Хроника Быховца 9 страница

^-----------

⁴⁰ Там же, стб. 872.

⁴¹ Там же, стб. 876–877.

⁴² Шпилевский П. Путешествие по Полесью и Белорусскому краю. СПб., 1854, с. 79,

ское» (т. XXXII, с. 26); что же касается битвы у Койданова, то и этот источник утверждает, что там татарами командовал Балаклай (т. XXXII, с. 23–24).

Русским летописям неизвестна и битва на реке Окуневке, в которой действовал, с одной стороны, «з многими ратми татарскими...цар заволгский Курдас», а с другой – новогрудский князь Скиргайло или Тройнат – Тронята в союзе со своими братьями Любартом карачевским и Писимонтом туровским, а также с Семеном Михайловичем друцким, Давыдом Мстиславичем луцким и Святославом киевским. Татарская армия и на этот раз была разбита. Согласно хронике Литовской и Жмойтской, «Тройнята Скирмонтовичь новгородский, подляский и Литвы Повилской князь» привел с собой «ридерство» «новгородское, подляское, литовское, стародубское, чернеговское и туровское» (т. XXXII, с. 24–25, 132; т. XXXV, с. 92, 131, 148, 176, 196, 217).Это единственный случай, описанный в белорусско-литовских летописях и хрониках, когда против татар выступают совместные силы новогрудские и литовские в союзе с князьями волынскими, друцким и киевским. Отрицать возможность битвы именно на Окуневке едва ли стоит, но, вероятнее всего, битва там произошла значительно позже и едва ли в ней участвовали все антитатарские силы, которые указаны в наших источниках.

В заключение можно сказать, что походы татар на Белоруссию и Литву в XIII в. направлялись в первую очередь к Новогрудку, что и отразилось в летописании. Данные, которыми мы располагаем, дают основание утверждать, что татары (или татары совместно с галицко-волынскими силами) едва ли достигали когда-либо даже Нальшанской земли и никогда не доходили до собственно Литвы. Походы татар отдельно или вместе с союзниками разоряли край (почти исключительно Белоруссию), но они не сопровождались крупными военными успехами, что дало основание летописцам изобразить битвы с татарами как победы своей стороны. В то же время не исключена возможность и поражения татарского отряда у Койданова, а также на Окуневке.

Учитывая важнейшее значение Новогрудка, необходимо попытаться уяснить положение этого города и княжества: какими были его отношения с Литвой и Волынью, насколько, наконец, реально отражало обстановку сказание?

Данные, содержащиеся по этому вопросу в Ипатьевской летописи, неясны, местами противоречивы, что, вероятнее всего, отражает неустойчивость положения Новогрудка в начале второй половины XIII в. В хронологическом порядке летопись сообщает следующее. В 1255 г. Даниил Романович пошел «на войну на Литву на Новъгородок» ⁴³. Это сообщение состоит из одной фразы, вставленной в рассказ о борьбе волынских князей с татарами за Подолию, и поэтому представляется вставкой в основной текст. Но значит ли это, что Даниил пошел и на Литву и на Новогрудок, т. е. были ли Литва и Новогрудрк отдельными политическими единицами или Новогрудок был частью (в подчинении) Литвы?

^{-------------}

⁴³ ПСРЛ, т. II, стб. 828–829.

В самом конце записей за 1255 г. сообщается, что Войшелк, заключив мир с Даниилом, выдал сестру замуж за Шварна, отдал ему Новогрудское княжество, а сам стал монахом ⁴⁴. Выше отмечалось, что это вставка, отражающая более позднюю обстановку, и что, следовательно, судить о положении Новогрудка в том году на основании отмеченных записей невозможно, говоря точнее, содержание вставки сомнительно.

В 1256 г. Даниил Романович отправился в поход против ятвягов и потребовал, чтобы Роман, который в то время был новогрудским князем, присоединился к нему. «И приде к нему Роман со всими новгородци и со тцем своим Глебом и со Изяславом со вислочьскымь» ¹⁵. Роману Даниловичу в то время были нереданы, кроме Новогрудка, Слоним, Волковыск и еще что-то. Тот факт, что с ним пришел Изяслав свислочьский, может свидетельствовать о зависимости Изяслава от князя новогрудского ⁴⁶. Эти данные говорят о том, что, во-первых, власть новогрудского князя действительно, как говорится в сказании, распространялась далеко на юго-запад, но о зависимости Новогрудка от Волыни легенда не говорит нигде, во-вторых, в зависимости от литовского князя (Миндовга) Новогрудок не был, и поэтому можно предположить, что поход 1255 г. был направлен на Новогрудок и Литву как на отдельные объекты.

