Глава тринадцатая. В комнате отдыха Сухомлин подошел к Трофимову, увлеченно читавшему какой-то журнал: — Слышь, Трофим

В комнате отдыха Сухомлин подошел к Трофимову, увлеченно читавшему какой-то журнал:
— Слышь, Трофим... Ты насчет боулинга как, не передумал еще?
— Пока нет, а что?
— Да ничего... — Илья раздраженно кивнул на других кадетов. — Просто половина уже передумала, блин.
— В смысле? — вытаращился на него Трофимов.
— В прямом. Вавилов — пас, у Мазурова бабок нет...
— М-да, засада, — задумчиво промычал Трофимов.
— Слышь, Сухой, — окликнул Максим, отрываясь от шашечной доски, — а ты чего, уже дорожку застолбил?
— Ну, пока что нет, — признался Илья.
— А-а, ну тогда можешь расслабиться, — хмыкнул Максим. — Ты в этот боулинг все равно не попадешь. Туда в субботу фиг вобьешься. Все дорожки до полуночи расписаны.
— Сухой, ты чего, реально дорожку не столбил? — напрягся Трофимов.
— Не дрейфь, прорвемся, — подмигнул Илья. — Есть один план!
-- Ого! — с иронией воскликнул Максим. — У вас есть план, мистер Фикс?
— У меня есть план, мистер Фикс, — в тон ответил Илья. — Берешь родную тетку и устраиваешь ее в боулинг-клуб главбухом! А она тебе в любое время любую дорожку...
Трофимов и Макаров потрясенно переглянулись.
— Подожди, Сухой, — недоверчиво протянул Максим. — Ты чё, серьезно? У тебя там подвязки есть?
— Уже две недели, — скромно признался Илья.
— Слушай, Сухой, — воодушевился Трофимов, — так, может, она нам это... скидку сделает, а?
— Не, скидку вряд ли, — усомнился Илья. — Она же главбух!
Максим задумчиво двинул черную шашку по доске.
— Слышь, Макар, — окликнул его Сухомлин, — так ты с нами или как?
— Не, мужики, — не сразу отозвался Максим, — я уже говорил: боулинг — не моя стихия. Вот бильярд — это да! Там и потише, и шары без дырок. Или вон — шашки! Бац-бац — и в дамках!

— Разрешите? — Синицын сунул голову в канцелярию, где за столом работал Василюк.
-- Заходи, Синицын, — кивнул майор и прогнул кадету какую-то брошюру. — На вот, полистай пока что. Это сборник песен. Оглавление открой и глянь по авторам, кто тебе по духу поближе...
Илья раскрыл замусоленный сборник.
— У Митяева неплохие песни, — продолжил Василюк, — потом Юрий Визбор... Смотрел "Семнадцать мгновений весны»?
— Конечно, — кивнул Илья, — он там Бормана играет. И еще у Марлена Хуциева, в «Июльском дожде».
— Ты смотри, грамотный, — удивился майор, откладывая ручку. — Высоцкого посмотри там еще, может, что подберешь.
— Товарищ майор, — нерешительно проговорил Илья, — я тут подумал... Просто там же с гитарой, наверное, каждый второй будет. А хотелось бы как-то, ну, подчеркнуть, что мы из Суворовского.
Майор усмехнулся:
— Мысль верная. Продолжай.
— Просто вы нам недавно старую кадетскую песню пели. Помните? Может быть, ее? Хорошая ведь песня...
Василюк хмыкнул, забрал у Синицына сборник.
— Молоток ты, Синицын. Офицера-воспитателя уделал... Вообще-то это я должен был тебе эту идейку подкинуть. Песня-то действительно отличная!

...В умывалке царила обычная вечерняя суета. Чистили зубы, умывались, критически обозревали себя в зеркалах, приглаживали непокорные вихры, отросшие со времени стрижки.
