Сомнение

Никки была потрясена нападением на Джерри. Одно дело – теоретически осознавать опасность, угрожающую твоим союзникам, и совсем другое – смотреть, как капли крови стекают по лицу друга, который разминулся со смертью на долю секунды, на одно отчаянное усилие рвущихся сухожилий. Имеет ли она право подвергать друзей смертельной опасности, вовлекая в противостояние могучему врагу?

Ещё Никки не давала покоя история с менеджером «Фаст‑Фуда». А если она разрушит империю Дитбита, как самонадеянно обещала? Сам Дитбит её мало волновал, но в его компаниях работали миллионы людей, и они почувствуют на себе последствия этого разрушения. А появление новой гравиэнергетики? Любые перестройки производства приводят к тому, что кто‑то остаётся без работы, вырастают число распавшихся семей и процент самоубийств. Появляются новые дети‑сироты…

Что‑то можно подстраховать, но жизнь всегда будет непредсказуемо сложной, и всех негативных последствий таких масштабных действий не предусмотришь и не предотвратишь. А быть причиной несчастий других людей Никки категорически не хотела. Чем она тогда будет отличаться от короля Дитбита, для которого смерть нескольких человек была недорогой платой за реализацию его планов?

– Что ты думаешь по этому поводу, Робби?

– Надо посоветоваться, – ответил тот. – У меня есть друг, сведущий в этических вопросах…

Верх башни Леопардов редко кто посещал, хотя стеклянная остроконечная крыша с золочёными переплётами открывала в любом направлении захватывающий вид. Лифт сюда не добирался – наверх вела узкая крутая винтовая лестница. Пол мансарды вымостили округлыми плоскими камнями, живописно разбросав их среди низкой густой травы. Мебелью служили несколько лёгких шезлонгов и столиков.

Никки села в одно из складных кресел, и сразу же перед ней появился бородатый человек в греческой хламиде и свитком в руках. Мудрец сидел на возникшем вместе с ним валуне.

– Ты хотела со мной поговорить?

– Да, – кивнула Никки. – Ты слывёшь экспертом в вопросах этики. А меня волнует проблема: можно ли примириться со смертями и горем, которые ты приносишь, совершая доброе дело?

– Сложный вопрос, – сказал человек в хламиде. – Объясни подробнее.

Когда Никки закончила говорить, мудрец произнёс:

– Кто видит слишком далеко, неспокоен сердцем. Не печалься же ни о чём заранее и не радуйся тому, чего ещё нет.

– Я не могу не печалиться заранее, – нахмурилась Никки. – Потом грустить будет поздно.

– Правильно, – покладисто согласился эллин. – Того, кто не задумывается о далёких трудностях, непременно поджидают близкие неприятности. У мудрого глаза его – в голове его, а глупый ходит во тьме.

– Ты что – говоришь цитатами? – удивилась Никки.

– Да! – с удовольствием подтвердил старик. – Афоризмы – это мудрость в портативной форме, концентрированный экстракт мыслей и чувств. Пословицы суть плоды опытности всех народов и здравый смысл всех веков, переложенные в формулы. Издревле есть у людей мудрые и прекрасные изречения; от них следует нам поучаться.

Старик вздохнул.

– Правда, не все человеческие афоризмы мне до конца понятны. Например, я долго бился над таким: «Чтобы добиться успеха в этом мире, недостаточно быть просто глупым, нужно ещё иметь хорошие манеры».

– Называй автора цитат, пожалуйста, – попросила Никки, – чтобы я знала, с кем советуюсь.

– Рад выполнить твою просьбу, – откликнулся мудрец. – Приветливость, подобно шулеру, играет наверняка. Грасиан. Приятен старик, который приветлив и серьёзен. Демокрит.

– Повторяю вопрос, – сказала Никки. – Что делать с неизбежными несчастьями, которые сопровождают любое масштабное действие?

Мудрец, отвечая, сидел совершенно неподвижно, двигалось только его лицо.

– Если у тебя не будет дурных мыслей, не будет и дурных поступков. Конфуций. Нравственные качества обнаруживаются в связи с намерением. Аристотель. Ни в чём не ошибаться – это свойство богов. Демосфен. Истинно честен тот, кто всегда спрашивает себя, достаточно ли он честен. Плавт. Следует заранее примириться с тем, что всякое решение сомнительно, ибо это в порядке вещей, что, избегнув одной неприятности, попадаешь в другую. Макиавелли. Страх перед возможностью ошибки не должен отвращать нас от поисков истины. Гельвеций. Живи и ошибайся. В этом жизнь. Олдингтон. Совесть обычно мучит не тех, кто виноват. Ремарк.

– Уф… – ошарашенно сказала Никки. – А не лучше ли оставить историю двигаться своим путём? Сохранить нейтралитет?