Несколько по-иному рисуется обстановка в 1257 г., когда Миндовг обещал Даниилу, собиравшемуся в поход к Возвяглю, прислать «Романа и новогородце» ⁴⁷. В J258 г. Даниил пошел походом к Возвяглю, «ждя вести от Романа и Литвы»⁴⁸. Здесь Новогрудок (князь Роман) и Литва – понятия разные, разным было и их участие б походе, вернее, их поведение после окончания похода: «Роман еха по отци, поемь со собою мало людии, а прочий пусти домовь», литовцы же занялись грабежом ⁴⁹.

Граница между Новогрудским княжеством и Литвой в то время определялась очень четко – это Неман. В 1262 г. Войшелк основал Лаврышевский монастырь «на реце на Немне межи Литвою и Новымъ-городком» ⁵⁰. Лаврышево находится на левом берегу Немана недалеко от Новогрудка. В 1268 г. Шварн, в то время князь новогрудский, объяснял полякам, что войну с ними вел не он, а Литва ⁵¹. В 1263 г. Войшелк с жителями Пинска прибыл в Новогрудок и оттуда, взяв с собой новогрудчан, двинулся в Литву ⁵². Войшелк установил свою власть в Литве, опираясь на силы Новогрудка и Пинска.

^-----------

⁴⁴ Там же, стб. 830–831.

⁴⁵ Там же, стб. 831.

⁴⁶ Свислочь – городок, расположенный на реке Свислочи к юго-западу от Волковыска; есть и другая река Свислочь, приток Березины, и при ее устье тоже есть городок Свислочь.

⁴⁷ Там же, стб. 838.

⁴⁸ Там же.

⁴⁸ Там же, стб. 839.

⁵⁰ Там же, стб. 859.

⁵¹Там же, стб. 864.

⁵²Там же, стб. 861.

Сказание, утверждая, что Новогрудку подчинялось все Белорусское Полесье, Подляшье и часть Украины, преувеличивало его значение, но политическая значимость Новогрудка в то время была очень велика.

Легендарная часть летописей в литературе

Выше отмечалось, что до выхода в свет хроники Быховца в 1846 г. читатели были уверены, что легенду сочинил М. Стрыйковский, но уже В. Н. Татищев отметил, что сообщения о прибытии предков литовской знати имеются в трудах Кадлубека, Длугоша и Меховского.

Говоря об исходном положении легенды, т. е. о переезде «римлян» из Италии в Литву морем, Татищев пишет, что «Стрыковский, или прежде всего Кадлубек, не токмо из Прусов, но из Италии их немалым, чаю, трудом на кораблях перевезли». И далее: «Прежде его (т. е. Стрыйковского.– Я. У.) Длугош и Меховий, от Дизбурка взяв, якобы Палемон или Публиус Ливанов римлянин, пришед, в Прусах поселились, есть явная басня» ⁵³. В самом общем виде содержание легенды изложено Татищевым ⁵⁴.

Несколько раз к сказанию (в изложении Стрыйковского) обращался Н. М. Карамзин. По его мнению, Стрыйковский написал историю Литвы, «выбрав оную из летописей польских, отчасти из наших, ливонских, прусских, из песен и сказок. Мнимые древние известия о происхождении великого герцогства (!) Литовского баснословны и явно основаны на догадках... История Палемонова,– продолжает он,– есть сказка, основанная единственно на сходстве некоторых слов языка литовского с латинским» ⁵⁵. В другом месте Карамзин в самой краткой форме излагает основные положения легенды, отмечая, что обстановка в Литве в XIII в. была неясной и эта неясность «еще более затмилась от пустых догадок историка Стриковского. Он рассказывает, что во времена нашествия Батыева господствовал в Литве Зивибунт, зять и наследник Керна, внука Палемопа» и т. д.⁵⁶

Сообщения о переезде морем 500 семей из Италии в Литву, а затем о смене десятка поколений в течение тысячи лет, конечно, настолько фантастичны, что иначе как «басней» уже в XVIII в. назвать их было невозможно. Однако, уяснив это, названные авторы не пошли дальше, т. е. не сделали попытки хотя бы предположить, с какой целью и кем была создана легенда.