Соболев, не спеша войдя было в умывалку, вдруг хлопнул себя по лбу и, пробормотав под нос: «Полотенце, блин...», вышел снова. Перепечко, старательно закручивая кран, покосился ему вслед и неожиданно предложил:
— Мужики, а может, Соболя с собой в увал возьмем?.. А то ну жалко же смотреть на человека.
— Чего это тебе его жалко? — хмыкнул Сухомлин, причесываясь.
— Уже вторую неделю мутный ходит.
— И что? — рассеянно отозвался Трофимов. — Он же по честнухе проиграл.
— Знаю, сам видел, — вздохнул Степа. — Но все равно... жалко его.
— У него ж, Трофим, не такой длинный список, как у тебя, — поддержал, поколебавшись, Сухомлин.
— А что? — рассудительно заметил Трофимов. — Можно и взять. Пусть, действительно, хоть немного развеется. Кстати, с четверых и башлять меньше.
— Ну да, кому что, — усмехнулся Сухомлин.
Вернулся Соболев с полотенцем. К нему подошел Илья.
— Слышь, Соболь, ты куда в увал идешь?
— Гулять, — вяло ответил Кирилл, намыливая руки.
— А конкретно?
— А тебе зачем? — так же неохотно спросил кадет.
— Айда с нами, шары погоняем, — предложил Трофимов.
— Я в бильярд не очень... — после паузы отозвался Соболев.
— А мы не в бильярд, мы в боулинг. Возьмем на четверых дорожку.
Соболев чуть помолчал.
— А что, тут боулинг есть? — заинтересованно спросил он.
— Нет, в Москву на попутках поедем, — улыбнулся Трофимов.
— Конечно есть, — важно произнес Степа. — Это ж город, а не деревня какая-нибудь.
— Во, слыхал? — хмыкнул Сухомлин. — Раз Степка говорит, значит, так оно и есть. Ему есть с чем сравнивать.
Кадеты рассмеялись. Кирилл тоже улыбнулся:
— Ну, в принципе, можно.

В боулинг-клубе было шумно и весело. С громким звуком разлетались в разные стороны кегли, громыхали по дорожкам мячи,
слышался девичий смех. Соболев только что послал свой шар по дорожке и теперь следил за тем, как он несется к кеглям.
— Вот это называется страйк, — небрежно произнес Кирилл, глядя на то, как дружно повалились все кегли, словно скошенные пулеметным огнем.
Перепечко, Трофимов и Сухомлин обалдело переглянулись.
— Ни фига себе! Круто.
— Красота! — восхищенно произнес Сухомлин.
— Кирюх, ты чего, занимался? — спросил Степа.
— Ага, — коротко усмехнулся Соболев, — у меня черный пояс по боулингу. Пятый дан.
— Блин, Соболь, я ж серьезно.
— Да у нас в Москве клуб прямо под окнами был. Считай, каждую неделю резались.
— Клево, — цокнул языком Трофимов.
Кирилл кинул озабоченный взгляд на табло:
— Так, чего стоим? Время-то идет. Печка, твой бросок, между прочим.
Степа неуверенно взялся за шары, начал примерять их к пальцам.
— Соболь, а каким вообще лучше бросать? — поинтересовался Трофимов.
— Любым. Главное, чтобы пальцы влезли!
— А что тут за цифры? — спросил Степа, разглядывая шар.
— Вес шара.
— В килограммах?
— В тоннах! Это фунты, Печка. Наконец Степа сделал выбор и, бережно обхватив понравившийся ему шар обеими руками, как пушечное ядро, поволок его к дорожке.
— Я этим, — пыхтя, объяснил он друзьям, — зелененьким... На арбуз похож.
Бросок зелененького шара заставил оглянуться всех посетителей боулинга. Надувшись от усердия, Степа со всей дури шарахнул снарядом по дорожке. Кадеты сморщились и заткнули уши от дикого грохота. Перепечко, вытянув шею, следил за полетом своего «арбуза».
— Я сбил! — От радости Перепечко, казалось, сейчас пойдет вприсядку. — Я сбил, пацаны! — Он возбужденно тыкал пальцем в конец дорожки, туда, где его шар свалил одну-единственную кеглю.
