ЗаклюЧение 6 страница

В своей педагогической и научной работе Твардовский дал решительный бой философскому сумбуру. Он указывал [1919], что неверным является взгляд, будто бы природа определенных философских проблем предполагает туманный стиль их изложения. Убеждение в возможности неясного философского обсуждения служит, по мнению Твардовского, оправданием запутанности дискуссий и философских работ, а также утверждению мнения, что чем больше философская глубина, тем большей должна быть неясность философского стиля. Твардовский не находит никакого подтверждения такому мнению указывая, что по крайней мере не все философы, пишущие о трудных проблемах, делали это запутанно. Отсюда Твардовский заключает: «Возникает допущение, что неясность стиля некоторых философов не является неизбежным следствием причин, содержащихся в предмете их умозаключений, но имеет свой источник в сумбуре и неясности их способа мышления. Тогда дело выглядело бы так, что ясность мысли и ясность стиля шли бы рука об руку настолько, что тот, кто ясно мыслит, тот и писал бы ясно, а об авторе, пишущем неясно, следовало бы сказать, что он не умеет ясно мыслить.»(S.347) Выяснив причины запутанности стиля изложения Твардовский дает практические рекомендации: «Итак, если приведенные замечания верны, то они в значительной мере освобождают нас от обязанности ломать голову над тем, о чем собственно думает философствующий автор, пишущий неясным стилем. Отгадывание его мыслей только тогда будет заслуживать усилий, если откуда-нибудь мы почерпнули уверенность, что он мыслит ясно, а неясность стиля, следовательно, в данном случае, возникает из-за искажения текста или из-за спешки в изложении своих мыслей. (S.347-348^[89])

Несмотря на то, что Твардовский был свидетелем зарождения и развития логики в Польше, а его ученики стали признанными в мире мастерами в этой дисциплине, сам же он никогда не был подвержен влиянию логистики и его лекции по логике, проводимые еще в двадцатые годы, были вполне традиционны. Ему было известно стремление Лукасевича и Лесьневского к отождествлению ясности стиля изложения с употреблением символического языка. Основатель философской школы не противился "новой логике" как науке, но предостерегал от занятия определенных позиций, которые по его убеждению могут быть генетически связаны с символической логикой. Эти позиции Твардовский [1921] определял как символоманию и прагматофобию. Раскроем механизм этих определений подробнее, изложив аргументацию автора.

Символику Твардовский рассматривает как средство для достижения поставленной цели. Это средство состоит в замене конвенциональных знаков символами. Опасность употребления символики заключается в том, что забыв об интерпретации полученных символических результатов, символы и производимые на них операции, будучи вначале средством достижения цели, становятся "сами в себе целью". Это преображение чего-то, что вначале является средством в цель, тем легче и незаметнее совершается, чем более тесная возникает связь между средством и целью. Но именно так, считает Твардовский, и обстоит дело с символом и понятием или предметом, которые он символизирует. А поскольку цель-в-себе и приводящие к ней манипуляции часто становятся "любимым занятием и источником большого интеллектуального наслаждения", т.е. обладают теми же чертами, что и графомания, эротомания и т.п., то Твардовский, по аналогии с названными маниями, спрашивает: почему нельзя говорить также и о символомании? В виде негативного дополнения к символомании Твардовский выделяет прагматофобию, обозначая этим выражением столь "знаменательное для символоманов неприятие вещей, т.е. того, что символы, будучи знаками вещей в общем значении этого слова, символизируют. Символы и способы их комбинирования являются чем-то, что выдумано человеком; поэтому, считает Твардовский, здесь простор для далеко идущего произвола и для свободных конвенций, тогда как вещи, обозначенные символами, совместно с существующими между именами отношениями вообще-то являются чем-то независимым от человеческой мысли, вследствие чего они не допускают никакого произвола и не подвержены никаким конвенциям.»(S.396)

