Глава шестнадцатая. Когда Ньюлэнд Ачер, направлявшийся по главной улице Сан‑Августина к дому, принадлежавшему, по словам прохожих

Когда Ньюлэнд Ачер, направлявшийся по главной улице Сан‑Августина к дому, принадлежавшему, по словам прохожих, мистеру Велланду, увидел Мэй, стоявшую под магнолией среди солнечных зайчиков, то спросил сам себя, чего ради он так долго томился в городе и не приезжал сюда. Только здесь была правда жизни, только здесь была настоящая реальность, только здесь он мог снова обрести истинный смысл жизни. А он, несмотря на свое презрительное отношение к пересудам, боялся оставить офис (не ровен час кто‑нибудь подумает, что он бездельничает)!

Первым делом Мэй воскликнула: «Ньюлэнд, что‑нибудь случилось?»

Ачер подумал, что их отношения только выиграли бы, читай она всякий раз по его глазам, с чем он пришел. Тем не менее, он быстро нашелся с ответом.

«Да, случилось, – сказал молодой человек. – Мне вдруг страшно захотелось с вами увидеться!»

Яркий румянец, выступил на ее щечках. В тот момент девушка была счастлива, и от ее сомнений не осталось и следа. Ачер понял, что его и впредь будут легко прощать; и если остальные члены этой семьи столь же отходчивы, ему не страшны никакие нравоучения со стороны достопочтенного мистера Леттерблеяра.

Несмотря на раннее время, Ачер не мог позволить себе выйти за рамки простой учтивости: как‑никак они находились в самом центре города. Но ему не терпелось остаться наедине со своей невестой и излить на нее всю накопившуюся нежность. До завтрака оставался еще час, и вместо того, чтобы пригласить Ачера войти в дом, Мэй предложила ему прогуляться по апельсиновой роще за городом. Она только что каталась на лодке по реке, и, казалось, солнце поймало ее в свои золотые сети. На ее загорелое лицо падали непокорные пряди волос, напоминавшие мокрые золотистые водоросли. Глаза Мэй казались почти прозрачными в своей невинной чистоте. Когда она шагала рядом с Ачером в длинном развевающемся платье, лицо ее хранило такое же безмятежное выражение, какое было, разве что, у мраморных статуй олимпийских богинь.

Мэй оказывала на Ачера, чьи нервы были взвинчены до предела, такое же успокаивающее воздействие, как медленно текущая река, или голубое небо. Они расположились на скамейке под апельсиновыми деревьями, и молодой человек, обвив рукой стан своей невесты, поцеловал ее. Ему казалось, что он пьет из холодного источника, на дне которого спряталось солнце. Но, должно быть, его страстность немного испугала девушку, ибо она вдруг вспыхнула и поспешила освободиться из его объятий.

«Что такое?» – спросил он, улыбаясь.

Она в некотором замешательстве взглянула на него и отозвалась:

«Нет, нет, ничего».

Они оба слегка смутились, и Мэй осторожно убрала свою руку, на которой до этого лежала его рука. Впервые после того поцелуя украдкой в оранжерее у Бьюфорта, молодой человек отважился поцеловать ее снова. Он понимал, что потревожил эти чистые воды столь бурным проявлением чувств, и решил впредь быть осторожнее.

«Но расскажите, как вы проводите здесь время», – попросил он ее, нахлобучивая шляпу на лоб, чтобы защитить его от солнечных лучей. После этого он подложил руки под голову и принялся слушать ее рассказ. Он специально хотел свести разговор к вещам простым и обыденным, чтобы им легче было преодолеть свое смущение и найти общий язык. Он сидел, внимая ее бесхитростным словам; по сути они представляли собой просто хронику местных событий. Она рассказала ему, как купается, катается на лодке, ездит верхом на лошади и время от времени ходит на танцы в клуб военных моряков. Несколько людей их круга прибыло из Филадельфии и Балтимора. Они все, включая Сельфриджа Морриса и Кейт Моррис, решивших задержаться здесь на три недели, поскольку у последней обнаружился бронхит, остановились в местной гостинице. К началу сезона планировалось открыть на песчаном берегу корт для игры в лаун‑теннис. Но ракетки были только у Мэй и Кейт, и большинство отдыхающих вообще не знало, что такая игра существует. Из всего этого следовало, что Мэй была очень занята, – настолько, что ей не хватало времени сосредоточиться на чтении маленького томика («Сонеты в переводе с португальского»), присланного ей Ачером неделю тому назад. Зато она учила наизусть поэму «Как хорошие вести везли из Чента в Эйкс», потому что это было первое произведение, которое он ей когда‑то прочел. Мэй по секрету рассказала своему жениху, что Кейт Моррис, как оказалось, не читала стихи Роберта Браунинга…

