ЗаклюЧение 3 страница

В конце 20-х годов состояние здоровья Твардовского ухудшилось и в 1928 г. он фактически не преподавал В следующем году он просит Сенат университета об отставке. Несмотря на неоднократные попытки академических властей удержать его от принятого решения Совет гуманитарного отделения был вынужден уступить и принял заявление, направленное Президенту республики с просьбой именовать Твардовского почетным профессором, а в Министерство было отослано решение о переходе Твардовского на покой. Свою последнюю лекцию в качестве действительного профессора Твардовский прочитал 27.III.1930 г. Сенат университета принял решение оставить в пользовании Твардовского профессорский кабинет при философском семинаре.

Почётным профессором Твардовский читал еще в 1931 г. цикл лекций «История философии в очерках». Последнее выступление состоялось 30.IV.1931 г.

В связи с переходом Твардовского на пенсию встал вопрос о занятии освободившейся кафедры. К.Айдукевич сначала предлагал А.Тарского, а затем - Р.Ингардена. Эти предложения встретились с отказом Твардовского, сопротивлявшегося, прежде всего, дальнейшему распространению логистики. Сам Твардовский какое-то время вынашивал планы привлечения на кафедру Т.Котарбинского (как кажется, без согласия последнего)^[48]. В конечном счете Твардовский согласился с кандидатурой Р.Ингардена, который в 1933 г. возглавил кафедру.^[49]

В 1930 г. Университет Познани присвоил Твардовскому звание доктора honoris causa этого учебного заведения. Из-за болезни ученого торжество вручения диплома происходило в Актовом зале Львовского университета. На нём юбиляр произнес речь «О достоинстве Университета», которая позже была опубликована Познаньским университетом и с согласия автора была разослана большому числу людей и организаций.

11 января 1931 г. Твардовскому была вручена памятная медаль, выбитая по проекту В.Витвицкого стараниями его прошлых учеников. На аверсе медали в обрамлении имени и фамилии виден барельеф головы ученого, а реверс заполнен надписью по латыни «Discipulorum amor et pietas» и годом чеканки A.MCMXXX.

Для поддержания контактов со своими учениками Твардовский возвращается к проходившим уже во второй половине 20-х годов собраниям «privatissimum», на которых обсуждались рефераты и отдельные проблемы философии. С миром науки вне Львова связь осуществлялась главным образом посредством корреспонденции.^[50]

В 70-ю годовщину рождения Твардовского делегация из его учеников преподнесла своему Учителю художественно исполненный адрес, содержащий выражения уважения и благодарности, а также альбом со 121 фотографией его учеников и снимки тех университетов, в которых ученики Твардовского занимали должности профессоров.

После тяжелой болезни К.Твардовский умер во Львове 11 февраля 1938 г. Перед смертью он попросил, чтобы его похороны носили светский характер, а в гроб ему положили отпечатанный экземпляр текста «О достоинстве Университета». Эту работу можно считать духовным завещанием К.Твардовского. В ней говорится: «Университет, имея полное право требовать, чтобы его духовная независимость не была никем нарушена, имеет также полное право защищаться ото всех явных или коварных попыток подчинения его научной работы чьему-либо контролю или распоряжению. Одновременно Университет обязан также и со своей стороны отстраняться от всего, что могло бы эту независимость подорвать или хотя бы лишь создать видимость уступок каким-то влияниям или устремлениям, не имеющим ничего общего с научным исследованием и его целью. Университет должен оградиться от всего, что не служит добыванию научной истины, должен придерживаться установленной дистанции между собой и потоком, который несет около его стен ежедневная жизнь, шум сталкивающихся общественных, экономических, политических и всех прочих течений; среди борьбы и конкуренции этих разнообразнейших течений Университет должен оставаться непоколебимым, как морской маяк, что среди разбушевавшихся волн своим светом указывает кораблям путь, но никогда этот свет не погружает в сами волны. Если бы так случилось, свет погас бы, а корабли остались без путеводной звезды [...]. На профессии и положении профессора и доцента Университета покоится достоинство учреждения, в стенах которого они посвятили себя сделанному выбору. Университетский преподаватель прежде всего является слугой объективной правды, ее представителем и глашатаем среди молодежи и общества. Это высокое служение неизмеримо почетно, но оно требует одновременно не только соответствующей интеллектуальной квалификации и подходящих профессиональных знаний, но также большой стойкости духа и сильного характера» (Twardowski[1933],S.11/12).

