Глава двадцать первая. Яркая, зеленая лужайка простиралась до самого синего моря

Яркая, зеленая лужайка простиралась до самого синего моря. Вдоль беговой дорожки были посажены алая герань и розовый колеус. Узкая тропинка сбегала вниз, к насыпи из гравия, на которой произрастали петуния и дикий виноград. По всей ее длине, до самой кромки воды, стояли металлические вазы, окрашенные в шоколадный цвет.

На полпути от гряды скал до небольшого деревянного домика (тоже темно‑коричневого, но с желтыми полосками на плоской крыше веранды) были установлены две большие мишени на фоне колючей изгороди.

На противоположной стороне лужайки возвышался навес, под которым стояли садовые столики и стулья. Отсюда прекрасно просматривались обе мишени. Леди в летних платьях и джентльмены в серых сюртуках и цилиндрах стояли на лужайке или сидели под тентом. Время от времени из‑под него показывалась стройная девушка в накрахмаленном муслиновом платье. Она оттягивала тетиву лука, который держала в руках, и стрела летела прямо в цель. Остальные прекращали разговоры, чтобы посмотреть, каков результат.

Ньюлэнд Ачер, отдыхавший на веранде, с любопытством следил за происходящим внизу. По обе стороны от ярко окрашенной лестницы на желтых подставках стояли огромные голубые китайские вазы для цветов. В них росла высокая, пушистая спаржа, а под верандой начинался ковер из голубых гортензий, по краю которого росли все те же алые герани. Через распахнутые французские окна гостиной, между развевающимися кружевными занавесками, виднелись островки блестящего паркетного пола, заставленного кушетками, и невысокими креслами и столиками, покрытыми сверху бархатными скатертями. Везде, куда ни падал взор, стояли серебряные статуэтки и прочие безделушки.

Члены ньюпортского стрелкового клуба всегда собирались на августовские встречи на лужайке Бьюфортов. Вид спорта, который раньше уступал разве что крокету, с появлением лаун‑тенниса постепенно отошел на задний план и утратил былую популярность. Впрочем, новоявленная разновидность тенниса «на траве» требовала выполнения ряда неэлегантных движений, а посему эта спортивная игра не прижилась на светских мероприятиях. Там, где хотели щегольнуть изысканностью нарядов и продемонстрировать свою ловкость и грацию все еще отдавали предпочтение стрельбе из лука.

Ачер с удивлением взирал на это зрелище, словно видел его впервые. Ему казалось странным, что жизнь идет своим чередом, и люди продолжают отдавать дань старым традициям, когда его собственное восприятие мира коренным образом изменилось. Именно в Ньюпорте он осознал, какие глубокие перемены произошли в нем за это время. По возвращении в Нью‑Йорк молодожены занялись обустройством своего зеленовато‑желтого дома со стрельчатыми окнами и прихожей в итальянском стиле. Ачер вздохнул с облегчением, окунувшись в знакомую атмосферу офиса. Возобновив привычные занятия, он почувствовал себя как бы связанным невидимым мостом со своим прошлым «я». Но потом он снова с головой ушел в приятные домашние хлопоты: выбирал с Мэй изящную подножку для ее кареты (Велланды хотели подарить ей ландо), а потом обставлял библиотеку в новом доме, согласно своим задумкам, несмотря на сомнения, возникшие у членов обоих семейств. Как и планировал заранее, по стенам в библиотеке он развесил гравюры и приобрел истлейкские книжные полки, «солидные» кресла и столы.

Ачер снова начал встречаться с Винсетом в Сенчери, а с нью‑йоркской «золотой молодежью» – в Никербокере. Замелькали события и знакомые лица, словно все и в самом деле возвращалось на круги своя. Ачер усиленно изучал юриспруденцию, а часы досуга проводил в компании друзей, обедая с ними в клубе или приглашая их домой; иногда ему удавалось съездить в Оперу, – словом, со стороны могло показаться, что его жизнь нисколько не изменилась.

