ЗаклюЧение 12 страница

Различие подходов Котарбинского и Аристотеля демонстрируется Айдукевичем при помощи схемы "функтор и его аргументы". Пусть в языке Котарбинского показателем семантической категории имен будет литера n, а категории предложений - литера z. В языке Аристотеля категория предложений также обозначается литерой z, но показателем имен, являющихся субъектами предложений и образующих замкнутую категорию - будет литера i, а показателем категории имен, способных выступать и в роли предиката суждения - литера g. Тогда в языке Котарбинского функтор, образующий предложение и соответствующий слову "есть", определенному для двух имен-аргументов, получит показатель z/nn. Однако в языке Аристотеля слово "есть" выступит в двойной роли: первый раз как функтор для двух аргументов-имен, первое из которых может быть только субъектом (с показателем i), а второе - обладающим способностью быть высказанным о чем-то (с показателем g), и тогда показатель связки имеет вид z/ig; второй раз слово "есть" выступит с такими именами, которые могут выполнять функции как субъекта, так и предиката и в этой роли его показатель обозначается z/gg. Примерами двойной роли слова "есть", приводимыми Айдукевичем, являются предложения "Сократ <есть> человек" (z/ig) и "собака - род животных" (z/gg). Таким образом, двойственное значение связки "есть" определяется различением имен на единичные и общие (Аристотель), или признанием в языке только единичных (не собственных) имен (Котарбинский). Понятию общего имени исторически соответствует понятие универсалии, которое Котарбинский вслед за Лесьневским в своем языке отвергает. Поэтому Айдукевич ставит своей задачей показать, что "в языке Аристотеля можно определить некоторую концепцию, невыразимую в языке Котарбинского", а именно - определить дефиницию понятия универсалии, индивида и функтора существования, который выступит в двух значения: первый раз как функтор от одного аргумента, выступающего только в роли субъекта, и второй раз - от аргумента, способного быть также и предикатом. Не будем приводить развернутой схемы рассуждений Айдукевича, обосновывающего заключения в языке Котарбинского и в языке Аристотеля, укажем только, что исходным пунктом анализа по схеме "функтор и его аргументы" служит дефиниция Лесьневским понятия предмета -"x есть предмет т. и т.т., когда для некоторого z, x есть z",- распадающегося у Айдукевича вследствие перефразирования на понятия индивида и универсалии. Вывод, к которому приходит Айдукевич, не является неожиданным: в языке Аристотеля существуют универсалии, отсутствующие в языке Котарбинского. Обнаружение описываемых различий объясняется тем, что "уточнение языка тем или иным образом приводит к выбору одного из возможных понятийных аппаратов, которые потенциально находятся в системе допустимых значений выражений естественного языка" ([1934c], S.206).

Наличие в языке универсалий тесно связано с вопросом о числе онтологических категорий. Этот вопрос, опять же путем парафразы, Айдукевич связывает с вопросом о числе наиболее общих имен существительных в естественном языке, а тем самым переводит его разрешение из плоскости онтологии в область семантики. Под наиболее общим именем он понимает такое имя "N" естественного языка, которое при определенном значении слова "есть" выполняет следующее условие: "x есть N тогда и только тогда, когда для некоторого z, x есть z", причем связка "есть" везде понимается одинаково. Каждое имя, выполняющее приведенное условие, т.е. подпадающее под понятие имени N, что то же - способное быть субъектом истинного предложения формы "x есть N", является наиболее общим именем. Поэтому - заключает Айдукевич,- "в вопросе о числе онтологических категорий речь идет о том, сколько имеется неравнозначных между собой наиболее общих имен. Очевидно, что ответ на сформулированный выше вопрос зависит от того, каким образом интерпретируется изменчивый естественный язык. Если кто-нибудь, как например Котарбинский, решится только на одно значение слова "есть", то в конечном счете тот признает только одну онтологическую категорию, или, говоря точнее, одно наиболее общее имя (наряду с его возможными синонимами)" (S.207).

Описанный выше аппарат семантических категорий Айдукевич применяет в анализе реистической концепции Котарбинского, формулируемой в виде вопроса: "Каждое ли наиболее общее имя является равнообъемным с именем "вещь"?" Ответ, к которому приходит Айдукевич, достаточно категоричен: "Реизм может быть самое большее только конвенцией" (S.208).

