X. ФИЛОСОФИЯ

Если бы граф Монте-Кристо дольше вращался в парижском свете, он подостоинству оценил бы поступок г-на де Вильфор. Хорошо принятый при дво-ре - безразлично, был ли на троне король из старшей линии или из млад-шей, был ли первый министр доктринером, либералом или консерватором, -почитаемый всеми за человека искусного, как то обычно бывает с людьми,никогда не терпевшими политических неудач, ненавидимый многими, но горя-чо защищаемый некоторыми, хоть и не любимый никем, - Вильфор занимал вы-сокое положение в судебном ведомстве и держался на этой высоте, как ка-кой-нибудь Арлэ или Моле [40]. Его салон, хоть и оживленный присутствиеммолодой жены и восемнадцатилетней дочери от первого брака, был одним изтех строгих парижских салонов, где царят культ традиций и религия этике-та. Холодная учтивость, абсолютная верность принципам правительства,глубокое презрение к теориям и теоретикам, глубокая ненависть ко всякимфилософствованиям - вот что составляло видимую сущность частной и об-щественной жизни г-на де Вильфор. Вильфор был не только судебным деяте-лем, но почти дипломатом. Его отношения к прежнему двору, о которых онвсегда упоминал почтительно и с достоинством, заставляли и нынешний от-носиться к нему с уважением, и он столько знал, что с ним не тольковсегда считались, но даже иногда прибегали к его советам. Может быть,все было бы иначе, если бы нашлась возможность избавиться от Вильфора;но он, подобно непокорным своему сюзерену феодальным властителям, запер-ся в неприступной крепости. Этой крепостью было его положение королевс-кого прокурора, преимуществами которого он отлично умел пользоваться и скоторым он расстался бы лишь для депутатского кресла, что позволило быему сменить нейтралитет на оппозицию. Обычно Вильфор мало кому делал или отдавал визиты. Это делала за негоего жена; в свете уже привыкли к этому и приписывали многочисленным иважным занятиям судьи то, что в действительности делалось из расчетливоювысокомерия, из подчеркнутого аристократизма, применительно к аксиоме:"Показывай, что уважаешь себя, - и тебя будут уважать"; эта аксиома кудаболее полезна в нашем мире, чем греческое: "Познай самого себя", нынезамененное гораздо менее трудным и более выгодным искусством познаватьдругих. Для своих друзей Вильфор был могущественным покровителем; длянедругов - тайным, но непримиримым противником; для равнодушных - скорееизваянием, изображающим закон, чем живым человеком; высокомерный вид,бесстрастное лицо, бесцветный, тусклый или дерзко пронизывающий и испы-тующий взор - таков был этот человек, чей пьедестал сначала соорудили, азатем укрепили четыре удачно нагроможденных друг на друга революции. Вильфор пользовался репутацией наименее любопытного и наименее ба-нального человека во Франции; он ежегодно давал бал, где появлялсятолько на четверть часа, то есть на сорок пять минут меньше, чем корольна придворных балах; его никогда не видели ни в театрах, ни в концертах- словом, ни в одном общественном месте; изредка он играл партию в вист,и в этом случае ему старались подобрать достойных партнеров: какого-ни-будь посланника, архиепископа, князя, какого-нибудь президента или, на-конец, вдовствующую герцогиню. Вот каков был человек, экипаж которого остановился у дверей графаМонте-Кристо. Камердинер доложил о г-не де Вильфор в ту минуту, когда граф, накло-нившись над большим столом, изучал на карте путь из Санкт-Петербурга вКитай. Королевский прокурор вошел в комнату тем же степенным, размереннымшагом, каким входил в залу суда; это был тот же человек, или, вернее,продолжение того самого человека, которого мы некогда знали в Марселекак помощника прокурора. Природа, всегда последовательная, ничего не из-менила и для него в своем течении. Из тонкого он стал тощим, из бледного- желтым; его глубоко сидящие глаза ввалились, так что его очки в золо-той оправе, сливаясь с глазными впадинами, казались частью его лица; заисключением белого галстука, весь