ВВЕДЕНИЕ 2 страница. 1 Merleau-Ponty M Signs — Р

¹ Merleau-Ponty M Signs — Р. 132 ² Ibid — Р 106

ходного (originel) способа полагания определенных объектов как тела

мысли»¹

Трансцендентальная, а не эмпирическая интерпретация языка, как считает Деррида, является единственно возможной в этих тек­стах Гуссерля потому, что всей аналитике языка здесь предшествует трансцендентальная редукция И в «Логических исследованиях», и в «Происхождении геометрии» анализируется прежде всего уже «кон­ституированный язык» и только затем оказывается возможным вы­ход к языку «конституирующемуся» Все фактически существующие языки, как и субъекты, на этих языках говорящие, первоначально как бы заключаются в скобки, чтобы элиминировать из мира «чистых сущностей», в котором располагаются абсолютные истины геомет­рии, все случайные, зависимые, временные факторы Абсолютная, идеальная объективность истины основывается на ее независимости от эмпирического, «чистая сущность» истины проистекает из чистой возможности языка быть формой трансцендентальною².

Признавая трансцендентальность гуссерлевской трактовки язы­ка, Деррида однако допускает возможность оборачивания смысла по­нятия «трансцендентальное» «Независимо от того, идет ли речь о гео­метрии или о чем-то ином, существует внешняя и случайная вероятность облечения телом речи или соскальзывания в движение истории Речь не является больше просто формой выражения (Äußerung)того, что и без этого выражения уже было объектом схваченная вновь в ее перво­начальной чистоте речь конституирует объект и является конкретным, законообразным условием истины Парадокс здесь заключается в том, что без совершенно очевидного возвращения к языку и, следователь­но, к истории, возвращения, которое неизбежно отчуждает идеальную чистоту смысла, сам смысл остается неким эмпирическим образовани­ем, фактически интернированным (emprisonné) в психологической субъективности — в сознании того, кто это придумал Историческое воплощение (incarnation) освобождает трансцендентальное (вместо того чтобы связывать его) Это последнее понятие, трансцендентальное, должно поэтому быть переосмыслено»³.

Подобное переосмысление, как считает Деррида, неизбежно стал­кивается с вопросами о том, как возможна абсолютная объективность языка, на чем основывается чистая идеальность смысла Ответы на эти вопросы требуют феноменологического анализа способов фикса­ции смыслов, прежде всего письменности, в которой Деррида усмат­ривает предельный, конечный слой (ultim strate) конституирования

¹ Ibid — Р.105

² См: Derrida J. Introduction et Traduction de L'Origine de la géométrie de Husserl — Paris, 1974 — Р.70

³ Ibid — Р.77

любых истин, в том числе и истин геометрии. Способность универ­сальной субъективности выразить через чистый трансцендентальный язык абсолютную идеальную объективность может обеспечиваться лишь через посредство письменных знаков. Следует заметить, что сам Гуссерль описывал интенциональную функцию письменности всего в нескольких словах: «Весьма существенной функцией письменного до­кументирующего лингвистического выражения является то, что при помощи письма коммуникация становится возможной без непосред­ственного или опосредованного личного участия; коммуникация, так сказать, осуществляется фактически. Благодаря этому общение чело­века поднимается на новый уровень»¹.

Это положение однако допускает некоторый феноменологичес­кий комментарий, который и был осуществлен в предисловии Дерри­да. Фиксация истины в «пространственно-временной размерности тек­ста» означает, по Деррида, достижение истиной или придание истине формы законченной трансцендентальной историчности, в результате чего общение между индивидами выходит на трансцендентальный уровень Это оказывается возможным благодаря тому «потенциально возможному (virtuel) диалогу», при посредстве которого «письменность создает автономное трансцендентальное поле, из которого может быть элиминирован любой наличный субъект»². Интерпретируемая подоб­ным образом письменность (точнее, процедура письма) обнаруживает поразительное сходство с процедурой трансцендентальной редукции, в ходе которой также образуется «бессубъектное трансцендентальное поле», где «могут возникать условия субъективности и где субъект может конституироваться, начиная с трансцендентальности»³. Пись­менность, понимаемая как «бессубъектное трансцендентальное поле», расценивается здесь как исток абсолютной объективности и conditio sine gua non ее существования. Подобная интерпретация применима и к трансцендентальной субъективности, ибо именно письменность пре­доставляет ей возможность «конституироваться и возвестить о себе».

