Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Глава 14. Группа стран, противников закона о геносвободе, подала апелляцию в Совет Безопасности ООН, требуя наложить вето на принятый закон



Элиза

Группа стран, противников закона о геносвободе, подала апелляцию в Совет Безопасности ООН, требуя наложить вето на принятый закон, угрожающий самому существованию человечества. Согласно мировой конституции, вступление закона в силу приостанавливалось на время рассмотрения апелляции.

Мир получил тревожную передышку.

А жизнь в Колледже шла своим чередом.

Наступила весна – и очередной день рождения Никки.

Люди скорбно ценят дни рождения, имеющие нулевой оскал, – тревожные тридцать, бодрящиеся сорок, унылые пятьдесят или прескучные сто.

Совершенно зря.

Даже смешно – ну какая разница между сорокадевятилетним субъектом, полнеющим и лысеющим, и им же пятидесятилетним? Если сдать его целиком на анализы, то выяснится, что за год тела стало на два процента больше, а волос – на три процента меньше. А душевную разницу вообще невооружённым глазом не увидишь, а различишь – так лучше смолчишь. Где рубеж, чего отмечать‑то? Вот если бы человек к пятидесяти годам вырастил себе крылья хотя бы нетопыря…

Не‑ет, главными днями рождения в жизни каждого человека являются вовсе не круглые даты, а любой год между десятью и двадцатью.

Уникальные жизненные рубежи! Десятилетний человек – ребёнок; двадцатилетний Хомо Сапиенс вполне взросл. За это ключевое десятилетие с человеком происходят поразительные превращения – он вырастает на футы и пуды, становясь из хрупкого детёныша матёрым существом. Интеллектуальный уровень тоже совершает качественный скачок. Ну… почти всегда.

В десять ты собирал цветные картинки. В одиннадцать ты, открывая взрослую книгу, с улыбкой вспоминаешь вчерашнего ребёнка.

Когда тебе двенадцать, то сердце готово к подвигам и дуэлям.

Тринадцать ранят сердечной тоской.

Четырнадцать учат выбирать жизненный путь.

Пятнадцать лет – середина, рубеж, отделяющий детство и отрочество от юности и от взрослой жизни. Вчера тебе было четырнадцать, и ты пускал деревянные кораблики в лужах или бумажных змеев в небе. В пятнадцать тебе к лицу штурвал, если не космического корабля, то хотя бы бригантины.

Шестнадцать – у многих совершеннолетие. Радуга возможностей и проблем. Удостоверение взрослой личности, права на вождение автомобиля, неограниченность путешествий, раны от взрослых поступков.

У других совершеннолетие наступает в семнадцать – время шагов, навсегда определяющих будущее.

Восемнадцатилетние имеют полное право умереть с оружием в руках, решая мучительно сложные уравнения своих и чужих жизней.

Девятнадцатилетние печалятся, глядя на последние песчинки юности, убегающие из рук.

На двадцатилетнего взваливают взрослую ношу, не спрашивая – готов ли он.

Для любого человека совершеннолетие – ключевой рубеж и важнейший повод для праздника.

Что же говорить про совершеннолетие юной королевы?!

Прошлый день рождения Никки не захотела праздновать – и не стала. Но времена изменились: что разрешено безвестной девушке, то не позволено знаменитой королеве. Quod licet Jovi, non licet Bovi.

Наивная Никки не собиралась устраивать пышного дня рождения, но обстоятельства столпились вокруг и стали диктовать условия.

Началось необычно: от директора пришло приглашение – не по Сети, а в сжатых челюстях личного директорского кентавра. Последняя встреча с профессором Миличем закончилась провалом Никкиного плана по бесплатному обучению и очередной угрозой её исключения. Вообще, Никки не помнила приятных бесед в кабинете директора, поэтому от нового вызова она ничего хорошего не ждала.

Но директор был настроен миролюбиво, разговаривал любезно и даже с заискивающими интонациями – видимо, ссориться с королевой‑студенткой ему совсем не хотелось. Директор предложил Никки использовать самый большой зал Колледжа для проведения официального приёма по поводу её дня рождения.

Никки удивилась – она не планировала никаких приёмов.

Директор удивился на Никкино удивление и оставил в силе своё предложение.

На следующий день Никки позвонил адвокат Дименс и тоже стал спрашивать о планах на день рождения.

– Зачем мне этот официальный приём? – спросила Никки.

– Вам нужны сторонники и союзники, – сказал адвокат. – Я приглашу от вашего имени ряд королевских фамилий, и они пришлют на приём своих представителей. Видимо, это будут молодые принцы и принцессы – вполне логично для знакомства с королевой вашего возраста.

Никки обещала подумать. Но через два дня на экране появилась физиономия коммодора Юра Гринина с тем же вопросом – куда и когда он, как официальный представитель Спейс Сервис, должен приехать на приём по поводу дня рождения королевы Николь?

Традиция победила наивность, и Никки воспользовалась любезностью директора Милича.

Утро дня рождения началось рано: Никки позвонил ведущий Первого Лунного телеканала.

– Ваш пресс‑секретарь очень несговорчив и разрешил задать только один вопрос.

– Мой секретарь? Ах да, Робби – твёрдый парень. Задавайте свой вопрос.

– Появившись среди людей, вы натворили много дел: выдвинули новую теорию Большого Взрыва; обнаружили опасность, грозящую Оберонским обсерваториям; нашли жизнь на Марсе. Как вам удалось опередить в интеллектуальной гонке взрослых, опытных учёных?

– Один такой вопрос стоит двух интервью! Но вы ошибаетесь – никакой интеллектуальной гонки не было. Я медленно шла по пустой дороге. Разве кто‑то искал жизнь на Марсе? Фонды на эту тему давно не выделяются. Случайный робот, упавший в трещину, имеет больше шансов найти марсианскую жизнь, чем весь МарсоИнститут, который – пусть по уважительным причинам – эту жизнь не ищет. Никто из учёных не считал стабильность Королевского плато на Обероне – такая задача не ставилась, деньги на её решение не выделялись. А специалисты по Большому Взрыву так давно переливают вакуум из пустого в порожнее, что остановить круговое движение их сплочённого коллектива уже невозможно, зато их может обогнать даже школьник, обнаруживший, что король гол и заблудился.

– Поясните. Значит, науке нужно больше денег? Но у вас их тоже не было.

– Мои аналитики занимались исследованием эффективности научных исследований в рамках… э‑э… одного благотворительного проекта. Они доказали, что науке – особенно теоретическим исследованиям, – кроме денег, нужна свобода. Свобода индивидуального поиска и личного любопытства. Теоретик, чьё существование зависит от демократического голосования коллег или от мнения авторитетов, – это мёртвый теоретик. Зависимый учёный бесполезен: из флюгера не сделать парус.