его костюм был черный, и этот траурныйцвет нарушала лишь едва заметная красная ленточка в петлице, напоминав-шая нанесенный кистью кровяной мазок. Как не владел собою Монте-Кристо, все же, отвечая на поклон, он с яв-ным любопытством взглянул на прокурора. Вильфор, со своей стороны, недо-верчивый по привычке и не имевший обыкновения слепо восхищаться чудесамисветской жизни, был более склонен смотреть па благородного чужестранца,- так уже прозвали МонтеКристо, - как на авантюриста, избравшего новуюарену деятельности, или как на сбежавшего преступника, чем как на князяпапского престола или султана из "Тысячи и одной ночи". - Милостивый государь, - сказал Вильфор тем визгливым голосом, к ко-торому прибегают прокуроры в своих ораторских выступлениях и от которогоони не могут или не хотят отрешиться и в разговорной речи, - милостивыйгосударь, исключительная услуга, оказанная вами вчера всей жене и моемусыну, налагает на меня в отношении вас долг, который я и явился испол-нить. Позвольте выразить вам мою признательность. И при этих словах суровый взгляд Вильфора был полон всегдашнего высо-комерия. Он произнес их обычным своим тоном главного прокурора, с тойокоченелостью шеи и плеч, которая заставляла его льстецов утверждать,что живая статуя закона. - Милостивый государь, - отвечал с такой же ледяной холодностью граф,- я счастлив, что мог сохранить матери ее ребенка, потому что материнс-кая любовь, как говорят, самое святое из чувств; и это счастье, выпавшеена мою долю, избавляло вас от необходимости выполнять то, что вы называ-ете долгом - и что для меня является честью, которою я, разумеется,очень дорожу, так как знаю, что господин де Вильфор редко кого ею доста-ивает, но которая, сколь высоко я ее ни ставлю, более ценна в моих гла-зах, чем внутреннее удовлетворение. Вильфор, изумленный этим неожиданным для него выпадом, вздрогнул, каквоин, чувствующий сквозь броню нанесенный ему удар, и около его губ поя-вилась презрительная складка, указывающая, что он никогда и не причислялграфа Монте-Кристо к отменно учтивым людям. Он окинул взглядом комнату,ища другой темы, чтобы возобновить разговор, казалось, безнадежно погиб-ший. Он увидел карту, которую Монте-Кристо изучал в ту минуту, когда онвошел, и заметил: - Вы интересуетесь географией? Это обширная область, особенно длявас, который, как уверяют, посетил несколько стран, сколько их изображе-но в этом атласе. - Да, - отвечал граф, - я задался целью произвести над человечестве вцелом то, что вы ежедневно проделываете на исключениях, - то есть психо-логическое исследование. Я считал, что впоследствии мне будет легче пе-рейти от целого к части, чем от части к целому. Алгебраическая аксиоматребует, чтобы из известного выводили неизвестное, а не из неизвестногоизвестное... Но садитесь же, прошу вас. И Монте-Кристо жестом указал королевскому прокурору на кресло, кото-рое тот был вынужден собственноручно придвинуть к столу, а сам простоопустился в то, па которое) опирался коленом, когда вошел Вильфор; такимобразом, храф теперь сидел вполоборота к своему гостю, спиною к окну иопираясь локтями на географическую карту, о которой шла речь. Разговорпринимал характер, совершенно аналогичный той беседе, которая велась уМорсера и у Данглара; разница была лишь в обстановке. - Да вы философствуете, - начал Вильфор после паузы, во время которойон собирался с силами, как атлет, встретивший опасного противника. -Честное слово, если бы мне, как вам, нечего было делать, я выбрал бы се-бе менее унылое занятие. - Вы правы, - ответил Монте-Кристо, - когда при солнечном свете изу-чаешь человеческую натуру, она выглядит довольно мерзко. Но вы, кажется,изволили сказать, что мне нечего делать? А скажите, кстати, вы-то сами,по-вашему, что-нибудь делаете? Проще говоря, считаете ли вы, что то, чтовы делаете, достойно называться делом? Изумление Вильфора удвоилось при этом новом резком выпаде странногопротивника; давно уже прокурор