В первой половине 1938 г. во всех философских кругах Польши прошли заседания, посвященные памяти К.Твардовского, многие газеты и журналы опубликовали воспоминания учеников львовского профессора. Общее собрание Польского философского общества приняло решение изменить название Общества, именуя его теперь «Польское Философское Общество имени Казимира Твардовского», а также созвать в 1939 г. съезд учеников Твардовского. Такой съезд состоялся 11-12 февраля 1939 г. в первую годовщину смерти. Война помешала проведению второго съезда и к идее их проведения возвратились после войны; в 1948 г., ученики Твардовского собрались в Кракове. Более официально такие съезды не проводились.

Глава 2. Абрис Львовско-варшавской философской школы^[51]

§ 1. Рождение и развитие Школы.

Научная школа предполагает не только учителя, но и учеников, являющихся последователями, если не в предмете, то в методе. Первыми учениками Твардовского были Владислав Витвицкий и Ян Лукасевич. После защиты докторских диссертаций под руководством Твардовского оба остались работать во Львовском университете^[52]. Витвицкий специализировался в психологии, а Лукасевич - в логике. Значительным событием, повлиявшим на будущность школы, стало чтение Лукасевичем в 1907/08 академическом году лекций по алгебре логики Это были первые лекции по математической логике, читавшиеся в Польше. В 1911 г. Я.Лукасевич стал экстраординарным профессором философии Львовского университета.

Круг учеников Твардовского, Лукасевича и Витвицкого стал быстро расширяться.^[53] Во львовском периоде университет окончили Казимир Айдукевич, Херш Бад, Степан Балей, Бронислав Бандровский, Стефан Блаховский, Мариан Боровский, Тадеуш Чежовский, Рышард Ганшинец, Мечислав Гембарович, Соломон Игель, Людвик Якса-Быковский, Станислав Качоровский, Юлиуш Кляйнер, Тадеуш Котарбинский, Мечислав Кройтц, Манфред Кридль, Ежи Курилович, Станислав Лемпицкий, Зигмунт Лемпицкий, Богдан Наврочинский, Остап Ортвин, Францишек Смолька, Казимир Сосницкий, Владислав Шумовский, Даниела Теннерувна (позже Громская), Мечислав Третер, Зигмунт Завирский. Начинал учебу на философском отделении Роман Ингарден, но вскоре уехал в Гёттинген к Гуссерлю. В 1911 г. к ученикам Твардовского присоединился Станислав Лесьневский, ранее учившийся в Германии, и тогда же, в 1911 г., перед габилитацией контакт со школой установил Владислав Татаркевич.

Не все названные ученые выбрали своим уделом философию. Балей, Блаховский, Якса-Быковский и Кройтц посвятили себя психологии, Наврочинский и Сосницкий - педагогике, Ганшинец - классической филологии, Кляйнер, Кридль и Станислав Лемпицкий - полонистике, Курилович - языкознанию, Зигмунт Лемпицкий - германистике, Ортвин - литературной критике, Гембарович, Третер - теории и истории искусства.

Шумовский и Балей помимо философского имели также медицинское образование и были какое-то время практикующими врачами. Особенно следует отметить Шумовского, который читал во Львове лекции по истории медицины, а позже получил кафедру истории медицины в Ягеллонском университете и написал учебник "Логика для медиков"[1939]. Прочие из названных работали профессиональными философами.

Котарбинский докторскую диссертацию защитил в 1912 г. и до 1919 г. работал в Варшаве учителем гимназии, преподавая классические языки. Однако научную работу он не оставил и издал "Практические очерки"[1913а], а также в виде монографии свою диссертацию об этике Милля и Спенсера[1915]. Айдукевич после защиты диссертации (1912), получив стипендию, выехал в Гёттинген, где слушал лекции Гильберта и Гуссерля. Он дебютировал статьей об обращении отношения следования [1913]. Во время І мировой войны сражался в австрийской армии, был отмечен за отвагу, а на войну 1920 г. пошел добровольцем и командовал бронепоездом. Чежовский защитил диссертацию в 1914г. Вначале работал учителем гимназии, в 1915-1916 годах был директором канцелярии Львовского университета. Одна из первых значительных его публикаций [1918] посвящена теории классов. Завирский степень доктора получил в 1906, работал учителем гимназии, но не оставлял научной работы и среди прочего опубликовал работу о причинности [1912], получившую ІІІ премию на конкурсе "Пшеглёнда филозофичнего", а также статью о модальности суждений[1914]. Лесьневский докторскую работу защитил в 1912 г. В 1915 г. он выехал в Москву, где до 1918 г. преподавал математику в польской гимназии. В 1912-1916 гг. им был опубликован ряд работ по философии и логике, в том числе известный трактат по теории множеств. Татаркевич учился в Марбурге и Париже и в Польшу прибыл уже со степенью доктора и автором работы о философии Аристотеля [1910]. В 1915 г. он получил кафедру философии во вновь открытом Варшавском университете; другую кафедру этого университета возглавил Лукасевич.