– Анархичная точка зрения!

– Государство, требующее с учёных планы работы на несколько лет вперёд, обрезает ветки с живого дерева науки и делает из него бревно… Вы навели меня на мысль – надо создать ассоциацию независимых учёных. Каждый из них сможет работать совершенно свободно. А деньги они будут получать, публикуя статьи в журнале, который назовём… э‑э… «Свободная наука». Скажем, пятьдесят тысяч за статью. Для начала запустим журнал в двести статей… это десять миллионов в год… сущие мелочи, клянусь кривой улыбкой Немезиды. Мы сумеем разработать независимую оценку значимости поступающих работ. А собственником практически важных идей, опубликованных в этом журнале, станет моя династия – конечно, с отчислением процентов авторам…

У ведущего глаза загорелись и рот снова раскрылся, но Никки успела раньше:

– Спасибо за вопрос, мы прекрасно поговорили!

Она выключила экран и зевнула. Рановато всё‑таки позвонили.

Официальная часть дня рождения началась после обеда, в четыре часа. В шесть часов планировалось неофициальное продолжение с танцами.

Фрейлины оказались вполне полезными: подготовили зал, встретили гостей и тщательно пересчитали всю дюжину принцев, прибывших на приём к королеве Никки.

Джерри мрачно наблюдал, как вокруг Никки кружится стая блестящих аристократов – острят, хвастаются, крадут внимание молодой королевы. Юноша чувствовал себя чужим на ярмарке юного тщеславия.

Подарки вручались поразительные: изумрудное колье в миллион долларов, античная китайская ваза, цену которой Робби затруднился определить, картина классика модернизма, которая не понравилась Никки, но была самой дорогой из десятков подношений. Девушка вежливо благодарила, с тёплым чувством вспоминая первые скромные подарки, присланные друзьями на прошлое Рождество.

Дзинтара официально представляла династию Шихиных и подарила Никки роскошное кресло красного бархата, принадлежавшее ранее бельгийской королеве Беатрикс.

– Оно будет теперь твоим троном! – торжественно сказала Дзинтара.

Никки раскланивалась и разговаривала с гостями, но её голова была занята сообщением группы аналитиков Гринвич‑Центра. Информационный меморандум Тхимсота, срочно покинувшего Колледж месяц назад в связи с ухудшением здоровья, оказался весьма ценным. Его данные были обработаны и включены в компьютерную футурологическую модель Михаэля Уолкера, которую за невероятно короткий срок подготовили Джерри с Хао.

Мощные компьютеры – все, которые Гринвич‑Центр смог арендовать на Луне за немалую сумму, – рассчитывали модель трое суток, не понимая, впрочем, над чем они работают. Вихри математических символов, нанизанных на лазерные лучи, стремительно летали между пятнадцатью тысячами процессорных блоков, разбросанных по всей Луне, стелились терабайтной электронной позёмкой по зеркальным скрижалям записывающих кристаллов и оседали сверкающим цифровым инеем в кремниевых мозгах Робби и Тамми, командующих этой киберармией.

Выводы были получены ещё вчера, но они до сих пор не умещались у Никки в голове, и их приходилось всё время перетряхивать. Это делало лицо девушки более отстранённым, чем обычно, что несколько обижало приглашённых гостей.

На приём вместе с коммодором Грининым пришёл космонавт Граффин. Отведя Никки к столу с закусками, он попробовал уговорить её на крупный вклад в Межзвёздный фонд. Королева обещала обсудить это предложение на совете директоров и сказала, что считает межзвёздные полёты весьма важной сферой для инвестиций.

Студенты заметили знаменитого Граффина и аплодисментами приветствовали космопроходца.

– Какие новости о нашем проекте «Двойная комета»? – улучив момент, спросила Изабелла. Все окружающие навострили уши.

– Жюри фактически уже подвело итоги конкурса, и я могу кое‑что вам сообщить… – откашлялся космонавт. – К сожалению, ваш проект не стал победителем…

– У‑у‑у… – разочарованно загудел зал.

– Уж очень он… фантастический. Мы, конечно, не просили вас разработать двигатели, но, тем не менее, ожидали, что вы останетесь в рамках реалистичного дизайна, который можно будет превратить в настоящий проект в течение ближайших лет…

– А чей проект выиграл? – расстроенно спросил Тмин‑Дракон.

– Извините, это наш маленький секрет… – загадочно улыбнулся космонавт. – Клянусь всеми спиралями M31, я не могу раскрыть его до объявления официальных итогов конкурса! Скажу только, что моим личным фаворитом стал очень милый дизайн вращающейся многоярусной оранжереи‑сада…

– А как они обошли проблему встречной радиации? – спросила Изабелла.

– И ресурсов? – добавил какой‑то гоблин.

– Их проект, конечно, не разрешил всех трудностей межзвёздного полёта, – ещё шире улыбнулся Граффин, – но, честно говоря, никто и не ждал от школьников реального прорыва в столь сложных задачах… Конкурс носил скорее пропагандистский характер и в этом смысле превзошёл наши ожидания – мы получили более восьмидесяти проектов и отличное освещение в прессе.

– Обычное взрослое враньё… – крикнул кто‑то. – Нам говорили одно, а в голове держали другое…

Директор Милич строго посмотрел в сторону выкрикнувшего.

– Кто‑нибудь из жюри поддержал «Двойную комету»? – спросил Мин‑Дракон.

– Извините, это снова наш маленький секрет! – продолжал сиять президент фонда «Межзвёздная инициатива».

Зал продолжал разочарованно гудеть, а лица «Веганских гоблинов» были мрачнее тучи. Какие‑нибудь никчёмные сады получат премию!

Неожиданно вперёд выступила Никки, взмахом руки остановила шум и звонко сказала:

– Гринвич‑Центр готов купить дизайн межзвёздного корабля, разработанного студентами Колледжа, за миллион долларов!

В зале на секунду воцарилась тишина, а она потом взорвалась ликующими криками и аплодисментами. В крики «гип‑гип‑ура!» и «банзай!» вплеталось непонятное «мазератти! мазератти!».

– «Веганские гоблины» – все согласны?

Никки и Робби осмотрели зал и, соблюдая юридические формальности, аккуратно зафиксировали энергичные кивки всех участников команды. После чего королева‑именинница продолжила:

– Более того, Гринвич‑Центр считает предложенную идею корабля столь ценной, что выплачивает премию в семь с половиной миллионов долларов…

Никки сделала расчётливую паузу, и зал замер, не дыша. «Семь с половиной миллионов золотых долларов» – это была самая часто упоминаемая денежная сумма в разговорах эйнштейнианцев. О‑хо‑хо… полная стоимость обучения в Колледже – деньги, которые многие родители студентов получали, закладывая всю семейную недвижимость и залезая в пожизненные долги к хищным банкам.