Воскликнув, что так они могут опоздать к завтраку, она поднялась, и молодые люди поспешили к старой вилле, в которой Велланды проводили зиму. Взгляд Ачера скользнул по разрушенному временем портику и ограде, увитой малиновым «свинцовым корнем» и розовой геранью. Любитель домашнего уюта, мистер Велланд, не признавал обшарпанные южные отели, и супруга его была вынуждена каждый год делать невозможное и приводить в порядок этот полуразвалившийся дом. Чтобы он хоть отчасти напоминал виллу приличных людей, на зиму из Нью‑Йорка привозили слуг и кое‑какой скарб.

«Доктора предупредили меня, что мой муж должен чувствовать себя, как дома. Иначе ему здесь будет неуютно, и смена климата не пойдет ему на пользу», – объясняла она каждую зиму знакомым из Филадельфии и Балтимора.

Когда Ачер вошел в дом, мистер Велланд, восседавший за ветхим столиком, заставленным горой подносов с завтраком, приветственно улыбнулся ему и сказал:

«Видите, мой дорогой, в каких условиях мы тут живем? Пещера первобытного человека, да и только! Я заявил своей жене и дочери, что хочу приучить их к походным условиям».

Мистер и миссис Велланд были удивлены ничуть не меньше, чем их дочь, внезапным появлением Ачера. Но им он объяснил, что его одолели нью‑йоркские холода и что он простудился, а в глазах старого мистера Велланда этого было достаточно, чтобы забросить все дела и укатить на юг.

«В особенности погода бывает коварна весной, – заметил мистер Велланд, подкладывая себе кукурузных лепешек и заливая их сверху янтарным сиропом. – Если бы в молодые годы я был таким же благоразумным, как вы, Ньюлэнд, ваша невеста сейчас танцевала бы на балах в Нью‑Йорке, а не сидела в этой дыре вместе со старым отцом‑инвалидом!»

«Но мне так здесь нравится, папа! И ты это знаешь! Вот если бы Ньюлэнд смог остаться с нами, мне вообще незачем было бы возвращаться в Нью‑Йорк!»

«Ньюлэнд должен побыть у нас до тех пор, пока его простуда не пройдет», – молвила миссис Велланд.

Молодой человек рассмеялся и заметил, что тогда ему можно смело ставить крест на своей карьере.

Однако, после интенсивного обмена телеграммами с офисом, Ачеру удалось задержаться «в связи с простудой» еще на недельку. Как выяснилось впоследствии, мистер Леттерблеяр проявил терпение отчасти потому, что его молодой партнер так блестяще уладил щекотливое дело с разводом мадам Оленской. Мистер Леттерблеяр дал понять миссис Велланд, что Ачер оказал неоценимую услугу всему ее семейству, и это в особенности порадовало старую миссис Мингот. И в один прекрасный день, когда Мэй с мистером Велландом отправились кататься в единственном экипаже, бывшем в их распоряжении в этом месте, миссис Велланд в своем разговоре с Ачером подняла тему, которой не решалась касаться в присутствии дочери.

«Боюсь, поведение Элен и ее идеи не вполне адекватны нашим, – начала она. – Ей исполнилось всего восемнадцать лет, когда Медора Мэнсон увезла ее обратно в Европу. Помните, как она всех шокировала, появившись на выпускном балу в черном платье? Это был странный каприз Медоры – как оказалось, пророческий! Это случилось двенадцать лет тому назад, и с тех пор Элен ни разу не возвращалась в Америку. Не удивительно, что она совершенно европеизирована».

«Но и в Европе не так просто получить развод: графиня Оленская надеялась, что ее жажда свободы найдет отклик в сердцах американцев!»

В первый раз после того, как молодой человек покинул Скайтерклиф, он произнес это имя. При этом он почувствовал, что краснеет. Миссис Велланд слегка улыбнулась и пожала плечами.