Твардовский не ограничивал своих учеников в выборе предмета исследования и поэтому так разнообразны темы докторских диссертаций, принадлежащие различным философским дисциплинам: логике, психологии, истории философии, этике. Так Лесьневский свою работу посвятил экзистенциальным предложениям, Котарбинский писал об этике Милля и Спенсера, Чежовский о теории классов, Айдукевич об априорности пространства и времени у Канта, Завирский о модальности суждений. Однако вскоре начали проявляться наклонности выдающихся учеников Твардовского. Чежовский, Лесьневский, Котарбинский, Айдукевич и Завирский начали в основном работать в области логики и методологии наук, причем в случае с Котарбинским заинтересованность логикой и методологией наук с самого начала шла в паре с исследованиями практических действий - этикой и теорией познания; этот параллелизм сохранялся на протяжении всего творческого пути философа, а теория деятельности стала началом праксеологии. Татаркевич остался верен истории философии, добавив к ней специализацию в области эстетики и ее истории.

Пути в науке названных выше философов, как правило, не были легкими. Научная карьера многих из них проходила вне стен университета. Только Витвицкий и Лукасевич с самого начала были связаны с университетом. Прочие же, за исключением Татаркевича, который сравнительно недолго ждал университетский должности, какое-то время работали преподавателями в гимназиях. Многие ученики Твардовского - историк философии Бад, логик Качоровский, продолжатель Твардовского в области дескриптивной психологии Игель, - все они в своей научной карьере так никогда и не поднялись выше ступеньки учителя гимназии, хотя и оставили выразительный след в польской философии. Историк школы Я.Воленский [1985] справедливо отмечает тот факт, что присутствие компетентных философов не только как знатоков философии, но также как оригинальных исследователей в качестве учителей средних школ являлось элементом программы Твардовского, направленной на реформу философии в Польше.

Твардовский не был тем единственным философом, который оказал влияние на становление научной школы. В 1909-1910 Лукасевич, будучи стипендиатом, пребывал в Граце, где принимал участие в работе семинара Мейнонга, являющегося так же как и Твардовский учеником Брентано. Выше уже упоминалось, что Айдукевич ездил в Гёттинген, Лесьневский учился в немецких университетах, в частности у Корнелиуса в Мюнхене, а Татаркевич приехал во Львов из Марбурга уже с докторской степенью.

Твардовский не был и единственным профессором философии во Львовском университете. Вторую кафедру философии занимал горячий поклонник метафизики Мстислав Вартенберг. И хотя Твардовский рекомендовал своим студентам посещать лекции Вартенберга каких-либо заметных следов метафизики этого приверженца Канта найти в творчестве членов школы не удается.

Первая мировая война нарушила нормальную работу в университете и какое-то время он прекратил свою деятельность, а его административный центр переместился в Вену, где в то время пребывали Твардовский и Чежовский. Другим важным для развития научной школы событием того времени стало возобновление работы Варшавского университета, куда на кафедры философии были приглашены Лукасевич и Татаркевич. Этот факт знаменует вступление школы, все еще львовской, в новый этап.

После получения Польшей в 1918 г. независимости одной из задач молодого государства стало восстановление высшего образование и налаживание научной жизни. Наряду с возобновлением работы Варшавского университета был возрожден университет им. Стефана Батория в Вильнюсе, а также заложены университеты в Познани и Люблинский католический. Таким образом, в Польше в период между двумя мировыми войнами действовало шесть университетов: Ягеллонский в Кракове, Львовский, Варшавский, Вильнюсский, Познаньский и католический в Люблине. Только первые два из названных университетов имели собственные кадры философов, тогда как остальные должны были искать сотрудников. В этом процессе философы из школы Твардовского сыграли огромную роль, что свидетельствует о известности и авторитете этого научного содружества. На кафедры в Варшаву, помимо уже упоминавшихся Лукасевича и Татаркевича, были приглашены в 1919 г. Котарбинский и Лесьневский. Лесьневский возглавил на естественно-математическом отделении кафедру философии математики, а Котарбинский - кафедру на гуманитарном отделении после Лукасевича, который получил кафедру философии на естественно-математическом отделении.^[54] Профессорами в Варшаве стали Витвицкий (психология, 1919г.), Кляйнер (история польской литературы, 1916г.), а также З.Лемпицкий (германистика, 1919г.). В 1925-1926 годах профессором Варшавского университета был Айдукевич.