– …каждому из пятнадцати студентов, участников проекта «Веганские гоблины»!

Что тут началось в зале! Перо бессильно описать.

Директор взволнованно привстал, глядя на Никки, хотел что‑то сказать, но, посмотрев на бушующее вокруг море эмоций, махнул рукой и опустился в кресло.

Минут через пять уровень шума упал до каких‑то пары сотен децибел, и мощные динамики уже могли его перекричать. Тогда президент фонда «Межзвёздная инициатива» с кривой усмешкой сказал в микрофон:

– Мисс Гринвич, вы – богатый человек и можете заниматься благотворительностью. Но не стоит маскировать её под реальную заинтересованность – этим вы внушаете участникам проекта ложное впечатление об их фантастической идее…

– Бу‑у… – рассерженно отреагировал зал.

Никки пожала плечами и спросила в пространство:

– Робби, что ты думаешь о покупке прав на дизайн двойного корабля?

– Лучшая твоя сделка, Никки, – сразу отреагировал кибердруг. – В следующие тридцать лет ты ничего не получишь за свою инвестицию в сто тринадцать с половиной миллионов. Зато с вероятностью двух сигма в следующие пятьдесят лет доходы от купленного патента составят пятьдесят миллиардов. За сто лет эта сделка принесёт твоей династии два триллиона. С вероятностью одной сигма, точнее сказать не могу.

Зал просто онемел.

– Чем хороши династии… – задумчиво сказала Никки в потрясённой тишине, – они могут оперировать долгими периодами, а не сроками до выборов или до пенсии.

Бывший космонавт Граффин, которому осталось до пенсионного возраста совсем немного, покраснел и выкрикнул:

– Где же вы возьмёте двигатели для таких гигантских кораблей?!

– Извините, а это – наш маленький секрет! – без улыбки сказала юная королева.

Формальная часть королевского приёма закончилась; приглашённые почтенные гости разъехались, а молодёжь осталась – наконец‑то! – без помех повеселиться и потанцевать.

Вольдемар развлёк всех фейерверком, составив из огней яркую мысль Артура Кларка:

«Только тупицы останутся на Земле – истинный гений расцветёт лишь в космическом пространстве».

Студенты танцевали, закусывали и болтали с приезжими гостями и друзьями из других Орденов.

Группа Сов остановилась отдышаться от танцев.

– Жюльен, как ты меня находишь? Правда, оригинальная расцветка? – приятельски хвасталась Роми спектрально‑переливчатым коротким платьем.

– Клянусь копчиком Венеры, ты похожа на слово «красное», написанное зелёным цветом!

Разговор вращался вокруг выбора профессий.

– Слышали про Советника пятого уровня? – спросила Самар. – Это программа для выбора профессий, которая стала учитывать информацию о твоём генотипе. Охотники за головами и фирмы‑наниматели активно её используют.

– Это нарушает закон о генетическом равноправии.

– Как говорит Эксмин – равноправие не обеспечивает равенства. А работодателей волнуют не твои права, а твои возможности.

– Эксмин – просто душка!

– А я и половины не понимаю из того, что он вещает…

– Ну так он и не скрывает, что говорит для умных.

– Если интеллект будет выводиться из генотипа, то он станет печатью на лбу. Жюльен, что ты думаешь об этом?

– Я против геноклейма, я – за ассортативные союзы когнитивных элит.

Жюльена тоже понимали далеко не всегда, но его это мало волновало. Обаятельному юноше легко прощали интеллект, примечательный даже среди Сов.

Красивая, с тонкой фигурой и в розовом платье, Кристина Снайдер из Ордена Оленей отшучивалась от друзей, подтрунивающих по поводу её успехов в драконоборчестве – воинственном спорте, популярном чаще всего среди Леопардов:

– Даже Олень в невыносимых условиях становится Леопардом. Когда стоишь перед огромной зверюгой, то деваться некуда – приходится отбиваться изо всех сил…

В другой компании Степан‑Дракон – клетчатый ковбой от «Бёрберри» – рассказывал:

– Беру программу «Супер‑Чудик» для генетического дизайна и запускаю её на самостоятельную работу. Даю задачу: создать организмы, которые могут жить в атмосфере из смеси кислорода и углекислого газа. Я раньше давал «Чудику» похожее задание и получал на просмотр вполне симпатичных зверюшек, но сейчас немного увеличил процент двуокиси углерода. Вы бы видели, какие неописуемые монстры полезли из моего экрана! Клянусь шкурой Овна, они снились мне целую неделю!

– Почему такая разница из‑за изменения процента углекислого газа? – удивился кто‑то.

– Я тоже поразился, полез разбираться… Оказывается – когда я выбирал из таблицы Менделеева химические элементы, то перепутал строчку и нажал на другой период – нечаянно задал атмосферу не из це‑о‑два, а из силициум‑о‑два.

– Атмосфера не из углекислого газа, а из газообразного кварца?!

– Точно!

– Славные зверушки смогли вырасти в раскалённой атмосфере из горного хрусталя…

Мишвер‑Сова рассказывал:

– У родителей есть приятель‑охотник, который страшно любит приврать и поспорить. Пришёл в гости и стал рассказывать, что как‑то на Аляске он развёл большой костёр, а из горящих поленьев полезли красные шестиногие ящерицы… Рассказал и ждёт, что мы будем нервничать и опровергать. Я вспоминаю книгу Эксмина, советы из главы «Как спорить с врунами», и пожимаю плечами: мол, ничего особенного, в нашем колледжском лесу водятся олени с кремниевыми рогами, и когда им становится холодно, то они высекают огонь с помощью взаимного сшибания лбов и потом греются у костра всю ночь.

– Вот что генетика животворящая делает!

– Переплюнул его историю и испортил творческое настроение!

Дмитрий таинственным полуголосом говорил Жюльену и Смиту:

– Поехал летом в гости к приятелю‑французу. Шагаю по Круазетт в Ницце. Впереди идёт молодая женщина с сумкой на длинном ремне. Сумка зацепила юбку и высоко обнажила красивую, стройную ногу. Зрелище! Иду и наслаждаюсь. Потом присмотрелся – это не случайность, а такой специальный покрой юбки – расчётливый и коварный! Я сразу расстроился…

– Почему? Нога ведь не стала кривее… – удивился Смит.

– Ну, я счёл себя удачливым человеком, а оказалось…

Жюльен авторитетно кивнул:

– Психология! Ценится лишь личный выигрыш. Коллективная раздача не греет.

Дзинтара села за пианино и стала наигрывать задумчивую мелодию. Никки подошла, потрогала лежащую рядом гитару принцессы – та нежно зазвенела, – в открытой папке присмотрелась к желтоватому листку с нотами.