— Ты не сбил! Ты дебил! — нервно крикнул Сухомлин. — Нас сейчас выгонят к чертовой матери!
— Да ладно, пацаны, не парьтесь, — улыбался Соболев. — Эти дорожки слона выдержат. А ты молодец, Печка! Экспериментируй дальше...

— Заметив вошедшего в расположение Василюка, Синицын попытался быстро встать.
С гитарой на коленях это оказалось делом нелегким.
— Сиди, сиди, — кивнул майор. — Как успехи у тебя?
— Нормально, товарищ майор. Первый куплет уже вроде выучил.
— Ну-ка изобрази, — улыбнулся Василюк.
Синицын снова взял гитару на колени и запел, изо всех сил стараясь не перепутать слова.
— Илья, — с улыбкой окликнул Василюк.
— Слушаю, товарищ майор, — оборвал тот песню.
— Ты расслабься. Что ты морщишься, как от зубной боли? На тебя посмотришь — плакать хочется.
— Просто я в тексте еще плаваю, — начал оправдываться Илья, — и аккорды держат... Кстати, тут в припеве аккорд такой есть, — он заглянул в тетрадь, — я такого не знаю.
Майор глянул на страницу:
— Фа диез септаккорд. То же, что фа диез мажор, только мизинец там сдвинь на вторую струну.
Илья неуверенно переставил палец вниз по грифу:
— Так?
— Да. Запомнил?
— Так точно.
— Давай с этого места.

...— А-а-а-а!!! — несся по боулингу ликующий вопль Перепечко. — Йес, йес, йес, пацаны!!! Вы видели?!! Страйк у меня! Страйк!!!
Соболев, с трудом сдерживая смех, пытался успокоить однокашника:
— Степ, успокойся... Это не страйк.
— Как это не страйк? — осекся герой момента, перестав прыгать от радости.
— Ты закрыл, но это не страйк.
— Почему это?.. Они ж все упали, с одного удара!
— И что? — терпеливо произнес Кирилл. — Это же не первый бросок. Страйк только в первом может быть!
— Бли-и-ин... — разочарованно протянул Степа.
— Вот смотри, что такое страйк... — Соболев взял шар. — Последний раз показываю!
Он принял эффектную позу опытного игрока, прищурился, прикидывая, как лучше бросить шар, еще раз оглянулся — смотрит ли Степа, и... остолбенел. К стойке маркёра подошли двое — отец Кирилла и красивая молодая женщина, которую Кирилл видел впервые. Отец что-то оживленно говорил своей спутнице, а она весело смеялась в ответ. Вот отец наклонился и поцеловал ее в щеку...
Сердце Кирилла бешено заколотилось. На лбу выступил какой-то неурочный пот, хотя раньше он потел разве что летом да еще в спортзале.
— Соболь, ты уснул? — словно сквозь вату донесся до него голос Сухомлина. — Давай, время тикает!
В этот момент отец Соболева почувствовал на себе взгляд. И, встретив глаза сына, тоже окаменел.
— Не мешай, Сухой. — Голос Трофимова прозвучал, словно с другой планеты. — Видишь, настраивается человек!
Вздрогнув, Кирилл очнулся и, размахнувшись, бросил шар. Тот полетел криво, скатился в боковую лузу, не сбив ни одной кегли. Кадеты недоуменно переглянулись.
— Ну и что это — страйк? — разочарованно бросил Перепечко. — Обосрайк это!
Трофимов и Сухомлин пристально смотрели на застывшего в прострации Соболева. Наконец Илья негромко спросил:
— Кирюх, ты чего там увидел, а?
Тем временем отец Соболева направился в сторону кадетов.
— Это чё, предки твои, что ли?..
— Угу, — пробормотал Кирилл, не сводя глаз с отца.
— А они в курсе, что ты тут?
— Уже в курсе...
Отец Кирилла был уже близко. Он взмахнул рукой, салютуя. Было видно, что он старается держаться подчеркнуто непринужденно.