И все же остается сомнение по поводу того, способна ли фиксиро­ванная речь человека (ведь письменность вполне можно истолковы­вать и таким образом) конституировать автономную бессубъектную трансцендентальность. Разве содержится в письме что-либо, помимо информативности, которую сообщает ему речь, или фактуальности, под которой имеется в виду ориентированность текста на субъекта-читателя, на коммуникативный аспект письменности? Возможно ли редуцировать, заключить в скобки эмпирическую оболочку письмен-

¹ Husserl Е Die Krisis der europäischen Wissenschaften und die transzendentale Phänomenologie — Haage, 1954 —S 371

² Derrida J. Introduction — Р 84

³ Ibid — Р 85

ных знаков? Не проистекает ли общеобязательность письменной фор­мы из универсальности речевой коммуникации? Как возможен фено­менологический или, точнее, интенциональный анализ письменности? Обращаясь сначала к этому последнему из заявленных вопросов, Деррида отмечает, что интенциональный анализ стремится обнаружить сущность письменности исходя из того отношения, в которое она ока­зывается вплетенной, исходя из ее отношения к сознанию, рассматри­ваемому здесь в качестве абсолютного сознания. Сущность письмен­ности, однако, не освобождается при таком понимании от фактуальности, т.е. от ориентированности на субъекта-читателя, рав­но как и на всех потенциально-возможных рецепторов текста. Фактуальность есть в данном случае модификация интенциональности, ко­торая, в свою очередь, представляет собой характеристику абсолютного сознания. «Подлинность, исходность (originalité)пространства пись­менности заключается в способности письменности, соответственно ее смыслу, обходиться вообще без прочтения. Но если текст никаким образом не обозначает свою зависимость от автора или читателя (т.е. не улавливается потенциально возможной (virtuel)интенциональнос­тью),... тогда в бессодержательности его духа не обнаруживается ни­чего сверх хаотической буквальности или рационализированной (sensible)непроясненности уже умершего обозначения — обозначения, лишенного его трансцендентальной функции» ¹.

Письменность, таким образом, не рассматривается более как толь­ко лишь «словесная и мнемоническая помощница» объективной иде­альности, а объективная идеальность, в свою очередь, уже не мыслит­ся полностью отделенной от всего того письменного «одеяния» («vêtement»),в которое она может быть облачена. Возможность графи­ческого воплощения не есть нечто, привносимое в истину извне, не есть некое дополнение (supplement) к объективности истины. Деррида счи­тает, что даже в ранних текстах Гуссерля, не говоря уже о его поздних работах, речь идет о чем-то большем, нежели об инструментальной трактовке письменности; письменность представлена здесь как в оп­ределенной степени «одушевленное тело». Анализируя в связи с этим глубинную наполненность истин геометрии, Деррида относит ее на счет того «интенционального измерения собственно одушевленного (anime)тела, geistige Leiblichkeit,или, точнее, Geistigkeit den Leib (за исключени­ем всей фактической вещественности)» ²,которое по сути конституи­руется ее письменной формой.

Эта интерпретация, однако, не решет обозначенную выше про­блему двойственности, амбивалентности языка в его феноменоло­гической интерпретации (правда, теперь уже в отношении письмен-

¹ Derrida J Introduction

² Ibid. — Р 98.

