VI. ВЕНДЕТТА

- С чего, ваше сиятельство, прикажете начать? - спросил Бертуччо. - Да с чего хотите, - сказал Монте-Кристо, - ведь я вообще ничего незнаю. - Мне, однако же, казалось, что аббат Бузони сказал вашему сия-тельству... - Да, кое-какие подробности; но прошло уже семь или восемь лет, и явсе забыл. - Так я могу, не боясь наскучить вашему сиятельству... - Рассказывайте, Бертуччо, рассказывайте, вы мне замените вечернююгазету. - Это началось в тысяча восемьсот пятнадцатом году. - Вот как! - сказал Монте-Кристо. - Это старая история. - Да, ваше сиятельство, а между тем все подробности так свежи в моейпамяти, словно это случилось вчера. У меня был старший брат, он служил вимператорской армии и дослужился до чина поручика в полку, который весьсостоял из корсиканцев. Брат этот был моим единственным другом; мы оста-лись сиротами, когда ему было восемнадцать лет, а мне - пять; он воспи-тывал меня как сына. В тысяча восемьсот четырнадцатом году, при Бурбо-нах, он женился. Император вернулся с острова Эльба, брат тотчас жевновь пошел в солдаты, был легко ранен при Ватерлоо и отступил с армиейза Луару. - Да вы мне рассказываете историю Ста дней, Бертуччо, - прервал граф,- а она, если не ошибаюсь, уже давно написана. - Прошу прощения, ваше сиятельство, по эти подробности для начала не-обходимы, и вы обещали терпеливо выслушать меня. - Ну-ну, рассказывайте. Я дал слово и сдержу его. - Однажды мы получили письмо, - надо вам сказать, что мы жили в ма-ленькой деревушке Рольяно, на самой оконечности мыса Коре, - письмо былоот брата, он писал нам, что армия распущена, что он возвращается домойчерез Шатору, Клермон-Ферран, Пюи и Ним, и просил, если у меня естьденьги, прислать их ему в Ним, знакомому трактирщику, с которым у менябыли кое-какие дела. - По контрабанде, - вставил Монте-Кристо. - Ваше сиятельство, жить-то ведь надо. - Разумеется; продолжайте. - Я уже сказал, что горячо любил брата; я решил денег ему не посы-лать, а отвезти. У меня - было около тысячи франков; пятьсот я оставилАсеухгте, моей невестке, а с остальными отправился в Ним. Это было нетрудно: у меня была лодка, мне предстояло переправить в море груз, - всескладывалось благоприятно. Но когда я принял груз, ветер переменился, ичетыре дня мы не могли войти в Рону. Наконец, нам это удалось, и мы под-нялись до Арля; лодку я оставил между Бельгардем и Бокером, а сам напра-вился в Ним. - Мы подходим к сути дела, не так ли? - Да, ваше сиятельство; прошу прощения, но, как ваше сиятельство самиубедитесь, я рассказываю только самое необходимое. В то время на югеФранции происходила резня. Там были три разбойника, их звали Трестальон,Трюфеми и Граффан, - они убивали на улицах всех, кого подозревали в бо-напартизме. Ваше сиятельство, верно, слышали об этих убийствах? - Слышал кое-что; я был тогда далеко от Франции. Продолжайте. - В Ниме приходилось буквально ступать по лужам крови; на каждом шагувалялись трупы; убийцы бродили шайками, резали, грабили и жгли. При виде этой бойни я задрожал: не за себя, - мне, простому корси-канскому рыбаку, нечего было бояться, напротив, для нас, контрабандис-тов, это было золотое время, - но я боялся за брата: он, императорскийсолдат, возвращался из Луарской армии в мундире и с эполетами, и ему на-до было всего опасаться. Я побежал к нашему трактирщику. Предчувствие не обмануло меня. Братмой накануне прибыл в Ним и был убит на пороге того самого дома, где ду-мал найти приют. Я всеми силами старался разузнать, кто были убийцы, но никто не смелназвать их, так все их боялись. Тогда я вспомнил о хваленом французскомправосудии, которое никого не боится, и пошел к королевскому прокурору. - И королевского прокурора звали Вильфор? - спросил небрежно Мон-те-Кристо. - Да, ваше сиятельство, он прибыл из Марселя, где он был помощникомпрокурора. Он получил повышение за усердную службу. Он один из первых,как говорили, сообщил Бурбонам о высадке Наполеона. - Итак, вы пошли к нему, - прервал Монте-Кристо. - "Господин прокурор, - сказал я ему, - моего брата вчера убили наулице Нима; кто убил - не знаю, но ваш долг отыскать убийцу. Вы здесь -глава правосудия, а оно должно мстить за тех, кого не сумело защитить". "Кто был ваш брат?" - спросил королевский прокурор. "Поручик корсиканского батальона". "То есть солдат узурпатора?" "Солдат французской армии". "Ну что ж? - возразил он. - Он вынул меч и от меча погиб". "Вы ошибаетесь, сударь; он погиб от кинжала". "Чего же вы хотите от меня?" - спросил прокурор. "Я уже сказал вам: чтобы вы за него отомстили". "Кому?" "Его убийцам". "Да разве я их знаю?" "Велите их разыскать". "А для чего? Ваш брат, вероятно, поссорился с кемнибудь и дрался надуэли. Все эти старые вояки склонны к буйству; при императоре это сходи-ло им с рук, но теперь - другое дело, а наши южане не любят ни вояк, нибуйства". "Господин прокурор, - сказал я, - я прошу не за себя. Я буду гореватьили мстить, - это мое дело. Но мой несчастный брат был женат. Если и сомной что-нибудь случится, бедная женщина умрет с голоду: она жила толькотрудами своего мужа. Назначьте ей хоть небольшую пенсию". "Каждая революция влечет за собою жертвы, - отвечал Вильфор. - Вашбрат пал жертвой последнего переворота, - это несчастье, по прави-тельство не обязано за это платить вашему семейству. Если бы нам приш-лось судить всех приверженцев узурпатора, которые мстили роялистам, ког-да были у власти, то, может быть, теперь ваш брат был бы приговорен ксмерти. То, что произошло, вполне естественно, - это закон возмездия". "Что же это такое? - воскликнул я. - И так рассуждаете вы, представи-тель правосудия!.." "Честное слово, все эти корсиканцы - сумасшедшие и воображают, что ихсоотечественник все еще император, - ответил Вильфор. - Вы упустили вре-мя, любезный; вам следовало так говорить со мною два месяца тому назад.