«Что и говорить, у иностранцев весьма своеобразные представления о наших порядках. Они полагают, что американцы всегда обедают в два часа дня, и что они одобряют разводы! Поэтому, не нахожу занятия более глупого, чем развлекать гостей, приехавших в Нью‑Йорк. Они не прочь воспользоваться нашим гостеприимством, а когда возвращаются к себе на родину, продолжают рассказывать об Америке всякие небылицы».

Ачер оставил это без комментариев, и миссис Велланд продолжала:

«И мы все бесконечно признательны вам, Ньюлэнд, за то, что вы убедили Элен отказаться от этой затеи. Даже миссис Мэнсон Мингот и дяде Ловеллу не удалось вразумить ее! В своих письмах они сообщают, что только благодаря вашему влиянию она изменила свое решение, – Элен сама в этом призналась своей бабушке. Она симпатизирует вам, Ньюлэнд! Бедняжка Элен! Она так своенравна! Хотелось бы знать, какая судьба ее ожидает!»

«Мы все, похоже, сыграем в ней незавидную роль, – подумал он. – Она ведь не сможет стать законной супругой какого‑нибудь порядочного человека, а обстоятельства – так, как они складываются в данный момент! – толкают ее в объятия Бьюфорта.»

Интересно, какова была бы реакция миссис Велланд, если бы он отважился произнести эти слова вслух? Он представлял себе, как внезапно изменится выражение ее лица, – такого строгого и спокойного; преодоление трудностей на жизненном пути не могло не оставить на нем свой отпечаток, но ее черты все еще не утратили следов былой красоты. Молодой человек видел, что между миссис Велланд и Мэй определенно есть внешнее сходство. Он невольно спрашивал себя, как изменится с возрастом лицо Мэй. Вероятно, оно тоже округлится, и на нем застынет выражение такого же непобедимого величия, граничащего с… наивностью.

О, нет! Ачер вовсе не хотел, чтобы в Мэй утвердилась наивность такого рода. Она не давала простора воображению и ограничивала деятельность ума, противопоставляя интуицию жизненному опыту.

«Я нисколько не сомневаюсь, – продолжала миссис Велланд, – что если бы об этом кошмаре написали газеты, моего бедного мужа хватил бы удар! Конечно, я не знаю всех подробностей этой истории. Когда бедняжка Элен хотела мне все рассказать, я ее остановила. Посвятив себя заботам о больном муже, я должна держать в чистоте свои мысли и не думать о грустном. Мистер Велланд и без того ужасно расстроен! Каждое утро, пока мы ожидали, какое решение примет графиня, у него на несколько градусов поднималась температура. А каково моей бедной девочке было узнать, что такие вещи случаются на белом свете? Но я знаю, дорогой Ньюлэнд, что вы тоже очень переживали! Мы все прекрасно понимаем, что в ваших мыслях прежде всего была Мэй!»

«Я всегда думаю о Мэй,» – сказал молодой человек, поднимаясь, чтобы прекратить этот затянувшийся разговор. На самом деле ему хотелось воспользоваться беседой с миссис Велланд, чтобы поторопить ее со свадьбой. Нужно было добиться, чтобы она, по крайней мере, назначила день бракосочетания. Но Ачер никак не мог придумать ни одного веского довода, чтобы убедить ее, и когда экипаж, в котором ездили на прогулку мистер Велланд с Мэй, остановился у дверей, он вздохнул с облегчением.

Единственное, что ему оставалось, это умолить Мэй поторопить родителей, и за день до своего отъезда он повел ее в заброшенный сад, в котором сохранились руины здания старой испанской миссии. Прийдя сюда, они словно очутились в одном из уголков европейского города. Мэй, очаровательно смотревшаяся в своей широкополой шляпе, которая отбрасывала таинственную тень на ее лучистые глаза, слушала его с живым интересом: он увлеченно рассказывал ей о Гранаде и Альгамбре.

«Мы могли бы побывать в этих местах вместе уже этой весной, а потом посмотреть, как проходят пасхальные церемонии в Севилье», – заметил он, несколько преувеличивая свои запросы, в надежде, что хоть часть его планов осуществится.

«Пасха в Севилье? Но со следующей недели начинается Великий пост!» – рассмеялась девушка.