ной формы языка), когда письменность может истолковываться и как феномен языка («фактуальное и материализованное воплоще­ние речи»), и как процесс «сущностного конституирования» идеаль­ности истины. Если переформулировать эту дилемму, резонно было бы задаться вопросом: разве можно связать объективность и иде­альность истины с графическим знаком, эмпирическим и достаточ­но случайным по своей сути? Для Деррида этот вопрос означает еще (или, точнее, порождает) некоторое фундаментальное сомнение в самой возможности феноменологии письменности. Необходимость следовать «зову самих вещей» вынуждает феноменолога принимать «фактуальную» интерпретацию письменности, тогда как процеду­ры обоснования универсальной природы истины (в данном случае истины в геометрии) обращают его к «трансцендентальному» тол­кованию письменности. Увязать эти две интерпретации в рамках феноменологической концепции, в сущности, не представляется возможным.

Противоположность указанных интерпретаций становится объектом специального, на этот раз уже сугубо деконструктивистс­кого анализа Деррида в «Грамматологии», когда он рассматривает глоссемантику Копенгагенской школы, а также некоторые идеи рус­ского формализма (ОПОЯЗ). Обращаясь к заявленным в данных кон­цепциях фонетической «форме выражения» (т.е. к речи) и графичес­кой «субстанции выражения» (т.е. к письму), Деррида предполагает, что эти эмпирические формы бытования языка не разделены, но внут­ренне связаны друг с другом. «Несмотря на всю свою кажущуюся первичность и несводимость, "форма выражения " совершенно опре­деленно связана с "субстанцией выражения"«¹. Эта корреляция ста­новится возможной через предложенную Деррида идею archi-écriture,способную «конституировать не только образец единения формы и субстанции, но и движение означения (курсив Деррида), присовокуп­ляющее содержание выражения ². Archi-écriture и ее коррелят différance ³имеют трансцендентальное происхождение; для обнару­жения archi-écriture,равно как и différance,требуется заключение в скобки областей опыта, всей тотальности естественного опыта, т.е. некоторый эквивалент феноменологической редукции, благодаря которой становится возможным «обнаружение поля трансценденталь­ного опыта» ⁴.

¹ Derrida J. De la Grammatologie — Р. 88.

² Ibid.

³ Différance — ключевое понятие деконструкции, с помощью которого Дерри­да стремится преодолеть традиционную «метафизику присутствия». Подроб­нее об этом понятии будет сказано в данной работе ниже.

⁴ Derrida J. De la grammatologie. — Р. 89.

Проблема феноменологической редукции представляется клю­чевой для гуссерлевской интерпретации философии как строгой на­уки. Возможность превращения философии в строгую науку связы­валась Гуссерлем с новым регионом бытия, не обнаруженным и не концептуализированным ранее никем, даже Декартом, модифициро­ванное методологическое сомнение которого и стало инструментом гуссерлевского открытия. Этот регион бытия представлял собой бы­тие ментальных процессов, анализ которого, в свою очередь, толко­вался Гуссерлем в качестве истинного предмета философии как стро­гой науки. Бытие ментальных процессов было обнаружено Гуссерлем, как известно, в ходе анализа концепции Ф. Брентано, а также крити­ческой переоценки наследия психологизма в философии. Конкретный (насколько это возможно в рамках философии) анализ этого бытия требовал, в качестве своей предпосылки, выхода к самим менталь­ным процессам, очищения их от иных бытийственных наслоений. Ин­струментом такого очищения и должна была стать феноменологи­ческая редукция. Понимание значимости феноменологической редукции формировалось Гуссерлем постепенно и, пожалуй, так ниг­де и не было обозначено им в полном объеме. Это последнее обстоя­тельство является очень существенным для оценки последующих ин­терпретаций и приложений идеи феноменологической редукции, в том числе и представленных Деррида.

Деррида прямо говорит о том, что он использует здесь «феноме­нологическую редукцию и отсылку Гуссерля к трансцендентальному опыту» в той его форме, которую Гуссерль называл «одушевленным настоящим» (lebendige Gegenwart)и расценивал как «универсальную и абсолютную форму трансцендентального опыта» ¹. Однако резуль­татом феноменологической редукции в данном случае становится та­кое понимание arche-écriture, différance, trace («следа» — еще одного в ряду многих понятий деконструкции, являющихся однопорядковыми и, в определенной степени, синонимичными différance),которое «не может больше ни взламываться трансцендентальной феномено­логией, ни тем более сводиться к ней (курсив Деррида)» ².