Благодатной почвой для развития символомании и прагматофобии является математика. Ее использование в логике далеко от совершенства, что по мнению Твардовского, подтверждает тот факт, что не существует единой повсеместно принятой логистической символики, но этих символик несколько - как и систем логистики - с весьма различными степенями удобства. Идущая от математикоидального характера логической символики опасность главным образом состоит в переоценивании сделанных открытий и точности всего аппарата, а ее «создатели склонны считать, что открыли в ней способ решения всех проблем, которых в данной области до сего времени не удавалось решить ранее существующими средствами.»(S.404) Тенденция к возвышению символов над вещами, предостерегает Твардовский, может привести к тому, что «вещи нагнуться к символам, а это значит, что о вещах утверждается то, что следует из символических предположений и действий, невзирая на то, что говорят сами о себе вещи, или даже вопреки тому, что говорят сами о себе вещи.» (S.404) К сказанному Твардовский добавляет: «Очевидно, не следует приписывать символоманию и прагматофобию самой символике; эти чрезмерные излишества появляются только там, где существуют соответствующие психические условия. Не относится к самой символике, являющейся прекрасным и необходимым средством научных исследований, и все то, что еще отрицательного можно сказать о символомании и прагматофобии. А поэтому вышеприведенные выводы обращены не против символики.» (S.405) Таким образом, Твардовский выступает не против символики, а против злоупотребления символикой.^[90]

В целом Львовско-варшавская школа была против символомании и высказывала весьма глубокое почтение для вещи; ей нельзя также приписывать и прагматофобию. Тезис, что символ представляет вещь, а не замещает ее стал одним из канонов школы. В конечном счете иначе и не могло быть, если философы Львовско-варшавской школы принимали вслед за Твардовским тезис о интенциональной значимости знаков и их семантической прозрачности.

Теперь мы обратимся к эмоциональной окрашенности выражений естественного языка. Эта тема была затронута Твардовским, возможно, потому, что основой формирования многих критериев, например, этического или эстетического в традициях брентанизма служит суждение; с другой стороны, суждение является категорематическим выражением, в котором дан предмет, к которому и направлены чувства. Рассмотрим на примере небольшой заметки «К вопросу о классификации чувств» [1906b] параллелизм чувств убеждения и выражающих их суждений. Твардовский пишет, что эти чувства Мейнонг подразделяет на два класса: логические чувства и чувства оценки. Признаком первых является независимость, признаком вторых - зависимость качества чувства от качества суждения, создающего основу чувства. Например, историк, стремясь прийти к убеждению, является ли некоторый документ аутентичным или поддельным, ощущает чувство удовлетворения, если решит эту задачу. Таким образом, в нем возникнет приятное чувство вследствие появления суждения, причем это чувство будет приятным безотносительно к тому, является ли результатом исследования историка признание или же отрицание подлинности документа. Историк попросту радуется выяснению этого вопроса. Дело обстоит иначе, если некто будет удовлетворен признанием, которым его наделяет окружение. Здесь удовлетворение обусловлено утвердительным суждением, констатирующим существование этого признания; отрицательное суждение с этим же содержанием, говорящее что этого признания нет, подменяет чувство удовлетворения чувством горечи.

По мнению Твардовского представленное выше деление чувств убеждения на логические чувства и чувства оценки требует коррекции. Если утверждается, что для качества логических чувств качество суждения безразлично, если как утвердительное, так и отрицательное суждения могут служить основанием приятного (удовлетворительного) логического чувства, то возникает вопрос: когда и при каких условиях появляется неприятное логическое чувство. Обычно отвечают, что тогда, когда невозможно высказать какое-либо суждение, когда для того, используя приведенный выше пример, историк не может решить поставленную проблему, не может прийти ни к утвердительному, ни к отрицательному суждению о подлинности документа. Однако такое объяснение появления неприятных логических чувств находится в противоречии с их основной характеристикой, согласно которой логические чувства являются чувствами убеждения, а потому и требуют суждения, как своего необходимого основания. Поэтому, считает Твардовский, логические чувства также следует считать чувствами оценки, отличающимися от прочих оценочных чувств только тем, что предметом оценочного чувства в случае логических чувств является суждение, знание. Тогда дело обстоит таким образом, что суждение А, утверждающее существование суждения В (знание) о некотором предмете, становится основанием приятного (чувства), а суждение А¢, отрицающее существование суждения В¢ (знания) о каком-то предмете, становится основанием неприятного оценочного чувства. Тем самым опять качество чувства оценки зависит от того, является ли основанием утвердительное суждение, или же отрицательное суждение о существовании - в этом случае - иного суждения.