не слышал такого смелого парадокса, -вернее, он слышал его в первый раз. Королевский прокурор решил ответить. - Вы иностранец, - сказал он, - и вы, кажется, сами говорили, чточасть вашей жизни протекла на Востоке; вы, следовательно, не можетезнать, насколько человеческое правосудие, стремительное в варварскихстранах, действует у нас осторожно и методически. - Как же, как же: это pede claudo [41] древних. Я все это знаю, пото-му что в каждой стране я больше всего интересовался именно правосудием исравнивал уголовное судопроизводство каждой нации с естественным право-судием; и я должен сказать, что закон первобытных народов, закон возмез-дия, по-моему, всего угоднее богу. - Если бы этот закон был введен, - сказал королевский прокурор, - онбы весьма упростил наши уложения о наказаниях, и в этом случае нашимсудьям, как вы сказали, действительно нечего было бы делать. К этому, может быть, мы еще придем, - отвечал Монте-Кристо. - Вы ведьзнаете, что людские изобретения от сложного переходят к простому; апростое всегда совершенно. - Но пока, - сказал прокурор, - существуют наши законы с их противо-речивыми статьями, почерпнутыми из галльских обычаев, из римского права,из франкских традиций; и вы должны согласиться, что знание всех этих за-конов приобретается не так легко и требуется долгий труд, чтобы приоб-рести это знание, и немалые умственные способности, чтобы, изучив этунауку, не забыть ее. - Я того же мнения, но все, что вы знаете о французских законах, язнаю о законах всех наций: законы английские, турецкие, японские, ин-дусские мне так же хорошо известны, как и французские; поэтому я былправ, говоря, что, по сравнению с тем, что я проделал, вы мало что дела-ете, и по сравнению с тем, что я изучил, вы знаете мало, вам еще многомунадо поучиться. - Но для чего вы изучали все это? - спросил удивленный Вильфор. Монте-Кристо улыбнулся. - Знаете, - сказал он, - я вижу, что, несмотря на вашу репутацию нео-быкновенного человека, вы смотрите на вещи с общественной точки зрения,материальной и обыденной, начинающейся и кончающейся человеком, то естьсамой ограниченной и узкой точки зрения, возможной у человеческого разу-ма. - Что вы хотите этим сказать? - возразил, все более изумляясь,Вильфор. - Я вас... не совсем понимаю. - Я хочу сказать, что взором, направленным на социальную организациюнародов, вы видите лишь механизм машины, а не того совершенного мастера,который приводит ее в движение; вы замечаете вокруг себя только чиновни-ков, назначенных на свои должности министрами или королем, а люди, кото-рых бог поставил выше чиновников, министров и королей, поручив им выпол-нение миссии, а не исполнение должности, - эти люди ускользают от вашихблизоруких взоров. Это свойство человеческого ничтожества с его несовер-шенными и слабыми органами. Товия принял ангела, явившегося возвратитьему зрение, за обыкновенного юношу. Народы считали Атилла явившегосяуничтожить их, таким же завоевателем, как и все остальные. Им обоимпришлось открыть свое божественное назначение, чтобы быть узнанными; од-ному пришлось сказать: "Я ангел господень", а другому: "Я божий молот",чтобы их божественная сущность открылась. - И вы, - сказал Вильфор, удивленный, думая, что он говорит с фанати-ком или безумцем, - вы считаете себя одним из этих необыкновенных су-ществ, о которых вы только что говорили? - А почему бы нет? - холодно спросил МонтеКристо. - Прошу извинить меня, - возразил сбитый с толку Вильфор, - но, явля-ясь к вам, я не знал, что знакомлюсь с человеком, чьи познания и ум нас-только превышают обыкновенные познания и обычный разум человека. У нас,несчастных людей, испорченных цивилизацией, не принято, чтобы подобныевам знатные обладатели огромных состояний - так по крайней мере уверяют:вы видите, я ни о чем не спрашиваю, а только повторяю молву, - так вот,у нас не принято, чтобы эти баловни фортуны теряли время на социальныепроблемы, на философские мечтания, созданные разве что