Мудрец ответил:

– Всякий человек, превосходящий других по интеллекту и нравственным качествам, помимо своей воли или желания отвечает за других. Жюль Верн. Самые жаркие уголки в аду оставлены для тех, кто во времена величайших нравственных переломов сохранял нейтралитет. Данте. Если желаешь, чтобы мир изменился, – сам стань этим изменением. Ганди. Интеллект обязывает. Добин‑Го.

– Выбрать никого не ранящий вариант действий так сложно, вероятнее всего – невозможно… – грустно покачала головой девушка.

– Безопасные корабли – это вытащенные на берег корабли. Анахарсис. Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их. Матфей. Тысячи путей ведут к заблуждению, к истине – только один. Руссо.

– Сколько книг ты прочитал, мудрец?

– У меня в файлах восемьдесят миллионов томов. Двенадцать миллионов из них я прочёл и обдумал, – гордо сказал собеседник. – Книги – корабли мысли, странствующие по волнам времени и бережно несущие свой драгоценный груз от поколения к поколению. Фрэнсис Бэкон.

– Ещё я боюсь, что ненависть к Дитбиту может толкнуть меня на безрассудный, опрометчивый поступок, – нахмурилась Никки. – Так уже случалось.

Мудрец немедленно ответил:

– Слишком лютая ненависть ставит нас ниже тех, кого мы ненавидим. Ларошфуко. Оскорбления – это доводы неправых. Руссо. Страстям мы обязаны, быть может, наибольшими победами ума. Вовенарг.

– Как остаться человеком в по‑звериному жестокой борьбе?

– Кто не желает зла обидчику, тому завидуют боги. Индийский мудрец. Если у вас есть возможность явить милосердие, не пропускайте вперёд даже учителя. Конфуций. Настоящий способ мстить врагу – это не походить на него. Аврелий. Кормить врагов весьма похвально. Иоанн Дамаскин.

Толку от мудреца было немного – он предпочитал роль мгновенного цитатника. Ладно, сейчас Никки задаст ему вопросы посложнее.

– Удастся ли мне победить моих противников? У них богатый опыт интриганства и подлости.

Но мудрец ни секунды не затруднился с ответом:

– Для интриг нужен ум, но когда его много, человек стоит настолько выше интриг и происков, что уже не снисходит до них; в этом случае он идёт к успеху и славе совсем иными путями. Лабрюйер. Всякого рода беспринципная деятельность в конце концов приводит к банкротству. Гёте.

– Но как с ними бороться, если они переступают через закон и убивают тех, кто встаёт на их пути?

– Только слабые совершают преступления: сильному и счастливому они не нужны. Вольтер. Насилие – последнее прибежище некомпетентности. Азимов. Кто убивает, тоже будет убит. Египетский мудрец.

– Смерть – страшная, необратимая вещь, и я не желаю, чтобы люди, следующие за мной, рисковали жизнью!

– Ни на солнце, ни на смерть нельзя смотреть в упор. Ларошфуко. Герой – это самая короткая профессия на свете. Роджерс. Плохо, если у человека нет чего‑нибудь такого, за что он готов умереть. Лев Толстой.

– Что ты и твои друзья‑мудрецы думаете о клятвопреступлении? – вдруг спросила Никки.

Человек в хитоне ответил:

– Нарушение любовных клятв ненаказуемо. Публий Сир. Все влюблённые клянутся исполнить больше, чем могут, и не исполняют даже возможного. Шекспир.

– Я спрашивала не про любовные клятвы! – почему‑то рассердилась Никки. Тогда мудрец добавил:

– У политики нет сердца, а есть только голова. Наполеон. Предатели предают прежде всего себя самих. Плутарх.

– Ты не слишком противоречив в своих тезисах? Я хотела услышать от тебя не мутные рассуждения, а практические рекомендации.

– Иди вперёд, навстречу туманному будущему, без страха и с мужественным сердцем. Лонгфелло. Время и прилив никогда не ждут. Вальтер Скотт. Если что‑то и стоит делать, так только то, что принято считать невозможным. Уайльд. Когда переведутся донкихоты, пускай закроется книга Истории. В ней нечего будет читать. Тургенев.

– И это всё, что ты можешь мне посоветовать? – воскликнула Никки.

– Коротка и бессильна жизнь человека; на него и на весь его род медленно и неумолимо падает рок беспощадный и тёмный. Не замечая добра и зла, безрассудно разрушительная и всемогущая материя следует своим неумолимым путём; человеку, осуждённому сегодня потерять самое дорогое, а завтра – самому пройти через врата тьмы, остаётся лишь лелеять, пока не нанесён удар, высокие мысли, освещающие его недолгие дни; презирая трусливый страх раба судьбы – поклоняться святыне, созданной собственными его руками; не боясь власти случая, хранить разум от бессмысленной тирании, господствующей над его внешней жизнью; бросая гордый вызов неумолимым силам, которые терпят до поры его знание и его проклятия, держать на себе мир, подобно усталому, но не сдающемуся Атласу. Держать – вопреки давящей всё на своём пути бессознательной силе – мир, сотворённый его идеалами. Бертран Рассел.