— Здравия желаю, молодежь! Привет, Кирилл!
— Здравия желаем, — вразнобой отозвались кадеты, разглядывая незнакомого офицера.
— Ну, что у вас тут? Кто кого?
— Кирюха — лидер, — сообщил Сухомлин.
— Ну да, — усмехнулся Соболев-старший, — это он умеет... Давно играете?
— Да, уже и время кончается.
— Время кончается? — улыбнулся отец Кирилла. — Не проблема. Сейчас продлим. — Он вынул из кармана кошелек. — Кирилл, иди договорись.
— Не получится, — хмуро ответил Соболев. — Там по записи. На пять часов уже занято.
Повисла неловкая пауза. Наконец отец Соболева натянуто улыбнулся:
— Ну ладно... Отдыхайте...

— Слышь, Кирюха, а сколько твоей матери лет? — заинтересованно спросил Сухомлин, когда кадеты вышли из боулинга на улицу.
—- Тридцать пять, — машинально ответил Соболев. Его лицо было сумрачным и отстраненным.
— Ни фига себе! Так хорошо выглядит, — уважительно цокнул языком Сухомлин.
— Кстати, я тоже обратил внимание, — поддакнул Трофимов. — На вид и тридцати не дашь.
Некоторое время суворовцы шли молча
— Да, прикольные у тебя старики, — снова нарушил тишину Сухомлин, — по боулингам ходят.
— А твои что? — поинтересовался Трофимов.
Илья досадливо махнул рукой:
— А мои сядут и все выходные в телик пялятся!
Внезапно Кирилл резко остановился. Друзья с тревогой уставились на него.
— Ты чего, Кирюх?..
— Блин, мужики... забыл. Мне это самое... отцу надо было ключ передать.
— Так давай, мы подождем, — предложил Сухомлин.
Кирилл помотал головой:
— Не надо, идите... Я догоню.
Соболев-старший в одиночестве сидел за столиком, рассеянно наблюдая за игроками и прихлебывая из бокала пиво. Кирилл, тяжело дыша, подошел к нему:
— Где она?
Отец вздрогнул от неожиданности:
— Сынок... ты присядь. Поговорим.
— Что, слиняла? — криво усмехнулся Соболев.
— Кирилл, — поморщился отец, — что за слова?
-- Ага, давай, повоспитывай меня еще! — почти выкрикнул сын. — И давно?
— Что давно?..
— Я спрашиваю, давно ты маму обманываешь? — жестко произнес Кирилл.
Отец оглянулся по сторонам. К счастью, на них пока не обращали внимания.
— Сынок, ты так и будешь стоять или все-таки присядешь? — Голос отца звучал мягко. — Тебе сок заказать?
Глаза Кирилла расширились, ноздри нервно трепетали.
— Да пошел ты со своим соком!.. — клокочущим от ненависти голосом наконец проговорил он и бросился к выходу.
— Кирилл... Кирилл, ну подожди ты! Давай поговорим как мужчины!
Прохожие удивленно оглядывались на стремительно шагавшего куда-то подростка в суворовской форме, за которым еле поспевал мужчина с растерянным лицом.
— Я видел, какой ты мужчина! — не оборачиваясь, на ходу брезгливо бросил Кирилл.
— Сынок, ты все неправильно понял! Это медсестра из нашей части. Мы просто...
— Что? — нервно хохотнул Кирилл, продолжая шагать. — Полечиться зашли в боулинг?
-- Кирилл, ну что ты все передергиваешь? Ну, остановись. Дай мне объяснить... Стой, говорю!
Соболев на миг повернул к отцу бледное, усыпанное капельками пота лицо:
— А ты мне тут не командуй. Я в увольнении, хочу — стою, хочу — иду...
Отец перевел дыхание. Голос его задрожал:
— Сынок... ты маме хотя бы не рассказывай. Слышишь, Кирилл?
— Да? А с чего это вдруг?! Это же просто медсестра из твоей части!..
— Просто она неправильно поймет, — растерянно произнес отец.