Но в Ньюпорте, куда все приехали отдохнуть и расслабиться, Ачер стряхнул с себя повседневную рутину и обнаружил, что по крайней мере он сам очень изменился. Вначале он предлагал Мэй провести лето на одном островке близ побережья штата Мэн (название его было Маунт‑Дизерт), где несколько отважных семей из Бостона и Филадельфии осваивали отдых на природе, неизменно останавливаясь в коттеджах. Они взахлеб рассказывали о жизни, которую вели там посреди дикого леса, у воды, подобно первобытным охотникам.

Но Велланды всегда уезжали на лето в Ньюпорт; им принадлежал там небольшой деревянный дом, стоявший на вершине холма. Ньюлэнд не смог убедить их, что ему с Мэй вовсе не обязательно проводить лето в Ньюпорте. Как заметила миссис Велланд (с довольно кислым выражением на лице), стоило ли шить вороха летней одежды в Париже, если поносить ее не удастся? Разумеется, это был достаточно веский аргумент, и у Ачера не нашлось возражений.

Что касается Мэй, то она не могла понять, почему Ачер с явной неохотой согласился провести лето в Ньюпорте. Она ведь знала, что там, как и раньше, их ожидает приятный и активный отдых. Она напомнила ему, что до того, как они поженились, ему очень нравилось там отдыхать. И Ачеру ничего не оставалось, как пробормотать, что теперь, когда они отправятся туда вместе, Ньюпорт будет нравиться ему еще больше. Но, стоя на веранде Бьюфортова дома, молодой человек вдруг с содроганием подумал, что готов возненавидеть это место.

Вины Мэй в этом не было (бедная девочка!). Когда во время путешествий между ними случались размолвки, они быстро восстанавливали пошатнувшуюся гармонию в своих отношениях, возвращаясь в привычные для Мэй условия. Ачер всегда чувствовал, что она его не разочарует, и оказался прав. Он женился (как и подавляющее большинство молодых мужчин) потому, что встретил прекрасную девушку в переломный момент жизни, после того, как несколько быстротечных романов опустошили его душу. Мэй в его представлении олицетворяла собой покой, стабильность, преданную дружбу и прочность их взаимоотношений, основанных на неукоснительном выполнении своего долга.

Он не смог бы сказать, что ошибся в своем выборе: Мэй полностью оправдала его ожидание. Он гордился тем, что является мужем одной из самых красивых и популярных молодых дам Нью‑Йорка, к тому же наделенной ангельским характером и незаурядным умом. Само собой разумеется, Ачер не мог равнодушно пройти мимо такого сокровища! А тот безумный порыв, который овладел им накануне свадьбы, он склонен был считать последним в списке его неудавшихся экспериментов. Идея жениться на графине Оленской была блажью, как он теперь сам понимал, и ее образ стерся в его памяти и казался ему самым жалким и поблекшим в нескончаемом ряду призраков былого.

Но все эти мысли и абстракции терзали его душу; она напоминала ему опустевший дом, в котором осталось одно лишь эхо. Не оттого ли веселые любители спорта, собравшиеся на лужайке у Бьюфортов, напоминали ему детей, беззаботно играющих на кладбище среди могил?

Рядом раздался шелест юбок, и в окне гостиной показалась знакомая фигура маркизы Мэнсон, которая приветливо махнула ему рукой. Как и обычно, она была вся в фестонах, и наряд ее выглядел весьма экстравагантно. Ее итальянская соломенная шляпа была обмотана тюлевым шарфом, концы которого она завязала под подбородком. В руках маркиза держала черный бархатный зонтик от солнца с резной ручкой из слоновой кости (поля шляпы были намного шире зонтика!)

«Мой милый Ньюлэнд, я и понятия не имела, что вы с Мэй тоже здесь! Так вы прибыли только вчера? Понимаю, бизнес, дела, профессиональные обязанности… Насколько мне известно, многие мужья вообще не смогли приехать сюда вместе с женами. Но они навещают их во время уик‑эндов, – Медора наклонила голову набок и томно взглянула на него из‑под полуопущенных век. – Но брак – это самопожертвование! Мне приходилось часто напоминать об этом моей Элен!»

Сердце Ачера дрогнуло в груди. Когда‑то раньше оно вот так же замирало, словно между ним и окружающим миром захлопывалась дверь. Но этот провал в прошлое мироощущение длился всего какую‑то долю секунды, ибо он слышал, как Медора принялась отвечать на вопрос, заданный им машинально.