Теперь слишком поздно. Убирайтесь отсюда, или я велю вас вывести". Я смотрел на него, думая, не помогут ли новые просьбы. Но это был не человек, а камень. Я подошел к нему: "Ладно, - сказал я вполголоса, - если вы так хорошо знаете корсикан-цев, вы должны знать, как они держат слово. По-вашему, убийцы правильносделали, убив моего брата, потому что он был бонапартистом, а вы роя-лист. Хорошо же! Я тоже бонапартист, и я предупреждаю вас: я вас убью. Сэтой минуты я объявляю вам вендетту, поэтому берегитесь: в первый жедень, когда мы встретимся с вами лицом к лицу, пробьет ваш последнийчас". И, прежде чем он успел опомниться, я отворил дверь и убежал. - Вот как, Бертуччо, - сказал Монте-Кристо. - Вы с вашей честной фи-зиономией способны говорить такие вещи, да еще королевскому прокурору.Нехорошо! Знал ли он по крайней мере, что значит вендетта? - Знал так хорошо, что с этой минуты никогда не выходил один и запер-ся дома, приказав искать меня повсюду. К счастью, у меня было такое хо-рошее убежище, что он не мог отыскать меня. Тогда ему стало страшно; онбоялся оставаться в Ниме, просил, чтобы его перевели в другое место, атак как он был влиятельный человек, то его перевели в Версаль; но, каквам известно, для корсиканца, поклявшегося отомстить врагу, расстоянияне существует. Как он ни спешил, его карета ни разу не опередила менябольше чем на полдня пути, хоть я и шел пешком. Важно было не просто убить его - сто раз я имел возможность это сде-лать, - его надо было так убить, чтобы меня но приметили и не задержали.Ведь я больше не принадлежал себе: я должен был кормить невестку. Целыхтри месяца я подстерегал Вильфора; за эти три месяца он не сделал ни ша-гу, чтобы мой взгляд не следил за ним. Наконец, я узнал, что он тайкомездит в Отейль; я продолжал следить и увидел, что он посещает этот самыйдом, где мы сейчас находимся; только он не входил в главные ворота, каквсе; он приезжал верхом или в карете, оставлял лошадь или экипаж в гос-тинице и входил вон через ту калитку, видите? Монте-Кристо кивнул в знак того, что он в темноте видит вход, на ко-торый указывает Бертуччо. - Мне больше нечего было делать в Версале, я переселился в Отейль истал собирать сведения. Очевидно, если я хотел его поймать, именно здесьнадо было подстроить ловушку. Дом принадлежал, как вашему сиятельству сказал привратник, маркизу деСен-Меран, тестю Вильфора. Маркиз жил в Марселе, этот загородный дом емубыл не нужен; маркиз, по слухам, сдал его молодой вдове, которую знализдесь только под именем баронессы. Однажды вечером, заглянув через ограду, я увидел в саду женщину, онагуляла одна и часто взглядывала на калитку. Я понял, что в этот вечерона ждала Вильфора. Когда она подошла ко мне так близко, что я в темнотемог разглядеть черты ее лица, я увидел, что это молодая и красивая жен-щина лет восемнадцати, высокая и белокурая. На ней был простой капот,ничто не стягивало ее талии, и я заметил, что она беременна и что,по-видимому, роды уже близко. Через несколько минут калитка отворилась, и вошел мужчина; молодаяженщина поспешила, насколько могла, ему навстречу; они обнялись, нежнопоцеловались и вместе вошли в дом. Этот мужчина был Вильфор. Я рассчитывал, что, возвращаясь, особенноночью, он должен будет пройти один через весь сад. - А узнали вы потом имя этой женщины? - спросил граф. - Нет, ваше сиятельство, - отвечал Бертуччо, - вы сейчас сами увиди-те, что у меня не было для этого времени. - Продолжайте. - В этот вечер я мог бы, вероятно, убить королевского прокурора, но яеще не изучил сада во всех подробностях. Я боялся, что не убью его напо-вал, и если на его крики кто-нибудь прибежит, то я не смогу скрыться. Ярешил отложить это до следующего свидания и, чтобы лучше за всем сле-дить, нанял комнатку, выходившую окнами на ту улицу, которая шла вдольстены сада. Три дня спустя, около семи часов вечера, я увидел, как из дома выехалверхом слуга и поскакал в сторону Севрской дороги; я догадался, что онпоехал в Версаль, и не ошибся. Через три часа он воротился, весь в пыли,исполнив поручение. Прошло еще минут десять, и пешеход, закутанный вплащ, отпер калитку, вошел в сад и запер ее за собой. Я бросился из дому. Я не видел лица Вильфора, но узнал его по биениюмоего сердца. Я перешел через улицу к тумбе, которая находилась возлеугла садовой стены и при помощи которой я в первый раз заглядывал в сад. На этот раз я не удовольствовался наблюдением, а вытащил из кармананож, проверил, хорошо ли он отточен, и перескочил через ограду. Прежде всего я подбежал к калитке; он оставил ключ в замке и толькоиз предосторожности два раза повернул его. Таким образом, ничто не мешало мне бежать этим путем. Я стал осматри-ваться. Посреди сада расстилалась ровная лужайка, по углам ее росли де-ревья с густой листвой и кусты осенних цветов. Чтобы пройти из дома ккалитке или дойти от калитки до дома, Вильфор должен был миновать этидеревья. Был конец сентября, дул сильный ветер; бледную луну все время закры-вали несущиеся по небу черные тучи; она освещала только песок на аллеях,ведущих к дому, а под деревьями тень была такая густая, что там вполнемог спрятаться человек, не опасаясь, что его заметят. Я спрятался там, где ближе всего должен был пройти Вильфор; едва яуспел скрыться, как сквозь свист ветра, гнущего деревья, мне послышалисьстоны. Но вы знаете, ваше сиятельство, или лучше сказать, вы не знаете,что тому, кто готовится совершить убийство, всегда чудятся глухие крики.