— Ну да, это мы с мамой тупые, а ты умный!
Он резко отвернулся от отца и бросился в другую сторону. Соболев-старший, глядя ему вслед, в сердцах сплюнул и пробормотал себе под нос:
— Говорил же: пошли в кино, так нет, в боулинг ей приспичило...

В расположении страдал с гитарой в обнимку Синицын. Сухомлин, стоя в дверях, сочувственно присвистнул:
— Эх ты, Эрик Клэптон! Столько потерял тут! Печка страйки научился выбивать, это надо было видеть...
Илья не реагировал. Он с головой ушел в изучение нот.
— Синица, ау! — позвал Сухомлин. — О, кстати, давай Розенбаума «Ау, днем и ночью счастье зову...».
Вместо ответа Синицын со вздохом подхватил гитару и, бормотнув на прощание: «Сорри, мужики», вышел из комнаты. Сухомлин озадаченно покосился на Трофимова:
— Чего это он?
— Ну чего ты прицепился? — хмыкнул гот. — У человека конкурс завтра.
— Бли-ин, точно! — хлопнул себя по лбу Сухомлин. — Точно!..

Зал Дворца культуры был переполнен публикой самых разных возрастов и профессий.
Были там и малыши, и подростки, и солидные пары, и бабушки с дедушками. Черные мундиры суворовцев резко бросались в глаза. Майор Василюк то и дело окидывал своих подопечных строгим взглядом и вытирал платком пот со лба. Было видно, что он просто волнуется.
На сцене появился импозантный конферансье.
— Добрый день, дорогие друзья, — бархатным, хорошо поставленным голосом произнес он. — Прежде чем начать наш смотр-
конкурс, хочу от всей души поблагодарить вас. Спасибо, что пришли в этот зал поболеть за своих одноклассников, родственников, друзей... — Зал ответил сначала сдержанными, потом дружными аплодисментами. — Думаю, что ваша поддержка придаст нашим юным талантам уверенности в себе. Ну а начнем мы с представления жюри. Итак, оценивать наш конкурс будут директор музыкальной школы Серебрякова Инесса Павловна...
— Товарищ майор, — перегнувшись через два кресла к Василюку, громко прошептал Перепечко, — а от нашего училища в жюри никого нет?
— Почему нет? Я в жюри.
— Как — вы? — раскрыл рот Степа.
— Так. Мне просто табличек с оценками не хватило.
Кадеты, сидевшие рядом, рассмеялись. Представление жюри окончилось, и ведущий, заглянув в папку с текстом, представил первую конкурсантку — десятиклассницу Таню Морозову.
На сцене появилась высокая, тоненькая девушка. Манерно сложив руки, она закатила глаза и высоким голосом начала читать стихи собственного сочинения:
Говорят, что любовь окрыляет,
Говорят, что она прекрасна.
Но твоя в меня камни кидает,
Для меня она очень опасна.
Может, так оно и лучше?
Утону я в море грез.
В душе огонек потухший,
И никто не увидит слез...
Ты не узнаешь, что мне плохо,
А узнаешь, так будет поздно.
Уже не будут светить звезды,
Уже луна зайдет за тучи...
Кругом лишь будет мрак дремучий...
Слушая беспомощные вирши, кадеты морщились и шептали друг другу:
— М-да... Ахматова отдыхает.
— Ага. А Цветаева нервно курит.
— Трофим, — Степа пихнул друга локтем, — надо было тебе со своими выйти.
— На фига? — флегматично отреагировал тот.
— У тебя стихи круче.
— Я за славой не гонюсь, — насупился Саша.
— Ага, — кивнул Макаров, — ты в основном за бабами.
Похихикали. Сухомлин страдальчески зевнул:
— Пацаны, все, я щас засохну! Разбудите, когда Синица будет, лады?..

Со сцены доносились звуки классического рок-н-ролла из репертуара Элвиса Пресли.
Прислушиваясь к ним, бледный от волнения Синицын в последний раз подкручивал колки на грифе гитары и изредка косился в карманное зеркальце, которое сжимал в кулаке.