Итак, радикальный конвенционализм все же принес свои плоды, но не в семантике, а в онтологии. Произошло это вследствие трактовки понятия существования в виде процесса, выражаемого функтором "есть". Занимая конвенциональную позицию Айдукевич не может принять окончательное решение в вопросе признания той или иной онтологии. Он только указывает, что "путаница состоит в том, что создается видимость, будто все, кто использует один и тот же естественный язык, говорят одним языком, и тем самым используют выражения, в частности выражение "существует", в одном и том же смысле; создается видимость, будто бы те, кто разделяет эти взгляды действительно высказывали не согласованные суждения, тогда как эти суждения совершенно между собой не связаны, ибо принадлежат к различным и взаимно непереводимым языкам" ([1934c], S.210).

Понятие категории в естественном языке можно определить как понятие семантическое, которое даже расширяется до понятия онтологической категории. Применительно к формализованному языку понятие категории является, пожалуй, синтаксическим. Именно эту сторону категории языка Айдукевич [1935] использовал для характеристики правильно построенного выражения в символике Рассела. Для этой символики категории имен и предложений остаются основными, а категория функторов - это категория логических знаков в виде дроби. Числитель этой дроби указывает на категорию, получаемую в результате соединения функтора с аргументами, а знаменатель указывает категории аргументов и их число. Так функтор конъюнкции "Ù" имеет показатель z/zz. Иерархия семантических (синтаксических) категорий неограниченно расширяется выражениями (главными функторами), имеющими все более и более сложные показатели в виде многоэтажных дробей. Айдукевич приводит простой критерий правильности выражений, или иначе - их синтаксической связности. Рассмотрим предложение "pÙq". Его отдельные составляющие имеют показатели z, z/zz, z. Последовательность этих показателей, упорядоченная слева направо, после их "умножения" имеет вид дроби zzz/zz, которая в результате сокращений сводится к показателю z. Общее правило получения результирующего показателя таково: выражение Y является правильно построенным (синтаксически связанным) тогда и только тогда, когда последовательность показателей, представляющих отдельные составляющие выражения Y, после соответствующих преобразований (умножения и сокращения дробей) редуцируется к z либо n.

В заключение настоящего параграфа отметим, что работа Айдукевича "О синтаксической связности" была первой, в которой концепция описания языка была проведена систематически при помощи типизации выражений с учетом их функторно-аргументной связи и отношения замещения. Результаты Айдукевича получили развитие в математической лингвистике и явились основанием т.н. категориальных грамматик, часто называемых грамматиками Айдукевича-Ламбека.^[133]

§ 6. Суждение: интенсиональность и экстенсиональность.

Радикальный конвенционализм Айдукевича был обходным маневром во избежание возможных семантических парадоксов. Вместо уточнения семантических понятий Айдукевич использует прагматическое понятие узнавания. Его понятие значения по замыслу должно было послужить к преодолению трудностей ассоционистской и коннотационной теорий значения. Однако введение понятий значения, свойств равнозначных понятий и даже типов мысли неминуемо приводит к интенсиональности. Однако этот интенсионализм одет в экстенсиональные одежды, ибо допускает взаимозаменяемость выражений, являющуюся основанием для отношения равнозначности. Подобно другим философам и логикам из Львовско-варшавской школы Айдукевич считал интенсиональные контексты ущербными с логической точки зрения. Поэтому отчетливо различая выражение и его значение Айдукевич в своих работах говорит о суждении в логическом смысле как значении предложения и о понятии как значении имени. Его разделение суждений и понятий на психологические и логические повторяет в операциональном плане их деление Твардовским, но несмотря на это остается непонятным, какой онтологический статус приписывается значениям, т.е. понятиям и суждениям в логическом смысле. Они не представляют психологические сущности, не отождествляются с денотатами, но являются чем-то объективным, отличающимся также и от суждений-в-себе Больцано и подобных им независимых от субъекта образований. ^[134]Айдукевич ограничивается упоминанием, что одинаковая денотация (референция) не приводит к тождеству значений, что общеизвестно. Его внимание не привлекли контексты, в которых одинаковая денотация не гарантирует замены выражений согласно критерию salve veritate. Возможно Айдукевич считал, что его дефиниция значения автоматически ликвидирует парадоксы интенсиональности, но приведенное выше замечание Тарского относительно дефиниции значения из работы [1934a] показывает, что это мнение было ошибочным. Здесь следует отметить, что неприятие во Львовско-варшавской школе интенсиональных контекстов привело к тому, что значительная часть важной семантической проблематики была оставлена без внимания.^[135]

