XI. ГАЙДЕ

Читатель помнит, кто были новые или, вернее, старые знакомые графаМонте-Кристо, жившие на улице Меле, - это были Максимилиан, Жюли и Эмма-нюель. Ожидание этой милой встречи, этих нескольких счастливых минут, этогорайского луча, озаряющего ад, куда он добровольно вверг себя, наложило,чуть только уехал Вильфор, чудесную ясность на лицо Монте-Кристо. Прибе-жавший на звонок Али, увидя это лицо, сияющее такой необычайной ра-достью, удалился на цыпочках и затаив дыхание, словно боясь спугнутьприятные мысли, которые, казалось ему, витали вокруг его господина. Был уже полдень; граф оставил себе свободный час, чтобы провести егос Гайде; радость не сразу овладевала этой истерзанной душой, которойнужно было как бы подготовиться к сладостным ощущениям, подобно тому какдругим душам необходимо подготовиться к ощущениям сильным. Молодая гречанка, как мы уже сказали, занимала комнаты, совершенноотделенные от комнат графа. Все они были обставлены на восточный лад:паркет был устлан толстыми турецкими коврами, стены завешаны парчой, и вкаждой комнате вдоль стен тянулся широкий диван с грудами в беспорядкераскиданных подушек. У Гайде были три служанки француженки и одна гречанка. Все три фран-цуженки находились в первой комнате, готовые прибежать по первому звукузолотого колокольчика и выполнить приказания невольницы гречанки, доста-точно хорошо владевшей французским языком, чтобы передавать желания сво-ей госпожи ее трем камеристкам, которым Монте-Кристо предписал отно-ситься к Гайде столь же почтительно, как к королеве. Молодая девушка находилась в самой дальней из своих комнат, то есть вкруглом будуаре, куда дневной свет проникал только сверху, сквозь розо-вые стекла. Она лежала на полу, на подушках из голубого атласа, заткан-ных серебром, легко прислонившись спиной к дивану; закинув за головумягким изгибом правую руку, левой она подносила к губам коралловыймундштук с прикрепленной к нему гибкой трубкой кальяна, чтобы табачныйдым попадал в ее рот только пропитанный бензоевой водой, через которуюего заставляло проходить ее нежное дыхание. Ее поза, вполне естественная для восточной женщины, показалась бы аф-фектированно-кокетливой, будь на ее месте француженка. На ней был обычный костюм эпирских женщин: белые атласные затканныерозовыми цветами шаровары, доходившие до крошечных детских ступней, ко-торые показались бы изваянными из паросского мрамора, если бы они неподкидывали двух маленьких, вышитых золотом и жемчугом сандалий с загну-тыми носками; рубашка с продольными белыми и голубыми полосами, с широ-кими откидными рукавами, оставлявшими руки свободными, с серебрянымипетлями и жемчужными пуговицами; и, наконец, нечто вроде корсажа, зас-тегнутого на три бриллиантовые пуговицы, треугольный вырез которого поз-волял видеть шею и верхнюю часть груди. Ее талию охватывал яркий пояс сдлинной шелковой бахромой - предмет мечтаний наших парижских модниц. На ее голове была золотая, вышитая жемчугом шапочка, слегка сдвинутаянабок, и в иссиня-черные волосы была воткнута чудесная живая пурпурнаяроза. Что касается красоты этого лица, то это была греческая красота вовсем ее совершенстве; большие черные бархатные глаза, прямой нос, корал-ловый рот и жемчужные зубы. И все это очарование было озарено весною молодости, во всем ее блескеи благоухании: Гайде было не больше девятнадцати или двадцати лет. Монте-Кристо вызвал прислужницу гречанку и велел спросить у Гайдеразрешения посетить ее. Вместо ответа Гайде знаком велела служанке приподнять портьеру, зак-рывавшую дверь, и в ее четырехугольной раме, словно прелестная картина,возникла лежащая молодая девушка. Монте-Кристо вошел в комнату. Гайде приподнялась на локте, не выпуская кальян, и с улыбкой протяну-ла графу свободную руку. - Почему, - сказала она на звучном языке женщин Спарты и Афин, - по-чему ты спрашиваешь у меня позволения войти ко мне? Разве ты больше негосподин мой, разве я больше не раба твоя? Монте-Кристо тоже улыбнулся. - Гайде, - сказал он, - вы знаете... - Почему ты не говоришь мне "ты", как