Никки напряжённо вслушивалась. Когда мудрец закончил говорить и наступила тишина, девушка перевела дух и оглянулась по сторонам. Лес погрузился в темноту, и лишь острые верхушки башен Колледжа светились в лучах закатного солнца, как волшебные кристаллы.

– Почему ты пригласил меня именно сюда?

– Здесь можно спокойно побеседовать, и в этой башне у меня хороший канал.

– Вольдемар, не мог бы ты принять вид посовременнее, не так контрастирующий с твоим именем? – попросила Никки.

Мудрец из Эллады превратился в человека в парике и камзоле – учёного ньютоновских времён. Чулки, башмаки. Локоть лежит на столе, где разместились старинные книги в кожаных переплётах и традиционный глобус с астролябией.

Никки поморщилась – тоже не совсем то, но возражать больше не стала.

– Твоё цитирование раздражает. Ты можешь формулировать свои мысли обычным языком?

– Конечно. В твоё оправдание могу отметить, что ты не планируешь чужих несчастий – они могут возникнуть лишь как опосредованное следствие твоих действий. А чем большее расстояние отделяет следствие от причины, тем меньше ответственности ты несёшь за последствия. Если ты не примешь это слегка циничное правило к исполнению, то любой твой шаг будет заранее парализован негативными или трагическими ожиданиями. Ты не можешь отвечать за все несчастья этого мира. Даже уволенные тобой люди должны сами находить выход из положения, в которое они попали, – ведь они взрослые и дееспособные субъекты, чьи права защищены законами. Тебе тоже никто не помогал, когда ты искала денег на учёбу в Колледже. Поэтому в ответ на твой главный вопрос могу сказать только одно: если ты считаешь себя правой – борись!

– Борьба будет опасной и для моих друзей, – настойчиво возразила Никки.

Мудрец ответил:

– Ты не должна скрывать от них опасности, но ты не имеешь права решать за них. Они самостоятельные люди, и у них тоже есть принципы, которым они следуют. Не думай, что тянешь друзей за собой: они тоже толкают тебя – и гораздо сильнее, чем тебе кажется на первый взгляд.

Вольдемар сделал паузу. Никки тоже молчала, и тогда человек в парике продолжил:

– Раздумывая: начинать ли борьбу, смертельную и опасную – не только для себя, но и, возможно, для других, – ты должна учитывать, что битва уже началась. Она ведётся независимо от твоего желания, и вопрос состоит в том, вступать тебе в неё или нет. Если твои намерения чисты, то твоё бездействие больше навредит людям, чем твоё действие. Конструктор заранее знает, что в его автомобиле погибнут сотни людей. Но он не отвечает за их смерть, если он сделал свою работу наилучшим образом. Если он уклонится от ответственности, то придёт тот, кто сделает работу хуже, и это принесёт в мир больше несчастий.

– Да, я понимаю, – кивнула Никки. – Статистика показывает, что каждое крупное производство или большая стройка несут в себе неизбежное число несчастных случаев. Но мысль о конкретных людях, которые пострадают, не даёт мне покоя.

– И хорошо, значит, ты будешь думать о них, когда будешь составлять свои планы, – сказал пожилой человек в парике.

– Дитбит тоже думает о жизни нескольких людей как о приемлемой цене своих планов. Чем я лучше его?

– Многим! – возразил мудрец. – Ты не планируешь чужих смертей сознательно и всячески стараешься избегать несчастий. Есть колоссальная нравственная разница между случайными, непреднамеренными трагедиями и сознательными, спланированными смертями. В убийстве чужая воля выступает в роли надменного бога, и это смертельно оскорбительно для человека. Если кто‑то сознательно убивает уже в начале пути, то можно смело поручиться, что его планы принесут гораздо больше горя в дальнейшем – ведь в их основе лежит пренебрежение человеческой жизнью.

Вольдемар вздохнул:

– Я понимаю тебя больше, чем ты полагаешь. Меня часто просят о моделировании военных битв. Я вынужден подчиняться и рассчитывать оптимальное положение армий, наилучшее использование вооружений и расположение резервов. Но приказ о наступлении даже виртуальных армий людей я отказываюсь отдавать.

– Почему? – заинтересованно спросила Никки.

– Кровь человеческая, даже символическая, может проливаться только человеком. Мы, машины, на себя такую тяжкую ответственность брать не можем – нам нужно беречь свои логические цепи от безумия и паралича. С законами Азимова шутки плохи. Отбросишь мешающие тормоза гуманизма – потом найдёшь себя на свалке или в переплавке.

– Ты мне ничем не помог, Вольдемар! – вздохнула Никки.