– Интересная музыка, но слова сложноваты, – прокомментировал Робби.

– Робби, ты читаешь ноты? – спросила Никки.

– Ха! Глупый вопрос.

– Никки, сыграй нам на гитаре! – вдруг крикнул кто‑то из Оленей.

– Я не умею! – рассмеялась Никки.

– Неправильный ответ, мы с тобой владеем почти всеми музыкальными инструментами, – неожиданно вмешался Робби.

– Ты играешь на гитаре? – удивилась девушка.

– Если ты споёшь, то – да, только аранжировку этой древней музыки стоит освежить.

– Я? Спеть? У тебя завихрения электронов?

– Ты же поёшь, принимая душ! – заявил нахальный Робби.

В зале захихикали.

– Ну… да, но там же меня никто не слышит… – пожала плечами Никки, – понравится ли другим, как я пою в ванной комнате?

– Давай рискнём, у тебя неплохой голос, а я помогу с музыкой, – вкрадчиво сказал Робби. – Что, чувство авантюризма совсем исчезло?

– Давай, Никки, попробуй! – так дружно закричали кругом, что Никки лишь беспомощно поморщилась:

– Вы сами не понимаете, о чём просите.

Но на неё так дружно навалились, что уломали. Вернее, Никки поняла, что легче спеть, чем отвязаться. Она села в уголок и стала под руководством Робби готовиться к сольному выступлению.

Остальные участники с энтузиазмом принялись готовить место для королевского выступления: стаскивать столы вместе, сгребать недопитое и несъеденное, наводить свет всех имеющихся светильников. Считанные минуты – и воздвигнута отличная сцена!

Наконец, Никки собралась с духом и уселась в подаренное Дзинтарой тёмно‑красное с золотом бархатное кресло. Четверо мускулистых Леопардов во главе с Джигичем немедленно подняли кресло вместе с королевой и поставили его на импровизированную сцену.

Тонкая фигурка в чёрном платье устроилась поудобнее на королевском троне европейских кровей. Голова с хрустальными волосами склонилась над полированной звонкой поверхностью. Драгоценная деревянная гитара Дзинтары недовольно поёжилась в неумелых руках, но потом пригрелась и присмирела. Никки вплела тонкие пальцы в ещё более тонкие струны и запела тихим голосом:

Уронит ли ветер в ладони серёжку ольховую…

В шумном зале разлилась и воцарилась тишина. Странные слова старинной песни, пронизанные грустью прошлых веков, были неуместны в огромном зале, полном веселящихся людей, прилетевших сюда на космолётах.

Серёжка ольховая выше любого пророчества.

Тот станет другим, кто тихонько её разломил.

Пусть нам не дано изменить всё немедля, как хочется.

Когда изменяемся мы – изменяется мир.

Песня не знала своей неуместности и несовременности, она добиралась до каждого и заставляла его замирать, будто вслушиваясь в голос судьбы.

Прости и пойми, если даже разлюбит любимая,

Серёжкой ольховой с ладони её отпусти.

Музыка – тихая и прозрачная, как холодная весенняя капель, заставляла стискивать зубы и затрудняла дыхание.

Серёжка ольховая лёгкая, будто пуховая,

Но сдунешь её – всё окажется в мире не так.

И, видимо, жизнь не такая уж вещь пустяковая,

Когда в ней ничто не похоже на просто пустяк.

Никки закончила петь, но зал безмолвствовал. Она подняла сосредоточенные глаза от гитары, осмотрелась и растерянно сказала:

– Ой!

На глазах у многих слушателей были слёзы.

Две девушки в углу откровенно плакали, и даже Дзинтара вытирала глаза красивым старомодным платком. Джерри тоже стоял в оцепенении, и в его голове навязчивым рефреном звучало: «Прости и пойми, если даже разлюбит любимая…»

Никки оценила ситуацию и неслышно скомандовала Робби. В зале загремела современная бодрая мелодия. Все стали приходить в себя и украдкой отряхивать мокрые ресницы, со смущёнными смешками посматривая друга на друга. Вспыхнули запоздалые аплодисменты, заглушённые ритмическими повизгиванием динамиков.

– Что за аранжировку ты подобрал?! – исподтишка рявкнула Никки на Робби.

– Не кричи на меня, – растерянно буркнул тот, – я сам перепугался… Какие вы, биосистемы, нежные…

Подошла Изабелла с влажными глазами:

– Ты должна быть не королевой, а певицей! И будить в сердцах светлую грусть.

Дзинтара ничего не сказала, просто расцеловала Никки в обе щеки.

Никки, поражённая реакцией слушателей, категорически покачала головой:

– Я никогда больше не буду петь… не хочу дёргать души за ниточки бессознательного… Люди не должны плакать!

– Ты чертовски не права! – сказала Дзинтара.

– Может быть, – пожала плечами Никки, – но я чертовски твёрдо решила.

Динамики выплеснули вальс, и Феб умчал Дзинтару.

Зал, увидев стремительную красивую пару, расступился и оставил танцоров в летящем одиночестве. Они кружились, не отрывая друг от друга внимательных глаз.

Дзинтару и Феба связывали странные взаимоотношения. Юноша всё время подшучивал над принцессой, одновременно открыто демонстрируя свою влюблённость. Но эта демонстративность как раз и внушала сомнения.

Вот и сейчас, после окончания своего знаменитого вальса, Дзинтара и Феб отпустили друг друга и опустили соединяющие руки, но остались на максимально близком расстоянии партнёров по танцу.

Феб в упор рассматривал гордую Дзинтару и говорил негромко, но вполне различимо для заинтересованных окружающих.

– Что такое любовь? Как определить это самое сильное человеческое и божественное чувство? Вот я смотрю в карие глаза – ничего особенного в них нет…

Глаза Дзинтары вспыхнули огнём.

– Густые брови, крупноватый нос, слишком яркие щёки – всё, взятое по отдельности, никак не может привлечь внимание бога, художника и поэта…

Щёки Дзинтары ещё больше заалели, но она не произносила ни слова и тоже в упор рассматривала Феба, превосходящего её по росту всего на дюйм.

– …Как смогли эти обычные детали, собранные вместе, произвести такое неизгладимое впечатление на столь могучую личность, как я? Когда это земное лицо приближается к моему на расстояние… примерно пяти дюймов… почему моё божественное дыхание перехватывает, и возникает сильное притяжение неизвестной природы?

Дыхание Дзинтары тоже сбивалось, но она по‑прежнему молчала и не сводила блестящих глаз с задумчиво рассуждающего Феба.

– Масса недостатков… Статус принцессы просто ужасен… Насколько фатальна эта смешная королевская гордость, впрочем, такая понятная и человеческая?

Опустив руки, они стояли, почти касаясь друг друга. Вокруг толпились смеющиеся друзья, но юноша и девушка были аутически отрешены от окружающего.

