Хроника Быховца 4 страница

То, что во всех летописях, бывших у Стрыйковского, содержалось легендарное сказание, должно показывать, что они переписывались не ранее 40-х годов XVI в., накануне того времени, когда хронист начал работу над своими «Началами» и хроникой. Однако рассказ о Войшелке был создан или при жизни этого князя, или вскоре после его смерти. Значит, составитель «летописца» объединил легендарное сказание с рассказом о деятельности Войшелка.

Общепринятым является мнение, что места в хронике Быховца, где говорится о Миндовге и Войшелке, заимствованы из Ипатьевской летописи. Это мнение основано на близости или идентичности в ряде случаев текстов обоих памятников, а поскольку хроника Быховца не могла служить источником Ипатьевской летописи, то, естественно, принималось обратное. Однако никто не доказал (и не пытался доказать), что составитель хроники Быховца пользовался непосредственно Ипатьевской летописью или хотя бы источником, аналогичным ей.

Близость касается лишь строго определенных мест, и поэтому есть основание предполагать, что составители как летописи, так и хроники использовали один и тот же исходный материал. Выше отмечалось, что события 1262–1264 гг. описаны в летописи дважды и что в хронике при передаче текста, аналогичного пространному варианту летописи, сохранен язык XIII в., тогда как за 1268 г, язык модернизирован. Поэтому ссылки Стрыйковского на «летописцев Войшелка Миндовговича» следует воспринимать совершенно серьезно (реально название летописи могло быть иным или его и вообще не было), но произведение, содержащее рассказ о Войшелке, как и о Миндовге, существовало, и вероятнее всего, оно было создано в Новогрудке. Кстати, по нашим предположениям, основная часть легенды была создана там же.

Затем Стрыйковский привел, ссылаясь на свои летописи, ряд фактов, неизвестных летописям, которые сохранились до нас. Так, Михаил Сигизмундович просил великого князя Казимира Ягайловича, когда того избрали польским королем, уступить ему Великое княжество Литовское (ч. II, с. 226). По неизвестной нам летописи описаны события у Завихоста (ч. II, с. 68–69). Только у Стрыйковского сказано о борьбе различных группировок у крымских татар (ч. II, с. 313, 316). Только у Стрыйковского есть сообщение, что татары во время своих нападений на земли Великого княжества возили «коши» (ч. II, с. 327 –328). Стрыйковский же сообщает, что волынские князья после поражения, понесенного у Могильно, бежали в Луцк (ч. I, с. 252). Со ссылкой на летописи описаны похороны Гедимииа (ч. I, с. 386).

Исходя из утверждений Стрыйковского, что все бывшие у него летописи содержали легендарную часть, следует, что летописей более ранних, типа Супрасльской или Слуцкой, у него не было.

Называя свои летописи отдельно или целыми группами (русские летописцы и т. д.), Стрыйковский не выработал для этого устойчивой системы. Иначе говоря, он называл одни и те же летописи по-разному или, говоря о нескольких (и даже о «всех»), в сущности имел в виду одну. Если ссылка на одного летописца понятна, то указание на «всех» должно означать, что во всех 15 летописях было написано одинаково, но такое возможно лишь в виде исключения. Гораздо более реальным кажется, что, ссылаясь на всех, Стрыйковский имел в виду одну, не обращая внимания на некоторые расхождения с другими.

Излагая начальный период (легендарную часть), а затем события конца XV – начала XVI в., Стрыйковский чаще всего ссылается на «одного летописца» (на летописца князей Заславских, на стародавнего литовского летописца и т. д., что всегда означало «одного»). Для периода конца XV – начала XVI в. это понятно, так как большинство летописей обрывалось на изображении событий середины XV в.; в других случаях, возможно, Стрыйковский находил сведения одной (Берестовицкой) летописи более полными и достоверными, почему и пользовался ею, игнорируя остальные.

В общем, в летописях, которыми пользовался Стрыйковский, имеется значительное количество сведений, неизвестных до настоящего времени. Особого внимания заслуживает сообщение хрониста о летописи «Войшелка Миндовговича».

Глава четвертая

ЛЕГЕНДАРНАЯ ЧАСТЬ ЛЕТОПИСЕЙ И ХРОНИК

Общие положения

В настоящее время известны шесть летописей, содержащих легенду: Археологического общества (без начала, поскольку в этой летописи начала вообще нет), Красинского, Рачинского, Ольшевская, Румянцевская, Евреиновская, а также хроника Быховца и хроника Литовская и Жмойтская.