для утешения тех,кому судьба отказала в земных благах. - Скажите, - отвечал граф, - неужели вы достигли занимаемого вами вы-сокого положения, ни разу не подумав и не увидев, что возможны исключе-ния; и неужели вы своим взором, которому следовало бы быть таким верными острым, никогда не пытались проникнуть в самую сущность человека, накоторого он упал? Разве судья не должен быть не только лучшим примените-лем закона, не только самым хитроумным истолкователем темных статей, ностальным зондом, исследующим людские сердца, пробным камнем для того зо-лота, из которого сделана всякая душа, с большей или меньшей примесьюлигатуры? - Вы, право, ставите меня в тупик, - сказал Вильфор, - я никогда неслышал, чтобы кто-нибудь говорил так, как вы. - Это потому, что вы никогда не выходили из круга обычных жизненныхусловий и никогда не осмеливались вознестись в высшие сферы, которые богнаселил невидимыми и исключительными созданьями. - И вы допускаете, что эти сферы существуют, что исключительные и не-видимые созданья окружают нас? - А почему бы нет? Разве вы видите воздух, которым дышите и без кото-рого не могли бы существовать? - Но в таком случае мы не видим тех, о которых вы говорите? - Нет, вы их видите, когда богу угодно, чтобы они материализовались;вы их касаетесь, сталкиваетесь с ними, разговариваете с ними, и они вамотвечают. - Признаюсь, - сказал, улыбаясь, Вильфор, - очень бы хотел, чтобы ме-ня предупредили, когда одно из таких созданий столкнется со мной. - Ваше желание исполнилось: вас уже предупредили, и я еще раз предуп-реждаю вас. - Так что, вы сами... - Да, я одно из этих исключительных созданий, и думаю, что до сих порни один человек в мире не был в таком положении, как я. Державы царейограничены - либо горами, либо реками, либо чуждыми нравами и обычаями,либо иноязычьем. Мое же царство необъятно, как мир, ибо я ни итальянец,ни француз, ни индус, ни американец, ни испанец - я космополит. Ни одногосударство не может считать себя моей родиной, и только богу известно,в какой стране я умру. Я принимаю все обычаи, я говорю на всех языках.Вам кажется, что я француз, не правда ли, потому что я говорю по-фран-цузски так же свободно и так же чисто, как вы? А вот Али, мой нубиец,принимает меня за араба; Бертуччо, мой управляющий, - за уроженца Рима;Гайде, моя невольница, считает меня греком. Я не принадлежу ни к однойстране, не ищу защиты ни у одного правительства, ни одного человека несчитаю своим братом, - и потому ни одно из тех сомнений, которые связы-вают могущественных, и ни одно из тех препятствий, которые останавливаютслабых, меня не останавливает и не связывает. У меня только два против-ника, я не скажу - победителя, потому что своей настойчивостью я покоряюих, - это время и расстояние. Третий, и самый страшный, - это мое поло-жение смертного. Смерть одна может остановить меня на своем пути, ираньше, чем я достигну намеченной цели; все остальное я рассчитал. То,что люди называют превратностями судьбы, - разорение, перемены, случай-ности, - все это я предвидел; некоторые из них могут задеть меня, но ниодно не может меня свалить. Пока я не умру, я всегда останусь тем же,что теперь; вот почему я говорю вам такие вещи, которых вы никогда неслышали, даже из королевских уст, потому что короли в вас нуждаются, аостальные люди боятся вас. Ведь кто не говорит себе в нашем, так смешно устроенном обществе:"Может быть, и мне когда-нибудь придется иметь дело с королевским проку-рором!" - А разве к вам самим это но относится? Ведь раз вы живете во Фран-ции, вы, естественно, подчинены французским законам. - Я это знаю, - отвечал Монте-Кристо. - Но когда я собираюсь в ка-кую-нибудь страну, я начинаю с того, что известными мне путями стараюсьизучить всех тех людей, которые могут быть мне чем-нибудь полезны илиопасны, и в конце концов я знаю их так же хорошо, а может быть, даже илучше, чем они сами себя знают. Это приводит к тому, что какой бы то нибыло королевский