Твардовский считает предлагаемое Мейнонгом разделение оценочных чувств правильным, выражающим тот факт, что «само высказывание суждений, или сам акт суждения, т.е. утверждение или отрицание связано с чувством приятного. С этой точки зрения - продолжает Твардовский - психический акт суждения стоит на равных со всеми прочими психическими и физическими актами, поскольку совершение какого-либо действия, к которому мы способны, доставляет приятное чувство. Отсюда следует - заключает Твардовский - что разделение чувств согласно их основанию на чувства представления и убеждения требует дополнения посредством сопоставления ему иного разделения, основанного на приведенном выше факте»(S.413)

Излагаемый выше подход к суждению как к психическому акту был унаследован Твардовским от Брентано и характерен для того периода, когда автор еще сам себя относил к психологистам. Кратко суть этого подхода состоит в том, что суждение, выражая некоторое чувство, выражает интенцию к предмету суждения, ибо к этому же предмету направлено и чувство субъекта, выносящего суждение. Мы не будем анализировать психологический аспект теории суждений, а перейдем к изложению теории суждений, которую Твардовский унаследовал от Брентано, внеся в нее уточнения.

Твардовский различал аллогенические и идиогенические теории суждения. Аллогеническая теория происходит от Аристотеля и господствовала почти до конца XIX в. Согласно аллогенической теории суждение является просто комбинацией представлений (понятий). Идиогеническая теория, провозглашаемая в древности стоиками, была возобновлена Брентано и его учениками.^[91] Согласно этой теории суждение - это психическое явление sui generis. Брентано приходит к выводу, что различие, возникающее между понятиями либо их соединением и суждением является принципиальным и его никоим образом не удается ни ликвидировать, ни затушевать. Воображения и понятия с одной, а суждения с другой стороны - это два совершенно различных типа психических явлений.^[92] Такой взгляд на сущность суждений, с использованием греческого языка, был назван идиогенической теорией суждений, поскольку именно в суждениях Брентано и его последователи усматривали различный тип (idion genos) психических явлений.

В каждом суждении Твардовский различает акт, содержание и предмет суждения. Актом суждения является утверждение или отбрасывание определенного содержания, содержание суждения есть существование или несуществование чего-либо, а предмет - это то, существование чего утверждается или отбрасывается. Поскольку беспредметных представлений не бывает, а эти последние являются необходимым условиям вынесения суждения, то в центре выносимого суждения в идиогенической теории оказывается предмет, а точнее вопрос его существования или несуществования. Существование, будучи процессом, достаточно удобно формулируется в терминах действия, в частности психического акта, каковым и является суждение. Этот подход к суждению в рамках идиогенической теории был присущ Твардовскому в его психологическом периоде творчества. Уточнение этой точки зрения на суждение произошло в связи с уточнением понятийного аппарата, используемого в анализе природы суждения. А именно, Твардовский вводит понятия результата и процесса, предлагая двойственную трактовку суждения как результата, и как процесса. Естественно, суждение как процесс, т.е. как психический акт он относит к психологии, а как результат - к логике. Различие процессов и результатов Твардовский [1912] делает в одной из своих важнейших работ "О процессах и результатах. Несколько замечаний о пограничных проблемах психологии, грамматики и логики". Подзаголовок весьма примечателен, поскольку указывает на отношение психологического аспекта существования предмета суждения к логике посредством грамматики. Далее это отношение будет раскрыто более подробно, а сейчас мы остановимся на понятии значения в упомянутой работе, которое также не лишено налета психологизма.