всегда? - прервала его молодаягречанка. - Разве я чем-нибудь провинилась? В таком случае меня следуетнаказать, по не говорить мне "вы". - Гайде, - продолжал граф, - ты знаешь, что мы находимся во Франции ичто, следовательно, ты свободна. - Свободна в чем? - спросила молодая девушка. - Свободна покинуть меня. - Покинуть тебя!.. А зачем мне покидать тебя? - Как знать? Мы будем встречаться с людьми... - Я никого не хочу видеть. - А если среди тех красивых молодых людей, с которыми тебе придетсявстретиться, кто-нибудь поправится тебе, я не буду так жесток... - Я никого не встречала красивее тебя и никого не любила, кроме моегоотца и тебя. - Бедное дитя, - сказал Монте-Кристо, - ведь ты никогда ни с кем и неговорила, кроме твоего отца и меня. - Так что ж! Я больше ни с кем и не хочу говорить. Мой отец называлменя "моя радость", ты называешь меня "моя любовь", и оба вы зовете меня"мое дитя". - Ты еще помнишь твоего отца, Гайде? Девушка улыбнулась. - Он тут и тут, - сказала она, прикладывая руку к глазам и к сердцу. - А я где? - улыбаясь, спросил Монте-Кристо. - Ты, - отвечала она, - ты везде. Монте-Кристо взял руку Гайде и хотел поцеловать ее, но простодушноедитя отдернуло руку и подставило ему лоб. - Теперь ты знаешь, Гайде, - сказал он, - что ты свободна, что тыгоспожа, что ты царица; ты можешь попрежнему носить свой костюм и можешьрасстаться с ним; если хочешь - оставайся дома, если хочешь - выезжай;для тебя всегда будет готов экипаж; Али и Мирто будут сопровождать тебявсюду и исполнять твои приказания, но только я прошу тебя об одном... - Я слушаю тебя. - Храни тайну твоего рождения, не говори ни слова о твоем прошлом, нив коем случае не произноси имени твоего прославленного отца и твоей нес-частной матери. - Я уже сказала тебе, господин, я ни с кем не буду встречаться. - Послушай, Гайде, быть может, такое восточное затворничество станетв Париже невозможным, продолжай изучать нравы северных стран, как ты этоделала в Риме, Флоренции, Милане и Мадриде; это послужит тебе на пользу,будешь ли ты жить здесь или вернешься на Восток. Молодая девушка подняла на графа свои большие влажные глаза и ответи-ла: - Или мы вернемся на Восток, хочешь ты сказать, господин мой? - Да, дитя мое, - сказал Монте-Кристо, - ты же знаешь, я никогда непокину тебя. Не дерево расстается с цветком, а цветок расстается с дере-вом. - Я никогда не покину тебя, господин, - сказала Гайде, - я знаю, чтоне смогу жить без тебя. - Бедное дитя! Через десять лет я буду уже старик, а ты через десятьлет все еще будешь молода. - У моего отца была длинная седая борода. Это не мешало мне любитьего, моему отцу было шестьдесят лет, и он казался мне прекраснее всехмолодых людей, которых я встречала. - Но скажи, как ты думаешь, привыкнешь ли ты к этой стране? - Буду я видеть тебя? - Каждый день. - Так о чем же ты спрашиваешь меня, господин? - Я боюсь, что ты соскучишься. - Нет, господин, ведь по утрам я буду думать о том, что ты придешь, апо вечерам вспоминать, что ты приходил; и потом, когда я одна, я вспоми-наю, я вижу огромные картины, широкие горизонты, с Пиндом и Олимпом вда-ли; а в сердце моем обитают три чувства, с которыми никогда не соску-чишься, печаль, любовь и благодарность. - Ты достойная дочь Эпира, Гайде, нежная и поэтичная, и видно, что тыпроисходишь от богинь, которых породила твоя земля. Будь же спокойна,дитя мое, я сделаю все, чтобы твоя молодость не прошла даром, потому чтоесли ты любишь меня, как отца, то я люблю тебя, как свое дитя. - Ты ошибаешься, господин; я любила отца не так, как тебя, моя любовьк тебе - не такая любовь; мой отец умер - и я осталась жива, а если тыумрешь - умру и я. С улыбкой, полной глубокой нежности, граф протянул девушке руку, она,как обычно, поднесла ее к губам. Граф, таким образом подготовясь к свиданию с семьей Моррель, удалил-ся, шепча стихи Пиндара: - "Юность - цветок, и любовь - его плод... Блажен виноградарь, длякоторого он медленно зрел!" Карета, как он велел, ожидала его. Он сел, и лошади, как всегда, пом-чались во весь опор.