Весьма иронически отнесся к легенде польский историк И. Лелевель, знакомый с ней по хронике Стрыйковского (как и многие другие, не знавшие летописей, Лелевель считал, что все это выдумки Стрыйковского). О приезде «римлян» морем из Италии в Литву Лелевель даже не упоминает. Очевидно, переезд морем как часть самая фантастическая вообще истребовала опровержения, и он только ука-

^{---------------}

⁵³ Татищев В. Н. История российская. М.; Л., 1962, т. I, с. 290.

⁵⁴ Там же. М.; Л., 1964, т. III, с. 268.

⁵⁵ Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1842, кн. 1, т. I–IV, примеч. к т. II, гл. II, № 35, с. 17.

⁵⁶ Там же, примеч. к т. IV, гл. II, № 103, с. 38.

зал, что смена четырех-пяти поколений за срок более чем в тысячу лет произойти не могла ⁵⁷.

Исследователем, впервые ознакомившимся со сказанием не в передаче Стрыйковского, а непосредственно по летописям, когда была найдена хроника Быховца, является Нарбут. Он был уверен в достоверности сказания. Однако некоторые места сказания показались ему сомнительными, и он постарался как бы «исправить» их. Полностью принимая версию о прибытии в Литву Палемона во главе 500 рыцарей с их семействами, Нарбут считал, что Палемон привел не римлян, а потомков тех герулов, которые раньше жили в Нижней Саксонии и потом двинулись на северо-восток, но в IX в. осели среди славян на левом берегу Вислы. Таким образом, Нарбут относит прибытие Палемона в Литву не к I в. и не к началу V в., а к IX в.⁵⁸ Кроме того, Нарбут отвергает версию, будто название «Литва» происходит отсоединения слов «Литус» и «Туба» ⁵⁹. По его мнению, версия о том, что князь Скирмунт приказал отрезать татарским послам носы, губы и уши, неправильна ⁶⁰. Он отрицает наличие татар – союзников русских князей в битве у Могилыю, так как, по его расчетам, битва произошла в 1235 г., когда татар на Руси еще не было. Нарбут предполагает, что там были не татары, а половцы⁸¹.

По сказанию, Палемон прибыл в страну пустынную, Нарбут же утверждает, что литовский народ жил на этой территории и до прибытия Палемона, притом жил не только на правом берегу Вилии, но и на левом (впрочем, в этом вопросе у него нет полной ясности, так как тут же им сказано, что на левом берегу той же реки жили «русины») ⁰³. В соответствии с положением, что Литва была заселена до прихода Палемона, Нарбут построил свою схему о том, как (частично) приобрели б Литве и Жемайтии целые княжества сыновья Палемона, женившись на дочерях местных крупных владельцев ⁸².

Не согласен Нарбут и с тем, что Новогрудок был основан Ердивилом – Скирмунтом на пустом месте. По его мнению, Новогрудок существовал задолго до появления там упомянутых князей. Начальная история Новогрудка излагается им так. Минский князь Глеб нападал на Завилейскую Литву, доходя до реки Дитвы, в ответ на что литовский князь Живинбуд совершил налет на Минское княжество, причем сжег самый Минск. Далее события переносятся в Друцк, который в те времена был «главным центром торговцев невольниками». Князь Ярополк Владимирович при участии Живинбуда напал на Друцк, разгромил дручан, но не истребил их, а приказал перейти на новое место и там построить город. Этим городом и был

^{-----------------}

⁵⁷ Lelewel J. Dzieje Litwy i Rusi az do unii z Polskа w Lublinie 1569 zawartej. Poznan, 1844. Мы пользовались этой работой в издании 1863 г. (Lelewel J. Polska, dzieje i rzeczy jej. Poznati, 1863, t. V, s. 4–8).

⁵⁸ Narbutt T. Dzieje starozytne narodu litewskiego. Wilno, 1838, t. Ill, s. 571.

⁵⁹ Ibid., s. 230.

⁶⁰ Ibid. Wilno, 1838, t. IV, s. 118.

⁶¹ Ibid., s. 75.

⁶² Ibid., t. Ill, s. 218, 221.

⁶³ Ibid., s. 216.