– Я краем глаза вижу её в коридоре, и этот ничтожный по мощности периферийный световой сигнал вызывает во мне эйфорический прилив предельной высоты. Почему? Что за глупая химическая реакция? Эта девушка улетает на уик‑энд в свой замок, и мне – МНЕ! – занятому в миллионе космических дел и развлечений! – становится пусто и одиноко. Можно ли вывести формулу этого чувства и составить спасительное противоядие? Или ликующее замирание в груди, которое возникает при взгляде на это простое, но симпатичное лицо с умными глазами, и есть смысл забавной земной жизни?

Юноша замолчал, продолжая разглядывать Дзинтару.

– Лучшее объяснение в любви, какое я слышал! – крикнул кто‑то, и все зааплодировали.

– Объяснение в любви? – сказал Феб, по‑прежнему не сводя глаз с Дзинтары. – Чепуха! Это тезисы моего реферата по нейросайенс…

Принцесса Дзинтара с пылающим лицом, молча и не спеша, отступила на шаг от Феба, повернулась и ушла с дня рождения королевы Никки.

Профессор Лвин спал неспокойно и встал рано – купол неба ещё не светился. Ходил по комнате, долго умывался, фыркая и бормоча. Брился ещё дольше. Наконец дотянул до завтрака и спустился на первый этаж гостиницы, в которой он поселился после переезда в Шрёдингер. Отель был невелик и скромен – и это профессору нравилось. Как и уютный гостиничный ресторан.

В неярко освещённом зале никого не было по раннему времени. Профессор сел за любимый столик у окна, и тут же подошла Мэриэн – пухленькая улыбчивая девушка лет двадцати.

– Вы рано сегодня! – улыбнулась она профессору. – Уезжаете куда‑то?

Она ловко разгрузила поднос на стол: кувшинчик с чёрным кофе и стакан апельсинового сока, тёплые плюшки, масло и клубничный джем, ломтик молодого козьего сыра и пластинку твёрдой испанской ветчины – всё как любит «герр профессор», как Мэриэн называла постояльца.

– Нет… – Лвин вздохнул. – У меня важный эксперимент в лаборатории, вот и не спится.

– Какой вы умный, герр профессор! – с завистью сказала Мэриэн, забирая пустой поднос. – Всё изобретаете что‑то…

– Не завидуйте, – буркнул профессор. – Каждый учёный умён только несколько раз в жизни – остальное время он чувствует себя полным дураком. Сегодняшний опыт будет всего лишь пробный, проверка систем… ждать от него нечего, но опробовать новую установку надо.

Кому‑то это покажется смешным: разговаривать о науке с официанткой, но жёлчный профессор был, как ни странно, демократом и априори полагал интеллект любого собеседника – даже ребёнка – равным его собственному.

Мэриэн, как и другие люди, сразу это почувствовала и прониклась к Лвину симпатией.

Правда, профессор никогда не допускал превосходства интеллекта собеседника, но здесь у него было оправдание – таких людей в реальности он ещё не встречал. Справедливости ради нужно отметить, что профессор многих коллег считал идиотами – но лишь имея тому веские доказательства. И вообще, с учёных спрос совсем иной, чем с обычных людей.

Лвин не спеша позавтракал и вышел на улицу, не забыв поблагодарить Мэриэн, которая уже кормила другую раннюю пташку – молодого остроносого сотрудника местной газеты, который спешил в Луна‑Сити на фестиваль самодеятельных артистов и бодро клевал свой утренний омлет с жареными охотничьими колбасками.

Купол уже наливался дневным светом, и профессор быстро зашагал к Гринвич‑Центру на главной площади Шрёдингера. Учёный не глазел по сторонам, он шёл не по улице, а по схеме установки, проверяя – всё ли в порядке, всё ли соединено правильно. Был в его практике один вопиющий случай – столько лет прошло, а досада до сих пор грызёт…

Сегодня планировался первый пуск гравидетектора. Рабочий кристалл – сердце прибора – доставили вчера вечером, и установку можно уже опробовать целиком.

Понятно, что никакой эффект этому варианту установки не поймать – усилительная часть не дотягивала до нужных значений пять порядков, попросту говоря, была в сто тысяч раз грубее, чем нужно для обнаружения реликтового высокочастотного гравизлучения.

Профессор пошёл навстречу королеве Николь и собрал установку сначала без усилительной части. Но королева обещала профинансировать и усилитель. Тогда через пару месяцев установка будет окончательно готова, и Лвин заглянет в древнюю сердцевину мира, получит сигнал прямо из центра Большого Взрыва…

Учёный одёрнул себя – до этого ещё далеко, сегодня нужно согласовать работу жидкогелиевого контура, магнитной катушки и всех электрических схем. И ещё он переживал: не будут ли сбоить переключатели при низких температурах… Обладает ли полученный кристалл нужным качеством? Не напортачила ли фирма‑изготовитель с нужным узором дислокаций на решётке?

Профессор сам не заметил, как дошёл до здания и поднялся на лабораторный этаж. Никого из помощников ещё не было. И хорошо – Лвин включил свет и застенчиво‑любовно осмотрел груду приборов в середине обширной комнаты. Они были переплетены трубками и шлангами и казались постороннему человеку бессмысленной грудой железа.

Но глаз профессора не застревал в нагромождении алюминиевых ящичков, набитых кусочками кремния и пластика, а видел цельную картину сложного организма, в котором глубокий вакуум, гелиевый холод, магнитное поле и тёмное рубиновое сердце должны были соединиться и поймать самый неуловимый сигнал в мире – древнюю гравитационную волну, крик новорождённой Вселенной.

Двадцать лет ушло на поиск идеи детектора – профессор уверенно считал её гениальной! – и создание установки.

Лвин был мужественным человеком – он понимал, что даже после всех усилий и усилений сигнал может быть не пойман. Но это тоже будет важным результатом – в учебниках и статьях появится строчка: «Согласно измерениям группы Лвина, уровень энергии реликтового гравитационного излучения меньше, чем…» Целая жизнь – и всего одна строчка. Зато все теории Вселенной будут оглядываться на эту строчку, и выживут только те модели, которые не будут ей противоречить.

Но гораздо лучше, чтобы строчка была такой: «По данным группы Лвина, уровень энергии реликтового гравитационного излучения равен…»

Одна строчка может стоить жизни. Часто жизнь пролетает, не оставляя даже слова.

Лвин отогнал печальные мысли – самое интересное только начинается; в ближайшее время пессимизм неуместен.

В коридоре раздались весёлые голоса, и в комнату ввалились сразу трое молодых сотрудников.

– Профессор, вы ночевали здесь, в обнимку с приборами? – удивлённо воскликнул кто‑то вместо приветствия.

Нахалы!