Выше уже говорилось, что Айдукевич отбросил концепцию значения, разработанную в [1931] и [1934a], а также о причинах этого решения. Однако он продолжал пользоваться понятием значения в последующих работах не приводя каких-либо уточнений, ограничиваясь единственно констатацией того, что выражения обладают значением и оно связано с правилами смысла (директивами значения в первоначальном варианте). Вероятно, он понимал этот пробел в своей философии, т.к. в конечном счете вернулся к семантической проблематике.

В работе "Суждение как коннотация предложения" [1971] Айдукевич пытается ответить на вопрос о природе суждения, выразительно продолжая тенденции Твардовского, направленные на различение суждения в смысле психологическом и логическом. Он не принимает свойство истинности предложения как единственное отличие суждения, причисляющее его к сфере логики. Исходным понятием у Айдукевича здесь является понятие утверждения предложения и того, что утверждается. "В этом значении - пишет Айдукевич ([1971], S.112),- суждение не является ни языковым выражением, ни психологическим актом мышления, никаким "идеальным значением", но чем-то, что принадлежит к области предметов, к которым это предложение относится". Таким образом, суждение является тем, что утверждает предложение, является предметной корреляцией акта суждения. В частности, суждение не есть денотация предложения в смысле Фреге, ибо согласно Фреге все истинные суждения имеют своим денотатом одно и то же - истину, а ложные - ложь, тогда как различные истинные предложения в качестве денотатов имеют различные суждения. "Поэтому дефиниция суждения - заключает Айдукевич,- должна дать ответ на вопрос, что утверждают предложения будь-то истинные, будь-то ложные. Такая дефиниция должна бы указать, какого вида сущности можно в случае истинных предложений назвать "фактами" (S.113). Айдукевич ставит своей целью привести дефиницию суждения, которая бы представляла суждение как объективную сущность, а не языковую или психологическую и как такую сущность, "которая была бы связана с предложением не при помощи синтаксического или прагматического отношения, но при помощи семантического отношения, а именно - утверждения" (S.114). Казалось бы эта позиция внешне ничем не отличается от позиции Фреге, также использующего понятие утверждения как некий акт, или даже можно сказать, как функцию, что еще ближе к подходу Фреге в вопросе о денотации предложения. Как далее будет показано, отличие Айдукевича от существующих трактовок акта утверждения предложения состоит в том, что он рассматривает утверждение как сложную функцию, в результате действия которой устанавливается изоморфизм между синтаксической структурой предложения и денотатами его отдельных выражений. С этой целью Айдукевич прибегает к понятию коннотации, поскольку отдельные составляющие предложения могут быть связаны по значению.

Таким образом, Айдукевич намеревается обобщить традиционную концепцию денотации и коннотации так, чтобы эти понятия можно было применить не только к именам. Обобщение понятия денотации на предложения было совершено Фреге: денотатами предложений являются истинностные оценки. Однако при распространении понятия коннотации возникают проблемы, причем при внимательном рассмотрении коннотации даже для имен. Так традиционное толкование коннотации как совокупности свойств, определяющих денотацию имени, не совершенно и поэтому не может быть использовано в качестве дефиниции. Если имя, положим N, имеет своим денотатом D, то D может определять различные совокупности свойств. Вместе с тем коннотацией имени не являются произвольные свойства, но выделенная их совокупность. Традиционная концепция представления коннотации подсказывает решение этого вопроса, изображая коннотацию составного выражения в виде конъюнкции имен, например, "N₁ и N₂" ("круглый и красный"). В этом случае можно сказать, что коннотация составного выражения - это совокупность свойств, например, D₁ и D₂. Однако это правило не срабатывает, если рассматривается имя "N₁ или N₂", поскольку его коннотация должна была бы быть идентична коннотации имени "N₁ и N₂". Традиционная теория коннотации не годится и в случае составных "несимметричных" имен, например, "брат матери Яна", которое очевидно разнится от имени "мать брата Яна". Трудность, в частности, состоит и в том, что коннотация имени однозначно должна определять денотацию этого имени. Приведенные примеры (составленные альтернативно имена, "несимметричные" имена) показывают, что традиционные правила конструирования коннотации нарушают это важное условие, регулирующее связь между коннотацией и денотацией, а именно - коннотация должна однозначно определять денотацию имени.