«Нет, я остановилась под Ньюпортом, у Блэнкеров. Они живут в замечательном, уединенном местечке в Портсмоуте. Бьюфорт был так любезен, что прислал за мной сегодня утром один из своих прелестных экипажей. Так что теперь я могу взглянуть краешком глаза на один из знаменитых „приемов на траве“, которые так любит устраивать Реджина. Но сегодня вечером я возвращаюсь обратно, в деревенскую глушь. Что мне больше всего нравится в дамах Блэнкер, так это их оригинальность! Представляете, они взяли в аренду старую ферму в Портсмоуте и приглашают туда потрясающих людей!.. – она вдруг вся вспыхнула и, укрывшись под спасительными полями своей шляпы, продолжала: – На этой неделе мистер Агафон Карвер проведет там несколько занятий по углубленному самосозерцанию… Разительный контраст с этим веселым цветником беззаботных людей, довольных жизнью! Но я ведь всегда жила в мире контрастов! Для меня однообразие – хуже смерти! Сколько раз я говорила Элен, чтобы она боялась размеренной жизни, как огня! Скука – мать всех смертных грехов. Но, что верно, то верно: моя бедная девочка слишком экзальтирована! А сейчас у нее настоящий душевный кризис, так что мир вызывает в ней глубокое отвращение! Она, знаете ли, отклонила все приглашения и не поехала даже к своей бабушке, Кэтрин Мингот! Мне с трудом удалось уговорить ее остановиться у Блэнкеров! как вам это понравится? Она ведет странную, иллюзорную жизнь. Если б она тогда послушала меня, все стало бы на свои места! Тогда дверь все еще не была заперта… Но, мистер Ачер, не спуститься ли нам вниз? Мне хочется посмотреть на это захватывающее дух состязание! Я слышала, что ваша Мэй в нем участвует!»

Выйдя из‑под тента, Бьюфорт направился навстречу им по лужайке, – высокий, плотно сбитый, в сюртуке лондонского покроя, застегнутом на все пуговицы. В петлицу была воткнута свежая орхидея (по‑видимому, из его собственной оранжереи). Ачер, не видевший его два или три месяца, был поражен тем, как он изменился. Ясным летним днем его костюм выглядел вызывающе, а он сам, несмотря на то, что старался прямо держать свою квадратную спину, казался совсем стариком, напыщенным и пресытившимся жизнью.

О Бьюфорте ходили самые разные слухи. В газетах сообщалось, что весной он на своем новом парусном судне совершил длительный круиз и побывал в Вест‑Индии (в его компании во время остановок появлялась некая особа, весьма похожая на мисс Фанни Ринг!). Поговаривали, что этот парусник, построенный на верфях Клайда, обошелся банкиру в полмиллиона долларов и служил образцом невиданной роскоши. На нем даже насчитывалось несколько ванных комнат, сплошь облицованных кафелем. И жемчужное ожерелье, которое он презентовал своей жене по возвращении из этого экзотического путешествия, было таким роскошным, что всем стало ясно: это не что иное, как искупительная жертва. Но Бьюфорт считал себя достаточно сильным, чтобы противостоять любым похолоданиям в обществе по отношению к нему. Впрочем, слухи продолжали распространяться и с Пятой Авеню перекинулись на Уолл‑стрит.

Люди терялись в догадках: одни говорили, что Бьюфорт провалил какую‑то крупную махинацию на железных дорогах, другие утверждали, что очередная пассия банкира ободрала его, как липку. Так или иначе, всем слухам о своем неизбежном банкротстве, Бьюфорт противопоставлял самые экстравагантные действия: строил новый ряд оранжерей для орхидей, покупал самых дорогих скаковых лошадей или очередную картину Кабанеля для своей картинной галереи.

Бьюфорт приветствовал маркизу и Ньюлэнда своей обычной полупрезрительной улыбкой.

«Хелло, Медора! Как там мои дрожки, делают свое дело, а? Небось, сорок минут, – и вы здесь? Неплохой результат, учитывая то, что вам необходимо поберечь свои нервы!»