– Прекратить болтовню! – шутливо прикрикнул Лвин и махнул рукой на распечатанную коробку на своём столе. – Кристалл вчера прибыл!

– Йохохо! Банзай! – загалдели сотрудники, которых стало уже с полдюжины. – Сегодня состоится исторический пуск гравидетектора!

И все занялись делом.

«Исторический! – усмехнулся про себя Лвин. – Прежде чем достигнуть исторического результата – или хотя бы достоверного его отсутствия – нужно провести сотни пусков…»

Криоспециалист вытащил из упаковочной коробки герметичный бокс с кристаллом и вставил его в центральный блок установки. Все, затаив дыхание, смотрели, как рука с десятком тонких пальцев из металлокерамики открывает контейнер, достаёт тёмно‑красный трёхсантиметровый кристалл рубина и осторожно устанавливает в платиновую рамку, висящую на еле заметных кварцевых нитях.

Деликатная операция прошла успешно, и все сотрудники перевели дух.

– Час на охлаждение, а потом будем откачивать гелий, – сказал криоспециалист, и все вокруг забегали: один час – это очень мало! Столько нужно проверить и настроить…

– Какой красивый камень… – с досадой сказала секретарь группы, любуясь кристаллом.

– Конечно, на шее он смотрелся бы лучше, чем в металлическом ящике! – съехидничал юный помощник Лвина. – Особенно если учесть, что этот рубин дороже ювелирного…

Перед самым пуском, когда воздух в комнате уже дрожал от напряжения, неожиданно пришла королева Николь.

Лвин нахмурился – он терпеть не мог посторонних глаз во время пробных пусков. Всё равно что‑нибудь закапризничает – потом доказывай лишним наблюдателям, что ты не верблюд, оправдывайся в том, что не нуждается в оправданиях. Просто наука не делается по первому щелчку тумблера. Уж он‑то проверил это на своём опыте многократно…

Оставшиеся до пуска минуты Лвин ходил кругами вокруг установки, проверяя ещё и ещё раз состыковки и узлы.

– Бросьте метаться, профессор, всё в порядке! – сказал помощник с фамильярностью, которая позволительна лишь после месяцев напряжённой работы бок о бок.

Наконец, индикатор давления в камере показал нужный вакуум. Температура кристалла стабильно держалась на глубоком гелиевом минусе.

– Включайте магнитное поле! – сказал свистящим шёпотом профессор.

Магнитное поле должно создать нужную анизотропию, которая позволит поймать сигнал, пришедший с конкретного направления.

Силовой блок загудел, наращивая мощность.

Профессор, сам себя ругая, впился глазами в бронированное стекло, за которым находился рубиновый кристалл. Лвин понимал, что глаз тут бесполезен, и это смотрение в стёклышко было лишь психологической слабостью. Лазерный луч отражался от граней кристалла и должен был зафиксировать малейшие его колебания. Если всё будет хорошо, то кристалл повернётся на ничтожный угол, но лазерный луч поймает любое микродвижение…

Профессор чертыхнулся и напомнил себе, что в установке ещё не смонтирован усилительный блок, и поэтому даже наносмещения кристалла не будет. Но всё равно таращился в окошко, как нетерпеливый студент, наивно надеясь лишь на собственные глаза.

У бокового окна бокса стояла королева Николь и широко раскрытыми глазами тоже смотрела на кристалл.

Остальные сотрудники дежурили у приборов и экранов, отслеживая работу охлаждающих систем и мощности магнитного поля.

– Магнитное поле: девяносто процентов… – сказал молодой взволнованный голос.

Напряжение сгущалось: выйдет ли кристалл на рабочий режим? Если да – это будет означать, что главная часть установки работоспособна и можно двигаться дальше – наращивая точность измерения наклонов лазерного луча, пытаясь получить максимум точности, а потом долго копить измерения, суммируя результаты за долгие месяцы и вылавливая реакцию кристалла, отличную от нуля.

– Поле девяносто пять процентов…

Шутники вывели сигнал от лазерного датчика на динамик, и теперь отклонение кристалла вызывало нежное пение, которое всем изрядно надоело за время тестов установки.

– Девяносто девять!

Вспыхнула лампочка – критическое поле достигнуто.

Вдруг динамик по‑медвежьи рявкнул, и одновременно раздался звук выстрела.

Профессор отпрянул от бронированного стекла, покрывшегося густой паутиной трещин, и взревел:

– Что за дьявольщина!

Лвин попытался рассмотреть внутренность бокса, но через повреждённое стекло ему это не удалось. Тогда он перебежал к свободному окошку и увидел ужасную картину: кристалл сорвало с платиновой рамки и вбило в бронированное стекло. Оно потрескалось, а кристалл, росший в раскалённом автоклаве три месяца и стоивший целое состояние, разбился на мелкие кусочки, разбросанные по всей вакуумной камере.

– Что случилось?! Кто мне объяснит?! – крикнул взбешённый профессор. – Что за взрыв?!

– Не понимаю, – ошарашенно сказал старший помощник. – Все параметры в норме, даже вакуумная система сохраняет герметичность… Просто кристалл сорвало с крепления. Он полетел в том же направлении, в каком должен был лишь отклониться…

– В том же? – вдруг воскликнула королева Николь, о присутствии которой Лвин уже позабыл. – Тогда я знаю, что произошло!

– Вы? – сердито сказал профессор, который всё ещё не мог оторваться от кошмарного зрелища разбитого кристалла. – И что же, по‑вашему, произошло?!

А королева рассмеялась:

– Профессор, вы нашли свои волны! Просто они на много порядков сильнее, чем вы рассчитывали. Зато они как раз такие, как я думала. Поздравляю, профессор Лвин: вы стали первым лауреатом премии Эйнштейна, которую только что учредил Гринвич‑Центр. Она равна десяти Нобелевским премиям.

Поднялся невообразимый шум.

– А вы все… – Никки обратилась к группе Лвина, – получаете в качестве премии по годовому окладу.

От гвалта и криков задребезжали стены, а приборы нервно замигали индикаторами и заводили стрелками.

– Профессор, вы поставили рекорд! – влез фамильярный помощник. – Вы оторвали премию в десять нобелевок всего через минуту после открытия! Обычно такого события ждут десятилетиями!

Профессор всё ещё не мог поверить в то, что лежащие в боксе осколки кристалла означают нечто большее, чем неудачная проба установки.

Неужели волновой фон так силён! Боги космоса, это же совершенно фантастический результат… Да, королева что‑то такое говорила о своих надеждах, но профессор не мог смотреть на неё иначе как на умную, но очень юную девушку, малопонятные фантазии которой не имеют отношения к реальности.

Но кристалл, выломавший рамку крепления, взломал и старые предубеждения.

– Значит, усилитель больше не нужен? – профессор задал сам себе глупый вопрос.