Трансцендентальная интерпретация письменности как archi-écriture не является единственной в деконструкции. Здесь признается и письменность в тривиальном, или общеупотребительном, смысле этого слова ³. Таким образом двойственность феноменологического подхода с его эмпирическим и трансцендентальным толкованиями письменности как будто бы сохраняется и в деконструкции. Однако Деррида вовсе не случайно подчеркивает, что его подход не сводится

¹ Derrida J. Introduction... — Р. 91.

² Ibid.

³ Ibid. — Р. 89.

к трансцендентальной феноменологии. Идея письменности как archi­ecnture,сопряженная с базисным для деконструкции понятием différance,выходит за пределы феноменологии, о чем будут свидетель­ствовать неоднократные обращения к сопоставлению деконструкции и феноменологии (в том числе и феноменологии М. Хайдеггера) на страницах этой книги.

«Фрейд и сцена письменности» (Freud et la scune de récriture)

Соображение, с позиций которого психоанализ Фрейда становится объектом особого интереса для деконструкции, на первый взгляд ка­жется весьма простым и даже тривиальным. Оно связано с совпадени­ем тематики деконструкции и психоанализа в части письменности. Для психоанализа такое совпадение представляется случайным. В своей известной статье «Фрейд и сцена письменности», опубликованной в «Письменности и различии», Деррида отмечает: «Таким образом, Фрейд представляет нам сцену письменности. Как все, кто пишет. Как все те, кто знает, как писать, он позволяет этой сцене удваиваться, по­вторять себя, даже отказываться от самой себя, по-прежнему остава­ясь в пространстве сцены как места действия. Именно Фрейду удается сказать нечто чрезвычайно важное об этой сцене, показать, какой имен­но должна быть сцена письменности, на которой он выстраивает свою игру»¹.

Для того чтобы начать свою игру в пространстве письменности, Фрейд прежде всего определяет ситуацию, в которой, как он считает, традиционно находится вся проблематика письменности в западной культуре. Эта ситуация, по Фрейду, не выходит за пределы привыч­ной для западной культуры схемы репрессии, вытеснения письменнос­ти, как и многих других феноменов социального и индивидуального бытия, на периферию культурного пространства. Репрессия письмен­ности разворачивается здесь в классическом варианте неудавшейся репрессии, когда вытесняемая письменность постоянно возвращается в центр активности культуры, превращаясь в навязчивую идею запад­ного дискурса. В письменности, как полагает Фрейд, содержится не­кая загадка, глубинная тайна, которая делает невозможным вытесне­ние письменности, не позволяет западной культуре забыть о письменности.

В признании загадочности письменности, в вопрошании того, что как будто бы не может стать объектом особого внимания в западной культуре, обнаруживаются явные признаки родства психоанализа и деконструкции. Однако, как подчеркивает Деррида, «в противополож­ность видимости, деконструкция логоцентризма не есть психоанализ философии» ². Это несовпадение начинается уже с того, что, «напри­мер, сама логоцентристская репрессия не может толковаться на осно­ве фрейдовского понимания репрессии; напротив, именно логоцент-

Derrida J. Freud et la scune de l'écriture // L'Écriture et différence. — Р. 338. ¹ Ibid. — Р. 293.

ристская репрессия позволяет понять, каким образом возникает в го­ризонтах культуры сам механизм репрессии¹. Это дает Деррида осно­вания говорить о том, что фрейдовская концепция в общем принадле­жит истории метафизики, т.е. по сути системе логоцентристской репрессии, организованной таким образом, чтобы постоянно прини­жать значимость письменного следа, толковать письменность лишь как дидактическую или техническую метафору ².

