ЗаклюЧение 9 страница

акт существования предмета

обозначает

форма суждения трансцендентный предмет

(истина, ложь)

Все сказанное о предмете и содержании психического акта имеет место при выполнении нескольких существенных предположений, которые являются краеугольным камнем идиогенической теории суждений, знаменовавшей начало реформ традиционной логики в XIX ст.: идиогенические теории, во-первых, считают представления не существенными составляющими суждения, но условием суждения, во-вторых, полагают, что для высказывания суждения не обязательно необходимы два представления, поскольку часто достаточно одного, и, в-третьих, видят в акте суждения психическое явление sui generis, а не синтез, комбинацию либо анализ представлений (Твардовский [1907],S.198) Поэтому Брентано, будучи идиогенистом, не различал частей материи суждения в их делении на субъект и предикат, соединенные связкой <есть>, а вводил в рассмотрение т.н. экзистенциальное суждение в тетической форме <SP есть> как обозначающее выражение предмета суждения и только уже в комплексе < SP> усматривал равноправные части S и P для формулировки правил вывода «от части - к целому» и «от целого - к части» в своей силлогистике. В отличие от Брентано Твардовский различал части материи суждения, но идиогеническая точка зрения на суждение так и не позволила создать ему оригинальную кодификационную систему; его отношение к тетической форме суждения было, пожалуй, скептическим и в своих лекциях он предпочитал пользоваться синтетической формой, характерной для аллогенических теорий суждений.^[122]

Таким образом, в идиогенической теории с суждением ассоциирован прежде всего предмет. Различие упомянутых теорий суждений может быть усилено, если, в свою очередь, уравновесить высказанное только что утверждение и с суждением в аллогенической теории связывать прежде всего его истинностную оценку. Конечно, приверженцы той или иной теории не отрицали ни истинности, ни существования предмета суждения и для идиогенистов оценка была признаком, по которому всякую высказывательную речь они относили к разряду суждений, а аллогенисты вопрос существования считали условием истинности суждения. Однако признак суждения не является условием его вынесения. Таким условием, а точнее - предположением будет отнесение суждения к разряду категорематических знаков. Твардовский в работе «К учению о содержании и предмете представлений»[1894] пишет об этом весьма выразительно. Однако, отрицая деление суждения на части, перед идиогенистами вставал вопрос: какова логическая форма суждения как обозначающего выражения? Ответ на него зависел бы от интерпретации не только терминов суждения, но прежде всего от интерпретации связки «есть», а она то как раз и не выражала по мнению того же Брентано существования. Так в своих лекциях Брентано пользовался уже упоминавшейся выше тетической формой, записывая ее в виде «SP ist» или просто «SP». Тогда каким же образом предмет дан в суждении, если он, будучи представлен категорематическим знаком, не выражен именем? Пробуя ответить на этот вопрос, А.Мейнонг ввел в рассмотрение понятия акта предположения и объектива как результата этого акта. Именно в полемике с Мейнонгом Рассел обнаружил, что субъект, а часто и все суждение идиогенистов представляет собой описание. Действительно, все распространенные в литературе по этому поводу примеры являются ничем иным, как дескрипциями, явными или скрытыми, описывающими предмет или состояние дел (Sachverhalt), полными или эллиптическими выражениями естественного языка. Таковыми суть «Пегас», «единорог», «золотая гора», «отсутствие денег на бирже» и т.д. и т.п. В конечном счете, нет ничего удивительного в том, что в дескриптивной психологии описывались не только психические акты, но и предметы, на которые были направлены эти акты, называемые, как мы помним, интенциональными.