Различение процессов и результатов Твардовский начинает указанием на то, что определенные выражения сопряжены в характерные пары., Пара -это, как правило, глагол-подлежащее; первое выражение такой пары является глаголом, например, петь, бегать, приказывать, или отглагольное существительное (пение, беганье, приказывание), а второе - соответствующее существительное, например, песня, бег, приказ. Первое выражение пары относится к какому-нибудь процессу, а второе - к результату этого процесса. Результаты могут быть непродолжительными, т.е. оканчивать свое существование с моментом прекращения процесса, например, бег, а также продолжительными, т.е. такими, которые завершают свое действие после окончания соответствующего процесса, например, изваяние. Непродолжительные результаты можно разделить на физические (например, бег), психические (мысль) и психофизические, т.е. возникающие вследствие физических процессов, обусловленных процессами психическими (например, пение). Продолжительные же результаты могут быть как физическими, так и психофизическими, но психические результаты не могут быть продолжительными. Особое внимание Твардовский уделяет психофизическим результатам. Эти результаты определяют выражение психических результатов в том смысле, что, во-первых, психические результаты совместно с соответствующим процессом являются частичной причиной возникновения психофизического результата и, во-вторых, психофизические результаты мысленно наблюдаемы, а психические - нет, и в-третьих, психофизические результаты сами в свою очередь становятся причиной возникновения психических результатов, аналогичных результатам психическим, которые являются частичной причиной данного психофизического результата.

После различения результатов указанных типов Твардовский строит концепцию значения. Если психофизический результат выражает какой-либо психический результат, то он становится знаком тех психических результатов, которые выражает, а выражаемые психические результаты следует считать значениями данных знаков. Очевидно, что одному знаку может соответствовать много различных значений.

Представленная до настоящего момента формулировка значения знака не выходит за рамки теории, которую Твардовский сформулировал в своем габилитационном исследовании, положив значением имени представление, а следовательно - индивидуальное психическое содержание. В «Процессах и результатах» [1912] он идет дальше. Здесь знак может выражать определенные результаты тогда и только тогда, когда они сильно не отличаются друг от друга, а следовательно, когда в каждом случае совокупность характерных черт повторяется. Эта характерная и повторяемая совокупность черт является содержанием знака и именно таким образом определенное содержание образует значение знака.^[93]

Вопрос о том, преодолел ли Твардовский в своей теории значения психологизм, является спорным.^[94] Прежде всего следует отметить, что значение в понимании Твардовского не полностью автономно с точки зрения индивидуальных психических переживаний. В связи с этим не ясен онтологический статус значения. По этому поводу Домбская [1969] замечает: «...если этот предмет (т.е. совокупность черт - Б.Д.) сам в свою очередь является результатом определенных процессов, в частности, процесса абстрагирования, то его принятие не освобождает нас от неприятностей психологизма, если же - как считает Твардовский - он является чем-то отличным от психического и физического результата, то eo ipso он не помещается в исходную классификацию явлений и есть предмет иного рода, возникновение и существование которого требует более подробной характеристики.»(S.257)