Бьюфорт пожал Ачеру руку и, присоединившись к ним, пошел рядом в маркизой, шепча ей что‑то на ухо. Маркиза вздрогнула и резко спросила по‑французски: «И что вам угодно?» Бьюфорт нахмурился, но не дал выхода своему раздражению; изобразив на лице некоторое подобие улыбки, он повернулся к Ачеру со словами:

«А вам известно, что у Мэй много шансов выиграть главный приз?»

«О, тогда он не уплыл бы из семьи!» – воскликнула Медора, заливаясь серебристым смехом. В тот момент они уже вошли под навес, и миссис Бьюфорт, в белой кружевной накидке, совсем как молодая девушка, окутанная облаком розово‑лилового муслина, тепло поприветствовала их.

Мэй Велланд только что вышла из‑под тента на лужайку. В своем белом платье с бледно‑зеленым поясом, обвязанным вокруг талии, и в венке из плюща, она, как и во время их помолвки на балу у Бьюфортов, напоминала все ту же богиню, равнодушную Диану. В перерывах между стрельбой в ее глазах не блеснула ни одна мысль, и сердце ее продолжало биться ровно, не подвластное чувствам. И хотя ее мужу было известно, что она способна глубоко мыслить и чувствовать, но створки раковинки захлопнулись снова, не впуская в ее внутренний мир новые ощущения.

Она вышла на беговую дорожку с луком и стрелой в руке и, натянув тетиву, встала у меловой разметки. Ее движения настолько были полны классической грации, что по рядам зрителей при ее появлении пробежал шепот восхищения, и Ачер вновь ощутил радость собственника, обладающего редкостной драгоценностью. С ней состязались миссис Реджи Чиверс, дочери мистера Мерриса, розовощекие Торли, Деджениты и Минготы. Слегка наклонив головы, темноволосые и золотоволосые, они образовывали живописную группу, стоя у меловой черты в муслиновых платьях всех цветов радуги и шляпках, украшенных пышными венками. Все они были молоды, прекрасны и купались в золотом солнечном сиянии. Но ни одна из соперниц Мэй не могла похвастать той почти сверхъестественной легкостью, с которой его жена, подобно бессмертной богине, согнула лук. Прицеливаясь, она чуть сдвинула брови.

«Да! – протянул Лоренс Лефертс. – Им всем далеко до нее. Взгляните, как она держит лук!»

«Согласен, – отозвался Бьюфорт. – Но это – единственная цель, которую ей суждено поразить…»

Ачер почувствовал внезапное раздражение. Несомненно, хозяин дома, в который они были приглашены, сказал только то, что могло прийтись по душе любому мужу. Тот факт, что неотесанный выскочка, не отличавшийся благонравным поведением, намекнул на недостаток привлекательности его супруги, лишний раз доказывало, насколько она чиста. И все же эти слова заставили его сердце сжаться. Что, если ее совершенная, но холодная красота была лишь занавесом, за которым зияла пустота? И когда Мэй, невозмутимая и румяная, направлялась к мишени, чтобы посмотреть, каков результат, он вдруг подумал, что никогда не приоткрывал этот занавес.

Она принимала поздравления своих соперниц и болельщиков с присущей ей простотой, и в этом был весь секрет ее очарования. Никто ей не завидовал, поскольку все понимали, что Мэй философски относится к своим успехам и поражениям. Но когда глаза ее встретились с глазами Ачера, ее лицо вспыхнуло от удовольствия, потому что они светились радостью.

Повозка миссис Велланд, запряженная пони, дожидалась молодую пару у ворот. Они забрались в нее и покатили домой, причем Мэй взялась сама управлять ею, а Ачер сел рядом.

Полуденное солнце ярко освещало лужайки и придорожные кусты. Беливью‑авеню заполонили экипажи, в которых сидели нарядные леди и джентльмены, возвращавшиеся домой после состязаний по стрельбе из лука у Бьюфортов или после традиционного выезда на побережье. Повозки, двуколки, дрожки и ландо сомкнули плотные ряды так, что яблоку негде было упасть.

«Почему бы нам не навестить бабушку? – спросила Мэй и добавила: – Я хочу показать ей приз! До обеда еще столько времени!»