Таким образом, если стать на ту точку зрения, что в идиогенической теории суждений предмет преимущественно был явлен в описании, то можно уточнить, высказанное выше предположение. А именно, условием создания дескрипции является возможная или предполагаемая истинность предиката подчиненного выражения, т.е. попросту его осмысленность. Ведь невозможно построить дескрипцию с противоречивым предикатом, ибо нет предмета с такими свойствами. (Именно в силу этого обстоятельства Мейнонг пользовался истинными отрицательными суждениями.) Короче говоря, построение дескрипции предполагает истинность предиката, а эта последняя - возможное существование какого-то предмета, или, как считает Мейнонг, предполагаемого. Этот предмет и является предметом общего представления (объективом), данным посредством содержания. От этого имманентного предмета (объектив имманентен суждению) еще предстоит перейти путем переименования (или описания) к предмету действительному, который и мог бы стать субъектом суждения, но часто он так и оставался предметом описания, а не суждения. Таким образом, в каждом психическом акте представления, предположения или суждения даны два предмета: имманентный, или представляемый посредством содержания, или предполагаемый, т.е. высказанный посредством объектива, или утверждаемый в суждении и неимманентный предмет, который может и не существовать.

Условием построения дескрипции, реализующей интенциональное отношение и переводящей это отношение в отношение референции (возможно неточной и неудачной) является предполагаемая истинность предиката, а потому и предполагаемое существование предмета. Опять же в противовес сказанному о дескрипции можно утверждать, что условием истинности суждения является существование его субъекта. В смысле экспликации аспектов истинности и существования дескрипция и суждение противоположны и взаимосвязаны: то, что в первом является условием успешной реализации, т.е. что истинность предиката есть условие существования предмета описания, во втором - наоборот. Но как в дескрипции, так и в суждении присутствуют два предмета. Как же в таком случае согласовать утверждение идиогенистов о единственном предмете суждения, не требующим двух понятий или представлений? Частично ответ на этот вопрос был получен, когда мы указали на действие переименования предметов.^[123]

То, что суждение не называет «предметы единичных представлений», т.е. индивиды - с этим положением Твардовский не полемизировал; в суждении такие предметы судятся и их имена выражаются понятием логического субъекта. Целью его основной работы «К учению о содержании и предмете представлений» было доказательство существования «только одного предмета, соответствующего общим представлениям». Именно в отношении к нему говорилось о суждении как категорематическом знаке, говорилось, что такой предмет дан в суждении. Следует, правда, заметить, что «дан» еще не значит «именован». Выражалась ли эта данность в связке <есть> суждения? Экзистенциальная трактовка и брентановская тетическая форма суждения (к последней, как мы помним, Твардовский относился скептически) отвергали онтическое понимание связки, придавая ей формообразующий характер.^[124]

Чтобы уяснить особенности семиотических взглядов Твардовского их следует сравнить с парадигмой логики, получившей признание и развитие. Поэтому для сравнения обратимся к различиям в решении вопроса о природе суждения у Твардовского и Фреге. И у первого, и у второго предметом суждения (в смысле предмета общих представлений) является значение (Bedeutung), но у Фреге значение определяется смыслом, т.е. функциональным способом организации материи суждения, тогда как у Твардовского - «общими чертами» содержания, которое наличествует у воспринимающих суждение индивидов; анализ Твардовского направлен на разьятие содержания, в котором «дан» имманентный предмет посредством, прежде всего своих формальных, и лишь затем материальных частей, тогда как анализ Фреге направлен на способ выражения смысла, т.е. на части материи суждения. Поэтому предмет изучения Твардовского является объектом формальной онтологии, а Фреге - формальной логики. С этой позиции, находящейся на территории онтологии, Твардовский продолжил реформы традиционной логики, атакуя логическую форму суждения.