Прошло два часа, и за это время мне несколько раз слышались те же стоны.Пробило полночь. Еще не замер унылый и гулкий отзвук последнего удара, как я увиделслабый свет в окнах той потайной лестницы, по которой мы с вами толькочто спустились. Дверь отворилась и снова появился человек в плаще. Наступила страшная минута, но я так долго готовился к ней, что во мненичто не дрогнуло; я вытащил нож, раскрыл его и стоял наготове. Человек в плаще шел прямо на меня; пока он подходил по открытомупространству, мне показалось, что он держит в правой руке какое-то ору-жие; я испугался - не борьбы, а неудачи. Но когда он очутился всего внескольких шагах от меня, я разглядел, что это не оружие, а просто зас-туп. Не успел я еще сообразить, зачем ему заступ, как Вильфор остановилсяу самой опушки, огляделся по сторонам и принялся рыть яму. Только тут яувидел, что под плащом, который Вильфор положил на лужайку, чтобы он емуне мешал, что-то спрятано. Тут, признаться, к моей ненависти примешалось любопытство: мне хоте-лось узнать, что он затеял. Я стоял не шевелясь, затаив дыхание; я ждал. Потом у меня мелькнула мысль; я еще больше утвердился в ней, когдаувидал, что королевский прокурор вытащил из-под плаща маленький ящик вдва фута длиной и дюймов в семь шириной. Я дал ему опустить ящик в яму, которую он затем засыпал землей; потомон принялся утаптывать свежую землю ногами, чтобы скрыть все следы своейночной работы. Тогда я бросился на него и вонзил ему в грудь нож. Я ска-зал: "Я Джованни Бертуччо! За смерть моего брата ты платишь своей смертью,твой клад достанется его вдове; видишь, моя месть удалась даже лучше,чем я надеялся". - Не знаю, слышал ли он мои слова; не думаю; он упал, даже не вскрик-нув. Я почувствовал, как его горячая кровь брызнула мне на руки и в ли-цо, но я опьянел, обезумел; эта кровь освежала меня, а не жгла. В однуминуту я заступом открыл ящик; потом, чтобы не заметили, что я его вы-нул, я снова засыпал яму, перебросил заступ через ограду, выскочил изкалитки, запер ее снаружи, а ключ унес с собой. - Вот как, - сказал Монте-Кристо, - я вижу, что это было всего лишьубийство, осложненное кражей. - Нет, ваше сиятельство, - возразил Бертуччо, - это была вендетта свозвратом долга. - По крайней мере сумма была значительная? - Это были не деньги. - Ах, да, - сказал Монте-Кристо, - вы что-то говорили о ребенке. - Вот именно, ваше сиятельство. Я побежал к реке, уселся на берегу и,торопясь увидеть, что лежит в ящике, взломал замок ножом. Там, завернутый в пеленки из тончайшего батиста, лежал новорожденныймладенец; лицо у него было багровое, руки посинели, - видно, он умер от-того, что пуповина обмоталась вокруг шеи и удушила его. Однако он еще непохолодел, и я не решался бросить его в реку, протекавшую у моих ног.Через минуту мне показалось, что сердце его тихонько бьется. Я освободилего шею от опутавшей ее пуповины, и так как я был когда-то санитаром вгоспитале в Бастии, я сделал то, что сделал бы в этом случае врач: при-нялся вдувать ему в легкие воздух; и через четверть часа после неимовер-ных моих усилий ребенок начал дышать и вскрикнул. Я и сам вскрикнул, ноот радости. "Значит, бог не проклял меня, - подумал я, - раз он позволя-ет мне возвратить жизнь его созданию, взамен той, которую я отнял у дру-гого!" - А что же вы сделали с ребенком? - спросил Монте-Кристо. - Такой ба-гаж не совсем удобен для человека, которому необходимо бежать. - Вот поэтому у меня ни минуты не было мысли оставить его у себя; ноя знал, что в Париже есть Воспитательный дом, где принимают таких нес-частных малюток. На заставе я объявил, что нашел ребенка на дороге, испросил, где Воспитательный дом. Ящик подтверждал мои слова; батистовыепеленки указывали, что ребенок принадлежит к богатому семейству; кровь,которой я был испачкан, могла с таким же успехом быть кровью ребенка,как и всякою другого. Мой рассказ не встретил никаких возражений; мнеуказали Воспитательный дом, помещавшийся в самом конце улицы Апфер. Яразрезал пеленку пополам, так что одна из двух букв, которыми она былапомечена, осталась при ребенке, а другая у меня, потом положил мою ношуу порога, позвонил и убежал со всех ног. Через две недели я уже был вРольяно и сказал Ассунте: "Утешься, сестра; Израэло умер, но я отомстил за него". Тогда она спросила у меня, что это значит, и я рассказал ей все! "Джованни, - сказала мне Accyina, - тебе следовало взять ребенка ссобой; мы заменили бы ему родителей, которых он лишился; мы назвали быего Бенедетто [39], и за это доброе дело господь благословил бы нас". Вместо ответа я подал ей половину пеленки, которую сохранил, чтобывытребовать ребенка, когда мы станем побогаче. - А какими буквами были помечены пеленки? - спросил Монте-Кристо. - H и N, под баронской короной. - Да вы, кажется, разбираетесь в геральдике, Бертуччо? Где это вы,черт возьми, обучались гербоведению? - У вас на службе, ваше сиятельство, всему можно научиться. - Продолжайте; мне хочется знать две вещи. - Какие, ваше сиятельство? - Что сталось с этим мальчиком? Вы, кажется, сказали, что это былмальчик. - Нет, ваше сиятельство, я не помню, чтобы я это говорил. - Значит, мне послышалось. Я ошибся. - Нет, вы не ошиблись, это и был мальчик. Но ваше сиятельство желалиузнать две вещи: какая же вторая? - Я