Ачер молча кивнул, и повозка свернула на Наррагансет‑авеню, пересекла Спринг‑стрит и выехала на дорогу, которая вела к скалистому берегу, поросшему вереском. В этом непрестижном районе и поселилась Кэтрин Великая, никогда не останавливавшаяся перед людской молвой и большими расходами. Еще в годы своей молодости она выстроила на заброшенном пустыре коттедж из бруса, с остроконечной крышей и с видом на залив. Веранда дома, стоявшего посреди дубравы, нависала над крутым обрывом. Дорога, по которой они ехали, петляла между металлическими вазонами и голубыми стеклянными шарами, разложенными в цветнике из герани; она спускалась к входной двери в коттедж, полированной под орех и как нельзя более удачно гармонировавшей с полосатой крышей веранды.

Дверь вела в небольшой холл, в котором был наборный паркетный пол с рисунком в виде черных и желтых звезд. В холл открывались двери четырех квадратных комнат с плафонами, расписанными известным итальянским художником. На них были изображены все боги‑олимпийцы.

Когда чрезмерная полнота стала одолевать миссис Мингот, в одной из этих комнат она устроила себе спальню, а смежную с ней превратила в свой «наблюдательный пункт», в котором часами просиживала у окна в огромном кресле, обмахиваясь веером из пальмовых листьев. Но из‑за того, что грудь ее была слишком пышной, воздушная волна колыхала лишь бахрому на дорожке, устилавшей кресло.

Старой Кэтрин приятно было лишний раз напомнить Ачеру, кто помог ему перенести бракосочетание на более ранние сроки, и поэтому она, как и в прошлый раз, оказала ему радушный прием. Она‑то не сомневалась, что причиной спешки молодого человека была его необузданная страсть; а так как старая Мингот всегда приветствовала импульсивное поведение (если оно, конечно, не приводило к дополнительным расходам!), то она неизменно встречала Ачера подмигиванием и тайными намеками, словно они оба были заговорщики. К счастью, Мэй не понимала всей этой игры.

Пожилая леди с интересом принялась изучать брошь в виде стрелы с алмазным наконечником, приколотую к платью Мэй на груди. Это и был приз победительницы и миссис Мингот заметила, что во времена ее молодости такую филигранную работу оценили бы достаточно высоко.

«Но, вне всякого сомнения, – добавила она, – Бьюфорту удавались вещи и покрасивее!»

После короткой паузы она довольно закудахтала:

«Да, дорогая моя! Эта вещица стоит того, чтобы передавать ее по наследству. Ты должна завещать ее своей старшей дочери!»

Видя, что краска бросилась в лицо Мэй, она ущипнула ее за белую руку и добавила:

«Ну, ну, детка! Что я такого сказала? С чего это щечки у нас стали цвета красного флага? Вы что же, хотите нарожать одних мальчишек? Надо бы девочек, а? Да вы только взгляните на нее: я опять вогнала ее в краску! Какие же вы все чувствительные! Когда мои дети попросили этого итальянца расписать плафоны над моей головой богами и богинями, я порадовалась, что хоть их уже ничем не проймешь!»

Ачер расхохотался, и Мэй, пунцовая до самых бровей, тоже залилась смехом, который прозвучал, как звонкий колокольчик.

«Ну а теперь, дорогие мои, расскажите‑ка мне про это ваши состязания на траве. Медора, конечно, наплела с три короба, но я хочу услышать все от вас!»

«Кузина Медора? – воскликнула Мэй. – Но я думала, что она поехала обратно в Портсмоут!»

Миссис Мингот спокойно ответила:

«Так оно и было. Но по пути она заехала сюда, чтобы забрать Элен. Как, вы не знали, что она провела сегодня со мной весь день? Какая глупость с ее стороны, что она не хочет остаться здесь на целое лето! Но я уже лет пятьдесят как не спорю с молодежью! Элен, Элен!» – крикнула она своим пронзительным старческим голосом, наклоняясь вперед, чтобы окинуть взглядом лужайку рядом с верандой.

Но ответа не последовало, и миссис Мингот нетерпеливо постучала тростью по блестящему паркету. Вошла служанка‑мулатка в белоснежном тюрбане и на вопрос своей хозяйки ответила, что видела, как графиня Оленская пошла вниз по тропинке, ведущей к берегу.