Татаркевич в 1919-1921 гг. занимал кафедру философии во вновь открытом университете в Вильнюсе, а его преемником в 1923 г. стал Чежовский; профессором истории литературы в университете им. Стефана Батория с 1932 г. был Кридль.

В Познани Якса-Быковский и Блаховский стали профессорами психологии (1919), а в 1921 г. кафедру эстетики Познаньского университета занял Татаркевич, который и руководил ею два года, после чего вернулся в Варшаву. В 1928 г. в Познань прибыл, приглашенный на кафедру методологии наук, Завирский, который до этого (с 1924 г.) преподавал философию во Львовском политехническом институте. В 1937 г. Завирский перешел в Ягеллонский университет.

В колыбели школы остался Твардовский. После ухода на пенсию его кафедра в 1931 г. была ликвидирована. В 1928 г. кафедру философии во Львове, возвратившись из Варшавы, получил Айдукевич. Кафедра Вартенберга в 1933 г. досталась Ингардену. Кафедру психологии возглавил Кройтц (1928), а в 1920 г. во Львов вернулся Кляйнер. Ко львовским профессорам - ученикам Твардовского принадлежат также Гембарович, С.Лемпицкий и Курилович.

Выходцы из Львова начали интенсивно пропагандировать научные и дидактические идеалы Твардовского. Его школа перестала быть школой львовской, а стала школой обще польской. Обычно используется название "Львовско-варшавская школа", в котором добавление "варшавская" тем объясняется, что наиболее выдающихся успехов школа Твардовского добилась в области математической логики, а эта последняя развивалась главным образом в Варшаве.

Варшавская логическая школа является общим делом философов и математиков и в польской историографии можно встретить мнение, что она является частью польской математической школы^[55]. Создатель этой последней - Зигмунд Янишевский был живо заинтересован основаниями математики и логикой. Поэтому нет ничего удивительного в том, что начертанная им программа математических исследований охватывала математическую логику как составную часть математики. Решающим моментом в развитии варшавской логической школы было то, что Янишевский, совместно с другими выдающимися варшавскими математиками - Вацлавом Серпинским^[56] и Стефаном Мазуркевичем - видел будущее польской математической школы в исследованиях, связанных с появлением новых ветвей математики - с теорией множеств и топологией. Со временем оказалось, что именно эти области математики оказались особенно близкими математической логике.

Воленский[1985] особенно подчеркивает, что организационные и дидактические программы Твардовского и Янишевского оказались во многих пунктах сходными. Обоих организаторов польской науки волновало обновление тех дисциплин, которые они представляли, оба они ставили акцент на научных новинках, международных контактах, важности научного сотрудничества, специализированных профессиональных изданиях, создании отличных от университетов научных учреждений, оба стремились к фундаментальному образованию молодых адептов науки. Таким образом, Лесьневский и Лукасевич - создатели варшавской логической школы - оказались в атмосфере, хорошо знакомой им по Львову. Немаловажную роль сыграл и тот факт, что две кафедры на естественно-математическом отделении университета были отданы философам по образованию. Обе они были в сущности кафедрами математической логики.^[57] Вот как вспоминал о начале педагогической деятельности Лукасевича Казимир Куратовский([1973],S.32): "Другим профессором, который оказывал большое влияние на интересы молодых математических кадров был Ян Лукасевич. Кроме лекций по логике и истории философии профессор Лукасевич читал более специальный курс, который бросал новый свет на методологию дедуктивных наук и основания математической логики. И хотя Лукасевич не был математиком, однако обладал исключительно сильной математической интуицией, благодаря чему его лекции находили особенно сильный отклик у математиков".