хотел еще знать, в каком преступлении вас обвиняли, когда вы поп-росили духовника и к вам в нимскую тюрьму пришел аббат Бузони. - Это, пожалуй, будет очень длинный рассказ, ваше сиятельство. - Так что же? Сейчас только десять часов; вы знаете, что я сплю мало,да и вам, думаю, теперь не до сна. Бертуччо поклонился и продолжал свой рассказ: - Отчасти чтобы заглушить преследовавшие меня воспоминания, отчастидля того, чтобы заработать бедной вдове на жизнь, я снова занялся конт-рабандой; это стало легче, потому что законы стали мягче, как всегда бы-вает после революции. Хуже всего охранялось южное побережье из-за непре-рывных волнений то в Авиньоне, то в Ниме, то в Юзесе. Мы воспользовалисьэтой передышкой, которую нам давало правительство, и завязали сношения сжителями всего побережья. С тех пор как моего брата убили в Ниме, ябольше не хотел возвращаться в этот город. Поэтому трактирщик, с которыммы вели дела, видя, что мы его покинули, сам явился к нам и открыл отде-ление своего трактира (на дороге из Белгарда в Бокер, под вывеской"Гарский мост"). Мы имели на дорогах в Эг-Морт Мартиг и Бук с десятокскладочных мест, где мы прятали товары, а в случае нужды находили убежи-ще от таможенных досмотрщиков и жандармов. Ремесло контрабандиста оченьвыгодно, когда занимаешься им с умом и энергией. И жил в горах, - теперья вдвойне остерегался жандармов и таможенных досмотрщиков, потому чтоесли бы меня поймали, то началось бы следствие; всякое следствие интере-суется прошлым, а в моем прошлом могли найти кое-что поважнее провезен-ных беспошлинно сигар или контрабандных бочонков спирта. Так что, тысячураз предпочитая смерть аресту, я действовал смело и не раз убеждался втом, что преувеличенные заботы о собственной шкуре больше всего мешаютуспеху в предприятиях, требующих быстрого решения и отваги. И в самомделе, если решил не дорожить жизнью, то становишься не похож на другихлюдей, или, лучше сказать, другие люди на тебя непохожи; кто принял та-кое решение, тот сразу же чувствует, как увеличиваются его силы и расши-ряется его горизонт. - Вы философствуете, Бертуччо! - прервал его граф. - Вы, по-видимому,занимались в жизни всем понемножку. - Прошу прощения, ваше сиятельство. - Пожалуйста, пожалуйста, но только философствовать в половине один-надцатого ночи - поздновато. Впрочем, других возражений я не имею, пото-му что нахожу вашу философию совершенно справедливою, а это можно ска-зать не про всякую философскую систему. - Мои поездки становились все более дальними и приносили мне всебольше дохода. Ассунта была хорошая хозяйка, и наше маленькое состояниеросло. Однажды, когда я собирался в путь, она сказала: "Поезжай, а ктвоему возвращению я приготовлю тебе сюрприз". Сколько я ее ни расспрашивал, она ничего не хотела говорить, и я уе-хал. Я был в отсутствии больше полутора месяцев; мы взяли в Лукке масло, ав Ливорно - английские бумажные материн. Выгрузились мы очень удачно,продали все с большим барышом и, радостные, вернулись по домам. Первое, что я, войдя в дом, увидал на самом видном месте в комнатеАссунты, был младенец месяцев восьми, в роскошной, по сравнению с ос-тальной обстановкой, колыбели. Я вскрикнул от радости. С тех пор как яубил королевского прокурора, меня мучила только одна мысль - мысль о по-кинутом ребенке. Надо сказать, что о самом убийстве я ничуть не жалел. Бедная Ассунта все угадала; он, воспользовалась моим отсутствием и,захватив половину пеленки и записав для памяти точный день и час, когдаребенок был оставлен на пороге Воспитательного дома, явилась за ним вПариж. Ей без всяких возражений отдали ребенка. Должен вам признаться, ваше сиятельство, что, когда я увидел это бед-ное создание спящим в колыбельке, я даже прослезился. "Ассунта, - сказал я, - ты хорошая женщина, и бог благословит тебя". - Вот это не так справедливо, как ваша философия, - заметил Мон-те-Кристо. - Правда, это уже вопрос веры. - Вы правы, ваше сиятельство, - вздохнул Бертуччо. - Господь избралэтого ребенка орудием моей кары. Я не знаю примера, чтобы дурные наклон-ности проявлялись так рано, как у него, а между тем нельзя сказать, что-бы его плохо воспитывали, потому что невестка моя заботилась о нем, како княжеском сыне. Это был прехорошенький мальчик, с глазами светло-голу-бого цвета, какой бывает на китайском фарфоре и так гармонирует с молоч-ной белизной кожи; только золотистые, слишком яркие волосы придавали еголицу несколько странный вид, особенно при его живом взгляде и лукавойулыбке. Существует пословица, что рыжие люди либо очень хороши, либоочень дурны; к несчастью, пословица эта вполне оправдалась на Бенедетто,и с самого своего детства он проявлял одни только дурные наклонности.