Миссис Мингот повернулась к Ачеру и сказала:

«Догоните ее, мой друг, и приведите сюда! А эта крошка пока расскажет мне, как вас принимал Бьюфорт.»

Ачер поднялся, словно во сне. За последние полтора года он не раз слышал, как имя графини Оленской упоминалось в светских разговорах, и знал, какие события произошли в ее жизни. Ему было известно, что прошлое лето она провела в Ньюпорте и довольно часто появлялась в обществе. Но осенью внезапно продала своим знакомым тот «очаровательный домик», который Бьюфорт так долго подыскивал для нее, и решила обосноваться в Вашингтоне. Зимой, насколько он понял из разговоров (о хорошеньких дамах всегда много говорят в таких городах, как Вашингтон!), графиня блистала на дипломатических приемах, которые устраивала администрация во время своих сессий. Он внимал всем этим разговорам о ее нарядах, встречах, точке зрения и выборе друзей с отчужденностью, присущей человеку, давно перечеркнувшему свое прошлое. До того, как Медора Мэнсон упомянула имя Элен Оленской в их беседе в момент состязаний по стрельбе, графине отводилось в его воспоминаниях не больше места, чем бесплотному призраку былого. Но болтовня маркизы вновь перенесла его в маленькую гостиную, в которой он, стоя у камина, напряженно ждал, что вот‑вот по опустевшей мостовой раздастся стук колес возвращающегося экипажа.

Ему даже вспомнился один рассказ о тасканских детях, которые забрались в пещеру высоко в горах и, запалив сено, осветили на стенах полустертые наскальные изображения…

Тропинка спускалась с крутого обрыва, на котором стоял дом. Внизу, у самой кромки воды росли плакучие ивы. Сквозь ажурное кружево ветвей Ачер увидел белевшую вершину Лаймрока – высокой скалы известнякового происхождения, на которой находилась башня маяка. Рядом с ней примостился крохотный домик Иды Льюис. Эта героическая женщина доживала в нем оставшиеся дни, отвечая за работу маяка.

Немного портили пейзаж промышленные трубы Козлиного острова, видневшегося вдали. Залив простирался на север и в золотой закатной дымке можно было разглядеть очертания Пруденс‑Айленда с молодыми дубами в посадках и далекие берега Коннектикута. От берега, скрытого в тени ив, тянулся длинный деревянный причал, в конце которого виднелась беседка, по форме напоминавшая пагоду. В этой «пагоде», спиной к берегу, стояла дама, прислонившись к перилам. Ачер замер на месте при виде этого зрелища, и ему показалось, что он только что пробудился от сна.

Этим сном были видения прошлого, а реальность ждала его в доме на берегу. Запряженная пони повозка миссис Велланд у дверей, Мэй, оставшаяся созерцать лики богов‑олимпийцев и переполненная смутными надеждами, вилла Велландов в дальнем конце Беливью‑авеню, и мистер Велланд, уже переодевшийся к обеду и беспокойно прохаживающийся из угла в угол гостиной, то и дело поглядывая на часы с нетерпением главы семейства, чьи домочадцы никогда не выбивались из «графика»… Такова была реальность Ньюлэнда Ачера…

«Но кто я в ней? – подумал он и сам себе ответил: – Зять Велландов!»

Дама на противоположном конце причала стояла совершенно неподвижно. Некоторое время молодой человек тоже не двигался, наблюдая за яхтами, парусными судами и рыбацкими баркасами, бороздившими воды залива. Временами тишину нарушали гудки буксиров, за которыми послушно следовали груженые углем баржи. Казалось, это зрелище заворожило и даму в беседке. Над серыми бастионами Форта Адамса закатное небо багровело, словно озаренное залпами тысячи орудий. Небольшой парусник поворачивал за Лаймрок, удаляясь от берега; его паруса ярко полыхали в лучах заходящего солнца, приковывая к себе внимание. И в тот момент Ачер вспомнил сцену прощания из «Шаунгрэна», когда Монтегью с таким трепетом прижимался губами к концу бархатной ленточки мисс Ады Дайас, а та ни о чем не подозревала.

«Она не замечает меня, не догадывается о моем присутствии, – подумал он. – Интересно, а я почувствовал бы ее присутствие, если бы она стояла у меня за спиной?»