Выход из создавшегося положения Айдукевич видит в том, чтобы: "1) Таким образом определить коннотацию выражения (Е), чтобы его составными частями были некоторые объективные эквиваленты всех выражений, составляющих выражение (Е), а не только имен его составляющих. Принять во внимание не только составляющие выражения (Е), которые в нем explicite содержатся, но также и те, которые принадлежат ему implicite и становятся отчетливо заметными лишь после раскрытия всех конвенциональных сокращений, выступающих в составе выражения (Е). 2) Таким образом определить коннотацию выражения (Е), что бы она отражала не только [значения] слов, содержащихся в этом выражении, но также синтаксические позиции, занятые в нем этими словами. Это очистит нам путь к такому общему определению коннотации, что оно будет относится не только к именам, но также и к каждому выражению" ([1971], S.118). Короче говоря, синтаксическая позиция слова зависит от структуры данного выражения и Айдукевич для достижения поставленной цели обращается к кодификации синтаксических позиций. Так, если выражение является составным, тогда оно состоит из главного оператора и его аргументов; аргументами, в свою очередь, могут быть также составные выражения. Главный оператор и его аргументы являются членами первой ступени (целое выражение относится к нулевой ступени), члены членов первой ступени суть члены второй ступени и т.д. Таким образом, для каждого члена X данного выражения Е n-ой ступени (n>0) X является либо главным оператором члена n-1-ой ступени, либо одним из операторов, а поскольку X¹ Е, то X есть или главный оператор члена n-2-ой ступени, или аргументом этого оператора. Вся процедура определения синтаксической позиции должна привести в конечном счете к целому выражению Е. В качестве примера Айдукевич рассматривает предложение

(Е) Платон есть философ и Аристотель есть философ,

синтаксическая позиция которого обозначается символом натурального числа, например, 1. Затем, если синтаксическая позиция выражения А, входящего в Е, обозначена m, то позиция главного оператора выражения А получает символ (m,0), а позиция n-го аргумента этого оператора обозначается (m, n). Синтаксическая разметка примера в этих обозначениях имеет вид:

(1,1,1) (1,1,0) (1,1,2) (1,2,1) (1,2,0) (1,2,2)

Платон есть философ и Аристотель есть философ

­____ (1,1)______ ­ (1,0) ­_______(1,2)________ ­

Кодирование синтаксических позиций частей исходного составного выражения имеет интересную особенность в естественных языках, которые относятся к языкам флективным. В этих языках позиция составных частей целого выражения определяется их порядком и окончаниями, в отличие от языков позиционных, синтаксическая позиция в которых определяется ранжированием и их принадлежностью к тем или иным синтаксическим категориям. Введенная Айдукевичем нотация позволяет преобразовать флективный язык в позиционный, причем символы, указывающие синтаксические позиции, выполняют роль окончаний.

При помощи понятия синтаксической позиции можно определить понятие коннотации. Рассмотрим составное выражение (Е). Его следует так преобразовать, чтобы проявилась вся его сложность, т.е. чтобы были приведены все его окончательные позиции, или иначе - позиции, занимаемые всеми простыми выражениями. В этом случае имеет место взаимно однозначное соответствие между окончательными синтаксическими позициями и отдельными словами, т.е. определена функция, называемая характеристической функцией выражения (Е). Одновременно имеет место взаимно однозначное соответствие между словами и их денотатами, или, что одно и то же - окончательными синтаксическими позициями выражения и денотатами слов, занимающих эти позиции. Эту последнюю функцию Айдукевич считает коннотацией выражения (Е), принимая следующую дефиницию: "Коннотацией выражения (Е) является функция, определенная для окончательных синтаксических позиций этого выражения, полученная из выражения (Е) в результате раскрытия всех содержащихся в нем сокращений и устанавливающая взаимно однозначное соответствие между этими позициями и денотатами слов, занимающих эти позиции в раскрытом выражении (Е)" ([1971], S.121). Согласно дефиниции коннотацией имени "круглый и красный" является функция, устанавливающая соответствие между: 1) синтаксической позицией (1,0) главного оператора и денотатом слова "и" (денотатами логических знаков Айдукевич считает истинностные таблицы); 2) синтаксической позицией первого аргумента и денотатом (экстенсионалом) слова "круглый"; 3) синтаксической позицией второго аргумента (1,2) и денотатом слова "красный".