прокурор, с которым мне придется иметь дело, несомнен-но, окажется в более затруднительном положении, чем я. - Вы хотите сказать, - возразил с некоторым колебанием Вильфор, - чтотак как человеческая природа слаба, то всякий человек, по-вашему, совер-шал в жизни... ошибки? - Ошибки... или преступления, - небрежно отвечал Монте-Кристо. - И что вы единственный из всех людей, которых вы, по вашим же сло-вам, не признаете братьями, - продолжал слегка изменившимся голосомВильфор, - вы единственный совершенны? - Не то чтобы совершенен, - отвечал граф, - непроницаем, только ивсего. Но прекратим этот разговор, если он вам не по душе; мне не болееугрожает ваше правосудие, чем вам моя прозорливость. - Нет, нет, - с живостью сказал Вильфор, явно опасавшийся, что графупокажется, будто он желает оставить эту тему, - зачем же! Вашей блестя-щей и почти вдохновенной беседой вы вознесли меня над обычным уровнем;мы уже не разговариваем, - мы рассуждаем. А богословы с сорбоннской ка-федры или философы в своих спорах, вы сами знаете, иногда говорят другдругу жестокие истины; предположим, что мы занимаемся социальным богос-ловием или богословской философией; и я вам скажу следующую истину, ка-кой бы горькой она ни была: "Брат мой, вас обуяла гордыня; вы превышедругих, но превыше вас бог". - Превыше всех, - проговорил Монте-Кристо так проникновенно, чтоВильфор невольно вздрогнул, - моя гордость - для людей, этих гадов,всегда готовых подняться против того, кто выше их и кто не попирает ихногами. Но я повергаю свою гордость перед богом, который вывел меня изничтожества и сделал тем, что я теперь. - В таком случае, граф, я восхищаюсь вами, - сказал Вильфор, впервыев продолжение этого странного разговора назвав своего собеседника этимтитулом. - Да, если вы на самом деле обладаете силой, если вы высшее су-щество, если вы святой или непроницаемый человек, - вы правы, что это всущности почти одно и то же, - тогда ваша гордость понятна: на этом зиж-дется власть. Однако есть же чтонибудь, чего вы домогаетесь? - Да, было. - Что именно? - И я так же, как это случается раз в жизни со всяким человеком, былвознесен сатаною на самую высокую гору мира; оттуда он показал мне намир и, как некогда Христу, сказал: "Скажи мне, сын человеческий, чего тыпросишь, чтобы поклониться мне?" Тогда я впал в долгое раздумье, потомучто уже долгое время душу мою снедала страшная мечта. Потом я ответилему: "Послушай, я всегда слышал о провидении, а между тем я никогда невидел - ни его, ни чего-либо похожего на него, и стал думать, что его несуществует; я хочу стать провидением, потому что не знаю в мире ничеговыше, прекраснее и совершеннее, чем награждать и карать". Но сатанасклонил голову и вздохнул. "Ты ошибаешься, - сказал он, - провидение су-ществует, только ты не видишь его, ибо, дитя господне, оно так же неви-димо, как и его отец. Ты не видел ничего похожего на него, ибо и онодвижет тайными пружинами и шествует по темным путям; все, что я могусделать для тебя, - это обратить тебя в одно из орудий провидения". Нашдоговор был заключен; быть может, я погубил свою душу. Но все равно, -продолжал Монте-Кристо, - если бы пришлось снова заключать договор, язаключил бы его снова. Вильфор смотрел на Монте-Кристо, полный бесконечного изумления. - Граф, - спросил он, - у вас есть родные? - Нет, я один на свете. - Тем хуже! - Почему? - спросил Монте-Кристо. - Потому что вам, может быть, пришлось бы стать свидетелем зрелища,которое разбило бы вашу гордость. Вы говорите, что вас страшит толькосмерть? - Я не говорю, что она меня страшит; я говорю, что только она можетмне помешать. - А старость? - Моя миссия будет закончена до того, как наступит моя старость. - А сумасшествие? - Я уже был на пороге безумия, а вы знаете правило: non bis idem;[42] это правило уголовного права, и следовательно, относится к вашейкомпетенции. - Страшны не только смерть, старость или безумие, - сказал Вильфор, -существует, например, апоплексия - это громовой удар, он поражает вас,но не уничтожает, и, однако, после него все кончено. Это все еще вы иуже не вы; вы, который, словно Ариель, был почти ангелом, становитесьнедвижной массой, которая, подобно Калибану, уже почти животное; на че-ловеческом языке это называется, как я уже сказал, попросту апоплексией.