К.Твардовский, соглашаясь с идиогенической теорией суждений в целом, все же не принимал тетическую форму суждения <SP есть>. В одном из писем к Мейнонгy в начале столетия Твардовский сообщал о своем намерении написать книгу о суждении. Такая книга никогда не была написана. В библиотеке Львовского университета была обнаружена неоконченная рукопись с названием «Теория суждений» (Twardowski [1996]). Текст рукописи представляет собой две попытки изложить учение о суждении и обе они оказываются незавершенными. Здесь не место анализировать во всей полноте содержание рукописи, во многом повторяющей предыдущие работы Твардовского. Внимание в ней привлекают намерения и даже предрешение проблемы формы суждения. Среди прочего Твардовский пишет: «Таким образом, вопрос, в каждом ли суждении находится подлежащее, связка и сказуемое, или же существуют также так называемые бессубъектные предложения, потому и не входит в область настоящей работы, поскольку, как окажется в процессе рассмотрения, подлежащее, связка и сказуемое являются частями некоторой части суждения, а не суждения, взятого как целое» ([1996],c.74). Следовательно, согласно Твардовскому, форма <S есть P> синтетического суждения является частью некой более общей формы суждения, которая выражает суждение как целое. Какова форма этого целого? В неоконченной «Теории суждений» Твардовский ([1996],с.72) подвергает сомнению общепринятое деление суждения на части: «Каждое ли суждение состоит из субъекта и предиката - этот вопрос относится к одной единственной части суждения, именно той, которую мы привыкли называть материей и этот вопрос может быть и был трактован независимо от того, который я выбрал предметом настоящего рассуждения и который можно сформулировать следующим образом: справедливо ли утверждение, различающее в суждении форму и материю как основные части? Если нет, то каким образом следует их изменить?». Ответы на поставленные вопросы еще предстоит отыскать

Почему же Твардовский не смог закончить текст «Теории суждений» и, в конечном счете, привести форму суждения как целое? Частично причину можно найти уже в работе [1894], в которой Твардовский приближение к предмету суждения начинает с опосредующих вспомогательных представлений единичных предметов, а не с представления предмета общего представления. Он пишет: «Как только возникает необходимость назвать общие предметы, то должно быть упомянуто - так как их представления можно вызвать лишь посредством вспомогательных представлений - название, которое первоначально значит единичное представление для того, чтобы оно ассоциировалось с ними и таким опосредованным образом вызывало общее представление» (S.90). К сожалению, это же направление аппроксимации предмета общего представления сохранено и в «Теории суждений». Удивительно, что такой знаток текстов Аристотеля, как Твардовский, упустил из виду редукционистский метод познания сути вещи Стагиритом, в котором форма вещи умаляется до мизерности в своей материи, принимая все более и более очертания предметов единичных представлений.

Глава 2. Мир языка Казимира Айдукевича.

§ 1. Предмет и метод философии К. Айдукевича.

Во Львовско-варшавской школе предмет философии часто определялся в виде совокупности отдельных философских дисциплин (дистрибутивное понимание), или как наука с единой сферой приложения своих методов (коллективное понимание философии). Бурное развитие некоторых философских дисциплин, и как следствие - непостоянство их границ, предопределило коллективное понимание Айдукевичем [1949] философии. Он писал: "Еще недавно именем "философия" называли следующие дисциплины: метафизику, теорию познания, логику, психологию, этику, эстетику. В настоящий момент произошел или происходит процесс специализации наук и некоторые из названных выше дисциплин отрываются или уже оторвались от философии. Связь с философией старается разорвать современная психология, чувствуя себя ближе или к биологии, или к социологии, чем к оставшимся философским наукам. Равно порывает с философией и современная логика, которая в некоторых своих частях считается более тесно связанной с математикой, чем со своими остальными до сего времени "товарищами" по философии. Также и этика, насколько ее понимают как науку о морали, а не как изложение некой морали, подобно эстетике демонстрирует центробежные тенденции. Единственно верными матери-философии остаются метафизика и теория познания, как и т.н. нормативная этика, стремящаяся поучать тому, что хорошо, а что - плохо" (S.11). Айдукевич не выражал сожаления о том, что понятие философии не имеет ни устоявшегося значения, ни определенной области применения. Он вообще не стремился отыскать некоторое общее свойство, присущее философским дисциплинам, а старался, используя описательный метод, эксплицировать философские проблемы и прояснить типичные способы их решения. Основной философской дисциплиной он считал теорию познания, роль которой оценивал следующим образом: "Метафизические вопросы являются в значительной мере следствиями выводов из тех или иных эпистемологических взглядов о том, какова реальность действительно" ([1949],S.106).