Согласно легенде, 500 семей римской знати (шляхты, или рыцарей) прибыли в Литву (точнее говоря в Жемайтию) морем. Во главе эмигрантов находился Палемон, родственник императора Нерона. Выше отмечалось, что версия, согласно которой Палемон бежал из Рима, спасаясь от жестокости этого императора, является лишь основной. В работах Стрыйковского содержится и другая версия: побег произошел в 401 г. и причиной его были зверства Аттилы ¹. «Двойная» версия находится также в хронике Быховца и хронике Литовской и Жмойтской ².

В летописи Красинского легендарное сказание является как бы отдельным произведением, озаглавленным «Летописець Великого-князьства Литовъского и Жомоицьского», но там текст обрывается на середине листа рукописи, вторая половина листа осталась незаполненной. Конец «Летописца» содержит рассказ о жестокостях ятвяж-ского и дойновского князя Тройдена (т. XXXV, с. 128–132). Последующая часть той же летописи озаглавлена «Кройники о великих князех литовъскых» (т. XXXV, с. 132). Она начинается с перечисления сыновей Гедимина и уделов, которые каждый из них получил от отца («Напервеи у великого князя Кгедимина сем сынов было»). Деление летописи Красинского на две самостоятельные части настолько ярко выражено, что в ПСРЛ, т. XVII они были напечатаны как два отдельных произведения. Очевидно, до того времени, когда обе части не были вписаны в сборник, в котором находилась летопись, они действительно представляли собой отдельные произведения.

Текст, названный в летописи Красинского «Кройникой», в тех летописях, в которых легендарного сказания нет, озаглавлен «Летописец великых князей литовъскых», т. е. так, как у Красинского на-

^{--------------------}

¹ Две версии содержатся ~в обеих капитальных работах Стрыйковского – «Кронике» и «Началах».

² ПСРЛ, т. XXXII. Ввиду отсутствия первого листа в хронике Быховца сохранился лишь отрывок, содержащий конец второй версии, но из текста хроники следует, что имелась и первая.

звано сказание. Вместе с тем в Румянцевской летописи сказание имеет заголовок «За кройники Великаго княжества Литовского и Жомоитскаго» (т. XXXV, с. 193). Возможно, такой же заголовок был в летописи Археологического общества, начало которой не сохранилось, но последующий текст почти дословно совпадает с текстом Румянцевской (т. XXXV, с. 91–102). Таким образом, в летописях схожие тексты имеют разные заголовки и, наоборот, разные тексты озаглавлены одинаково. Что касается «Летописца великих князей литовъскых» (т. е. «Кройники», по летописи Красинского), то такое произведение есть в летописях Супрасльской (т. XXXV, с. 61–67), где «Летописец» имеет вид отдельной работы, которая является продолжением общерусской части; Академической (т. XXXV, с. 110–114), где «Летописец» отделен от предыдущего текста только заголовком, написанным чернилами. В Виленской (летопись Авраамки) летописи заголовка вообще нет и слова «у великого князя Кгедимина» следуют непосредственно после части, содержащей общерусскую летопись (т. XXXV, с. 85–90). В Origo regis заголовка нет (т. XXXV, с. 115–117), В Слуцкой летописи начала нет, а в том тексте, который сохранился, передается разговор Кейстута с Витовтом относительно коварства Ягайла, заключившего союз с немцами (т, XXXV, с. 68–79). Поэтому можно думать, что и там было заглавие «Летописец».

Заголовки легендарной части следующие. В летописи Красинского – «Летописець Великого князьства Литовъского и Жомоицьского». В Ольшевской летописи – «Wielkiego xigstwa Litewskiego i Zmodzkiego kronika». В хронике Быховца начала, а следовательно, и заголовка нет. В хронике Литовской и Жмойтской перед текстом находится заголовок «Вывод и початок о Великом князстве Литовском и Жмойтском, отколь взмоглися и пошли», данный, вероятнее всего, составителем всего хронографа, частью которого является хроника Литовская и Жмойтская. Во всех перечисленных летописях (кроме Красинского) сказание не отделено от последующего текста или между ними находится заголовок небольшого раздела, что, однако, не означает какой-либо грани, так как на подобные разделы разбиты как сказание, так и вообще все летописи, исключая Красинского, и во всех них далее следует раздел, озаглавленный «О княжати литовском Швинторозе, сыне Утенусовом» (в некоторых летописях это не «Швинторог», а «Свинторог», что не меняет сути дела). Начало легендарного сказания во всех списках в общем одинаково, но конец его не очень ясен.