Правда, что и кротость его приемной матери потворствовала этим задаткам;ребенок, ради которого моя бедная невестка нередко ходила на рынок запять лье покупать первые фрукты и самые дорогие лакомства, предпочиталпальским апельсинам и генуэзским сушеным фруктам каштаны, украденные всаду у соседа, или сушеные яблоки с его чердака, хотя в его распоряжениибыли каштаны и яблоки нашего собственного сада. Однажды, когда Бенедетто было не больше шести; лет, наш сосед Василиопожаловался нам, что у него из кошелька исчез луидор. По нашему корси-канскому обычаю, Василио никогда не запирал ни своего кошелька, ни своихдрагоценностей, потому что, как его сиятельству известно, на Корсике нетворов. Мы думали, что он плохо сосчитал деньги, по он утверждал, что неошибся. В этот день Бенедетто с самого утра ушел из дому, и мы оченьбеспокоились о нем, как вдруг вечером он вернулся, таща за собойобезьяну; он сказал, что нашел ее привязанной на цепочке к дереву. Уже смесяц злой мальчик, вечно полный всяких причуд, непременно хотел иметьобезьяну. Должно быть, эту нелепую фантазию внушил ему фокусник, побы-вавший в Рольяею, - у него было несколько обезьян, выделывавших всевоз-можные штуки, и Бенедетто пришел в восторг от них. "В наших лесах нет обезьян, - сказал я ему, - особенно цепных. Приз-навайся, как ты ее достал". Бенедетто настаивал на своем и рассказал целую кучу подробностей, де-лавших больше чести его изобретательности, чем правдивости; я вышел изсебя, он рассмеялся; я пригрозил ему, он попятился от меня. "Ты не смеешь меня бить, - сказал он, - не имеешь права: ты мне неотец". Мы до сих пор не знаем, кто открыл ему эту роковую тайну, которую мытак тщательно скрывали от пего. Как бы то ни было, этот ответ, в которомвыразился весь характер ребенка, почти испугал меня, и рука у меня опус-тилась сама собой, не коснувшись его. Он торжествовал, и эта победа при-дала ему смелости. С этой минуты все деньги Ассунты, которая любила еготем сильнее, чем меньше он этого стоил, шли на удовлетворение его прихо-тей, которым она не умела противостоять, и вздорных желаний, в которых унее не хватало духу ему отказывать. Когда я жил в Рольяно, было ещесносно, но стоило мне уехать, как Бенедетто делался главою дома, и всешло отвратительно. Ему едва исполнилось одиннадцать лет, а товарищей онвыбирал себе среди восемнадцатилетних парней, самых отъявленных шалопаевБастии и Корты; за некоторые проделки, заслуживающие более серьезногоназвания, мы уже несколько раз получали предостережение от властей. Я начал тревожиться: всякое расследование могло иметь для меня самыетяжелые последствия. Мне как раз предстояла очень важная поездка. Я дол-го раздумывал и, предчувствуя, что избегну этим большой беды, решилвзять Бенедетто с собой. Я надеялся, что суровая и деятельная жизньконтрабандистов, строгая судовая дисциплина благотворно подействуют наэтот испорченный, если еще не до конца развращенный, характер. Я подозвал Бенедетто и предложил ему ехать со мною, сопровождая этопредложение всякими обещаниями, какие могут соблазнить двенадцатилетнегомальчика. Он выслушал меня и, когда я кончил, расхохотался: "Да вы с ума сошли, дядя! - сказал он. (Так он называл меня, когдабывал в духе.) - Чтобы я стал менять свою жизнь, свое славное бездельена вашу ужасную работу! Ночью мерзнуть, днем жариться, вечно прятаться,чуть покажешься - попадать под пули, и все это, чтобы заработать немногоденег! Денег у меня сколько угодно, Ассунта дает их мне, как только япопрошу. Вы сами видите, что я был бы дурак, если бы поехал с вами". Я был поражен такой дерзостью. Бенедетто вернулся к своим товарищам,и я издали, видел, что он показывает им на меня и насмехается надо мной. - Очаровательный ребенок! - прошептал МонтеКристо. - О, будь он мой, - продолжал Бертуччо, - будь он моим сыном или хотябы племянником, я бы еще вернул его на правильный путь, потому что соз-нание права дает силу. Но мысль, что я буду бить сына человека, которогоя убил, лишала меня всякой возможности его исправить. Я подавал добрыесоветы невестке, которая во время наших споров всегда защищала несчаст-ного мальчишку; а так как она неоднократно признавалась мне, что у неепропадают довольно значительные суммы денег, то я указал ей место, кудаона могла прятать наше скромное достояние. Что же касается меня, мое ре-шение было уже принято. Бенедетто хорошо читал, писал и считал, потомучто если у него появлялась охота заниматься, то он в один день выучивал-ся тому, на что другим требовалась неделя. Мое решение, как я уже ска-зал, было принято: я хотел устроить его письмоводителем на какое-нибудьсудно дальнего плавания и, ни о чем не предупреждая, забрать его в однопрекрасное утро и доставить на корабль; я поручил бы его заботам капита-на, и, таким образом, его будущность зависела бы всецело от него самого. Приняв это решение, я уехал во Францию. На этот раз все наши операции должны были совершиться в Лионском за-ливе; они стали теперь гораздо труднее и опаснее, так как шел уже тысячавосемьсот двадцать девятый год. Спокойствие было восстановлено вполне, иприбрежный надзор велся правильнее и строже, чем когда-либо. Надзор этотвременно еще усилился благодаря тому, что в Бокере как раз открылась яр-марка. Сначала все шло прекрасно. Лодку нашу, у которой было двойное дно,где мы прятали запрещенные товары, мы поставили посреди множества другихлодок, причаленных у обоих берегов Роны, от Бокера до Арля. Прибыв туда,мы начали по ночам выгружать нашу контрабанду и переправлять в город че-рез людей, поддерживавших с нами связь, или трактирщиков, у которых мыимели склады. То ли успех заставил нас позабыть об осторожности, то линас предали, но однажды, около пяти часов вечера, когда мы собралисьужинать, к нам подбежал в тревоге наш маленький юнга и сообщил, что онвидел целый отряд таможенных досмотрщиков, направлявшихся в нашу сторо-ну. В сущности нас испугал не самый отряд - по берегам Роны, особенно вто время, бродили целью роты, - а те предосторожности, которые, по сло-вам мальчика, этот отряд принимал, чтобы не быть замеченным. Мы сразуповскакивали на ноги, но было уже поздно: наша лодка, несомненно являв-шаяся предметом розыска, была окружена со всех сторон. Среди таможенныхдосмотрщиков я заметил жандармов, их вид всегда пугал меня, в то времякак просто солдат я обычно не страшился, а