Прошу вас заехать когда-нибудь ко мне, граф, чтобы продолжить эту бесе-ду, если у вас явится желание встретиться с противником, способным васпонять и жаждущим вас опровергнуть, и я покажу вам моего отца, господинаНуартье де Вильфор, одного из самых ярых якобинцев времен первой револю-ции, сочетание самой блестящей отваги с самым крепким телосложением;этот человек если и не видел, подобно вам, все государства мира, тоучаствовал в ниспровержении одного из самых могущественных; он, как ивы, считал себя одним из посланцев если не бога, то верховного существа,если не провидения, то судьбы; и что же - разрыв кровеносного сосуда вмозгу уничтожил все это, и не в день, не в час, а в одну секунду. Ещенакануне Нуартье, якобинец, сенатор, карбонарий, которому нипочем нигильотина, ни пушка, ни кинжал, Нуартье, играющий революциями, Нуартье,для которого Франция была лишь огромной шахматной доской, где должны бы-ли исчезнуть и пешки, и туры, и кони, и королева, лишь бы королю былсделан мат, - этот грозный Нуартье на следующий день обратился в "нес-частного Нуартье", неподвижного старца, попавшего под власть самого сла-бого члена семьи, своей внучки Валентины, в немой и застывший труп, ко-торый живет без страданий, только чтобы дать время материи дойти понем-ногу до окончательного разложения. - К сожалению, - сказал Монте-Кристо, - в этом зрелище не будет ниче-го нового ни для моих глаз, ни для моего ума; я немного врач, и я также, как и мои собратья, не раз искал душу в живой материи или в материимертвой; но, подобно провидению, она осталась невидимой для моих глаз,хотя сердце ее и чувствовало. Сотни авторов вслед за Сократом, за Сене-кой, за святым Августином или Галлем приводили в стихах и прозе то жесравнение, что и вы, но я понимаю, что страдания отца могут сильно изме-нить образ мыслей сына Поскольку вы делаете мне честь, приглашая меня, яприеду к вам поучиться смирению на том тягостном зрелище, которое должнотак печалить вашу семью. - Это, несомненно, так бы и было, если бы господь не даровал мне щед-рого возмещения Рядом с этим старцем, который медленными шагами сходит вмогилу, у порога жизни стоят двое детей Валентина, моя дочь от первогобрака с мадемуазель Рене де Сен-Меран, и Эдуард, мой сын, которого выспасли от смерти. - Какой же вы делаете вывод из этого возмещения? - спросил Мон-те-Кристо. - Тот вывод, - отвечал Вильфор, - что мой отец, обуреваемый страстя-ми, совершил одну из тех ошибок, которые ускользают от людского правосу-дия, но не уходят от божьего суда! И что бог, желая покарать только од-ного человека, поразил лишь его одного. Монте-Кристо, продолжая улыбаться, издал в глубине сердца такое рыча-ние, что если бы Вильфор мог его слышать, он бежал бы без оглядки. - До свидания, сударь, - продолжал королевский прокурор, уже нес-колько времени перед тем вставший с кресла и разговаривавший стоя, - япокидаю вас с чувством глубокого уважения, которое, надеюсь, будет вамприятно, когда вы поближе познакомитесь со мною, потому что я во всякомслучае не банальный человек. К тому же в госпоже де Вильфор вы приобрелидруга на всю жизнь. Граф поклонился и проводил Вильфора только до двери кабинета, коро-левский прокурор спустился к своей карете, предшествуемый двумя лакеями,которые, по его знаку, поспешили распахнуть дверцу. Когда королевский прокурор исчез из виду, МонтеКристо с усилием пере-вел дыхание и улыбнулся. - Нет, - сказал он, - нет, довольно яда, и раз мое сердце им перепол-нено, поищем противоядия. Он ударил один раз в гулкий гонг. - Я буду у госпожи, - сказал он вошедшему Али, - и через полчасапусть подадут карету.