Учитывая, что «Летописець» Красинского представляет собой отдельное произведение, можно, казалось бы, предположить, что легендарная часть заканчивается весьма нелестной характеристикой князя Тройдена. Однако, прослеживая сказание во всех летописях, от этого предположения приходится отказаться и принять другое – что, вероятнее всего, легенда заканчивалась словами «тому конец». При этом следует учесть, что в первоначальном тексте есть ряд более поздних вставок, тем более что и после «конца» находится немало записей, имеющих тоже в большой мере легендарный характер. К полулегендарным следует отнести и записи, касающиеся первых лет правления Гедимина.

Словами «тому конец» заканчивается рассказ о том, как князь Рынгольт (он же Скирмонт) после победоносной битвы у Могильно возвратился в свою столицу Новогрудок и там умер. Выражение «тому конец», связанное с прекращением рода Палемона (на Рынгольте) может само по себе служить показателем, что здесь закончился первоначальный текст сказания, а вместе с тем свидетельствует, что сказание было создано для прославления потомков Палемона. Весьма знаменательно, что на «конце» почти полностью прекращаются сообщения о Новогрудке, который из центра большого государства – Великого княжества Новогрудского, Жемайтии и Литвы превращается в провинциальный город.

Однако «конец» в шести летописях, содержащих легенду, неодинаков. В летописях Красинского и Евреиновской сказано, что Рынгольт после битвы у Могильно вернулся в Новогрудок и там умер, не оставив потомства: «умре без плоду; тут ся доконал род княжати римского Полемона» (т. XXXV, с. 131, 218). В остальных же летописях говорится, что, по известиям «иных», у Рынгольта после битвы у Могильно родилось трое сыновей, из которых один – Войшвилак стал новогрудским князем, но здесь сообщение о нем обрывается. Однако и это в разных источниках передается неодинаково: в летописи Рачинского-сказано, что Рынгольт «яко бы мел уродити трех сынов» (т. XXXV,. с. 149), т. е. выражается сомнение, тогда как в летописях Археологического общества, Ольшевской и Румянцевской «яко бы» нет, т. е. нет и сомнения (т. XXXV, с. 92, 176, 197).

Если брать только «иные поведають», то это представляется слухом, преданием о Войшелке, сохранившимся в течение столетий, однако приписка заканчивается словами, что кто-то «далей о том Войшвилаку не пишеть». Буквально, видимо, данное место следует понимать так, что в какой-то из летописей, послужившей источником для более поздних летописцев, было записано предание о Войшелке ³.

Таким образом, можно предполагать, что основной частью сказания является та, которая начинается со слов «Сталося втеление» и заканчивается сообщением о смерти Рынгольта, но в то же время, что в первоначальный текст с течением времени были внесены разные добавления, имевшие целью возвеличить две знатные фамилии, принадлежавшие к гербам Китовраса и Колюмнов.

Как известно, в летописях встречаются слова «а навратимся воспак», обычно означающие, что здесь в первоначальный текст сделана вставка. Такие «воспак» есть во всех летописях и хрониках Великого княжества. Эти слова в разных случаях несколько видоизменены, но смысл остается везде одинаков: летописец возвращается к прерванному какой-то вставкой рассказу.

Больше всего «воспак» встречается в летописи Красинского, и по-

^{-----------------------------------}

³ В том, что предание о князе, правившем в середине XIII в., существовало в середине XVI в., нет ничего невероятного. В 1970 г. старый житель Слуцка Иван Карсюк сказал нам, что этот город ранее принадлежал Олельке. Князь Олелько-Александр, основатель рода Олельковичей-Слуцких, умер в 1454 г., последний – в 1586 г, (род угас). Значит, если брать даже последнего из Олельковичей, то в памяти народа он сохранялся в течение четырехсот лет, и притом в наше время.

этому обратимся к ней. Первый раз «воспак» находится там вслед за рассказом о том, как после смерти князя Сперы «люди, мешькаючи около него» (Сперы.– Н. У.), сделали «болвана» в память об умершем, а затем, когда «болван» сгнил, стали обоготворять озеро, на берегу которого он стоял, и вообще всю окружающую местность (т. XXXV, с. 129). Далее идет рассказ о кончине князя Борка и переходе владений к его брату Куносу. Рассказ не отделен от предыдущего текста и является его последовательным продолжением. Наличие слова «воспак» здесь тем более непонятно, что его нет в других летописях (в Румянцевской, Евреиновской и Ольшевской далее следует заголовок нового раздела: «О княжати Борку и о брате его Куносе», чем как бы отмечается, что вопрос о Спере исчерпан; т. XXXV, с. 174, 194, 215).