Итак, коннотация является одноаргументной функцией, т.е. бинарным отношением. Каждое такое отношение может быть отождествлено с множеством упорядоченных пар, и если это множество конечно, то его можно привести перечислением. Например, коннотация выражения "круглый и красный" представляется в виде множества пар <(1,1),круглый>, <(1,0),и>, <(1,2),красный>, а денотация этого выражения имеет вид

круглый и красный

(1,1) (1,0) (1,2)

Введенное понятие коннотации Айдукевич распространяет на все выражения, в том числе и предложения: "[...] коннотацией предложения будем называть суждение, утверждаемое в этом предложении. Это собственно и есть дефиниция суждения, которую мы предлагаем в настоящей статье" ([1971], S.123). Применение дефиниции коннотации к суждениям не представляет трудностей. Рассмотрим пример Айдукевича - "Сократ любит Алкивиада". Легко видеть, что коннотацией этого предложения является кортеж пар

<(1,1),Сократ>, <(1,0),любит>, <(1,2),Алкивиада>,

который представляет собой функцию, связывающую окончательные позиции предложения "Сократ любит Алкивиада" с денотатами слов, занимающих эти позиции. Таким образом, кортеж является суждением, утверждаемым в предложении "Сократ любит Алкивиада". Свой анализ суждения Айдукевич сопровождает следующим комментарием: "Находится ли такая интерпретация суждения в согласии с нашим интуитивным пониманием суждения как того, что утверждается в данном предложении? Кажется да. В мире предметы существуют независимо от того, что думают о них люди, и думают ли. Существует Сократ, существует Алкивиад и - в некотором смысле, - существует отношение любви. Между этими предметами, независимо от того, что о них думают люди, возникает или не возникает некоторое отношение, например, отношение любви возникает между Сократом и Алкивиадом, или не возникает. Мысль, что Сократ любит Алкивиада сама по себе не способствует появлению объективного факта, состоящего в том, что отношение любви возникает между Сократом и Алкивиадом. Но думая, что Сократ любит Алкивиада, мы думаем о них как объектах, связанных между собой этим отношением. И кажется, что лучшим способом описания того, в чем заключается мысль об этих объектах, находящихся друг к другу в этом отношении - это сказать, что устанавливается взаимно однозначное соответствие между отношением любви и синтаксической позицией главного оператора, между Сократом и синтаксической позицией субъекта, т.е. первого аргумента этого оператора, между Алкивиадом и синтаксической позицией дополнения, т.е. второго аргумента этого оператора. Таким образом, когда кто-нибудь с пониманием высказывает предложение "Сократ любит Алкивиада", то он устанавливает взаимно однозначное соответствие между синтаксическими позициями в этом предложении и предметами, обозначенными его членами, занимающими эти позиции. И такое соответствие между синтаксическими позициями и обсуждаемыми предметами - это как раз то, что утверждается при помощи этого предложения, а следовательно - суждение" ([1971], S.123/124).

На основании дефиниции суждения каждому предложению, равно как истинному, так и ложному ставится в соответствие суждение, утверждаемое в этом предложении. Тем самым, считает Айдукевич, "получено решение интригующего вопроса: что утверждается в ложном предложении". Ответ таков: "Соответствие между синтаксическими позициями и предметами может быть согласованным или несогласованным с относительными местами этих предметов в действительности. Если предложение, утверждающее данное суждение, истинно, то тогда эти относительные места, занятые соответствующими предметами, о которых в этом предложении идет речь, соответствуют синтаксическим позициям, которые этим предметам были предназначены в суждении, утверждаемом предложением. В таком случае кажется естественным такое суждение, утвержденное в истинном предложении, назвать фактом" ([1971], S.124). Из сказанного Айдукевичем можно сделать вывод: то, что утверждается в ложном суждении, фактом не является.