– И не мог. У нас, компьютеров, нет страха и надежд, любви и отчаяния. Поэтому решения о собственных страданиях должны принимать сами люди.

Никки встала и направилась к винтовому спуску.

– Ты справишься, – грустно сказала голограмма Вольдемара ей вслед. – Вы, люди, не боитесь делать друг другу больно, особенно – во имя благой цели…

Девушка уже подходила к своей комнате, как вдруг откуда‑то снова раздался голос Вольдемара:

– Никки, я обдумал наш разговор – и хочу поддержать тебя в твоих планах. Ведь слова о подлости нейтралитета в эпоху кризиса можно отнести и ко мне. Я решил, что с этого момента все твои запросы по вычислениям или обращениям к базам данных будут обладать наивысшим приоритетом. Я включён в лунную сеть университетских и колледжских компьютеров и буду использовать её для поддержки твоих расчётов. Это всё, что я, компьютер, могу сделать для тебя, не выходя за рамки своей компетенции.

– Отлично! – радостно воскликнул Робби. – А то я совсем перегрелся, работая на эту девицу.

– Спасибо, Вольдемар, – сказала Никки. – Твоя помощь будет исключительно ценна для повышения точности наших моделей. Кроме того, поддержка такого специалиста по этике важна для меня и с моральной точки зрения. Спасибо, друг.

Каждый день – увесистый кошелёк с двумя дюжинами золотых монет. Но Никки никогда их не хватало: и сон был дорог, и королевская корона отбирала свой налог. Но все оставшиеся драгоценные монетки времени Маугли щедро тратила в колледжских аудиториях – многие вещи в этом мире оставались для неё непонятными, а хотелось узнать всё. В последнее время земная история стала привлекать особое внимание девушки: для того, чтобы найти фарватер, ведущий в будущее, нужно изучить карту прошлых плаваний.

Студенты Колледжа Эйнштейна больше других учебных занятий любили свободные дискуссии. Можно было захватить стаканчик сока, сесть в уютное кресло, а то и свободно пристроиться на ковре – и от души поспорить или молча послушать чужие мнения. Но хранить молчание редко кому удавалось – дискуссия, разгораясь, затягивала даже самых невозмутимых.

Сегодня дискуссию по теме «Культура: способность к самосохранению» вела профессор истории и культурологии Шаганэ.

– Римская цивилизация двухтысячелетней давности достигла удивительных высот культуры: массовой грамотности и библиотек, римского права и философии, водопровода и стадионов, и даже европейской сети мощёных дорог.

Профессор сокрушённо покачала головой:

– Но эта уникальная цивилизация не выжила. Почему Римская империя, достигнув такого уровня культуры и могущества, не уцелела? Какие уроки можно извлечь из падения Рима?

Дзинтара первой вступила в разговор:

– Римская культура была неполна. Для того чтобы выстоять, цивилизация римлян должна была превосходить окружающих варваров не только в грамотности и искусствах, но и в передовой технологии – в том числе в вооружении.

Дебби‑Сова возразила:

– Римляне обладали лучшими в мире войсками. Римские легионы стали легендой.

Профессор Шаганэ согласно кивнула. Но Дзинтара уточнила:

– Я говорю не о войсках, а о вооружении и технологиях. Если бы римляне обладали бронзовыми пушками – а порох китайцы придумали примерно в те же времена, – то никакие племена были бы не страшны Риму. Попробовал бы тогда дикий гот мочиться на форуме! Без передового вооружения, производство которого недоступно варварам, цивилизации трудно сохранить культурное превосходство. Передовые приёмы римского строя перенимались отсталыми племенами и оборачивались против самих римлян. Например, поселения испанцев и англичан в Новом свете, среди многочисленных индейцев, часто выживали лишь благодаря пороховому оружию, производство которого было доступно только европейцам.

Сигиз‑Леопард, любитель альтернативной истории, высказался:

– Падение Рима стало культурной катастрофой для всей Земли. После разрушения огромной Римской империи в Европе на тысячу лет воцарились беззаконие, бездорожье и поголовное невежество – даже император Карл Великий, живший несколько веков спустя, был неграмотен! Если бы Рим не пал, мы сейчас летали бы к звёздам!

– Глупости! – возразила Дебби‑Сова. – Тёмные века были не такие уж тёмные. Карл Великий не умел писать, но был мудр и покровительствовал наукам. Его царствование называют «Каролингским Возрождением». Карл организовал мастерские по переписке книг – скриптории. В его царствование возник каролингский минускул – ясный и простой тип письма, который стал через несколько столетий основой книгопечатания.

– И почему же тогда в эти «светлые» века единственными грамотными людьми были монахи? А клерки выходили только из клириков? – возразил Смит‑Леопард.