Новгородок – Новогрудок. Произошло это в 1116 г.⁶⁴ Позже, после захвата Новгородка литовскими князьями, Мингайло завоевал и Полоцк, образовав княжество Литовское – Полоцкое⁶⁵.

В общем, разных замечаний относительно данных, имеющихся в хронике, у Нарбута немало, но это только поправки к хронике. Что же касается общего хода событий, изложенных в сказании, то он не вызывал у Нарбута сомнений. Весьма показательно в этом плане его отношение к работе Стрыйковского. Поскольку хроника Быховца, которой он доверял почти безоговорочно, местами дословно совпадает с хроникой Стрыйковского, то он счел нужным выступить в защиту Стрыйковского от нападок разных лиц, ставивших под сомнение ряд фактов, содержащихся в хронике. Защищая репутацию Стрыйковского Нарбут указывал, что тот использовал для своей работы огромный круг источников, находившихся в собраниях Острожских, Радзивил-лов, Пацов, Тышкевичей, Дорогостайских, Пронских, Полубинских и других магнатов ⁶⁶.

И. Ярошевич издал вторую сводную работу по истории Литвы – свой трехтомник ⁶⁷ – после выхода всех девяти томов работы Нарбута ⁶⁸. Поэтому Ярошевич мог использовать не только Супрасльскую летопись (которую Ярошевич, как и Нарбут, называл летописью Даниловича) и хронику Стрыйковского, но и хронику Быховца (те места, которые имелись в «Истории» Нарбута, в частности разделы, где Нарбут говорил о религии древних литовцев). Поэтому и раздел, посвященный религии, Ярошевич написал, в основном следуя за Нарбутом («кто же не пользовался бы такими богатыми материалами, которые при образцовом увлечении и неутомимой работе уважаемый автор собрал в своих трудах»,– замечает Ярошевич) ^G9.

Однако, высказав в столь лестных выражениях свое уважение к предшественнику, Ярошевич очень осторожно отнесся к тем сведениям, которые находятся в сказании и которые Нарбут принимал. Так, о Палемоне, его сыновьях и внуках у Ярошевича нет ничего. Очевидно, приезд их из Италии он тоже считал «сущей басней». Победоносные битвы с татарами Ярошевич признает, но, по его соображениям, эти битвы проводил Миндовг и не в тех местах, которые указаны в летописях (и у Стрыйковского) ⁷⁰. Совсем скептически отнесся Ярошевич к изображению польскими хронистами (Кадлубеком, Длугошем, Меховским и Стрыйковским) литовцев как народа настолько примитивного, что он платил русским дань березовыми вениками ⁷¹.

Своеобразно интерпретировал данные летописей Я. Якубовский ⁷².

^------------

⁶⁴ Ibid., s. 272–273.

⁶⁵ Ibid., s. 307–308.

⁵⁶ Ibid., s. 234.

⁶⁷ Jaroszewicz J. Obraz Litwy pod wzgledem jej cywilizacyi od czascw najdawniejszych

do konca wieku XVIII. Wilno, 1844–1845. T. I–III.

⁶⁶ Narbutt T. Op. cit. Wilno, 1835–1841. T. I–IX.

⁶⁹ Jaroszewicz J. Obraz Lit^y..., t. I, s. 111.

⁷⁰ Ibid., s. 39.

⁷¹ Ibid., s. 66–67.

⁷² Jakubowski J. Studya nad stosunkami narodowsciowemi na Litwie przed Uniq Lubelska. Warszawa, 1912.

Он рассматривал историю летописания в связи с развитием культуры в Великом княжестве, в частности с развитием образования в среде верхушки литовских феодалов. Согласно его схеме, молодые литовцы, изучившие в университетах (прежде всего в Краковском) латынь, пришли к убеждению, что литовский язык имеет много общего с латинским, и постарались объяснить, как это получилось. По предположению Якубовского, в результате возникла легенда, причем основным действующим лицом ее был один из Гаштольдов (поскольку роль Гаштольдов в истории Литвы по сказанию подчеркивается сильнее всего⁷³). Велико, по мнению Якубовского, значение в распространении версии о римском происхождении литовской шляхты «Истории» Яна Длугоша, который первоначально принял сообщение о приезде римской знати в Литву как неясное предположение и которое он позже принял как нечто действительное ⁷⁴. В ход рассуждений Якубовского путаница вносится из-за того, что он верил в существование Рауданской хроники, откуда Нарбут будто бы заимствовал ряд важных данных ⁷⁵. Правда, Якубовский высказал недоумение по поводу того, где же все-таки находится (или находилась) хроника, которая в изложении Нарбута исчезает неизвестно куда. Лишь Ходыницкий много лет спустя доказал, что подобной хроники не существовало и что все это выдумка Нарбута ⁷⁹.