Сотрудничество математиков и философов на педагогическом поприще принесло чудесные плоды. Под руководством Лесьневского, Лукасевича, Серпинского и Мазуркевича (Янишевский умер в 1920 г.) получила образование великолепная плеяда логиков. Первым среди них был Альфред Тарский, который после защиты под руководством Лесьневского в 1924 г. докторской диссертации быстро стал одним из столпов варшавской логической школы и со временем получил наибольшую в мире известность среди всех членов Львовско-варшавской школы. К сообществу варшавских логиков также принадлежали Станислав Яськовский, Чеслав Леевский (филолог-классик по образованию), Адольф Линденбаум, Анджей Мостовский, Мойжеш Пресбургер, Ежи Слупецкий, Болеслав Собоцинский (философ) и Мордухай Вайсберг; Яськовский, Линденбаум, Пресбургер, Собоцинский и Вайсберг были поколением двадцатых годов, а оставшиеся - тридцатых годов.

Связь логики и философии в работах варшавской логической школы не сводилась исключительно к генетическим узам. Руководимая Лукасевичем и Лесьневским группа логиков поддерживала тесные отношения с философами, особенно с Котарбинским, который весьма много сделал для утверждения престижа логики в Варшаве. Ученики Лесьневского и Лукасевича посещали лекции Котарбинского, а студенты Котарбинского - лекции профессоров логики.^[58]

Историк Львовско-варшавской школы Воленский[1985] считает, что Котарбинский возможно был наиболее выдающимся продолжателем педагогических традиций, заложенных Твардовским. Изданные в 1934 г. "Философские фрагменты. Памятная книга чествования 15-летия дидактической работы проф. Котарбинского в Варшавском университете" подписаны 51 учеником. Назовем, вслед за Воленским[1985], некоторых из них вместе со специальностями: Ян Древновский (методология науки, метафилософия), Ирена Филозофувна (история философии), Евгениуш Геблевич (психология, а позже - праксеология и науковедение), Янина Хосиассон-Линденбаумова (методология науки), Ежи Кречмар (семантика), Мечислав Мильбрандт (эстетика), Ян Мосдорф (история философии), Мария Недзьвецка-Оссовская (семантика, а позже этика и социология), Станислав Оссовский (семантика, эстетика, а позже социология), Антоний Паньский (методология науки), Эдвард Познаньский (методология науки), Якуб Райгородский (эпистемология), уже упоминавшийся логик Болеслав Собоцинский, Дина Штейнбарг^[59] (методология науки), Мечислав Валлис-Вальфиш (эстетика), Рафал Вундхайлер (методология науки). В приведенном перечне преобладают методологи и философы языка, но все же разнообразие специализаций значительно.

Другим профессором философии в Варшаве был Татаркевич. Его влияние на студентов было менее сильным, чем влияние Котарбинского и из упомянутых философов только Мильбрандта связывали с Татаркевичем творческие узы. В последние годы перед II мировой войной Татаркевич собрал некоторое количество студентов. К сожалению, почти все они погибли во время войны.^[60]

Во Львове между двумя войнами философия развивалась также интенсивно, как и до 1918 г. Учениками Твардовского, а позже Айдукевича (доцента, а затем и профессора) были Вальтер Ауэрбах (психология), Евгения Блауштайн (дескриптивная психология), Леопольд Блауштайн (дескриптивная психология), Изидора Домбская (история философии, методология науки, семантика), Мария Кокошинская-Лутманова (семантика, методология науки), Северина Лущчевская-Романова (семантика, методология науки, логика), Генрик Мельберг (методология науки, философия физики), Галина Слоневская (психология), Тадеуш Витвицкий (психология).^[61] Как и до 1918 г. стараниями Твардовского выезжали на стипендии за границу (главным образом в Англию, Францию, Германию и Австрию) наиболее талантливые его ученики (В.Ауербах, Л.Блауштайн, И.Домбская, М.Креутц, Г.Мельберг, Е.Слоневская, Т.Витвицкий). Из учеников Айдукевича конца 30-х годов необходимо упомянуть Зигмунта Шмирера (логика) и Стефана Свежавского (история философии). Во "львовском" списке так же как и в "варшавском" преобладают методологи и философы языка, но удельный вес психологов остается все еще значительным.