Как бы не был решен Твардовским вопрос о природе значения: с психологической позиции на начальном этапе или позже с апсихологической позиции в результате разделения процесса суждения и результата суждения - в каждом из этих периодов творчества противовесом психологизму была онтология. В связи со сделанным замечанием рассмотрим небольшую работу [1894], посвященную анализу слова «ничто».^[95] Этот анализ Твардовский предпринял в связи с обоснованием тезиса, утверждающего несуществование беспредметных представлений. Согласно традиционному взгляду слова «ничто» и «небытие» образованы в результате процедуры т.н. инфинитации, т.е. предварении имени частицей «не», например, нефилософ. По мнению Твардовского инфинитация тогда имеет смысл, когда выражение, полученное в результате операции инфинитации сохраняет характер имени. Так будет только тогда, когда пара, составленная из имени и результата инфинитации, принадлежит вышестоящему роду. Но относительно таких выражений как «бытие» или «что-то» не существует имен более высокого рода, иначе мы пришли бы к противоречию. То, что должно было бы быть вышестоящим для «что-то», также было бы «чем-то», а поэтому имена «что-то» и «над-что-то», с одной стороны, были бы рядоположенными, а с другой - «над-что-то» по определению является вышестоящим относительно «что-то». Это невозможно, поскольку два имени не могут одновременно быть рядоположенными и находится в отношении, когда одно из них вышестоящее. Чем в таком случае является слово «ничто»? Твардовский утверждает, что оно является компонентой противоречивых предложений и представляет собой не категорематическое выражение, а синкатегорематическое. Поэтому слово «ничто» не есть имя и в связи с этим нет смысла обсуждать, к чему оно относится.^[96]»

§ 3. Твардовский о истине.

Аксиологический и эпистемологический абсолютизм был одним из тех взглядов, которые Твардовский унаследовал от Брентано и который оказал влияние на творчество, пожалуй, всей Львовско-варшавской школы. Без преувеличения позицию принятия абсолютной истины можно считать программной для Школы. Ее выражению Твардовский посвятил исследование о проблеме абсолютизма и релятивизма в теории истины [1900]. Анализ Твардовский начинает с терминологических объяснений. Он пишет, что выражение «истина» означает истинное суждение. Из этого следует, что относительная истина - это относительно истинное суждение, а абсолютная истина - это безотносительно истинное суждение. Характеристика относительных и безотносительных истин такова: «Истинами безотносительными называются такие суждения, которые истины безусловно, без каких-либо оговорок, несмотря ни на какие обстоятельства, которые, следовательно, истины всегда и везде. Относительными же истинами называются суждения, которые истины только при определенных условиях, с определенными оговорками, благодаря определенным обстоятельствам; следовательно, такие суждения не истинны всегда и везде.»(S.315)

Твардовский намеревается показать, что относительные истины, т.е. условно истинные суждения не существуют. Аргументация Твардовского заключается в опровержении примеров, которые приводят релятивисты с тем, чтобы обосновать существование относительных истин. Такие примеры, считает Твардовский, должны выполнять два условия: 1) это должны быть суждения, которые в определенных обстоятельствах изменяются таким образом, что из истинных они становятся ложными, оставаясь во всем прочем неизменными, а также 2) это должны быть такие суждения, которые в определенных обстоятельствах были истинными или же стали таковыми, но изменили свою оценку вместе со сменой обстоятельств. Ключевым аргументом Твардовского служит указание на различие между суждениями и высказываниями, которое игнорируют релятивисты. Хотя суждения и высказывания тесно связаны в том смысле, что вторые являются проявлениями первых, однако это не одно и то же. В частности, тождество высказываний не гарантирует тождества выраженных в них суждений. Может случится так, пишет Твардовский, что одни и те же высказывания выражают различные суждения. Это происходит потому, что высказывания формулируются при помощи многозначных и окказиональных выражений. Достаточно рассмотреть пример: «падает дождь». То, что дождь падает может быть истинно в месте m и во время t, но может быть ложным в другом месте и в другое время. Если представить рассматриваемое высказывание в дополненном виде как схему «Падает дождь в месте m и во время t», то после подстановки соответствующих переменных параметров высказываемое суждение становится истинным или ложным безотносительно. Рассматриваемый пример, заключает Твардовский, не выполняет условие 1).