Выход в свет в 1966 г. русского перевода хроники Выховца вызвал большой интерес к этому памятнику. В рецензиях и статьях разных авторов был поднят ряд вопросов, связанных с авторством и временем создания хроники. Б. Н. Флоря весьма определенно, хотя и в осторожной форме, высказался за то, что основная часть хроники, в том числе легендарная часть, была создана по инициативе Гаштольда ^7S. Дважды обращался к легендарной части летописей В. А. Чемерицкий. В первой работе он с большой полнотой изложил взгляды Длугоша о происхождении литовцев от римлян ⁷⁹. Вторично Чемерицкий обратился к легенде, излагая историю белорусско-литовского летописания. С его точки зрения, основная идея легенды заключается в желании доказать превосходство Литвы над Русью ⁸⁰. Выдвижение на первый план Новогрудского княжества, т. е. Руси, не подтверждает этого тезиса.

^{---------------}

⁷³ Ibid., s. 34.

⁷⁴ Ibid., s. 33.

⁷⁵! Ibid., s. 38–39 I inne.

⁷⁶ Chodynicki K. Ze studjow nad dziejopisarstwem rusko-litewskim.– In: Ateneum Wilenskie. Wilno, 1926, zesz. 10/11, s. 387–401.

⁷⁷ Хроника Быховца, М., 1966.

⁷⁸ Флоря Б. Н, О «Летописце Быховца».– В кн.: Источники и историография славянского средневековья. М., 1967, с. 135–144. О легендарной части на с. 144.

⁷⁸ Чамярыцкі В. Л. Беларусюя леташсы як пoмнікі Літаратуры. Мінск, 1969, с. 144–148.

⁸⁰ История белорусской дооктябрьской литературы. Минск, 1977, с. 64.

Глава пятая

ГОРОДСКИЕ ХРОНИКИ И ЛЕТОПИСИ

Особый вид белорусского летописания представляют собой городские хроники и летописи, составителями которых были жители городов, преимущественно мещане. Известные в настоящее время хроники появились в первой половине XVII в., последняя же отметка сделана в 1867 г. (в Могилевской хронике).

Из ряда городов Белоруссии, часть которых известна с IX–XII вв. (Полоцк, Витебск, Брест, Туров, Минск, Гродно и др.), в XVI в. начал выделяться стремительным ростом «молодой» Могилев, данные о котором, да и то весьма малодостоверные, имеются лишь с 1267 г. К. началу XVII в. Могилев, опередив все остальные города Белоруссии, вышел на первое место и стал вторым по величине городом в Великом княжестве Литовском. Видимо, это обстоятельство вызвало у жителей Могилева желание увековечить историю своего города, что и было сделано. Созданию хроник и летописей благоприятствовало наличие высокообразованных для своего времени людей, хорошо знавших архивы города и владевших рядом языков.

Наиболее пространной и содержательной из всех городских хроник и летописей Белоруссии является хроника Могилева, составленная Т. Р. Суртой и рядом членов семьи Трубницких.

Могилевская хроника Т. Р. Сурты и Трубницких

Родоначальником могилевского летописания является Трофим Романович Сурта, продолжали его дело четыре поколения Трубницких. Ряд сообщений с 80-х годов XVIII в. до 1810 г. написан еще кем-то, чьи фамилии неизвестны.

Сколько-нибудь определенных данных о начальном периоде существования Могилева нет. Известно лишь, что в конце XV в. Могилев был небольшим поселением, но уже в 1561 г. Могилев получил малое магдебургское право, в 1577 г. большое ¹, а это означало, что город достиг высокого уровня развития. По инвентарю 1577 г., в Могилеве значился 1261 дом ², а в 1604 г. домов было уже 2211³. Темпы

---------------

¹ Wyslouch S. Uwagi о przyczynach rozwoju Mohylowa w XVI–XVII wieku.– In: Wiadomosd. Studium historii prawa Hlewskiego. Wilno, 1938, t. 1, s. 331.

²Беларускі apxiy. Менск, 1927, т. 1, с. 32–34.