— Ну что, ты следующий?.. — Рядом незаметно, словно призрак, возник майор Василюк.
— Так точно.
— Волнуешься?
— Есть маленько, — признался Илья.
Василюк кивнул:
— Ничего... Номер у тебя отрепетирован. Все будет нормально. А мандраж перед вы-ходом на сцену у всех бывает. Как на сцену выйдешь — сразу и пройдет. Главное, на зрителей старайся не смотреть. Выбери в зале одну точку и все время работай на нее. Все понял?
— Так точно, — нервно усмехнулся Илья.
— Ну, давай, Илюха. — Василюк, волнуясь, хлопнул кадета по погону. — Как говорится, ни пуха... О, стихи: Илюха — ни пуха...
— К черту, товарищ майор!..
— А сейчас я приглашаю на эту сцену курсанта Суворовского училища Илью Синицына, — заглянув в текст, сообщил ведущий. — В его исполнении прозвучит кадетская песня. Прошу! Встречайте!
В зале раздались сдержанные аплодисменты. Илья вышел на сцену с гитарой в руках, приблизился к микрофону и застыл в нерешительности, слегка щурясь от света прожекторов.
— Ну, мужики, все держим кулаки, — взволнованно прошептал Трофимов.
— Синица, давай! — заорал с места Сухомлин.
— Да не ори ты, битломан! — одернул его Макаров. — Чего тебе давать?!
Наконец через несколько секунд, показавшихся всем вечностью, Синицын перекинул ремень гитары через плечо. Его пальцы легли на гриф гитары, и раздались вступительные аккорды песни...
Это была простая, но такая нужная будущим офицерам песня о настоящей дружбе и настоящем братстве, спаянном совместными радостями и горестями, годами учебы, юностью, проведенной вместе. В ней пелось про золотые погоны — символы офицерской чести, про одинокую гитару, звенящую осенней порой, про тоску по далекой Родине, за которую не жаль отдать жизнь... Илья, щурившийся сейчас на сцене в режущем свете прожекторов, не знал, кто сочинил незатейливый мотив и слова этой песни, не знал этого и майор Василюк, который разучил ее с помощью старшекурсника в далеком 1976 году. Но если бы они знали, что кадетской песне, которую, затаив дыхание, слушал сейчас переполненный зал, больше ста пятидесяти лет, то не удивились бы. Ведь кадетское братство существовало в России всегда. И будущие офицеры русской армии, будущие герои Шипки, Порт-Артура и Великой Отечественной войны, сидя вечерами в расположении, точно так же учили эти аккорды и эти слова и в 1870 году, и в 1904-м, и в 1914-м... По традиции эта песня переходила из уст в уста, из тетрадки в тетрадку. И добралась до наших времен.
Наконец Илья допел последний куплет, взял энергичный финальный аккорд и поднял голову, глядя в зал, на своих. Он улыбался.
И тут началось невообразимое. Старые, молодые, военные, штатские — все повскакали со своих мест, отбивая ладони и крича:
— Бис! Молодец, Илья! Браво-о!!
— Мужики!!! — восторженно воскликнул Сырников, отбивая ладони. — По-моему, это успех!!!
— Ни фига!!! — крикнул в ответ раскрасневшийся от оваций Макаров. — Это «Грэмми»!!!

В гримерке мокрый от волнения Синицын аккуратно поставил гитару, ласково провел дрожащими пальцами по грифу.
— Ну как ты, маэстро?!.. — На пороге возник широко улыбающийся Василюк.
— Нормально, — улыбнулся в ответ Илья.
— Сам-то доволен?
Синицын только кивнул в ответ.
— А я как доволен! Молодчина, Илья! В самую точку! Честно сказать, зацепил!..
-- Товарищ майор... Я там один аккорд перепутал, — вставил слово Илья.
— О чем ты? — махнул рукой Василюк. — Уверяю тебя, никто не заметил!
— Там же жюри из музыкальной школы...