потому я быстро спустился втрюм и, проскользнув в грузовой люк, бросился в реку. Я плыл под водой,только изредка набирая воздух, так что, никем не замеченный, доплыл донедавно вырытого рва, соединявшего Рону с каналом, идущим из Бокера вЭг-Морт. Как только я добрался до этого места, я почувствовал себя спа-сенным, потому что мог плыть незамеченным вдоль рва. Таким образом, ябез всяких злоключений добрался до канала. Я выбрал этот путь не случай-но: я уже рассказывал вашему сиятельству об одном нимском трактирщике,державшем на дороге из Бельгарда в Бокер небольшую гостиницу. - Прекрасно помню, - сказал Монте-Кристо. - Этот достойный человек,если не ошибаюсь, был даже вашим компаньоном. - Вот-вот! Но лет за семь до этого он передал свое заведение одномубывшему портному из Марселя, который, разорившись на своем ремесле, ре-шил попытать счастья в другом. Разумеется, те связи, которые у нас былис первым владельцем, продолжались и со следующим; вот у этого человека яи надеялся найти пристанище. - А как его звали? - спросил граф, который, по-видимому, снова заин-тересовался рассказом Бертуччо. - Гаспар Кадрусс, он был женат на женщине из села Карконта, и мы всетолько под этим именем ее и знали; эта бледная женщина страдала болотнойлихорадкой и медленно умирала от истощения. Сам же он был здоровый ма-лый, лет сорока пяти, и уже не раз показал себя, в трудные для нас мину-ты, человеком находчивым и храбрым. - И когда, вы говорите, это происходило? - спросил Монте-Кристо. - В тысяча восемьсот двадцать девятом году, ваше сиятельство. - В каком месяце? - Июне. - В начале или в конце? - Это было вечером третьего июня. - Так! - заметил Монте-Кристо, - третьего июня тысяча восемьсот двад-цать девятого года... Продолжайте. - Так вот, у этого Кадрусса я и собирался попросить пристанища; нотак как обычно, даже при спокойной обстановке, мы никогда не входили кнему через дверь, выходящую на дорогу, то я решил не изменять этому пра-вилу; я перескочил через садовую изгородь, прополз под низенькими мас-личными деревцами и дикими смоковницами и, опасаясь, что в трактире уКадрусса может находиться какой-нибудь путник, добрался до пристройки, вкоторой я уже не раз проводил ночь не хуже, чем в самой лучшей постели. Эта пристройка отделялась от комнаты в нижнем этаже только дощатойперегородкой, в которой нарочно для нас были оставлены щели, чтобы мымогли улучить благоприятную минуту и дать знать, что мы находимся по со-седству. Я рассчитывал, в случае если у Кадрусса никого не будет, уведо-мить его о моем прибытии, закончить у него ужин, прерванный появлениемтаможенных досмотрщиков, и, пользуясь надвигающейся грозой, вернуться наберег Роны и узнать, что сталось с лодкой и теми, кто был в ней. Итак, ятихонько пробрался в пристройку; это вышло очень кстати, потому что в тусамую минуту вернулся домой Кадрусс и привел с собой незнакомца. Я притих и стал ждать, не потому, что хотел подслушать тайны трактир-щика, а просто потому, что не мог поступить иначе; к тому же так бывалоуже раз десять. Человек, который пришел с Кадруссом, несомненно, не принадлежал кобитателям Южной Франции; это был один из тех негоциантов, которые при-езжают на ярмарку в Бокер, чтобы торговать драгоценностями, и за месяц,пока длится эта ярмарка, привлекающая торговцев и покупателей со всехконцов Европы, заключают иногда сделки на сто, а то и на полтораста ты-сяч франков. Кадрусс вошел первым, быстрыми шагами. Затем, увидав, что нижняя ком-ната пуста, как всегда, и что ее охраняет только пес, он позвал жену. "Эй, Карконта, - крикнул он, - священник не обманул нас: алмаз насто-ящий". Послышалось радостное восклицание, и ступеньки лестницы заскрипелипод нетвердыми от слабости и болезни шагами. "Что ты говоришь?" - спросила Карконта. "Говорю, что алмаз настоящий, и вот этот господин, один из первых па-рижских ювелиров, готов дать нам за него пятьдесят тысяч франков. Нотолько он хочет окончательно убедиться в том, что камень действительнонаш: так ты расскажи ему, как рассказал и я, каким чудесным образом онпопал в наши руки. А пока, сударь, присядьте, пожалуйста: сейчас такдушно, я принесу вам чего-нибудь освежиться". Ювелир внимательно разглядывал внутренность трактира и бросающуюся вглаза бедность людей, которые предлагали ему купить алмаз, достойныйкняжеской шкатулки. "Рассказывайте, сударыня", - сказал он, желая, по-видимому, вос-пользоваться отсутствием мужа, чтобы тот не мог как-нибудь повлиять нажену и чтобы посмотреть, насколько оба рассказа совпадут. "Ах, господи, - затараторила женщина, - это божье благословение, мыничего такого не ожидали. Представьте себе, дорогой господин, что моймуж дружил в тысяча восемьсот четырнадцатом или тысяча восемьсот пятнад-цатом году с одним моряком, которого звали Эдмон Дантес; этот бедный ма-лый, которого Кадру ее совершенно забыл, помнил о нем, и, умирая, оста-вил ему тот алмаз, который вы видели". "А каким же образом оказался у него этот алмаз? - спросил ювелир. -Или он был у Дантеса до того, как он попал в тюрьму?" "Нет, сударь, - отвечала женщина, - но в тюрьме он познакомился сочень богатым англичанином; тот заболел, и Дантес ухаживал за ним, какза родным братом; за это англичанин, выходя на свободу, оставил ему вотэтот алмаз. Бедному Дантесу не посчастливилось, он так в тюрьме и умер,а алмаз перед смертью завещал нам и поручил почтенному аббату, которыйбыл у нас сегодня утром, передать его нам". "Она говорит то же самое, - прошептал ювелир. - В конце концов, можетбыть, все это