Внезапно он решил:

«Если она не повернется до того момента, как парусник скроется за Лаймроком, – я развернусь и уйду.»

Парусник плавно скользил по волнам. Вот он поравнялся с домиком Иды Льюис и миновал высокую башню маяка.

Ачер ждал, пока пенистый след парусника, завернувшего за скалу, не растаял вдали. Но фигура в беседке‑пагоде продолжала стоять неподвижно. Тогда он повернулся и стал подниматься вверх, на вершину холма.

«Жаль, что ты не нашел Элен! Мне так хотелось с ней повидаться!» – сказала Мэй, когда они возвращались домой в сиреневых сумерках.

«Впрочем, – добавила она, – говорят, кузина так изменилась!»

«Изменилась?» – машинально переспросил ее муж, рассеянно наблюдая за тем, как пони прядут ушами.

«Я имею в виду, что она стала совсем иначе вести себя со своими друзьями: покинула Нью‑Йорк, продала свой дом и проводит уйму времени в обществе этих странных людей! Представляешь, насколько неуютно она чувствует себя в обществе Блэнкеров? Элен говорила, что поступает так специально, чтобы ее тетушка не наделала глупостей. Она не хочет, чтобы Медора вышла замуж за кого‑нибудь из этих ненормальных! Но иногда мне кажется, что мы ей попросту надоели!»

Ачер ничего не ответил, и Мэй продолжала с некоторым принуждением, которого он никогда раньше не замечал в ней, честной и прямой:

«В конце концов, может, с мужем ей было бы лучше!»

Он расхохотался и воскликнул: «Святая простота! – и потом добавил, бросив взгляд на ее недоуменно приподнятые брови: – Что‑то не припоминаю, чтобы раньше ты говорила такие жестокие слова!»

«Жестокие?»

«Как бы тебе объяснить? К примеру, ангелы специально ввергают грешников в тяжелые условия, чтобы те исправлялись. Но не думаю, что они считают, что людям полезно спускаться в ад!»

«Напрасно она вышла замуж за иностранца!» – произнесла Мэй ровным тоном: вот так же обычно ее мать противостояла нападкам мистера Велланда. Тут Ачер понял, что его окончательно и бесповоротно причислили к категории вздорных мужей.

Они свернули с Беливью‑авеню и въехали в деревянные ворота, освещенные двумя фонарями. В окнах виллы Велландов уже горел свет, и когда повозка остановилась, в одном из них Ачер увидел своего тестя точно таким, каким он себе его представлял: прохаживающимся по гостиной из угла в угол с часами в руке и кислым выражением на лице, словно он никак не мог дать выход своему гневу.

Но молодой человек, пройдя в холл вслед за Мэй, прекрасно знал, что ее родители не подадут вида, что волновались из‑за их долгого отсутствия. В роскошной обстановке дома Велландов и царившей здесь наэлектризованной атмосфере, связанной с размеренным ритмом жизни, было нечто такое, что всякий раз вливалось в кровь Ачера, как наркотик. Мягкие ковры, предупредительные слуги, монотонное тиканье часов, регулярное появление новых, нераспечатанных колод карт и приглашений на столе в прихожей, тысячи мелочей, навязанных домашней тиранией и являвшихся составляющими каждого часа и основой крепких уз, связывавших всех домочадцев друг с другом и каждого – по отдельности. Подобную систему, не будь она столь упорядоченной, неминуемо ожидал бы крах. Итак, его реальность была столь зыбкой и эфемерной? И в этом доме он собирался влачить жалкое, призрачное существование? Но ради чего? Внезапно воображение его нарисовало ту сцену на берегу, когда он замер в нерешительности на полпути к причалу. От чего бежал он тогда? Быть может, от жизни настоящей, которая пульсировала где‑то рядом, как горячая кровь в его сосудах?

Всю ночь напролет он лежал без сна в обитой ситцем спальне рядом с Мэй и, глядя на лунный свет, струившийся из окна и падавший на ковер, представлял себе Элен Оленскую, возвращавшуюся домой вместе с Медорой на Бьюфортовых дрожках. Должно быть, она тоже смотрела на берега, залитые серебристым светом луны.