«Почему бы нам не пожениться во время Великого поста?» – настойчиво спросил Ачер, но Мэй посмотрела на него в таком испуге, что он устыдился своего порыва.

«Я пошутил, дорогая! – воскликнул он и продолжал бодрым тоном: – Но наше бракосочетание вполне может состояться сразу после Пасхи, и тогда в конце апреля мы поплывем в Европу! Я вполне справлюсь со всеми формальностями, не выходя из офиса».

Мэй мечтательно улыбнулась, представляя себе такой поворот событий. Но, по‑видимому, одной мечты ей оказалось вполне достаточно. С тем же успехом он мог бы читать ей вслух прекрасные стихи, не имеющие ничего общего с реальностью.

«Продолжайте, Ньюлэнд! Я в восторге от ваших планов!»

«Но они вполне могли бы осуществиться! Почему вы не хотите этого?»

«Мы обязательно претворим их в жизнь, – в следующем году», – произнесла она неуверенно.

«Разве вы не хотите, чтобы наша мечта сбылась как можно скорее? Неужели мне вас не убедить?»

Девушка низко опустила голову, и лицо ее исчезло под широкими полями шляпы.

«Зачем нам откладывать свадебное путешествие до следующего года? Посмотрите мне в глаза, дорогая! Разве вы не понимаете, что я не могу дождаться, когда вы станете моей женой?»

Несколько мгновений Мэй сидела неподвижно. Потом она подняла голову и посмотрела на него таким выразительным взглядом, что он даже слегка ослабил объятия. Но вот ее взгляд вновь стал непроницаемым.

«Нет, я не совсем понимаю вас, Ньюлэнд, – сказала она. – Вы торопитесь потому… потому что не уверены, что ваши чувства ко мне выдержат испытание временем?»

Ачер вскочил.

«О, боже! Я не уверен?!» – воскликнул он гневно.

Мэй Велланд тоже поднялась. Она сохраняла невозмутимое спокойствие и казалась Ачеру воплощением женского величия. Они оба стояли молча, потрясенные тем, что зашли так далеко в своем разговоре. Затем она тихо спросила:

«Но если дело не в этом, тогда в чем же? Кто‑то может встать между нами?»

«Встать между нами?» – медленно повторил он ее слова, как если бы их смысл не сразу дошел до него, и он хотел переспросить ее. Она по‑своему поняла эту заминку и продолжала, понизив голос:

«Давайте поговорим начистоту, Ньюлэнд. Иногда мне кажется, что вы сильно изменились после нашей помолвки!»

«Что за вздор, дорогая!» – воскликнул он, приходя в себя.

Она слабо улыбнулась в ответ на его искренний протест.

«Пусть так, но тогда мы не причиним друг другу боли, поговорив об этом сейчас». Она сделала паузу и добавила, поднимая голову и принимая одну из своих величественных поз: «Даже если в этом есть доля правды, мы тем более должны все обсудить. Вы же можете легко допустить ошибку!»

Ачер опустил голову и бросил взгляд на причудливый узор тени листвы, лежавшей у его ног на залитой солнцем дорожке.

«Ошибиться всегда несложно, заметил он. – Но даже если я и допускал ошибки когда‑то, мое прошлое никак не связано с моими просьбами поторопить ваших родных со свадьбой».

Мэй тоже опустила глаза и кончиком своего китайского зонтика провела по ажурной тени на дорожке. Она долго хранила молчание, пытаясь совладать с собой, и, наконец, сказала:

«Да, вам, конечно, не терпится, чтобы все осталось позади! Вам тоже хочется перечеркнуть свое прошлое, не так ли?»

Ее холодная решимость испугала его, но он не мог и помыслить, что она хочет его оскорбить. Он молча смотрел на ее бледный профиль под широкополой шляпой, ее слегка раздувающиеся ноздри и упрямо сжатые губы.

«Неужели?» – спросил он, вновь садясь на скамейку и притворно хмурясь, стараясь обратить их размолвку в шутку.

Она тоже вернулась на скамейку и продолжала:

«Вы что же, думаете, что девушкам не известно того, что известно их родителям? Мы все слышим и все замечаем и, между прочим, у нас есть свои взгляды и убеждения! Разумеется, задолго до того, как вы объяснились со мной, я знала, что у вас кто‑то был. Два года тому назад об этом только и говорили в Ньюпорте. А однажды я видела вас вместе сидящими на веранде во время бала. Когда она вернулась в зал, на ней лица не было, и мне стало ее так жаль! Я вспомнила это после того, как состоялась наша помолвка».