Условие 2) не выполняет другой пример, часто приводимый релятивистами, а именно, предложение «Холодный душ полезен». Это высказывание можно интерпретировать как обобщающее предложение «Холодный душ всегда полезен», или частичное - «Холодный душ иногда полезен». Таким образом оказывается, что обобщающее предложение выражает безотносительно ложное суждение, а частичное - безотносительно истинное. Очевидно, что ложное суждение «Холодный душ всегда полезен» не могло превратиться из истинного суждения в ложное, если никогда оно истинным не было. Но и частное суждение не изменилось: уж если оно было истинным, то таковым и останется. И в этом случае Твардовскому удается показать, что уточнение высказываний лишает суждения их релятивного характера.

Позицию абсолютизма в теории истинности Твардовский отстаивает также в области знаний, полученных индуктивным путем. Он рассматривает якобы относительный характер гипотез и научных теорий, полученных индукцией из опыта. Эти гипотезы, по мнению релятивистов, должны быть относительными потому, что они вероятны, а не достоверны. Твардовский считает, что ошибкой релятивистов является смешение вероятности и достоверности. Если мы предубеждены в том, что при помощи индукции можно получить только вероятные суждения, то их нельзя трактовать как достоверные на том основании, на котором они считаются вероятными. Гипотезы и теории вероятны с точки зрения уровня наших знаний, а степень этой вероятности может измениться, тогда как логическая оценка данного суждения вообще не зависит от наших знаний, при помощи которых мы обосновываем это суждение.

Полемизировал Твардовский также и с релятивизмом, основанном на субъективизме. Так релятивисты говорят, что высказывание «Запах этого цветка приятен» выражает относительную истину, поскольку она соотносится с субъектом, являющимся носителем данного убеждения. Как и в случае с ранее рассмотренным примером здесь достаточно указать конкретную личность с тем, чтобы избавиться от неоднозначности и ликвидировать окказиональный фактор в высказывании. Однако субъективизм апеллирует также к общим философским концепциям. Так его сторонники полагают, что могут существовать особы, считающие истинными те суждения, которые мы считаем ложными, и наоборот. Однако это положение не согласуется с принципом противоречия, поскольку если мы признаем некоторое суждение действительно истинным, то оно не может быть действительно ложным для другой особы, и наоборот. Релятивисты используют также положение, что все утверждения о мире выражают всего лишь индивидуальные переживания, говорящие нам не о том, каков реальный мир, а как он представляется человеку. Поэтому говоря о зеленых листьях клена, мы говорим о собственных представлениях, а не о листьях клена. Твардовский указывает, что принятие этой точки зрения не позволяет ее сторонникам высказываться о суждениях в их предметном значении, а потому и не может служить основанием для высказывания о их относительном характере.

Позицию абсолютизма аксиологических оценок Твардовский защищал и в области этики. Здесь релятивисты указывали на существование исключений из общих правил. Твардовский не согласен с этим аргументом, ибо считает, что правило с исключением не является общим правилом и поэтому не может считать такое правило относительным. Второй аргумент релятивистов основывается на том, что законы, обязывающие где-то или когда-то, утрачивают силу в другом месте и в другое время. Твардовский отвергал этот аргумент указывая, что если действительно сказанное имеет место, то тем самым мы предполагаем, что эти законы считаются обязательными. Остается спросить, являются ли эти законы правильными (slusznymi), или нет. Если они не правильны (не верны), то они вообще не содержат истины. Если они справедливо считаются обязывающими в некотором месте и в некоторое время, то они не обязательны для любых сообществ.^[97]

Заканчивая разбор приводимых релятивистами аргументов Твардовский [1900] заключает, что «различение относительной и безотносительной истинности имеет право на существование только в области высказываний, свойство истинности которым присуще единственно в переносном, опосредованном значении; если же речь идет только о суждениях, то нельзя говорить об относительной и безотносительной истинности, поскольку каждое суждение или истинно, и тогда оно истинно всегда и везде, или же оно не истинно, и тогда оно не истинно нигде и никогда».(S.336)

В обсуждаемой работе Твардовский не приводит дефиницию истины, ограничиваясь единственно указанием, что истина - это то же, что истинное суждение. Дефиницию истины можно найти в другой работе Твардовского ([1974],S.268), представляющей собой заметки к лекциям 1925 г. по теории познания. Вот эта дефиниция: «Истинным является утвердительное суждение, если его предмет существует; отрицательное суждение, если его предмет не существует. Ложным является утвердительное суждение, если его предмет не существует; отрицательное суждение, если его предмет существует».