Один из методов описания, берущий начало от Твардовского - метод парафразы, опишем подробно. Как кажется, этот метод восходит к схоластике и представляет собой семантический эксперимент, подобный тому, в котором использовались суппозиции в Средневековье при проверке значений слов. В отличие от парафраз Твардовского в своей модификации метода Айдукевич использует логику. Метод парафраз в своем творчестве Айдукевич применял неоднократно. Мы же его изложение обсудим "на примере связи, возникающей между логическим экстенсионализмом и вопросом о идентичности психических и физических явлений" (Ajdukiewicz[1934]). Одно из решений проблемы "быть психофизическим" говорит, что физические и психические явления идентичны в том смысле, что каждое психическое явление сопровождается связанным с ним явлением физическим, и наоборот. Таким образом, в этом решении не утверждается идентичность рассматриваемых явлений в онтологическом плане. Предположим - продолжает Айдукевич - что совместное появление обоих типов явлений свидетельствует о равнообъемности терминов "физическое явление" и "психическое явление". Чтобы это показать, можно сослаться на принцип экстенсиональности в следующей формулировке: если понятия (свойства) V и W равнообъемные, то они идентичны. Обозначая "физический" литерой V, а "психический" - W, конкретизируем принцип экстенсиональности: если понятия "быть физическим" и "быть психическим" являются равнообъемными, то свойства эти идентичны. Поскольку предложение <"Быть физическим" и "быть психическим" являются равнообъемными свойствами> утверждалось прежде, то можно, используя правило отделения, принять предложение <"свойства "быть физическим" и "быть психическим" идентичны>. Правомерно задаться вопросом: является ли это рассуждение правильным? Существенным в нем элементом было использование принципа экстенсиональности, т.е. определенного логического утверждения. Айдукевич считает использование этого принципа в вышеприведенной процедуре неправомочным, поскольку из того, что этот принцип принят и используется в формальной логике вовсе не следует, что он обязателен в "языке психофизической проблемы". Принятие принципа экстенсиональности в "языке психофизической проблемы" сомнительно, ибо в этом языке имеются интенсиональные функторы, например, "говорит" или "думает" и предварительно не была обоснована материальная адекватность принципа экстенсиональности относительно интенсионального дискурса. По мнению Айдукевича, использование принципа экстенсиональности в вопросе о психофизических явлениях не только сомнительно, но и неверно. Это заключение служит Айдукевичу основанием для постановки вопроса: Каков смысл утверждения, что парафраза правильна? Он пишет: "Кажущееся применение логики в решении философских проблем, сформулированных в естественном языке, таким образом не в том состоит, что путем допустимых подстановок из логических утверждений выводятся заключения, способствующие решению этих проблем. Действие, которое таковым выглядит, основано на том, что в естественном языке конструируются предложения со структурой, изоморфной структуре предложений логики, а тем самым [ конструируются] определенные парафразы предложений логики, переменные которых принимают значения из других областей, нежели соответствующие им логические переменные. И лишь тогда из них путем подстановок удается получить следствия, касающиеся философских проблем, сформулированных на основе естественного языка. Существенная необходимость построения таких предложений несомненно имеется, поскольку лишь тогда они составляли бы логику естественного языка. Однако эти предложения, будучи парафразами обобщенных предложений логики, претендуют на правомочность, которой в существующей современной логике они не могут найти. Этой правомочности они могли бы достичь путем анализа значений выражений естественного языка в качестве аналитических предложений. В поисках это вида обоснования можно было бы использовать феноменологический метод. Можно было бы добиться этого права и таким образом, что они возвысились бы до уровня постулатов, которые, не заботясь о значении, каковым эти выражения обладали бы в естественном языке, придавали бы им это значение безапелляционно. От второго способа действий, кажется, можно ожидать большего, чем от феноменологического метода, который однако на всякий случай следовало бы попробовать. Все же не следует забывать и о том, что при применении второго из указанных методов выражения языка могут получить иные значения, чем те, которые им были присущи ранее, вследствие чего с этими же словесными формулировками, возможно, не связывались бы одни и те же проблемы. Однако об этом жалеть вовсе не обязательно" ([1934],S.214).