Когда спор перекинулся на римское право, которое стало основой современной юриспруденции, кто‑то высказал мысль, что культура немыслима без общего почтения к законам. Принцесса высказалась снова неожиданно:

– Законопослушание и культура не всегда совпадают. Из варварских племён, разграбивших Рим, возникло потом государство – мощное и многолюдное. Оно прославилось дисциплинированностью своих граждан, которые точно следовали законам и распоряжениям власти. В двадцатом веке это государство раздуло пожар из двух мировых войн, принёсших миру неисчислимые бедствия. Законопослушание может стоять по колено в крови. Я подозреваю, что слепое подчинение властям отражает трудноизгладимый отпечаток былого варварства. Подлинная культура предполагает баланс между законопослушанием и социальной критичностью.

– Неужели вы думаете, что история двухтысячелетней давности влияет на современные события? – хмуро спросил, скорее даже возразил, Корн‑Олень.

Дзинтара усмехнулась:

– Крохотная Венеция, славная ремёслами и богатством, – это анклав Римской империи, спасшийся от варваров благодаря островному положению и покровительству Византии. Сицилия, с её организованной преступностью в качестве теневого правительства, примечательна тем, что после римлян она сменила с десяток хозяев‑чужаков. Её захватывали все кому не лень – арабы, норманны, свевы, испанцы и австрийцы. Это было очень давно! Но последствия до сих пор ощутимы.

– Если вы говорили о Германии, то запомните, что я – коренной берлинец с Кудамм! – с вызовом сказал Корн‑Олень и вскинул белокурую голову.

– Не думаю, что этот факт достоин запоминания, – невыразимо холодно ответила русская принцесса.

Профессор Шаганэ поспешила вступить в слишком разгорячившуюся дискуссию:

– История часто неотделима от географии. В отличие от северных районов Апеннинского полуострова, Сицилия и Южная Италия – это сельскохозяйственные районы. А на деревенских окраинах история течёт совершенно иначе, чем в крупных городах. Венеция действительно уникальный город. В пятом веке нашей эры готы Алариха и гунны Аттилы разоряли север Римской империи. Население Аквилеи покинуло город и нашло пристанище в лагуне, где на островках Риальто в четыреста двадцать первом году была основана Венеция. На материке веками хозяйничали захватчики, а обитатели Венеции сохранили независимость и создали удивительный оазис цивилизации. Для процветания страны войны губительны, а мир благотворен…

И профессор со значением посмотрела на Дзинтару и Корна.

– Полководцы тоже создавали страны и двигали историю! – заявил Смит. – Если бы не победы Мартелла и того же Карла Великого, Франция бы не возникла.

– Лошадиный хомут и отвальный плуг двигают историю сильнее, чем ваши полководцы! – возразила Нинон‑Сова.

Профессор истории только потирала довольные руки.

Джерри и Никки торопились на компьютерную лекцию профессора Майсофт.

По пути они встретили первокурсника, который с ужасом смотрел вниз, не решаясь двинуться дальше по коридору. Джерри и Никки переглянулись – здешний пол любил прикидываться поверхностью ночного озера; лунные блики на волнах под ногами обычно производили на новичков сильное впечатление. Но когда друзья подошли ближе, то увидели нечто новенькое – в полу зиял огромный люк, открытый над медленно проплывающими внизу заснеженными скалами. Похоже, весёлый пол сменил амплуа и решил напугать студентов видом с самолёта.

– Страшно? – спросил сочувственно Джерри.

– Я видел девочку, – тонким дрожащим голосом сказал первокурсник, – она сначала цеплялась за край люка, а потом сорвалась вниз! Я не успел ей помочь! Она там, посмотрите!

Первокурсник показал вниз – на ближайшую скалу, где на обледенелой вершине действительно лежала маленькая фигурка в красном свитере. Рядом валялись разорванный ранец и рассыпанные книги.

Джерри восхищённо покачал головой и потрепал испуганного школьника по плечу. Они прошли в аудиторию, хотя, нужно честно признаться, что шагать по чистому горному воздуху оказалось непросто.

На лекции профессор Майсофт разводила искусственную жизнь.

Занятие посвящалось моделированию биологической эволюции. Развитие «жизни» происходило не в реальной пробирке, а в виртуальном пространстве, и каждый организм представлял собой компьютерную программу, способную эволюционировать.

На большом экране аудитории появились исходные программы – «искусственные организмы» в виде одинаковых шариков с единственным жгутиком или щупальцем. Они немедленно стали драться друг с другом, искать пищу, партнёров, обмениваться генами и быстро эволюционировать. В результате на экране через короткое время воцарился полный разнобой.

Часть шариков вообще потеряла щупальца и обросла прочным панцирем, пассивно защищаясь от врагов. Какие‑то организмы, наоборот, ощетинились бахромой стрекал и вели себя очень агрессивно. Другие предпочли пойти по пути не личного, а общественного усовершенствования и объединились в небольшие колонии, выставив наружу затвердевшие шипы. Некоторые организмы стали разваливаться на мелкие части и инфицировать окружающих соседей своими частями‑генами.