И тем не менее именно в психоанализе обнаруживаются многочис­ленные примеры новой интерпретации письменности, вытекающие, как считает переводчица «Грамматологии» Деррида Г. Ч. Спивак, из общей революционной позиции психоанализа, поставившего под вопрос по­нятия психики и сознания³. Принципиально иной подход к пониманию психики, как отмечает Деррида, был связан с проблемой следа, которая выявилась впервые во фрейдовском толковании феномена памяти. В том, что проблема памяти ставится Фрейдом в связи с понятием письменно­сти, по словам Деррида, как будто бы нет ничего принципиально ново­го для западной культуры, ибо еще Платон и Аристотель говорили о письменности в связи с теми отношениями, которые складываются между разумом и опытом, между перцепцией и памятью⁴. Однако если для философии связь концепции письменности с феноменом памяти в об­щих чертах была как бы понятна, то с позиций естественнонаучного подхода Фрейд попытался проследить эту связь по сути впервые.

В конце XIX века, когда Фрейд стал интересоваться памятью, ко­торая представлялась ему одним из основных каналов трансляции фе­номенов бессознательного, их прорыва в структуры сознания и в этом смысле — сущностью психики⁵, в моде был естественнонаучный под­ход, требовавший прежде всего физиологического обоснования психо­логических гипотез. Это обоснование представлялось возможным пу­тем обнаружения особого рода нейронов, которые должны были бы сохранять следы прошлых перцепций и таким образом выступать в роли материальных носителей памяти. Хотя все попытки Фрейда обнаружить подобные нейроны оказывались тщетными, он продолжал их поиски. Будучи поначалу полностью уверенным в существовании этих неулови­мых нейронов, Фрейд называл их «тайными», «секретными», «ключе­выми» нейронами, нейронами памяти. Однако в конце концов неудач­ные попытки зафиксировать их приводят Фрейда к мысли о том, что подобных нейронов, видимо, не существует вообще, а феномен памяти

¹ См.: Derrida J. Freud... — P. 294.

²См.: Ibid.

³ См.: Spivak G Ch. Translator's Preface. — P. L.

⁴ См.: Derrida J. Freud. — P. 296.

⁵ См.: Freud S. Standard Edition of Complete Psychological Works. — V. 1. — P. 300. (Далее — SE.)

основывается на некоторых разрывах в системе функционирования обычных нейронов, на различиях в деятельности разных типов нейро­нов. В этом толковании память как будто и вовсе не имеет материаль­ных носителей (в плане морфологии или гистологии), основываясь лишь на тех следах, которые оставляют обычные категории нейронов в про­цессах их функционирования¹. Данные различия, как считает Фрейд, носят отнюдь не качественный, а количественный характер. Точнее, видимость нового качества (нейронов памяти) возникает как результат некоторых количественных трансформаций обычных категорий нейро­нов. Таким способом, как замечает Деррида, во фрейдовский анализ вводится понятие времени — представление чистого времени как чис­той длительности, как периодичности, которая сама по себе оставляет некий след. Этот след или следы формируют особую топографию пси­хики, называемую Деррида «системой различий, топографией следов, картой разрывов»².

Природа этой системы различий, гипотеза о психике как топог­рафии следов уже явно не вписывалась, как отмечает Деррида, в пре­жние представления Фрейда³. Переосмысление этих представлений оказалось весьма длительным и сложным процессом и шло поэтапно по направлению трансформации следа в письменный знак, а затем письменного знака в письменность. «То, что является существенно новым относительно моей теории памяти, — отмечал Фрейд в 1896 году, — заключается в тезисе стратификации, в том, что память пред­ставлена как бы не однажды, а несколько раз, что она укореняется в нескольких системах индикации, знаков... Я не могу сказать, сколько этих систем; по меньшей мере три, может быть больше...» ⁴ Первая ре­гистрация идет на уровне нейронов как регистрация перцепции тем особым образом, о котором уже было сказано выше, — через регист­рацию различий, следов, которые сами по себе следами не являются, ибо не имеют материальной основы для регистрации. Вторая регист­рация осуществляется на уровне бессознательного, когда следы пер­цепции становятся уже следами следов. Третья транскрипция доносит эти следы следов в сознание, хотя, конечно, говорить о какой бы то ни было «прозрачности» этой транскрипции уже не приходится (из-за принципиальной грани между бессознательным и сознанием — грани рациональности). Сознание, таким образом, имеет дело уже со следом следа следа, причем каждый из этих следов, в свою очередь, является некоторой фикцией, иллюзией, «галлюцинацией», по словам Фрейда ⁵.