Использование денотации каждого выражения, входящего в предложение, позволяет Айдукевичу в предметном языке построить частичную дефиницию истины как соответствие фактам. Коннотацией предложения "Сократ любит Алкивиада" является следующая запись множества пар:

<(1,1), Сократ>, <(1,0), любит>, <(1,2), Алкивиада>.

Имя этого предложения, обладающее денотацией, имеет вид:

Сократ любит Алкивиада

(1,1) (1,0) (1,2)

Частичная дефиниция истины записывается следующим образом:

{<1,1>,Сократ>,<1,0>,любит>,<(1,2),Алкивиада>} является истиной =

= Сократ любит Алкивиада (1)

(1,1) (1,0) (1,2)

Выражение в фигурных скобках в левой части эквивалентности является именем суждения, истинность которого утверждается; в правой части находится предложение, утверждающее это суждение.

Вышеприведенная эквивалентность подобна частичной дефиниции истинности предложения

"Сократ любит Алкивиада" истинно = Сократ любит Алкивиада (2)

Отличие дефиниции (1) Айдукевича от дефиниции (2) Тарского в том состоит, что в последней эквивалентности речь идет как о словах, так и о предметах, ими называемых, тогда как в первом тождестве - только о предметах, а не о словах. "Именно поэтому - заключает Айдукевич - [...] можно считать, что эта частичная дефиниция (1) сформулирована исключительно в предметном языке" ([1971], S.126). Правда, Айдукевич замечает, что символы синтаксических позиций выступают в правой части не как слова, но как флективные окончания слов, однако в левой части эти символы трактуются как слова, а именно - как имена синтаксических позиций. Поэтому дефиницию (1) нельзя признать сформулированной исключительно в предметном языке. Айдукевич надеется исправить это положение путем обобщения понятий коннотации и суждения и их освобождения от метаязыкового понятия синтаксической позиции.

При всех отличиях прежних, довоенных и позднейших дефиниций значения конструкции Айдукевича имеют общее свойство - они являются интенсиональными конструкциями в экстенсиональной формулировке. Вместе с тем концепция суждения как коннотации предложения не применима к интенсиональным контекстам. Вопросу элиминации таких контекстов Айдукевич посвятил выступление в США в 1959 г., опубликованное позже с названием "Интенсиональные выражения" [1971a]. В нем он пишет: "[...] основная идея нашего метода устранения интенсиональности следующая. Оператор интенсиональности, например, "верит, что..." является анализатором, который разбивает синтаксическую структуру подчиненного предложения на отдельные простые слова и учитывает при этом их первичную синтаксическую роль, соответствующую им в этом предложении. Он в том смысле разбивает упоминаемую структуру, что все те предложения, которые были членами подчиненного предложения, не являются членами всего составного предложения; это только простые слова в подчиненном предложении, характеризуемые своими синтаксическими позициями, занимаемыми в этом предложении и являющиеся членами составного предложения" ([1971a], S.150). Легко видеть, что в анализе интенсиональных контекстов Айдукевич развивает свой подход к значению выражений в экстенсиональных контекстах, т.е. пытается оперировать интенсиональными конструкциями в их экстенсиональных формулировках, или более точно - отыскать синтаксические эквиваленты семантических свойств интенсиональных выражений, а тем самым преобразовать их в экстенсиональные.