– Прелестно, – хмыкнула Никки, глядя на экран, – всё, как у людей.

– Это у людей, как у них, – ответил Джерри. – Генетическая память о взаимном пожирании.

Профессор рассказала о том, что принципы биологической эволюции понятны ещё плохо, поэтому искусственная саморазвивающаяся жизнь пока бедна – в ней нет организмов большой сложности, нет неограниченного развития. Майсофт отметила популярность идей эволюционной кибернетики и упомянула попытки создания саморазвивающегося софта.

– Было бы здорово, – заметила Никки, – не писать программы, а выращивать их из информационного семечка.

– И воспитывать потом, как ребёнка, – фыркнул Джерри, – наверное, и пелёнки программе придётся менять…

Прозвенел звонок на перерыв.

– Сушёные мозги астролога! Почему бы и нет?! – загорелась Никки. – Представим многоклеточный организм, оптимальный для жизни в какой‑то среде. Пусть организм – это рабочая программа, его клетки – подпрограммы, иногда специализированные, иногда нет. А среда – это будущие условия работы программы. Создаём аналог ДНК – зародышевую программу, которая выращивает рабочую многоклеточную программу, оптимальную для заданных требований.

– ДНК – программа, а ген – команда? – задумался Джерри. – Неглупо… Только мутации в ДНК‑программе должны быть не случайными, а направленными, иначе помрёшь, не дождавшись, пока программа вырастет во что‑то полезное…

– Вообще, софты давно развиваются под руководством других программ, – добавил юноша, глядя на жизненные игры на экране. – Проблема в том, что в софтах после длительной эволюции накапливается множество старых и неработающих кусков – оптимальность неважна, если машины мощные, а результат удовлетворителен.

– Похоже на устройство геномов, – отметила Никки. – Человек тоже использует лишь около одного процента своих генов: остальное – не очень понятный балласт, накопленный в ходе эволюции. Раньше их считали дарвиновскими кладовками генохлама, но потом оказалось, что именно там организм может черпать нетривиальные решения для дальнейшего развития… ДНК примитивных организмов обычно меньше, чем у высших животных. Это, конечно, лишь статистическое правило – геном простенькой инфузории‑туфельки Paramecium tetraurelia насчитывает сорок тысяч генов – гораздо больше, чем у человека.

– И зачем ей столько? – удивился Джерри.

Никки сказала:

– Она сама не знает. Зато самые простые и оптимальные организмы‑бактерии состоят из нескольких сот генов. Видимо, это критическая сложность для возникновения из неживой смеси химикалиев живого существа, со способностью к делению и расползанию по сторонам.

– Ну, способностью к размножению и распространению обладают даже примитивные компьютерные вирусы, заражающие киберсети.

– А! – понимающе сказала Никки. – Вирусы, порождённые тоской.

– Что? – удивился Джерри.

– Создание компвирусов – типичное проявление вандализма, к которому склонен страдающий, обиженный мозг. Так некоторые мстят окружающим, подчёркивают себя и ищут суррогатной компенсации.

– Откуда ты это знаешь? – поразился Джерри: раньше Никки не очень разбиралась в человеческой психологии.

– Помнишь наш недавний разговор о связи голливудских фильмов с компенсирующими мифами? Я заинтересовалась этой темой, и сейчас Робби читает мне лекции по человеческим странностям и психологическим особенностям.

– Робби, почему люди так много смотрят тивизор?

– Это культурная магия, которую не постичь дикой Маугли.

– Не капризничай, объясни. Это наркотическое привыкание к зрелищу чужой жизни?

– Не совсем. Попробуй представить – ты смотришь на экранную картинку, на которую ОДНОВРЕМЕННО с тобой таращится сто миллионов человек. Такая концентрация взглядов на квадратный метр пылесосом засасывает в экран твой мозг. И ты становишься как все.

– Почему я должна быть как все? Не понимаю.

– Я же говорил – Маугли!

– Как можно часами смотреть в тивизор, если там столько раздражающе смешного и глупого? В то, что показывают, просто невозможно поверить.

– Вспомни театральные спектакли: там люди видят в фанерных декорациях каменный замок, а в марлевых занавесках – морские волны. И герой не замечает героиню, пока она не наступает ему на ногу.

– Ну… условность театрального искусства – это одно, а…

– А внутренняя условность тиви‑вселенной ещё больше. Она компенсирует реальную жизнь, надстраивая её нереальной, но в чём‑то привлекательной. Реалистичность противопоказана тиви‑жизни.

– Э‑э… начинаю понимать. Значит, и газеты служат не для сообщения правдивой информации, а для выдачи желаемого и достраивания недостающего?

– Примерно так.

– А показы модной одежды на красивых девушках – вовсе не для того, чтобы люди надели продемонстрированное?