так и было, хотя на первый взгляд и кажется неправдоподоб-ным. В таком случае, - сказал он громко, - дело только в цене, о котороймы все еще не сговорились". "Как не сговорились! - воскликнул вошедший Кадрусс. - Я был уверен,что вы согласны на мою цену". "То есть, - возразил ювелир, - я вам предложил за него сорок тысячфранков". "Сорок тысяч! - возмутилась Карконта. - Уж, конечно, мы его не отда-дим за эту цену. Аббат сказал нам, что оп стоит пятьдесят тысяч, не счи-тая оправы". "А как звали этого аббата?" "Аббат Бузони". "Так он иностранец?" "Он итальянец, из окрестностей Мантуи, кажется". "Покажите мне алмаз, - продолжал ювелир, - я хочу его еще раз посмот-реть; иной раз с первого взгляда ошибаешься в камнях". Кадрусс вынул из кармана маленький черный футляр из шагреневой кожи,открыл его и передал ювелиру. При виде алмаза, который был величиною снебольшой орешек (я как сейчас это вижу), глаза Карконты загорелись алч-ностью. - А что вы думали обо всем этом, господин подслушиватель? - спросилМонте-Кристо. - Вы поверили этой сказке? - Да, ваше сиятельство; я считал Кадрусса не плохим человеком и ду-мал, что он не способен совершить преступление или украсть. - Это делает больше чести вашему доброму сердцу, чем житейской опыт-ности, господин Бертуччо. А знавали вы этого Эдмона Дантеса, о которомшла речь? - Нет, ваше сиятельство, я никогда ничего о нем не слыхал ни раньше,ни после; только еще один раз от самого аббата Бузони, когда он был уменя в нимской тюрьме. - Хорошо, продолжайте. - Ювелир взял из рук Кадрусса перстень и достал из кармана маленькиестальные щипчики и крошечные медные весы; потом, отогнув золотые крючки,державшие камень, он вынул алмаз из оправы и осторожно положил его навесы. "Я дам сорок пять тысяч франков, - сказал он, - и ни гроша больше:это красная цепа алмазу, я взял с собой только эту сумму". "Это не важно, - сказал Кадрусс, - я вернусь вместо с вами в Бокер заостальными пятью тысячами". "Нет, - отвечал ювелир, отдавая Кадруссу оправу и алмаз, - нет, этокрайняя цена, и я даже жалею, что предложил вам эту сумму, потому что вкамне есть изъян, который я вначале не заметил; но делать нечего, я неберу назад своего слова; я сказал сорок пять тысяч франков и не отказы-ваюсь от этой цифры". "По крайней мере вставьте камень обратно", - сердито сказала Каркон-та. "Вы правы", - сказал ювелир. И он вставил камень в оправу. "Не беда, - проворчал Кадрусс, пряча футляр в карман, - продадим ко-му-нибудь другому". "Конечно, - отвечал ювелир, - только другой не будет так сговорчив,как я; другой не удовлетворится теми сведениями, которые вы сообщилимне; это совершенно неестественно, чтобы человек в вашем положении обла-дал перстнем в пятьдесят тысяч франков; он сообщит властям, придется ра-зыскивать аббата Бузони, а разыскивать аббатов, раздающих алмазы ценою вдве тысячи луидоров, не легкое дело; правосудие для начала наложит нанего руку, вас засадят в тюрьму, а если обнаружится, что вы ни в чем невиновны, и вас через три или четыре месяца освободят, то окажется, чтоперстень затерялся в какой-нибудь канцелярии, или вам всучат фальшивыйкамень, франка в три ценою, вместо алмаза, стоящего пятьдесят, можетбыть, даже пятьдесят пять тысяч франков, но покупка которого, согласи-тесь, сопряжена с некоторым риском". Кадрусс и его жена переглянулись. "Нет, - заявил Кадрусс, - мы не настолько богаты, чтобы терять пятьтысяч франков". "Как вам угодно, любезный друг, - сказал ювелир, - а между тем я, каквидите, принес с собой деньги наличными". И он вытащил из одного кармана горсть золотых монет, засверкавших пе-ред восхищенными глазами трактирщика, а из другого - пачку ассигнаций. В душе Кадрусса явно происходила тяжелая борьба: было ясно, что ма-ленький футляр шагреневой кожи, который он вертел в руке, казался ему несоответствующим по своей ценности огромной сумме денег, прельщавшей еговзоры. Он повернулся к жене. "Что ты скажешь?" - тихо спросил он ее. "Отдавай, отдавай, - сказала она, - если он вернется в Бокер без ал-маза, он донесет на нас; и он верно говорит: кто знает, удастся ли намкогда-нибудь разыскать аббата Бузони". "Ну что ж, так и быть! - сказал Кадрусс. - Берите камень за сорокпять тысяч франков; но моей жене хочется иметь золотую цепочку, а мнепару серебряных пряжек". Ювелир вытащил из кармана длинную плоскую коробку, в которой находи-лось несколько образцов названных предметов. "Берите, - сказал он, - в делах я не мелочен, выбирайте". Жена выбрала золотую цепочку, стоившую, вероятно, луидоров пять, амуж пару пряжек, цена которым была франков пятнадцать. "Надеюсь, теперь вы довольны?" - сказал ювелир. "Аббат говорил, что ему цена пятьдесят тысяч франков", - пробормоталКадрусс. "Ну, ну, ладно! Вот несносный человек, - продолжал ювелир, беря у не-го из рук перстень, - я даю ему сорок пять тысяч франков, две с полови-ной тысячи ливров годового дохода, то есть капитал, от которого я сам неотказался бы, а он еще недоволен!" "А сорок пять тысяч франков? - спросил Кадрусс хриплым голосом. - Гдеони у вас?" "Вот, извольте", - сказал ювелир. И он отсчитал на столе пятнадцать тысяч франков золотом и тридцатьтысяч ассигнациями. "Подождите, я зажгу лампу, - сказала Карконта, - уже темно, легкоошибиться". В самом деле, пока они спорили, настала ночь, а с нею пришла и гроза,уже с полчаса как надвигавшаяся. В отдалении глухо грохотал гром; но ниювелир, ни Кадрусс, ни Карконта не обращали на него никакого внимания,всецело поглощенные бесом наживы. Я и сам испытывал странное