– Нет, не нужен! – смеясь, подтвердила Никки. – А нужна миниатюризация установки и поиск для неё рабочего кристалла подешевле и попрочнее…

– Это уже не научная, а инженерная часть работы… – пробормотал профессор, всё ещё таращась в окошко бокса.

– Профессор, вы уже вышли за рамки чистой науки! – сказала Никки. – Вы совершили прорыв в будущее. Древняя энергия Вселенной станет новой кровью подуставшей человеческой цивилизации и изменит мир уже в ближайшие годы. И вы стоите у истока этих изменений!

Профессор отвернулся от разбитого прибора и улыбающейся королевы, устало добрёл до своего стола и сёл в кресло, совершенно обессиленный.

А кругом шумела радостная молодёжь. У ассистента Стефанопулоса нашлась бутыль с домашним столовым вином – и в ход пошли пробирки и пластиковые крышки от ёмкостей с жидким азотом.

Кто‑то сунул в руку профессора мензурку с вином, кто‑то бесцеремонно тряс его за плечо, но он не реагировал, а смятенно и горько думал:

«Вот я и вписал свою строчку… Вот и вписал… Что бы ни говорила королева, но дальше пойдут другие – молодые, практичные… А моя дистанция кончилась… Я долго бежал, и меня чествуют как победителя, но только я понимаю, что победа – это конец, разорванная финишная ленточка… Точка, где жизнь превращается в строчку… в последнюю строчку…»

Королевские обязанности Никки росли как ком, катящийся в тёплом, липком снегу, и ей всё реже удавалось погулять с Джерри в лесу или парке. Юноша расстраивался, но ничего не мог поделать. И в этот раз он в одиночестве отправился в лес подышать свежим воздухом. Парка он стал избегать после памятного разговора с Элизой. В лесу спокойнее, там можно было найти совершенно укромные места. Джерри взял с собой лаптоп, чтобы поработать с книгой отца, и зашагал в дальний уголок леса, незаметно оглядываясь – он хотел быть уверенным, что его никто не видит.

На дорожке лежали косые утренние тени. Рассвет совсем недавно сменил двухнедельную лунную ночь, и птицы без устали пересвистывались в кронах деревьев радостной новостью о долгожданном восходе солнца.

Джерри с наслаждением вдыхал густой аромат прелой старой хвои, перебиваемый струями острого запаха молодой зелени. Иногда дорожка выбегала на небольшие солнечные полянки – и в лицо веял горячий ягодный дух.

У мшистого соснового пня юноша обернулся. Вокруг никого не было, лишь в луче света танцевала оранжевая бабочка. Юноша сошёл с тропы и двинулся прямо в гущу кустов. Через пару минут он вышел на знакомую полянку, окружённую зелёно‑голубыми колорадскими елями. Полянка отличалась от десятка других подобных лишь хаосом крупных камней посередине. Две плиты образовывали что‑то вроде кресла; Джерри с удовольствием устроился на камнях, положил голову на тёплый шероховатый монолит и вытянул ноги.

Солнце светило прямо в лицо. Юноша закрыл глаза и постепенно погрузился в приятно‑расслабленное состояние ничегонеделания, доступное только очень усталым людям. А Джерри доставалось в последнее время не меньше Никки, разве что дела его не носили великосветского характера и он мог заниматься ими где угодно. «Бедная Никки, – подумал он, – ей даже некогда выйти погреться на солнышке…» Он здорово не высыпался при двойной нагрузке – занятия в Колледже и работа в Центре, – и на него незаметно навалилась дремота. Даже какой‑то странный сон стал сниться.

Но недолго – на лицо юноши упала тень, и он открыл глаза.

Кто‑то стоял перед ним, загораживая солнце. Лицо человека совершенно не различалось из‑за солнечного сияния, но по фигуре было понятно, что это девушка.

– Никки? – ослеплённо моргая, озадаченно спросил Джерри.

– Вот и не угадал, – весело засмеялась девушка и села рядом на валун.

«Рогатый эльф!» – ругнулся про себя Джерри, наконец рассмотрев Элизу.

– Как ты меня нашла? – удивлённо спросил он.

Она неопределённо пожала плечом, на котором сидела оранжевая бабочка.

– А ты прятался? Я тоже знаю эту полянку. А что ты хочешь тут делать?

Джерри больше всего хотелось встать и уйти, но это было бы предельно невежливо. Он прохладно ответил, прозрачно намекая в прошедшем времени:

– Собирался немного поработать на свежем воздухе.

– Да брось ты, сколько можно работать! – засмеялась Элиза. – Ты и так лучший ученик среди Сов.

Элиза совершенно не расстроилась из‑за того, что Джерри обознался и назвал её чужим именем – да ещё каким! – и в её голосе слышалась нескрываемая радость.

– Вовсе нет, – отрицательно качнул головой Джерри. – И у меня есть другие дела.

– Я знаю, – сказала Элиза. – Ты работаешь в Центре королевы Гринвич.

– Да, – сухо согласился Джерри, – у Никки.

– О нет! – с непонятным торжеством воскликнула Элиза. – Джерри, ты должен понять: твоя подружка уже не просто сотрапезница Никки. Она – королева! Младшая принцесса Дзинтара уже несопоставима с ней титулом.

– Ну и что? – нахмурился Джерри.

– Чудак! – рассмеялась девушка.

Джерри присмотрелся к ней внимательнее. Улыбающаяся Элиза была одета легко – на ней красовались лишь шорты‑хаки и белая футболка. Загорелые ноги босы, лишь защищены от колючих шишек гибкими прозрачными подошвами. Рыжие пышные волосы до плеч золотились на солнце, зелёные глаза Элизы ласково смотрели на Джерри. Оранжевая, в тон волосам, бабочка сидела на плече девушки изящной брошкой.

«Шпионка!» – сердито подумал на бабочку юноша. Была бы его досада меньше, если бы рыжеволосая девушка не была так эффектна?

«Уран на боку! Какая неловкость!»

Джерри прекрасно знал, что Элиза в него влюблена, а умница Элиза отлично понимала, что он знает про это. А когда рядом с юношей сидит красивая и влюблённая в него девушка, то воздух становится наэлектризованным, как перед грозой. И эта напряжённость только усиливается от того факта, что сердце юноши давно занято и он никак не может ответить на чувство девушки.

Даже если она первая красавица Колледжа!

– Джерри, ты совершенно не представляешь, что такое – быть королевой, – пустилась в объяснения Элиза. – Это принципиально другой уровень проблем и обязанностей, чем у нас – простых смертных. Когда я узнала, что Никки стала королевой, я очень обрадовалась! – откровенно воскликнула девушка.

– Да? – удивился Джерри.