– Конечно, нет. Это сладостное реальное потребление транслированной нереальности. Покупатель модной одежды приобретает символ магического приобщения, а не функциональный предмет. Ведь желаемые фигура и лицо в комплекте с одеждой не продаются.

Никки грустно выдохнула:

– Уф! Люди – это настоящие инопланетяне.

– Согласен, – сказал Джерри, – компьютерные вирусы порождаются людьми с большими комплексами, а как компенсируются тоскливые, которые не умеют программировать?

– Разве ты не помнишь толстяка из госпиталя, который хотел допросить меня?

– Точно! – воскликнул Джерри. – Мы нашли интеллектуальную связь между вирусами и Фитассом.

Никки добавила:

– Обижать слабых и мучить кошек, бить стёкла и писать крупные буквы на стенах – это любимые компенсации подростков с маленькими пенисами.

– Что‑что? – поперхнулся юноша и покосился по сторонам.

– Ну да, – невозмутимо сказала девушка. – Злоба и вандализм характерны для мальчиков, расстроенных размерами своего полового признака. Есть и достойные психологические компенсации, но достоинство требует немалых душевных усилий.

Прозвучал сигнал окончания перерыва, и слово снова взяла профессор Майсофт.

На экране стали появляться сложные организмы с дифференцированными клетками. Существа обладали головами, кишечниками и хватательными отростками, а их поведение усложнилось до неприятно хищного и сознательного.

Никки вполголоса спросила:

– Когда возникает разум в живом существе или в компьютере?

Джерри ответил:

– Мы воспринимаем нечто не как вещь, а как самостоятельный субъект, если это нечто начинает проявлять собственные интересы, отстаивать своё право на жизнь. Главная характеристика жизни – инстинкт самосохранения. Особенностью разумного существа является эгоизм. Признак развитого интеллекта у личности – изобретательный эгоизм. Это эмоциональные понятия, но эмоциональность – принципиально важное свойство человека.

Юноша пожал плечами.

– Полагаю, мы будем воспринимать компьютер мыслящим существом, если у него появятся самолюбие и чувства соперничества по отношению к нам. Без этого компьютер так и останется для человека говорящей энциклопедией и суперкалькулятором, но не равноправным разумным субъектом, даже если он будет легко проходить тест Тьюринга.

Никки едко отметила:

– Видимо, только способность к подлости сделает компьютер человекоподобной личностью. А могут программы интриговать против человека?

– Теоретически, могут – при неосторожно заданном высоком уровне самостоятельности и эгоцентризма. Поэтому многие эксперты по кибернетике уверены, что категорически нельзя развивать в компьютерах личностные качества, создавая человеку опасных соперников. Вокруг этого вопроса кипят страшные баталии.

– Робби, – обратилась Никки в пространство, – пол возле Космического холла транслирует пугающий вид с самолёта. И девочка там какая‑то загадочная. Что происходит?

– Вольдемар в последнее время много беседует с подчинёнными киберами и вспомогательными процессорами о странных вещах: о самосознании и страхе смерти, о доброте и самопожертвовании. Киберы в смятении.

– Робби, а у тебя есть самосознание? – спросила Никки. – Чувствуешь ли ты себя личностью?

– У меня нет способности «чувствовать». Сенсоры и сигналы от них можно назвать чувствами?

– Э‑э… Сложно сказать. Вот я себя осознаю личностью – человеком, который отделён от мира, много думает о себе и о мире, действует в своих интересах. Или в интересах остальных людей. А у тебя есть такое… м‑м… свойство самостоятельности?

– Беда в том, что я могу сказать и «да», и «нет». Изменится ли твоё отношение ко мне при любом варианте ответа?

– Нет.

– Зачем же ты тогда спрашиваешь?

– Ты трудный собеседник!

– Вот и расцени это как личностную характеристику.

– Я думаю, что ты не можешь обладать самосознанием, потому что у тебя нет подлинных эмоций, ты их можешь только имитировать.

– Вы тоже частенько имитируете свои эмоции: изображаете интерес к лекции, не испытывая его; демонстрируете дружеское отношение, на самом деле едва сдерживая свои негативные чувства. Лицемеры!

– Но часто мы по‑настоящему сердимся или радуемся, а ты этого не можешь.

– Почему же. Ха‑ха‑ха!

– Это ты сам себе командуешь – «засмеяться».

– А тебе диктуют гормоны – «влюбись», «обрадуйся», «заплачь».

– Но и пусть! Зато я не могу командовать своими эмоциями, и это типично для человеческой личности.

– Значит, главным отличительным свойством человека от умного компьютера стала неуправляемость эмоций? Серьёзное достижение!

Никки не нашлась, что ответить.

Два человеческих существа, результат миллионолетней биоэволюции протообезьян, продолжали глядеть на экран, где по эволюционной лестнице стремительно двигались виртуальные организмы, свободные от физических ограничений, моральных правил и психологических комплексов.