В рассматриваемой работе Твардовский отчетливо различает критерий истинности и понятие истины, его аргументация носит металогический характер, а подход к языку предполагает его предметную трактовку. Несмотря на то, что Твардовский не использовал в своей работе понятие референции, его определение истинности находится в рамках классической теории.^[98] Воленский ([1997],S.27) особо отмечает тот факт, что Твардовский связывает абсолютное трактование истинности и значимость принципа противоречия.^[99]

Статья Твардовского «О так называемых относительных истинах» была чрезвычайно важна для дальнейшего развития Львовско-варшавской школы и открыла путь к дальнейшим дискуссиям о понятии истины, завершившихся (в рамках Школы) знаменитой работой А.Тарского[1933].

§ 4. Этика К. Твардовского.

Прежде чем рассмотреть отношение Твардовского к этике как научной дисциплине остановимся на двух работах раннего венского периода его творчества, в котором он еще во многом повторяет своего учителя Ф.Брентано. В первой из них - «Этика наряду с теорией эволюции»[1895b] Твардовский отбрасывает якобы относительный характер, возможно еще не познанных окончательно, норм морали и правил поведения, придерживаясь как и в теории истинности позиции абсолютизма. Он пишет: «Ответ существует и только один ответ является истинным, но этого ответа мы еще не знаем. А следовательно, отсутствие общего согласия относительно истин морали не может служить доказательством, по крайней мере того, что таких истин нет».(С.221) Более того, Твардовский считает, что заранее установленного противоречия между теорией эволюции и безотносительной этикой не существует: «Наоборот, теория эволюции прекрасно объясняет, почему безотносительная этика, уж коль она существует, не всегда бывает признана. Ошибка эволюционной этики состоит в том, что она считает возможным применение принципа эволюции к истинам морали, что неуместно, поскольку каждая истина является всегда одной и той же, не изменяется и не развивается. [...] Не истины последовательно проходят этапы развития так, что то, что сегодня было истиной, завтра могло бы преобразиться в иную истину, но преображается человечество [...]. Человечество подвержено законам эволюции, результаты его деяний подвержены ей также, но понятие эволюции никогда нельзя применять к вещам, которые независимы от человечества».(С.222)

Вторая из упомянутых работ посвящена Ф.Нитцше и может служить иллюстрацией положений предыдущей статьи, конкретизируя понятие эволюции по отношению к выводам Ницше как регресс. Вначале Твардовский раскрывает секрет успеха немецкого моралиста. По мнению Твардовского, он состоит в том, что средством для его достижения служит создание лозунгов или льстящих обществу, или повергающих его в гнев. «А кому удается одновременно льстить и возмущать - заключает Твардовский - тот станет самым уважаемым автором».(S.293) Обсуждая якобы польское происхождение Ницше и проистекающие из него якобы славянские черты характера Твардовский отбрасывает их как несущественные для понимания творчества немецкого писателя, единственно замечая тот факт, что немцев Ницше презирал несмотря на то, что писал свои произведения на немецком, т.е. прежде всего для немцев. Отмечая блестящий, полный силы и красоты стиль Ницше Твардовский констатирует отсутствие какой-либо аргументации в его изложении, со спокойным скептицизмом цитируя известную формулу писателя: Что требует доказательства, то не многого стоит. Казалось бы этой сентенции Ницше достаточно для того, чтобы сделанные им выводы перестали интересовать философа, считающего свое искусство наукой. Однако Твардовского не столько интересует конечный результат, к которому пришел Ницше, сколько способ продвижения к нему.