— Да ладно тебе, — рассмеялся Василюк. — Что у нас, Евровидение, что ли? Главное, спел искренне! Молоток!..

Через сорок минут жюри подвело итоги конкурса. Ведущий, возникший на сцене, загадочно улыбался:
— Дорогие друзья, вот и наступила кульминация нашего праздника. Сегодня все были музыкальны, артистичны и просто великолепны. Но все-таки фавориты были очевидны! Итак, третье место в нашем конкурсе занимает Казанцева Елена, средняя школа номер семь...
На сцену под аплодисменты вышла девочка лет десяти. Председатель жюри вручила ей грамоту и приз. Смутившись, девочка пролепетала в микрофон слова благодарности и спустилась в зал.
— Второе место... — продолжил ведущий. — Друзья мои, это был даже не номер, это был настоящий праздник, воплощение молодости, задора и энтузиазма! Девчата, текстильное училище, что же вы стоите, как неродные?! На сцену!
Девчата из текстильного не заставили себя долго ждать. Получив свой приз, они задорно изобразили на сцене несколько па из своего номера, заставив зал взреветь от восторга, и стайкой упорхнули за кулисы.
— Как думаешь, мы пролетели? — сиплым от волнения голосом спросил Перепечко у Макарова.
— Подожди, сейчас первое вручать будут...
— Думаешь, Синице?
— А кому еще? — снисходительно усмехнулся Максим.
Ведущий заглянул в свою папку, улыбнулся:
— И наконец — первое место! Мы все просто очарованы этим номером. Я, например, до сих пор под впечатлением... — Он сделал большую паузу. — Потому что одно дело — по телевизору и совсем другое — живьем. Живьем скрипка звучит просто божественно! Тем более когда на ней играет Игорь Румянцев из радиотехнического колледжа! Браво!..
На сцену не спеша, уверенно поднялся полный паренек с обвислыми щеками, чем-то похожий на Степу. Ему вручили приз. Румянцев кивал со снисходительным видом. Было заметно, что побеждать на конкурсах ему не впервой.
— Не понял, чё за фигня? — побледнел Макаров. — За эту вот лабуду — первое место?! Отсто-о-ой!! — Он сунул два пальца в рот и рассыпался пронзительным свистом.
-- Макаров! — приглушенно рявкнул Василюк.
— Товарищ майор, а чего они? — с обидой в голосе принялся оправдываться Максим.
— И еще секундочку вашего внимания! — продолжил ведущий. — Я настоял еще на одном призе... Назовем его Гран-при! Спасибо моим коллегам по жюри, они не сильно сопротивлялись. Очень приятно, что наши суворовцы продолжают свои традиции. Я думаю, старинная песня будущих офицеров никого не оставила равнодушным. Некоторые члены жюри захотели даже слова себе переписать. Илья Синицын, прошу!
Суворовцы хором заорали от восторга. Под грохот оваций смущенный Синицын вышел на сцену.

— Пацаны, вот он! — возбужденно крикнул Сухомлин, первым увидевший вышедшего из здания Дворца культуры Синицына. — Качай его!
Качать не стали, но облепили героя дня со всех сторон основательно. Красный от смущения Илья едва успевал пожимать руки и отвечать на дружеские тычки и похлопывания по плечу.
— Молоток, Синица, молоток! — взволнованно приговаривал Перепечко.
-- А мы, блин, уже думали — все, не дадут... — делился недавними переживаниями Трофимов.
— Ага! — поддакнул Макаров. — Я бы эту халабуду разнес к чертям собачьим!
К толпе радостных кадетов подошел майор Василюк, крепко стиснул Синицыну ладонь:
— Молодец, Илья... Все справедливо. Спасибо!
— Вам спасибо, товарищ майор, — счастливо улыбнулся Синицын. — Это же ваша песня!
— Нет, Илья, ошибаешься, — серьезно сказал офицер. — Это НАША песня! Третий взвод, через пять минут строимся у входа.
К Илье сквозь толпу однокурсников с трудом пробилась какая-то девушка. Он с удивлением узнал в ней ту самую незнакомку, которую недавно принял на улице за Ксюшу.