¹ См.: SE... — Р. 304.

² Derrida J. Freud. — P. 305.

³ См.: Ibid.

⁴ Freud S. SE. — V. I. — P. 235.

⁵ См.: Ibid — P. 310.

Дважды, а возможно и трижды иллюзорный знак памяти напоми­нает Фрейду письменный знак. Этот знак отсылает его к метафоре пись­менности, к той метафоре, которая становится отныне постоянной в его текстах. Правда, эта метафора все чаще появляется в тех работах Фрей­да, в которых анализируется не память, а сны. Известно, что сны всегда интересовали Фрейда, особенно при исследовании проблемы конфлик­тности психологического механизма. Конфликт между сознанием и бес­сознательным разрешался (если и можно было говорить о возможности разрешения этого конфликта), как считает Фрейд, прежде всего посред­ством сновидений. Сны, являющиеся, по словам Фрейда, «королевски­ми воротами в бессознательное», предоставляют сознанию едва ли не единственную возможность заглянуть в структуры бессознательного (хотя претендовать на понимание, рационализирование этих структур ввиду принципиальной нерационализируем ости бессознательного, ко­нечно, не приходится). Тем не менее сны каким-то образом представля­ют бессознательное, дают некие знаки его существования, следы его функционирования, короче, каким-то образом описывают его.

«Топографическое, временное и смысловое развертывание сна, — отмечает Деррида, — представляется Фрейду путешествием по ландшаф­ту письменности»¹. Однако письменность здесь понимается Фрейдом весьма необычно: говоря словами Деррида, отнюдь «не как та письмен­ность, которая просто переписывает, не как каменное эхо немых слов, а как литография, как некая форма, существующая прежде слов; метафо­рически, не-лингвистически, а-логически»². Эту письменность, которая совсем не похожа на традиционно понимаемую письменность в вуль­гарном смысле слова, Фрейд называет первичной, исходной, психичес­кой письменностью, письменностью бессознательного, письменностью перехода. Такое толкование письменности весьма похоже на то, что в терминологии Деррида именуется archi-écriture.

Это сходство прослеживается по меньшей мере в двух направлени­ях: в интерпретации Фрейдом взаимоотношений голоса и значения в семантике снов и в оценке той роли, которую играет в сновидениях Ло­гос. Что касается взаимоотношений голоса и значения, то фрейдовская интерпретация снов разрывает ту связь голоса и значения, которая су­ществует в традиционной философии как метафизике присутствия. Го­лос теряет в снах привилегированное положение, которое занимает он в презентации значения в состоянии бодрствования. Это значит, что зву­чащие в снах слова не могут пониматься буквально, в соответствии со смыслом, который они как будто бы несут с собой в ситуации присут­ствия. Смысловая ткань сказанного во сне слова уравнивается со смыс­ловыми горизонтами всех других компонентов сна. Письменность сна

¹ Derrida J. Freud. — P. 307. ² Ibid.

есть немая письменность как раз в том толковании немоты, которое свя­зывается с невозможностью говорить, точнее, с бессмысленностью го­ворения, слова сказанного, которое нельзя понимать буквально, а сле­дует подвергать интерпретации наравне со всеми другими элементами сна. «В снах, — подчеркивает Фрейд, — мы видим, но не слышим»¹. «Особая письменность снов, — добавляет Деррида, — возвращает речь на ее место. Подобно тому, как это происходит в иероглифике или ребу­сах, голос в снах становится тем, что обходится, что вытесняется»².

Следует отметить, что интерпретация письменности снов через мо­дель иероглифического письма постепенно становится основной трактов­кой психической письменности у Фрейда. Подробно об этой трактовке будет идти речь и далее, в связи с анализом тех новых возможностей, ко­торые обнаруживает деконструкция в анализе культурологической про­блематики. Здесь же упоминание об иероглифической модели письма пред­ставляется необходимым для перехода ко второму направлению интерпретации психической письменности через представление об archi-écriture — к анализу роли, места и статуса Логоса.