Таким образом, метод парафразы по Айдукевичу заключается в использовании логики при решении философских проблем, сформулированных в естественном языке. (Статья, из которой приведена обширная цитата, носит характерное название - "О применении чистой логики к философским проблемам".) При реконструкции метода парафраз удается выделить следующие этапы ^[125]:

1) формулирование рассматриваемой проблемы;

2) выбор соответствующего логического утверждения, причем логика в этом случае понимается достаточно широко и включает металогику;

3) установление корреляции между выражениями из 1) и выражениями утверждений, выбранных на втором этапе, например, "быть физическим" - переменная V, "быть психическим" - переменная W, "совместное вхождение" - "равнообъемность";

4) конструирование парафразы, т.е. предложения со структурой, изоморфной выбранному логическому утверждению;

5) обоснование парафразы;

6) получение следствий из парафразы;

7) оценка следствий с точки зрения исследуемой философской проблемы.

Сущность процедуры перефразирования заключается в обосновании законности парафразы. В частности конструирование парафразы не состоит только из подстановки, поскольку подстановка ведет от формул, построенных из констант и переменных к другим формулам, также построенным из констант и переменных. Перефразирование же приводит к обобщению предложений логики. Возможно выражение" обобщение предложений логики" у Айдукевича не совсем удачно, но его интенция очевидна: перефразирование является операцией образования смыслов и не обосновывается семиотическими свойствами перефразированного утверждения логики.

Необходимо особенно подчеркнуть, что для Айдукевича понятие "язык" - это необязательно естественный язык, например, бытового общения, но прежде всего инструмент, позволяющий формулировать определенные научные вопросы, а поэтому исследование нормализации значений парафразы приобретает основополагающий характер. Из приведенных высказываний Айдукевича видно, что в момент их формулирования он склонялся к принятию метода постулатов значений как метода нормализации значений и эта позиция находила выражение в ориентации на конвенционализм в период между двумя войнами. Позже конвенционализм был оставлен, однако нахождение связи между словарем философских проблем и словарем логики Айдукевич считал действием, которое не может быть редуцировано к известным "семантическим фактам", а поэтому перефразирование всегда содержит неустранимый конструктивный элемент.

Хотя метод парафраз был типичным аналитическим методом, используемым Айдукевичем, он не считал его единственным и универсальным в своей аналитической стратегии, поскольку сфера перефразирования естественным образом ограничивается сферой применения самой логики как основы этого метода. В работах Айдукевича можно встретить ряд других подробнейших анализов семантических понятий, однако именно метод парафраз был характерным для его творчества. Вместе с тем перефразирование не является простым переводом из языка философии на язык логики, ибо этот перевод сопровождается операцией образования смыслов, позволяющей одновременно использовать понятийный аппарат логики. Воленский [1985] справедливо отмечает, что "существеннейшим шагом перефразирования не является ни дедукция, ни индукция - это шаг, который можно назвать "семантическим экспериментом", основанным на знании либо [принятии] решения о значении понятий" (S.64).

Прежде чем перейти к выяснению понятия "значение", являющегося центральным понятием методологии науки у Айдукевича, рассмотрим его отношение к науке как таковой в контексте различения процессов и результатов, и тогда, возможно, намерения польского ученого и эволюция его взглядов в отношении термина "значение" окажутся более понятными, чем если бы метанаучные воззрения были изложены как итог его творчества.

Многозначность термина "наука" склонила Айдукевича к различению методологии и метанауки [1948a],[1960]. Он считает, что наука может быть понята либо как процесс, либо как результат, в частности наука может пониматься как совокупность утверждений (предложений) независимо от того, высказывал ли их кто-нибудь, или нет, и так понимаемая наука является идеальным образованием; примером так трактуемой науки может служить дедуктивная система в виде идеальной совокупности предложений. В определенной степени этот взгляд является обобщением понимания такого специфического для Айдукевича предмета изучения как язык, который на всех этапах эволюции его воззрений понимался как данное актуально образование, как некая целостность, хотя и без четко определенных границ, маркировка которых определялась бы значением выражений.