— Здравствуйте, — улыбнулась она. — Меня Настей зовут. Помнишь меня?
— Помню, — смущенно ответил Синицын.
— Очень красивая песня.
— А ты что, в зале была?
— Да, мы тут всей группой... Слушай, Илья, а ты не мог бы мне аккорды написать?
— А откуда ты знаешь, как меня зовут? — неловко поинтересовался Синицын.
— Ну, я же слышала, как тебя награждали. Ну, как насчет аккордов?
— А ты что, на гитаре играешь?
— Играю, — кивнула Настя. — А что?
-- Ничего, — хмыкнул Илья, — просто непривычно. Девушка — и на гитаре...
— Так как, перепишешь? Синицын растерянно оглянулся:
— С удовольствием, только как? Настя полезла в сумочку:
— Слушай, вас же в увольнения отпускают?.. Давай я тебе свой телефон оставлю. Ты когда сможешь, позвони, и я подойду в любое место.
— Ну, в принципе, можно, — после паузы кивнул Илья.
Настя быстро написала свой номер на клочке бумаги и отдала ему.
— Третий взвод, строимся! — раздался голос Василюка.
Синицын заторопился:
— Извини, мне пора... Я позвоню. Счастливо!
Настя, улыбаясь, смотрела ему вслед.

В кабинете майора Ротмистрова сидели капитан-оперативник и Буров. Ротмистров положил на стол перед следователем два одинаковых ключа:
— Это мой, а это — моей жены...
— Забавненько, — неопределенно произнес капитан, вертя в пальцах ключи. — А где ключ вашего сына?
— Он сейчас придет.
Оперативник передал ключи Бурову.
— А зачем вам вдруг ключи понадобились? — прищурившись, поинтересовался Ротмистров.
— Не вдруг, не вдруг, — загадочно протянул милиционер, доставая из папки какой-то документ. — Совсем даже не вдруг... Понимаете, Вадим Сергеевич, дело в том, что в вашей квартире никаких других отпечатков пальцев не обнаружено.
Майор захлопал глазами:
— В смысле?!
— Только ваши, вашей супруги и вашего сына.
— И о чем это говорит? — непонимающе моргал Ротмистров.
Капитан со вздохом обратился к Бурову:
— Стажер, о чем это говорит?
— Ну, тут два варианта, — пожал плечами Буров. — Либо работали в перчатках, либо...
— Что «либо»? — резко спросил Ротмистров.
Дверь кабинета хлопнула. На пороге застыл Сырников.
— Товарищ майор, суворовец... — начал он было доклад, но майор махнул рукой:
— Проходи, Леша... Ключ от квартиры у тебя с собой?
— Так точно.
— Покажи, пожалуйста, — попросил оперативник.
В лице Сырникова что-то дрогнуло.
— Зачем? — быстро спросил он.
-- Так надо.
Пожав плечами, кадет сунул руку сначала в левый карман, потом в правый. Достал ключ и протянул его капитану.
— Скажи, Алексей, — медленно спросил тот, разглядывая ключ и сравнивая его с двумя другими, — он всегда был при тебе? Ты его не терял?
— Всегда... А что?
— А когда ты спать ложишься, ключ где лежит? Куда ты его кладешь: в тумбочку, под подушку?
— В кармане, в штанах, — снова пожал плечами Алексей.
Капитан хмыкнул:
— Забавненько... То есть ночью в казарме кто угодно может залезть к тебе в карман и взять ключ, так?
— Секундочку, — хмуро встрял Ротмистров, — что-то я не очень понимаю, куда вы клоните... Нас ограбили днем.
— Стажер, взгляни. — Капитан протянул Бурову ключ. Тот повертел его в руках и с видом знатока протянул:
— О-о, все понятно...
— Что вам понятно? — не выдержал Ротмистров.
-- Здесь на ключе следы от пластилина, — ответил Буров неторопливо. — По всей вероятности, с него кто-нибудь сделал слепок...