очарование при виде всего этого золота ибумажных денег. Мне казалось, что я вижу все это во сне, и, как во сне,я чувствовал себя прикованным к месту. Кадрусс сосчитал и пересчитал деньги и банковые билеты, потом передалих жене, которая в свою очередь сосчитала и пересчитала их. Тем временем ювелир вертел перстень при свете лампы, и алмаз металтакие молнии, что он не замечал тех, которые уже полыхали в окнах, пред-вещая грозу. "Ну что же? Счет верен?" - спросил ювелир. "Да, - сказал Кадрусс, - принеси кошелек, Карконта, и отыщи какой-ни-будь мешок". Карконта подошла к шкафу и вернулась со старым кожаным бумажником; изнего вынули несколько старых засаленных писем и на их место положили ас-сигнации: она принесла и мешок, где лежало два или три экю по шесть лив-ров - по-видимому, все Состояние жалкой четы. "Ну вот, - сказал Кадрусс, - хоть вы нас и ограбили, может быть, ты-сяч на десять франков, но не отужинаете ли вы с нами? Я предлагаю от ду-ши". "Благодарю вас, - отвечал ювелир, - но, должно быть, уже поздно, имне пора в Бокер, а то жена начнет беспокоиться. - Он посмотрел на часы.- Черт возьми! - воскликнул он. - Уже скоро девять, я раньше полуночи непопаду домой. Прощайте, друзья; если к вам еще когданибудь забредет та-кой аббат Бузони, вспомните обо мне". "Через неделю вас уже не будет в Бокере, - сказал Кадрусс, - ведь яр-марка закрывается на будущей неделе". "Да, по это ничего по значит, напишите мне в Париж: господину Жоанне-су, Пале-Рояль, галерея Пьер, номер сорок пять; я нарочно приеду, еслинадо будет". Раздался удар грома, и молния сверкнула так ярко, что почти затмиласвет лампы. "Ого, - сказал Кадрусс, - как же вы пойдете в такую погоду?" "Я не боюсь грозы", - сказал ювелир. "А грабителей? - спросила Карконта. - Во время ярмарки на дорогахвсегда пошаливают". "Что касается грабителей, - сказал Жоаннес, - то у меня для нихкое-что припасено". И он вытащил из кармана пару маленьких пистолетов, заряженных до са-мой мушки. "Вот, - сказал он, - собачки, которые и лают и кусают; это для первыхдвух, которые польстились бы на ваш алмаз, дядюшка Кадрусс". Кадрусс с женой обменялись мрачным взглядом. Казалось, у них у обоиходновременно мелькнула какая-то ужасная мысль. "В таком случае счастливого пути!" - сказал Кадрусс. "Благодарю!" - отвечал ювелир. Он взял свою трость, прислоненную к старому ларю, и вышел. В то времякак он открывал дверь, в комнату ворвался такой сильный порыв ветра, чтолампа едва не погасла. "Ну и погодка, - сказал он, - а ведь мне идти два лье пешком!" "Оставайтесь, - сказал Кадрусс, - переночуете здесь". "Да, оставайтесь, - дрожащим голосом сказала Карконта, - мы позабо-тимся, чтобы вам было удобно". "Никак нельзя. Мне необходимо вернуться к ночи в Бокер. Прощайте!" Кадрусс медленно подошел к порогу. "Ни зги не видно, - проговорил ювелир уже за дверью. - Куда мне по-вернуть, направо или налево?" "Направо, - сказал Кадрусс, - с пути не собьетесь, дорога с обеихсторон обсажена деревьями". "Вижу, вижу", - донесся издали слабый голос. "Да закрой же дверь! - сказала Карконта. - Я не выношу открытых две-рей, когда гремит гром". "И когда в доме имеются деньги, верно?" - отвечал Кадрусс, дважды по-ворачивая ключ в замке. Он подошел к шкафу, вновь достал мешок и бумажки, и оба принялись втретий раз пересчитывать свое золото и ассигнации. Я никогда не видел такой алчности, какую выражали эти два лица, осве-щенные тусклой лампой. Особенно отвратительна была женщина; лихорадочнаядрожь, которая всегда ее трясла, еще усилилась, и без того бледное лицосделалось мертвенным, ввалившиеся глаза пылали. "Для чего ты ему предлагал переночевать здесь?" - спросила она глухимголосом. "Да... для того, чтобы избавить его от тяжелого пути в Бокер", -вздрогнув, ответил Кадрусс. "Ах, вот что, - сказала женщина с непередаваемым выражением, - а я-товообразила, что не для этого". "Жена, жена! - воскликнул Кадрусс. - Откуда у тебя такие мысли, и по-чему ты не держишь их про себя?" "Что ни говори, - сказала Карконта, помолчав, - а ты не мужчина". "Это почему?" - спросил Кадрусс. "Если бы ты был мужчина, он бы не ушел отсюда". "Жена!" "Или не дошел бы до Бокера". "Жена!" "Дорога заворачивает, и он не знает другой дороги, а вдоль каналаесть тропинка, которая срезает путь". "Жена, ты гневишь бога. Вот, слышишь?" Всю комнату озарила голубоватая молния, одновременно раздался ужасаю-щий удар грома, и медленно замирающие раскаты, казалось, неохотно удаля-лись от проклятого дома. "Господи!" - сказала, крестясь, Карконта. В ту же минуту, посреди жуткой тишины, которая обычно следует за уда-ром грома, послышался стук в дверь. Кадрусс с женой вздрогнули и в ужасе переглянулись. "Кто там?" - крикнул Кадрусс, вставая с места, и, сгребя в кучу золо-то и бумажки, разбросанные по столу, прикрыл их обеими руками. "Это я!" - ответил чей-то голос. "Кто вы?" "Да я же! Ювелир Жоаннес!" "Ну вот! А еще говорил, что я гневлю господа!.. - заявила с гнуснойулыбкой Карконта. - Сам господь вернул его к нам". Кадрусс, бледный и дрожащий, упал на стул. Карконта, напротив, встала и твердыми шагами пошла отворять. "Входите, дорогой господин Жоаннес", - сказала она. "Право, - сказал ювелир, весь мокрый от дождя, - можно подумать, чтосам черт мешает мне вернуться сегодня в Бокер. Из двух зол надо выбиратьменьшее, господин Кадрусс: вы предложили мне гостеприимство, я принимаюего и возвращаюсь к вам ночевать". Кадрусс пробормотал что-то, отирая пот со лба. Карконта, впустив ювелира, дважды повернула ключ в замке.