Ситуация 1918-1939 годов во Львове интересна тем, что здесь встретились философы всех поколений Львовско-варшавской школы: от Твардовского через Айдукевича и Кройтца до учеников самого Айдукевича. Это не могло не вызвать идейной конфронтации поколений, поскольку ученики того же Твардовского были ориентированы на постоянное отслеживание "новинок" в своих дисциплинах и со временем предыдущее поколение по различным причинам не поспевало за ними. Так Твардовский до конца остался верен своим начальным философским концепциям и никогда не стал поклонником математической логики. Айдукевич, наоборот, придавал философии во Львове выразительно логизирующий характер. И все же логике во Львове не уделяли столько внимания, сколько в Варшаве. Речь прежде всего идет о математической логике, или логистике, как тогда называли исчисление, прежде всего, высказываний. Причин тому может быть несколько. Во-первых, Айдукевич преподавал на философском отделении университета и не мог сыграть той роли, какая выпала Лукасевичу и Лесьневскому. Во-вторых, львовская математическая школа (Хуго Штейнгауз, Стефан Банах) в областях своих исследований дальше отстояла от логики, чем варшавские математики.^[62] В 1930 г. на естественно-математическом отделении Львовского университета была создана кафедра математической логики. Ее получил прибывший из Кракова Леон Хвистек, чьи эзотерические концепции были далеки как львовским математикам, так и философам, что не послужило ликвидации барьера между логикой и математикой, а скорее этот барьер укрепило.^[63]

В Вильнюсе систематическое развитие философского окружения началось с момента занятия кафедры Чежовским в 1923 г. К его вильнюсским ученикам принадлежат Едвард Ксату (теория искусства), Ян Рутский (методология науки), Стефан Волошин (педагогика).

Завирский воспитал в Познани только одного значительного философа. Был им Збигнев Йордан, методолог и историк логики. Педагогическая деятельность Завирского в Кракове была слишком коротка, чтобы дать результаты.

Имевшие место отличия центров философского образования в Польше в период между двумя войнами историк школы Воленский[1985] объясняет, выделяя, с одной стороны, Львов и Варшаву, а с другой Познань и Вильнюс следующим образом. Во Львове продолжали поддерживать и развивать собственные традиции, а Варшава, благодаря обширному импорту философских кадров из Львова, эти традиции восприняла. В Вильнюсе и Познани таких традиций не было, к тому же стабилизация профессорских коллективов в этих центрах продолжалась по сравнению с Варшавой достаточно долго, почти десять лет. Кроме того Чежовский в Вильнюсе и Завирский в Познани были одиноки, не говоря уже о том, что они стали профессорами в момент, когда преподавание философии уже продолжалось и было обращено к иной интеллектуальной традиции, нежели та, которую культивировал Твардовский. Это же относится и к Ягеллонскому университету, в котором Завирский начал преподавать в 1937 г. Таким образом, хотя Львовско-варшавская школа географически не ограничивалась Львовом и Варшавой, все же эти города были несомненно ее центрами.

Историки философии в Польше часто не ограничивают школу именами тех философов, которые были непосредственными учениками Твардовского - либо студентами, либо аспирантами, или же просто поддерживали с ним связь, не будучи ни тем, ни другим, как, например, Татаркевич. Историк школы Воленский[1985] причисляет к Львовско-варшавскому интеллектуальному содружеству также о.Иннокентия Бохеньского, ксёндза Антония Корцика, ксёндза Яна Саламуху, Савву Фридмана (после войны Чеслава Новиньского), а также Юзефа Зайковского. Бохеньский учился не в Польше, но после возвращения занялся историей логики, обращаясь к исследованиям Лукасевича. Корцик изучал теологию в Вильнюсе и под влиянием Чежовского занялся логикой и ее историей. Саламуха учился теологии в Варшаве, посещал лекции Лукасевича по логике и его научной специализацией стала история логики. Все трое были неотомистами, но в научной работе в области истории логики были тесно связаны с Лукасевичем и наследовали его стиль изучения этой дисциплины. Фридман и Зайковский были теоретиками права, учениками профессоров Ежи Ланды и Бронислава Врублевского в Вильнюсе. Они получили основательное философское образование под руководством Чежовского и, что важно, в своих научных работах явно обращались к концепциям, возникшим во Львовско-варшавской школе, в частности к концепциям Айдукевича и Котарбинского (Фридман[1936], Зайковский[1936]).