Говоря это почти шепотом, она нервно теребила ручку зонтика. Но молодой человек слегка сжал ее руку, положив поверх нее свою. Он облегченно вздохнул.

«Так вот в чем дело, девочка моя! Если б вы только знали всю правду!»

«Так есть еще что‑то, о чем я понятия не имею?»

Ачер не торопился убрать свою руку с ее руки.

«Я имел в виду ту старую историю, о которой вы упомянули».

«Вот именно, Ньюлэнд, о ней‑то я и хотела узнать всю правду. Поверьте, это совершенно необходимо! Разве мы сможем стать счастливыми, если между нами – ложь? Надеюсь, вы меня понимаете! На зыбкой почве дома не построишь!»

На лице Мэй застыло такое трагическое выражение, что Ачер готов был припасть к ее ногам и молить о прощении. Но у нее еще остались силы и мужество, чтобы продолжить наступление.

«Я давно хотела поговорить с вами об этом. Я вполне осознаю, что порой, когда двое по‑настоящему любят друг друга, обстоятельства могут складываться не в их пользу. И если они не хотят считаться с людской молвой – это вполне оправдано… Я все это говорю к тому, что если вы чувствуете себя связанным… связанным каким‑либо обязательством перед дамой, о которой мы говорили, и если… если есть способ его выполнить, пусть даже ценой развода… Ньюлэнд, не бросайте ее ради меня!»

Так она вспомнила тот давно забытый всеми эпизод – его связь с миссис Торли Рашворт! Все это отошло в прошлое, и Ачер был удивлен и вместе с тем тронут, что она все еще об этом беспокоится. В этом в высшей степени гуманном отношении дочери Велландов к бывшей любовнице Ачера и заключался весь парадокс. Она ведь даже предложила ему жениться на этой женщине! И не будь его голова занята другими мыслями, он непременно подумал бы на досуге об этом чуде. Ачер все еще никак не мог опомниться: ему казалось, что он чуть было не сорвался в пропасть. Но он совершенно по‑новому взглянул на эту молодую девушку, переживавшую самую светлую и незабываемую пору своего девичества. Женщины – вечная загадка!

Он немного помолчал, а потом тихо произнес:

«Я не давал обязательств, по крайней мере тех, которые вы имеете в виду. Подобные ситуации не такие уж простые, как кажутся на первый взгляд… Но какая теперь разница? Вы так великодушны, Мэй, и за это я люблю вас еще больше! Я вижу, что вы тоже презираете условности! И это правильно, ибо каждый конкретный случай нужно рассматривать отдельно и принимать адекватное решение, отбрасывая в сторону глупые стереотипы… И я хочу подчеркнуть, что у каждой женщины есть право на выбор», – тут он поднялся, взволнованный оборотом, который приняли его собственные мысли, и, посмотрев на нее с улыбкой, продолжал:

«Раз вам, любовь моя, дано понять такие сложные вещи, я призываю вас поразмыслить над тем, стоит ли нам идти на поводу у ваших родных и откладывать свадьбу на неопределенный срок. Ничто не должно помешать нам соединиться, и чем скорее это произойдет, – тем лучше!»

Щечки Мэй порозовели, и она вся расцвела от радости под его взглядом. Склонившись над ней, он заглянул в ее глаза и увидел, что они полны слез. Она плакала от счастья! Но от женского величия не осталось и следа: ему на смену пришли девичья застенчивость и робость. Ачер вдруг понял, что она проявляет храбрость лишь тогда, когда встает на защиту других, а сама за себя постоять не может. Она и без того сказала ему больше, чем позволяли приличия и воспитание; и стоило лишь ему попытаться ее успокоить, как при первых же его ласковых словах она снова стала такой, какой он привык ее видеть – зависимой и послушной. Так расшалившийся ребенок успокаивается, когда находит защиту в материнских объятиях.

Ачер устал упрашивать Мэй. К тому же он был огорчен исчезновением того отважного существа, которое взглянуло на него из глубины ее прозрачных глаз. И Мэй как будто догадывалась о постигшем его разочаровании. Но она не знала, чем ему помочь. Они оба поднялись и, храня молчание, отправились домой.