Говоря о логических закономерностях, существующих, возмож­но, в снах, Фрейд отмечает прежде всего некоторую странность логи­ческого измерения сна. Если говорить о принципе непротиворечия как об основной логической закономерности, то эта закономерность явно не присутствует в снах, как считает Фрейд. Иллюстрируя эту свою мысль, он приводит в пример некоторые образцы древнегреческой живописи, когда на одной картине изображены беседующими друг с другом философы, жившие в действительности в разное историческое время и потому никак и никогда не встречавшиеся в жизни. «Сны, — отмечает Фрейд, — репрезентируют логическую связь через совпаде­ние во времени»³, что, конечно же, противоположно принципу непро­тиворечия. Сны отнюдь не разворачиваются посредством последова­тельного перехода от одного значения к другому; все значения здесь спрессованы в головоломки, ребусы, загадки, которые должны быть (если это вообще возможно) дешифрованы, разгаданы, истолкованы. Относительно самой возможности истолкования снов Фрейд за­нимает двойственную позицию. Толкование снов составляло, как от­мечает Деррида ⁴, основное искушение всей жизни Фрейда, понимав­шего невозможность обнаружения универсального кода сновидений, однако не прерывавшего поиски такого кода никогда. И все же сам Фрейд подчеркивает: «Следует помнить о том, что сновидения не со­держат в себе устремленности на понимание, интенции быть поняты-

¹ Freud S. SE. — V. l. — P. 243.

² Derrida J. Freud. — P. 323.

³ Freud S. SE. —V. 4. — P 312. ⁴ См.. Derrida 3. Freud. — P. 312.

ми»¹. Это положение представляется возможным обосновать и через психоаналитическое понимание тех отношений, которые складываются между разумом-Логосом и различными составляющими психики. Если исходить из той общей посылки Фрейда, что сны репрезентируют бес­сознательное, которое, являясь внеположенным по отношению к разу­му, не может поэтому быть освещено светом разума, тогда совершен­но очевидно, что даже при условии наличия в сновидениях определенных логических структур их невозможно оттуда извлечь, перевести в сферу сознания, как невозможно совместить сознание и бессознательное в одной плоскости рациональной интерпретации.

Таким образом, и голос, и Логос оказываются по сути элимини­рованными из письменности снов в ее фрейдовской интерпретации, что в общем достаточно близко подводит трактовку письменности в психоанализе к archi-écriture деконструкции. И все же психоанализ ос­тается в кругу традиционных метафизических концепций, даже сделав радикальную попытку освободиться от них. Психоанализ, как счита­ет Деррида, в значительной степени остается нагруженным метафизи­ческими осложнениями, которые делают необходимой определенную неконструктивную активность, направленную как на классический психоанализ, так и на неофрейдизм ². Относительно психоаналитичес­кой концепции письменности эта необходимость обнаруживается дос­таточно парадоксальным образом — из расширительной трактовки Фрейдом метафоры письменности. Почему здесь идет речь о парадок­сальности, в общем понятно, ведь расширительная трактовка письмен­ности как будто должна приближать фрейдовскую концепцию к кон­цепции archi-écriture,но отнюдь не давать неоспоримые резоны для деконструкции психоанализа. Однако логика парадокса (точнее, от­сутствие логики как таковой), с чем читатель постоянно сталкивается в стратегии деконструкции, проявляет себя и на этот раз.

Характеризуя расширительную трактовку письменности у Фрей­да, Деррида говорит о двух сериях метафор письменности — как тек­ста и как машины, которые одновременно, хотя и с разной интенсив­ностью разрабатываются Фрейдом. «Метафора письменности оказывается приемлемой и используется одновременно для толкования проблем структуры психического аппарата и психического текста в процессе его производства [курсив Деррида. — Е. Г. ]»³. Что касается исследования письменности сновидений, то здесь Фрейд, бесспорно, ведет речь о ткани/ткании психического текста. Структура психичес­кого аппарата исследуется Фрейдом через аналогию с машиной, через сопоставление с определенного рода механическим устройством для