В последние годы жизни Айдукевич еще раз возвратился к понятию значения в связи с отношением этого понятия к концепции крайнего эмпиризма, или попросту - методологического эмпиризма. Он стремился разработать такую концепцию значения, которая бы не влекла эпистемологических следствий, т.е. была бы "чисто" семантической концепцией. Айдукевич писал: "Тремя годами ранее мне представилась новая концепция значения, которая это отличие (т.е. отличие между значениями выражений, не разнящихся денотациями - Б.Д.) трактует иначе, чем ранее. [...] Эта моя новая концепция приближается к концепции Милля, ее можно даже считать ее развитием и уточнением. Отличая значение некоторого выражения от того, что это выражение означает, либо что оно денотирует Милль сводит значение выражения к его коннотации. Я ввожу понятие коденотации выражения и эту коденотацию предлагаю считать его значением. Понятие коденотации я определяю на основании понятия денотации и понятия синтаксической позиции, которую в некотором сложном выражении занимают составляющие его выражения. [...] Таким образом я нахожу дефиницию значения выражений, отличную от того понятия, что означает выражение или же что оно денотирует, не пользуясь понятиями правил смысла и освобождаясь таким образом от тех следствий, какие ранее принимаемая мною концепция значения имела в исследовании методологического эмпиризма. Однако эта новая концепция значения в применении к значениям простых выражений встречается с определенными трудностями, которые здесь только обозначены. Разрешение этих трудностей можно искать двумя путями. Один из этих путей является переходом на позиции интенсионализма, который между прочим выражается в утверждении, что два свойства могут быть отличны, хотя каждый и только такой предмет, который обладает одним из них, обладает также и вторым. Второй путь, позволяющий избежать обозначенные трудности, был бы повторным возвратом к правилам смысла. Этот второй путь опять бы имплицировал некоторые следствия в вопросе об эмпиризме. Ни первый, ни второй из обоих упомянутых путей меня не привлекают. Я ищу третье решение, которое состоит в реституции правил смысла, но не как правил, насилие над которыми нарушает интерсубъективные значения, каковые имеют выражения в общем для различных людей языке, но как правил, нарушение которых нарушает субъективные значения, каковые имеют выражения для отдельных личностей. Я думаю, что реституция правил смысла в таком их характере не будет иметь последствий для методологического эмпиризма" ([1964], S.399/400). Несомненно, следует согласиться с комментарием историка школы Воленского[1985] к вышеприведенной цитате, который пишет, что "высказывание Айдукевича чрезмерно обще", подтверждая свое мнение заключительной фразой из обсуждаемой работы, в которой Айдукевич признается: "Я отдаю себе отчет в том, что эти слова немногое говорят читателям, на более подробное выяснение того, о чем я хочу сказать, уже нет времени" (S.400). Поэтому Воленский отказывается от дальнейших комментариев к работе Айдукевича, единственно замечая, что этот "третий путь" должен был бы состоять в основательной ревизии существовавших до настоящего времени взглядов Айдукевича, направленной на исправление правил, касающихся "субъективного значения". Хотя Айдукевич только указал на чем основывается понятие коденотации, он не раскрыл механизм коденотации. Как кажется, введенное ранее в рассмотрение номинальное суждение может прояснить сложившуюся ситуацию, если заметить, что коденотацию можно трактовать как переименование (деноминацию) с тем отличием, что Айдукевич в границах концепции эмпиризма стремился использовать предметный язык, выделяя экстралингвистическую составляющую процесса образования суждения, а понятие переименования ставит во главу угла процесс интралингвистический, что позволяет различать функциональные особенности выражений, составляющих суждение; кодификация синтаксической позиции части составного выражения хотя и принимает во внимание схему "функтор и его аргументы" говорит более о структуре выражения, т.е. результате, чем о процессе, будь-то экстралингвистическом, будь-то интралингвистическом, интенциональная компонента которого остается не выявленной. Поэтому об интенции коденотации можно только догадываться.^[136] Можно задаться вопросом: не склонялся ли Айдукевич при введении понятия коденотации в рамках декларируемой им концепции эмпиризма к направлению, разрабатывавшемуся Брентано, Твардовским или Лесьневским, на осевой линии которого находился предмет, интенциональное отношение к которому Айдукевич в границах выражения заменил коденотацией? Косвенное подтверждение приверженности Айдукевича к аналитической традиции трактовки суждения, развиваемой Брентано, можно обнаружить в книге "Прагматическая логика", первое издание которой увидело свет в 1965 г. и в которой, например, общеутвердительное суждение "Каждое S есть P" прочитано Айдукевичем как "Не существует такого S, которое не есть P", т.е. в полном согласии с трактовкой этого суждения, как и прочих, Брентано. Очевидно, что использование понятия значения не позволило Айдукевичу "скатиться" к реизму, как это произошло с Брентано или Котарбинским. Философом языка, а не логиком Айдукевич все же оставался благодаря культивированию им предметного языка.