человека и "выбрать достойных людей". Ведь согласно Ницше те, кто могут стать свободными, как раз и доказывают это тем, что не предоставляют обществу выбрать себя, а подчиняют себе это общество. Что же касается справедливости и "ущемления, принижения, подавления личности, насилия", то мы уже зна­ем, что по этому поводу думал Ницше. А именно: ущемление, принижение, подавление толпы, насилие над ней справедливо о точки зрения господ (к которым Ницше относит и себя); несправедливо это с точки зрения рабов, но это уже их проблемы. Ущемление, принижение, подавле­ние и насилие могут быть несправедливыми с точки зрения Ницше лишь в том случае, когда "толпа" ущемляет, принижает, подавляет и насилует "высших людей".

"...в отличие, например, от Марксова анализа социалистического устройства общества Ницше подходил к этому вопросу не с классовых позиций, а с позиций индивидуума" [там же, с.19].

Мы уже видели, что подход Ницше к социализму, обществу и соци­алистическому устройству общества был не чем иным, как сознательно проводимым классовым подходом.

"...опасность демократии Ницше видел и в том, что она снижает потребность в бунте, столь необходимом человеку. Человеку нужны другие условия—“катастрофы человеческого бытия" (Г. Маркузе), т.е. условия, дающие необходимый толчок, импульс для развития и челове­ка, и общества. Тогда человек постоянно пребывает в состоянии про­теста, причем не "во имя", а протеста как принципа удовольствия” [там же, с.19]

Откуда Немировская взяла эту "потребность в бунте, столь не­обходимом человеку"? У Ницше ничего похожего нет. У него есть другое—неумолчная и непрекращающаяся брань по адресу революций, восстаний и бунтов рабов. Что же касается протеста как "принципа удовольствия", то такую вещь Ницше скорее отнес бы к инстинктам недовольного своей жизнью чандалы. У "господствующей касты" совсем другие "принципы удовольствия"—пафос дистанции, благоговение пе­ред высшим, повелевание низшими. Не мог считать протест своим "принципом удовольствия" человек, думавший и писавший так:

"Восстание—это доблесть раба. Вашей доблестью да будетповиновение. Само приказание ваше да будет повиновением" [141,т.2,с.34].

Единственный вид бунта, который признавал Ницше,—это бунт "сильных духом" против временно воцарившейся толпы. Единственный вид протеста, на который он был готов,—это протест "высших людей" против заполнившего все и вся "великого множества", во имя утверждения "естественного порядка"—"порядка каст”. Ницше преодо­левал—в себе и, будучи политическим идеологом, в обществе—только те традиции, которые были по своему происхождению и содержанию связаны с борьбой социальных низов за свою свободу, с ограничением власти "касты господ" над "кастой рабов". Ницшевский "бунт"—это на самом деле контрбунт, крайний способ ликвидации последствий прошлых и профилактики будущих действительных бунтов. В силусвое­го крайнего характера этот контрбунт похож на действительное бунтарство —- похож непримиримостью, последовательностью и готовностью к применению самых жестоких средств. Крайности сходятся; но при эт­ом они все-таки диаметрально противоположны друг другу.

Немировская утверждает относительно Ницше, что «вся его этика – это этика индивидуализма» [137,с.20]. На это прекрасно ответил сам Ницше … после своей смерти – в посмертно опубликованной «Воле к власти»:

«Моя философия направлена в сторону иерархии – не в сторону индивидуалистической морали»[140,с.121].

Правда, такой источник, как «Воля к власти», не у всех пользуется авторитетом. К.Свасьян, автор предисловия к цитированному нами двухтомнику Ницше, обзывает ее «чистейшей фальшивкой»[141, т.1, с.39]. Однако фактом является то, что все основные положения «Воли к власти» уже можно встретить на страницах ницшевских произведений, издававшихся, когда их автор ещё был жив и в более-менее здравом уме. Что воля к власти лежит в основе всего сущего; что Европе предстоит эпоха великой политики; что современное Ницше “царство толпы” объективно и независимо от воли “толпы” и её лидеров подготавливает предпосылки для своего упразднения [ср. 141, т. 2, с. 361-362 и 140, с. 100-101]; что Сократ есть плебейский философ, а его диалектика - плебейский способ мышления [cр. 141, т. 2, с.564-565 и 140, с. 197-198] – и многие другие, не только основные, но и более частного характера положения (вроде положения о плебейском характере философии Сократа) содержатся и в “Воле к власти”, и в прижизненно изданных ницшевских произведениях. Если фальсификация и имела место, то она не изменила характера ницшевского философствования; может быть, она даже выделила и подчеркнула наиболее важные и глубокие черты этого характера (действительно, многие положения гораздо более конкретны, оформлены, чётки в “Воле к власти”, чем в произведениях Ницше, опубликованных при его жизни)**.