³ WyslouchS. Op. cit., s. 332; КопысскийЗ. Ю. Экономическое развитие городов Белоруссии (XVI–XVII вв.). Минск, 1966, с. 31.

роста числа домов, даже и не для того времени, очень высокие. По мнению 3. Ю. Копысского, в 1604 г. только плательщиков в городе было более 10 тыс. Общее же число жителей было значительно больше⁴.

Чтобы определить число жителей, нужно знать, сколько (в среднем) находилось человек в доме.

По данным Губернского статистического комитета, в Могилеве в 1836 г. было 2014 домов и в них жило 17 166 человек ⁵. Значит, к тому времени Могилев вновь стал таким же по размерам, каким он был в начале XVII в., причем на дом приходилось в среднем по 8 человек. Эту цифру и следует использовать при определении числа жителей города на все указанные годы. Тогда окажется, что в 1577 г. в Могилеве жило около 10 тыс. человек, в 1604 г.– около 17 тыс. человек. За все остальное время XVII в. мы не располагаем полным описанием города, т. е. указанием числа его домов. Однако имеются свидетельства современников – А. Мейерберга и П. А. Толстого.

А. Мейерберг, возвращаясь в 1662 г. из Москвы, проезжал через Могилев. Он записал, что «в 1654 г. в Могилеве считалось до 8 тыс. домов» ⁶. Поскольку цифра дается на год, когда городом овладели русские, то можно думать, что Мейерберг пользовался какими-то данными, собранными русскими властями вскоре после занятия Могилева. Следовательно, если принять и для середины XVII в. число жителей на дом в 8 человек, то окажется, что к тому времени в Могилеве жило около 60 тыс. человек. Город по тому времени громадный ⁷.

В самом конце XVII в. Могилев посетил П. А. Толстой, отправленный Петром I за границу. Описание Толстого намного полнее описания Мейерберга. «Город Могилев,– сообщал Толстой,– велик, и около города посады великие, много в посадах садов. Тот город Могилев много больше Смоленска... На посаде мещанских богатых домов зело много строения каменного, многие домы деревянные хорошего строения». Улицы в городе вымощены камнем, много торговых рядов, лавки каменные. Толстой отмечает, что население в основном православное, католиков очень мало, но много евреев. Что касается общего количества домов, а следовательно, и жителей, то Толстой приводит цифру, очевидно значительно преувеличенную: 20 тыс. домов христианских и 10 тыс. еврейских ⁸, а всего 30 тыс. Это явное и очень большое преувеличение. Не пытаясь определить число жителей «на глаз», признаем, что город по тем временам был очень большой.

О размерах Могилева в начале XVIII в. говорит количество продуктов, а также разных товаров и денег, которые поставили его жи-

^------------

⁴ Копысский 3. Ю. Указ, соч., с. 31.

5 Рукописный отдел Библиотеки Академии наук Литовской ССР, F. 19. 323, с. 892– 893.

⁶ Мейерберг А. Путешествие в Московию барона Мейерберга.–ЧОИДР, 1874,

_ кн. 1, с. 204.

⁷ Насколько велика была эта цифра по сравнению с числом домов в Москве, говорит то, что в середине XVII в. в Москве числилось «около 37 тыс. дворов», а в 1701 г.– 16 357, но без военных и ямских слобод (История Москвы. М., 1953, т. 2, с. 55–56).

⁸ Толстой П. А, Путешествие стольника П. А. Толстого, 1697–1699.– Русский архив, 1888, кн. 1, с. 175.

гели в 1700–1708 гг. воюющим-сторонам ⁹. В результате военных тягот и пожара Могилев пришел в полный упадок, и в 1745 г. в нем числился только 1301 дом¹⁰.

Быстрому росту Могилева в XVI–XVII вв. способствовало его положение на большой дороге из Русского государства в Белоруссию, вернее в Речь Посполитую и далее на запад, в связи с чем он стал важнейшим центром транзитной торговли. Для экономики Могилева особенно большое значение имела торговля мехами, получаемыми из России ^п.

Очень сильно было развито в городе также ремесло, на что указывает число цехов и их рост. К середине XVII в. количество цехов увеличилось но сравнению с началом столетия с 7 до 21, в среднем в цехе числилось по 60–70 мастеров, в некоторых же их было до 150". Широкие торговые связи, в частности поездки в Польшу, Литву, Германию, требовали, чтобы купцы знали языки этих стран и интересовались их политическим, социальным и экономическим строем. В общем, купцы такого рода должны были стать не только оборотистыми дельцами, но и достаточно культурными людьми.