В обширной монографии Я.Воленского "Львовско-варшавская философская школа" приводится список членов этого интеллектуального содружества, насчитывающий 81 особу. Польский философ считает этот список не полным. Критерий Воленского, согласно которому тот или иной философ включен в список членов школы, состоит в том, что в него попали те, кто хоть как-то оказался заметен, прежде всего публикациями. Но и с этой точки зрения, считает Воленский, список не полон. Действительно, в нем отсутствуют имена В.Беганьского, П.Дойссена, Е.Гинзберг, Ф.Габрыля, А.Штёгбауера, т.е. прежде всего львовских философов^[64]. Список имен обрывается на тех философах, которые дебютировали в науке в половине тридцатых годов. Студенты последних предвоенных лет такого дебюта вообще не дождались, или же должны были долго ожидать его.

Воленский[1985] задает вопрос: не является ли такое понимание Львовско-варшавской школы чересчур широким? Действительно, не все из вышеупомянутых прямых или непрямых учеников Твардовского были философами. Оставляя в стороне случаи неоднозначные, т.е. филологов, педагогов, психологов и специалистов в области математической логики, которые одновременно были авторами философских произведений, трудно признать философами Блаховского, Яксу-Быковского, Ксату, Ганшинца, Кридля, Линденбаума, Пресбургера или Вайсберга. Вместе с тем проблематика в школе концентрировалась вокруг логики, семантики, методологии науки, а также, хотя и в меньшей степени, вокруг эпистемологии и онтологии, культивируемых согласно четко очерченному логистическому стереотипу. Под этот стереотип не попадает большинство названных ученых, например, Бад, Блауштайн, Филозофувна, Кляйнер, С.Лемпицкий, З.Лемпицкий, Мильбрандт, Наврочинский, Слоневская, Свежавский, Третер или Т.Витвицкий, в том числе и главные представители Львовско-варшавской школы - Татаркевич и Витвицкий. Воленский[1985] считает использование "логистического" стереотипа в качестве показателя принадлежности к школе ошибочным. Он справедливо замечает, что этот "стереотип не принимает во внимание этики, но именно в этой области многое связывало Татаркевича, Витвицкого, Чежовского и Котарбинского, т.е. логиков и не логиков" (S.24).

Все названные выше ученые несомненно разделяли отношение Твардовского к философии и именно это отношение сплачивало философов с различными интересами и различными взглядами на конкретные проблемы^[65]. О связующем начале в школе Домбская ([1948],S.17) пишет следующим образом: "Львовских философов не соединяла какая-нибудь общая доктрина, какой-либо однообразный взгляд на мир. То, что служило основанием духовного единства этих людей, было не содержание науки, а только способ, метод философствования и общий научный язык. Поэтому из этой школы могли выйти спиритуалисты и материалисты, номиналисты и реалисты, логицисты и психологи, философы природы и теоретики искусства". В основе этого разнообразия чужих подходов и проблем лежала забота Твардовского о формировании национальной философии. Ее выражение можно найти в небольшой работе «Еще словцо о польской национальной философии»[1911]. В этой заметке Твардовский отталкивается от статьи Г.Струве «Словцо о польской национальной философии», в которой автор условие развития польской философской мысли видит во «внутренней преемственности (ciaglosci)» и, солидаризуясь со Струве, спрашивает: чем объяснить неудовлетворительное состояние философских исследований и каким путем идти, чтобы устранить его в будущем.^[66] Как и Струве он полагает, что национальная философия чрезмерно податлива чуждым влияниям. Развитие национальной философии возможно только тогда, считает Твардовский, когда ее продвижение имеет присущее ей оригинальное направление, а чуждые влияния, имеющие внешнее происхождение, не смогут сбить ее с этого направления. А таких примеров в истории философии достаточно и «тогда чуждые влияния вместо того чтобы побуждать и оживлять собственную философскую мысль народа, поглощают ее и делают ее полностью зависимой»(S.392). Вместе с тем национальная философия не может возвести китайскую стену, охраняющую ее от чуждых влияний. Выход Твардовский видит в том, чтобы отсечь в чужой философии то, что в ней опасно, а «опасна в ней односторонность и исключительность, которые безраздельно и неустанно превозмогают отечественную философию. Отечественная философия должна быть открыта всем влияниям одновременно, которые пересекаясь и соединяясь, будут уравновешивать друг друга и тем самым, ослабляя свою силу, не утратят ничего из своего богатства и более того - взаимно обогатятся. Тогда ни одна из чужих философий не сможет вторгнуться на ниву отечественной философии, поскольку те прочие ей в этом помешают, но все вместе будут удобрять почву, на которой все буйней будет разрастаться отечественная философия.»(S.392)