Трактуемую в идеальном смысле дисциплину Айдукевич предлагает назвать метанаукой, в качестве примера которой он приводит метаматематику. В этом случае в метанауке используются семантические и синтаксические понятия, а сама наука рассматривается как формализованная дедуктивная система, или "наука без истории", тогда как история науки должна культивироваться исключительно в границах методологии. Методологией же Айдукевич называет рассмотрение науки с учетом личности исследователя и его отношения к утверждениям науки, например, отношения распознавания или обоснования этих утверждений. Методология должна принимать во внимание прагматические понятия и поэтому можно говорить о апрагматической методологии (метанауке) и о методологии прагматической.^[126] Прагматическая методология основывается на исторических и актуальных свидетельствах, относящихся к науке и ее развитию. Учет прагматического фактора не может не учитывать цели научного исследования. При этом Айдукевич не имеет в виду ни цели, декларируемые исследователем, ни цели, выдвигаемые методологом, но цель предполагается для того, чтобы методологическое описание имело некий смысл; подчеркивая это Айдукевич говорит о квазицелях. Описывая цели науки методолог должен их осознать, причем это осознание должно быть гуманитарным, а поэтому методология, согласно Айдукевичу, является дисциплиной гуманитарной.

Айдукевич не приписывал методологии каких-либо нормативных признаков, т.е. методология не должна давать практических указаний исследователю, а если наука и ее методы имеют какую-либо ценность, то она учитывается с точки зрения установленных эпистемологических квазицелей. Вместе с тем отношение исследователя к результату, например, утверждению, обоснованию, предположению трактуется как психический акт в понимании дескриптивной психологии, а поэтому такое отношение апсихологично: методолог исследует акт, а не психическое его содержание. Именно поэтому понятие значения, составляющее это психическое содержание, изучается Айдукевичем в акте, например, суждения и является весьма важным понятием его методологии, или т.н. семантической эпистемологии.

Семантическая эпистемология заключается в получении теоретико-познавательных выводов из утверждений о семантических свойствах языка. Эпистемологические же взгляды Айдукевича эволюционировали от радикального конвенционализма до крайнего эмпиризма, а вместе с их изменением менялось и соотношение между эпистемологией и онтологией в его творчестве. Будучи радикальным конвенционалистом Айдукевич воздерживался от выводов онтологического характера, но со временем он все решительнее придерживался мнения о том, что из теории познания удастся получить утверждения о реальности.

§ 2. Директивная концепция значения.

Выяснению понятия значения, сформировавшему в конечном счете концепцию радикального конвенционализма, посвящено две основополагающие работы Айдукевича - "О значении выражений" [1931] и "Язык и значение" ("Sprache und Sinn") [1934a]. Цель своего исследования он сформулировал следующим образом: "Приступая к настоящей теме мы стремимся отметить, что эта тема нас не интересует как некоторый раздел научного словаря. Нас не столько заботит представление и критика чужих дефиниций значения и экспозиция собственной, сколько нечто иное, что мы можем здесь обозначить только в общем. Так мы считаем, что язык играет определенную и весьма важную роль в процессе познания. Различные взгляды, касающиеся значения, выявляют относительные точки зрения именно на эту познавательную роль языка. [...] Занимаясь понятием значения мы считаем, что нам удастся эту роль высветлить полнее" ([1931], S.105). В более поздней работе Айдукевич добавляет: "Важность понятия [...] значения выражений для методологии и теории познания вытекает хотя бы из того, что утверждения наук являются ничем иным, как значениями некоторых предложений, соответствующих этим предложениям в определенном языке, а познание (в отличие от познавания), по крайней мере в своем совершенном виде - это именно это значение определенных предложений и, возможно, иных выражений" ([1934a],S.145). Таким образом, значение выражений Айдукевич пробует установить путем внешних ограничений, накладываемых рамками научных теорий, хотя и в самом языке теории.