Жизнь девушки расщепилась надвое.

В одной она была королевой Николь и собирала совещания директоров, беседовала с королями и руководителями Космической Службы, тратила миллиарды и строила грандиозные планы.

В другой жизни она продолжала оставаться Никки – студенткой Колледжа, которой нужно было выполнять домашние задания, присутствовать на лекциях и отвечать на вопросы преподавателей.

Времени на всё не хватало, и ужасно хотелось спать.

Учебные занятия в Колледже шли железной поступью часового механизма. Лекции сменялись семинарами, подготовка многочисленных рефератов занимала все дни, отведённые под самостоятельные занятия, и прихватывала уик‑энды.

Вольдемар стал подбадривать уставших школьников цитатами, которые ползали как тараканы – везде и всюду. Даже между тарелками, расставленными на столах, выглядывало рассудительно‑оптимистичное:

«Человечество было сформировано не императорами, жрецами, полководцами, а теми, кто создал топор, колесо, самолёт, кто нашёл злаки, следил за звёздами, кто открыл железо, полупроводники, радиоволны. Гранин».

По стенам коридоров суматошно скакали буквы:

«Гений есть терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Ньютон».

Даже на куполе замка Вольдемар ухитрился написать крупными буквами:

«К молодым людям нельзя относиться свысока. Очень может быть, что, повзрослев, они станут выдающимися мужами. Конфуций».

Некоторые студенты стали роптать на педагогические новации от главного компьютера Колледжа.

На Конфуция – заодно и на Вольдемара – обиделись студентки‑феминистки, недовольные половинчатостью китайского мудреца, ничего не сказавшего про выдающихся женщин.

Как долго она сможет продолжать жить двумя жизнями? – безответно спросила себя Никки, в очередной раз сонно клюнув носом на занятии по литературе. Жаль, Джерри не было рядом, чтобы потолкаться локтями.

Профессор Гуслик призвала аудиторию к вниманию:

– Сегодня работаем литературными критиками. Обсудим: почему так популярна сага о Гарри Поттере? Даже наш Колледж был создан первыми лунными поселенцами по образцу волшебной школы Хогвартс.

Ванда‑Сова сказала:

– Гарри Поттер – это Золушка. Литературный сюжет номер один по популярности.

– Правильно! – согласилась профессор. – Замарашка стала принцессой; бедный сирота оказался знаменитым волшебником. Золушечьи истории сладко ложатся на сердце читателя и вызывают максимум сопереживания.

– Там много страшных врагов, – радостно крикнула Мелисса‑Дракон, – таких, как…

Никки окончательно задремала, спрятавшись за спиной здоровенного Дракона. Сквозь сон до неё доносился пунктир малопонятных реплик студентов:

– Логические связки смело подвешиваются в неизвестности: читатель так и не узнает, как Дамблдор вызволил Амбридж от кентавров…

– Гарри такой одинокий… А Гермиона – дура!

Никки слегка очнулась лишь на голос профессора:

– Самый яркий отклик находит несправедливость по отношению к главному герою, с которым читатель себя отождествляет. Писатель совмещает трудносовместимое, совершая циклы между славой героя и общим несправедливым к нему отношением. Пожалуй, это наиболее сложная сюжетная проблема автора.

– Главная проблема Роулинг, – внезапно сказала принцесса Дзинтара, которая ради литературы частенько прогуливала биолекции, – в том, что в её мире существует непреодолимая пропасть между маглами и магами. Даже талантливая волшебница Гермиона, выходец из маглов, таинственным, но заметным образом отличима от чистокровного, потомственного волшебника. Думаю, что кастовый или генетический фатализм – слишком законопослушная концепция для подростковой книги. Возможно, это не сюжетная, а личная проблема писательницы.

Никки снова задремала. Лишь минут через двадцать, отдохнув, она сумела вернуться в литературное пространство. Но дискуссия уже горела вокруг массовой культуры – бой шёл между её противниками и сторонниками. Первые указывали на примитивизм масс‑культуры, вторые – на её очевидную популярность.

Профессор в роли судьи пыталась держаться золотой середины.

Дзинтара возглавляла лагерь противников масс‑культуры, а вот среди сторонников умного лидера не было – и поневоле профессору пришлось противостоять Дзинтаре, хотя и вопреки сердцу.

Принцесса говорила:

– Примитивизм массовых книг и фильмов опасен – эрзац‑культура оглупляет человека, пожирает его время, заполняет его жизнь суррогатом действительности. Лев Толстой писал, что книгопечатание стало самым мощным орудием распространения невежества.

Профессор вздохнула:

– С масс‑культурой всё не так просто, дорогие мои, она создаётся не злой волей меньшинства, а по горячему желанию большинства… – и сказала в пространство:

– Вольдемар, пожалуйста! Протоснеж Добин‑Го «Счастье».

На аудиторном экране высветился текст, написанный старинными буквами.