«Воспак», возможно, получает объяснение при чтении соответствующего места в хронике Быховца. Там вслед за рассказом о Спере, который поселился над озером, названным его именем, помещено сообщение, что Довспрунк с «Китавраса» перешел реку Святую, нашел красивое место над рекой, основал там город Вилькомир и назвался кня-ем девялтовским. Далее сказано «мы же возвратимся воспак», а затем говорится о смерти Сперы, о постановке ему «болвана», после чего опять следует слово «воспак» (т. XXXII, с. 129). «Воспак» в этом месте необходим, поскольку сообщение о Довспрунке в хронике Быховца прерывает рассказ о Спере, но в летописи Красинского о Довспрунке ничего не говорится, и поэтому «воспак» не имеет смысла. Вообще же, в летописях Довспрунк и его сын Гирус (или Кирус) появляются совершенно неожиданно, так как, кроме сообщения, что в числе бежавших из Рима был Довспрунк, там о нем больше ничего нет.

Очевидно, место в летописях, где говорится о Довспрунке, показалось Стрыйковскому недостаточно обоснованным, и он в своих «Началах» назвал Довспрунка потомком Палемона (с. 92), причем это сделано так, что может создаться впечатление, будто Довспрунк был сыном Палемона (заголовок раздела у Стрыйковского следующий: «Боркус, Конас или Кунас, Спера, Дарспрунг – потомки Палемона»).

Второй «въспак» в летописи Красинского находится вслед за рассказом о том, что Ердивил (или Скирмонт) после постройки Новогрудка и похода в юго-западную Белоруссию (где он основал Гродно и восстановил ряд городов) раздал трем вассалам, участвовавшим в его походе на Новогрудок, владения и эти вассалы стали родоначальниками знатнейших литовских фамилий (т. XXXV, с. 129). Рассказ явно не на месте (на месте он находился бы в случае, если бы подобное сообщение было помещено вслед за известием, что Ердивил – Скирмонт построил Новогрудок и назвался великим князем новгородским, тем более что об участии вассалов в походе на юг ничего не сказано). Очевидно, в источнике это место было изложено неясно или вообще было дефектным, так как в Румянцевской летописи после слов «и возвратимся вспять» (на чем рассказ и заканчивался) следуют слова «тут Довойна», не имеющие смысла (т. XXXV, с. 195), летопись Рачинского здесь – тоже не к месту – заканчивается словами «а з Кгровжа народился Монъвид, а потом умер» (т. XXXV, с. 147). Эта вставка подчеркивает, что предки виднейших литовских фамилий – Гаштольды,

Довойны, Монивиды – получили свои владения от князя новогрудского. Вставка привлекает к себе внимание прежде всего тем, что в ней не упоминается о деятелях, принадлежавших к гербу Китоврас, которые обычно при перечислении наиболее выдающихся литовских деятелей стоят на первом месте.

Три названных деятеля–Ейкшис, Гровж, Крумпь (в разных летописях они называются по-разному) – изображены как подручные жемайтского князя, тогда как Довспрунк герба Китоврас сам был князем Литвы. Возможно, быть изображенным в летописи в качестве вассала Ердивила для литовского князя было нежелательным.

Последний «воспак» в летописи Красинского находится вслед за рассказом о том, как Утенус поставил «болвана» в память своего отца Куковойта, после чего помещено сообщение о битве на реке Окуневке, а после того как «болван» сгнил, там вырос лес, который население обоготворяло, назвав его именем Куковойта (т. XXXV, с. 131). Слова «возовратишися воспак», кроме летописи Красинского, есть только в Ольшевской, но там они стоят не на месте (после рассказа о том, какие уделы дал своим сыновьям князь Скирмонт; т. XXXV, с. 176); нет «воспак» и в хронике Быховца.

Очевидно, вставкой является и рассказ в летописях Красинского, Рачинского и Румянцевской о том, как великий князь киевский Дмитрий (!) сбежал от татар в Чернигов, а оттуда, услышав, «иж мужики мешкають без господаря а зовутся дручане», пришел в их область, «зарубил» город Друцк и стал великим князем друцким (т. XXXV, с. 129, 146, 194). Эта краткая повесть никак не связана ни с предыдущим, ни с последующим текстом.

Вставка о битве на Окуневке, закончившейся крупнейшей победой над татарами, естественно, должна была возвеличить новогрудского князя. Вставка о князьях друцких, очевидно, связана с легендой о том, что Новогрудок был построен дручанами.