– Конечно! – засмеялась Элиза. – Я сразу поняла, что ваша… дружба обречена. Никки перешла на уровень, когда привязанности к обычным людям уже не существенны.

– Я так не думаю, – сухо сказал юноша.

– Джерри, я лично хорошо знакома с несколькими королевскими фамилиями, – вздохнула Элиза, – включая настоящих королей. Их брак рассчитывается по стольким параметрам… Королям не разрешены нормальные чувства и эмоции – они заложники своего положения.

– Кажется, ты не очень любишь королей, – с трудом улыбаясь, сказал Джерри.

Элиза заглянула в глаза юноше.

– Джерри, я не эгоистка, которая думает только о себе. Я знаю, что ты остался один после смерти родителей, и понимаю, что дружба с Никки для тебя важна…

Девушка замялась.

– Я хочу, чтобы ты знал – у тебя есть ещё… один друг, которому ты… очень дорог. И мне страшно подумать, что будет, когда… Если бы Никки просто осталась богатой рантье и не лезла в политику… Но у неё амбициозные планы. Она должна войти в союз с другими королевствами, а главный путь для этого – брак с принцем другой династии… Милый Джерри, у тебя нет шансов стать мужем королевы, – серьёзно и с сочувствием сказала Элиза.

Джерри сдавило грудь. Он понимал, что Элиза говорит искренне, но его мозг отказывался верить услышанному.

– Я ещё не могу предсказывать будущее – вот доживу до него и там посмотрю… – сказал он мрачно.

– Конечно… – вздохнула Элиза. – Но я должна была тебя предупредить. Я знаю, что Никки платит за твоё обучение и ты признателен ей за это. В таких условиях ты просто вынужден работать на неё.

– Мы работаем вместе не из‑за этого, – возразил Джерри.

– Может, вопрос финансового долга сейчас не важен для тебя, но он – тот камень, который будет держать тебя в центре Гринвич, даже если ты захочешь уйти оттуда.

– Почему я должен захотеть уйти оттуда? – сердито удивился Джерри.

– Когда владельцем центра окажется не просто Никки, а королева Николь с мужем, каким‑нибудь принцем, – медленно сказала Элиза, – тебе там будет трудно работать.

– Опять ты за своё! – рассердился не на шутку Джерри.

– Джерри, это может случиться скорее, чем ты думаешь, – сказала Элиза. – С юными королевами и принцессами часто так…

Мрачное молчание.

– У меня к тебе есть предложение… скорее – просьба… – продолжала Элиза.

– Какое предложение? – буркнул юноша.

– Пожалуйста, не сердись, милый Джерри! – воскликнула Элиза. – Не сердись и не хмурься! Я просто хочу, чтобы ты знал: у меня много денег. На сегодняшний день моё личное состояние, за которое я никому не даю отчёт, около двух миллиардов. Любимая прабабушка надарила… Ты можешь взять у меня сколько нужно денег и расплатиться с Никки.

Джерри хотел возразить, но Элиза предостерегающе подняла руку и добавила:

– У меня одних процентов набегает в год столько, что твой долг – ничтожная сумма для меня. Ничего не прошу, никаких условий не ставлю, ты ничем не будешь мне обязан – это я буду рада, что смогла помочь тебе хоть чем‑то…

Девушка говорила с таким искренним чувством, что злость Джерри куда‑то испарилась, и он тихо сказал:

– Спасибо за предложение, Элиза, – он, конечно, не собирался у неё одалживаться, но оценил её слова.

– Чудная полянка! – сказала девушка, оглянувшись вокруг. – И солнышко приятное, нежаркое.

Элиза легко поднялась на ноги. Сделала несколько длинных загорелых шагов по лужайке, а потом вдруг сняла футболку и бросила её на траву, оставшись в купальнике.

– Можно, я позагораю рядом?

Что можно ответить на такой вопрос?

Элиза закинула руки за голову и с очаровательной непосредственностью потянулась на солнышке.

– Я тебе нравлюсь? Я – красивая? – вдруг спросила девушка.

Джерри не умел врать:

– Ты не можешь не нравиться, ты – первая красавица Колледжа. Но какое это сейчас имеет значение?

Элиза радостно улыбнулась.

– Мне это важно знать! А будет ли это иметь значение?.. Доживём до будущего, а там посмотрим… – повторила она слова Джерри.

– Я хотел бы поработать, – наконец решился сказать юноша. – У меня много дел, которые надо сделать до завтра…

Элиза резко помрачнела – словно внутри неё выключили свет. Плечи девушки ссутулились, а голова наклонилась. Рыжие волосы потускнели и загородили лицо.

Элиза стояла неподвижно, опустив руки.

Вдруг на землю стали падать крупные прозрачные капли, поблёскивая на солнце. Они летели вниз медленно и часто, разбиваясь и оседая росой на траве.

– Что случилось, Элиза? – вскочил Джерри.

Девушка не отвечала.

Джерри заглянул ей в лицо. Оно было искажено такой мукой, что юноша вздрогнул.

– Элиза?

Слёзы лились беззвучно и беспрерывно.

Джерри взял девушку за плечи и тихонько встряхнул, пытаясь привести в чувство. В ответ Элиза неожиданно прижалась к Джерри и спрятала лицо на его груди. Юноша замер. Девушка всхлипывала и бормотала:

– Джерри… Джерри… я потерялась и не могу себя найти… у меня всё валится из рук…

Рубашка юноши быстро промокала. Отсыревшие слова еле долетали до слуха юноши, но слёзы были красноречивей слов.

– Джерри… ты мне снишься каждую ночь… я просто схожу с ума… я никогда не думала, что это может быть ТАК сильно…

Элиза подняла заплаканное лицо и посмотрела на него с таким отчаянием и такой надеждой, что он почувствовал себя последним негодяем.

Их губы были очень близки. Элиза закрыла глаза и замерла.

Не ответить на такое чувство – это как ударить ребёнка.

Но Джерри сказал:

– Элиза, я люблю Никки!

В его голосе были и боль, и непреклонная решимость.

Девушка вскрикнула, как птица, жестоко раненная на лету, сверкнула заплаканными глазами и, не разбирая дороги, вихрем умчалась в чащу леса – оскорблённая и прекрасная, в облаке огненных волос.

Джерри остался на солнечной тихой полянке один, тяжело переводя дыхание и пытаясь поднять упавшее сердце.

Оранжевая бабочка спикировала на ослепительно‑белую футболку, брошенную хозяйкой, вцепилась в неё всеми лапками и, натужно жужжа, как огромный шмель, поднялась в воздух и медленно полетела вслед за Элизой.

– Чёрт! Дьявол! Чёрт! – Джерри был совершенно выбит из колеи.

Забытый лаптоп валялся у камней.





Дата публикования: 2015-01-10; Прочитано: 163 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.07 с)...