Будучи крупным экономическим центром, в котором имелось много богатых купцов и ремесленников, Могилев и в культурном отношении занимал видное положение. Учитывая широкие контакты Могилева с разными городами как Речи Посполитой, так и других стран, можно предположить, что могилевская молодежь получала образование не только в родном городе, но и за его пределами.

С 1616 по 1773 г. (с перерывами) в Могилеве и около него действовали братская типография Кутеинского монастыря и частная Спиридона Соболя. В городе трудились свои художники и архитекторы, при магистрате и вцерквах имелись архивы. В XVII–XVIII вв. в Могилеве давались музыкально-театральные представления ¹³. Некоторые богатые купцы обладали собраниями книг ¹⁵.

Белорусское Поднепровье и Посожье (города Могилев, Мстиславль, Кричев, Чериков, Пропойск и др.), находясь на крайнем востоке Белоруссии, меньше всего поддавались полонизации и окатоличиванию, и в гродских книгах Могилевского магистрата польский язык возобладал лишь к 1712 г.¹⁵

В общем, Могилев в XVII в. достиг такого уровня развития, что у его жителей появилась необходимость создать историю своего города, а наличие культурных сил позволило это сделать.

^{--------------}

⁹ ПСРЛ, т. XXXV, с. 261–263.

¹⁰ Инвентарь Могилева на 1745 г. Подсчет произведен нами. См.: ИЮМ. Витебск, 1903, т. XXX, с. 160–321.

¹¹ Русско-белорусские связи: Сб. документов (1570–1667). Минск, 1963, с. 219– 221, 235–237, 324–325, 415 и др.

¹² Гісторыя Беларускай ССР. Мшск, 1972, т. 1, с. 205.

¹³ Голенченко Г. Яt. История белорусского книгопечатания: Автореф. дис.... канд. ист. наук. Минск, 1965, с. 14–15.

¹⁴ УлащикН. Н. Очерки по археографии и источниковедению истории Белоруссии феодального периода. М., 1973, с. 186; Псторыя Беларускай ССР, т. 1, с. 442.

¹⁵ ИЮМ. Витебск, 1871, т. I.

В настоящее время известны два списка Могилевской хроники – полный и сокращенный.

Полный список хранится в Рукописном отделе Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде (Польск. F. IV. 273). Он составляет основную часть рукописного сборника, содержащего, кроме хроники, разные материалы по истории Польши, Дании и Швеции. Рукопись в лист, всех листов 215, пронумерованных 210. Бумага и почерки в разных местах разные, что в большой мере отражает историю создания хроники; написана она на трех видах бумаги.

Основная, и притом старейшая, часть рукописи написана на бумаге плотной, сероватого оттенка – л. 1, 2, 19–91 и 123–210. На водяных знаках л. 64 и многих других изображена богоматерь с младенцем; подобных знаков у Лауцявичюса ¹⁶ много, но они гораздо грубее; ближе всего № 2341 –1727 г. На водяных знаках л. 37 и других изображены кавалер и дама в костюмах XVIII в.; подобные, но гораздо более грубые изображения приведены у Лауцявичюса под № 44–1737–1740 гг. На л. 24, 78, 123, 206 и других – водяной знак рожок и над ним высокий конический головной убор; у Лауцявичюса подобный знак приведен под №3083–1750–1755 гг. На л. 131, 140, 148 – в рамке литеры GG; у Лауцявичюса такой знак приведен под №3872–1753 г.

На водяных знаках л. 92–122 изображен герб Ярославля и литеры ЯМЗ; у Клепикова ^п такой знак приведен под № 1070–1756 г.

Листы 3–18 написаны на плотной, почти желтой бумаге, на них литеры ВФ; Клепиков ^JS приводит их под № 147–1821–1839 гг.

На ненумерованном чистом листе в начале рукописи водяной знак «Pro patria»; у Лауцявичюса подобный знак приведен под № 2867– 1764 г.

Следовательно, в целом основная часть рукописи написана на бумаге, изготовленной в Речи Посполитой в первой половине XVIII в.; вторая часть – на бумаге, изготовленной в Ярославле; наконец, третья часть сделана в 30-е годы XIX в.