В работе "О значении выражений" [1931] Айдукевич анализирует существующие конструкции понятия значения - ассоционизм и теорию коннотаций Милля. Ассоционизм, полагающий значение психическим переживанием, соединенным с выражением, Айдукевич считал ошибочной теорией, которую ни какой модификацией не удастся защитить, а основным ее недостатком он считал психологизм. Айдукевичем рассматриваются также шансы коннотационной теории, но и она по его мнению требует улучшения. Сделанный в [1931] вывод сводится к тому, что ни один из существующих путей определения значения выражения не ведет к успеху. Айдукевич выделяет два пути: поиск значения в психике, например, ассоционизм, или же поиск значения в самих вещах, или в реальности, например, теория коннотации. По мнению Айдукевича правильным будет третий путь, состоящий в "нахождении значения в самом языке". Таким образом, в результате выбора третьего пути неизбежным эффектом оказывается релятивизация значения к определенному языку J.

Айдукевич задается вопросом: Что значит "говорить в языке J"? Возможные ответы состоят в том, что выражение "говорить в языке J" может означать: а) использование звуков в согласии с фонетикой языка J; б) использование выражений языка J; в) с учетом фонетики языка J использование выражений, диктуемых лексическими средствами J, а при высказывании используемых оборотов такое поведение, которое предполагается языком J [1931]. Очевидно, что лишь значение в) передает интуитивное содержание, необходимое для удовлетворительной интерпретации оборота "говорить в языке J". Это поведение, предполагаемое языком J, Айдукевич передает следующими словами: "[...] говорит по-польски тот, кто [...] обладает некоторой готовой к употреблению совокупностью диспозиций реагировать на обороты польского языка, совокупностью диспозиций, которыми обладает тот и только тот, кто как раз и умеет [говорить] по-польски" ([1931],S.108). Понятие диспозиции Айдукевич понимает как предрасположенность к узнаванию некоторых предложений языка. Поэтому механизм "говорения языком J" можно описать посредством формулирования правил, или директив узнавания предложений. В [1931] речь еще не идет о директивах значения и этому понятию посвящена работа [1934a], но уже здесь однозначность языка определяется существующими мотивационными связями. Приведенная в [1931] дефиниция значения является дефиницией через абстракцию отношения взаимозаменяемости в контекстах, определяемых как взаимно выводимые, т.е. сначала Айдукевич определяет равнозначность, и лишь затем значение, как общее свойство равнозначных выражений. Мы не приводим здесь в качестве цитаты весьма обширную дефиницию равнозначности, заменив ее понятием взаимозаменяемости еще и по той причине, что эта дефиниция представляет собой по сути описание мотивационных связей и содержит, несмотря на декларируемый Айдукевичем антипсихологизм, психологические понятия, например, "переживание P". Другим психологическим понятием является понятие типа мысли, т.е. абстракт, но ни в коем случае не понятие мысли индивидуума. Важным моментом в рассуждениях Айдукевича является принятие им т.н. теории интенциональных значений, введенное под влиянием Гуссерля и его "актов значения", которые он характеризует следующими выражениями: "Согласно Гуссерлю этот "акт значения", т.е. использование данного оборота как выражения определенного языка состоит в том, что в сознании появляется чувственное содержание, при помощи которого можно было бы воочию думать об этом обороте, если бы к этому содержанию присоединялась соответствующая интенция, направленная именно на этот оборот. Однако при использовании данного оборота как выражения определенного языка к этому чувственному содержанию присоединяется другая интенция, необязательно представленная интенция, направленная однако в принципе на нечто иное, нежели сам этот языковый оборот. Эта интенция совместно с чувственным содержанием образует однородное переживание, но ни восприятие это чувственного содержания, ни эта интенция полным, самобытным переживанием не являются. Как одно, так и другое являются несамостоятельными частями совокупного переживания. Значением данного выражения (как типа) в определенном языке был бы, согласно Гуссерлю, тип, под который должна подпадать эта присоединяемая к чувственному содержанию интенция с тем, чтобы данный оборот был использован как выражение этого, а не другого языка" ([1931], S.116).