Сказание в том виде, в каком мы имеем его сейчас, занимает около 10 машинописных страниц, из них на вставки приходится примерно две страницы. Однако в первоначальном виде легенда была значительно меньше.

По нашим наблюдениям, сказание вначале содержало только сообщение о бегстве 500 семей из Италии, о плавании беглецов по морям, о прибытии к устью (дельте) Немана и колонизации территории по берегам реки Дубиссы, о создании сыновьями Палемона городов Юрборка и Куносова, о продвижении населения на восток к берегам реки Вилии и основании поселения Кернова. Здесь же дается объяснение происхождения названия страны – Литва. Начальная часть заканчивается сообщением, что внук Палемона Монтвил направил своего сына Ердивила – Скирмонта на восток и тот, перейдя реки Вилию и Неман, основал город Новгородок (Новогрудок), который в кратчайшее время стал столицей огромного государства – Великого княжества Новгородского.

В общем, начальная часть легенды содержит сообщения, почти исключительно касающиеся Литвы, тогда как во второй половине интерес сказания сосредоточен на Новгородке (Новогрудке). Начи-

нается вторая часть со слов: «И часу панованья Монтвилова повстал пар Батый и пошол наРускую землю, и всю Рускую землю звоевал...» (т. XXXV, с. 146).

Первые варианты легенды

В наиболее пространном виде легенда изложена в ряде белорусско-литовских летописей и хроник и трудах Стрыйковского, основанных на этих источниках, но ко времени внесения в летописи она прошла длительный период развития. Едва ли не впервые она была изложена польским хронистом Яном Длугошем. Поскольку XIV век и в большой мере XIII век заполнены бесконечными стычками и битвами между поляками и литовцами, Длугош пишет о литовцах и Литве неоднократно. Однако к начальному периоду истории литовского народа он обращается лишь в разделе, в котором излагаются события 1387 г., т. е. после заключения Кревской унии и начала христианизации Литвы. Здесь задачей составителя было показать, насколько дикой была языческая Литва, чтобы тем подчеркнуть величие осуществленного Ягайлом и поляками дела – христианизации последнего в Европе языческого народа.

Дохристианской Литве Длугош посвятил два параграфа, один из которых озаглавлен «Происхождение литовцев, их язычество и древние обычаи», а второй – «Литовцы после основания Вильно...» Данные этих соседних параграфов не всегда согласуются между собой.

Хронист начинает рассказ о языческой Литве с сообщения, что ни в одном источнике он не нашел ни слова о том, когда и каким образом литовский народ прибыл туда, где он находился во время создания хроники. Однако, исходя из языка, произношения, погребальных обычаев (сжигание трупов) и т. д., Длугош пришел к выводу, что литовцы происходили если не от собственно латинов, то от одной из их ветвей. Продолжая свои рассуждения, Длугош утверждает, что во время войн между Марием и Суллой, а затем между Цезарем и Помпеем часть жителей Италии переселилась в северную страну, которую сами переселенцы назвали «Италия» или, учитывая придыхание итальянцев, «Литалия», а поляки и русские переделали это название в «Литва». Через какое-то время переселенцы основали свой столичный город, названный ими Вильно по имени князя Вилли; от имени того же князя были названы реки, на берегах которых расположено Вильно,– Вилия и Вильня ⁴. Все эти соображения Длугош выразил неопределенно, конкретно сказано им лишь о том, что переселение произошло во времена Юлия Цезаря (во втором параграфе об этом сказано уже без колебаний) и что князем переселенцев был Вилли, но как беглецы достигли Литвы, сколько их было, где первоначально поселились и т. д., Длугош ничего не сообщает; ничего нет у него и о Новогрудке.

Мацей Меховский, излагая легенду, ссылается на «старинных историков», в сущности же пересказывает (с очень небольшим отклоне-

^{------------------------------}

⁴ Dlugosza Jana. Dziejow Polski ksiеg dwanascie / Przeklad K. Mecherzynskiego. Warszawa, 1868, t. 3, ks. IX/X, s. 442–447.

нием) версию Длугоша: литовцы – это потомки переселенцев из Италии, которые были вынуждены в свое время бежать из родной страны в связи со спорами, возникшими в среде римского населения; страна, в которую прибыли, была названа ими «Италия», и лишь позже ее стали называть «Литалия», соседи же – русские – переделали название в «Литва». По имени вождя прибывших Вилюса эмигранты назвали свой город Вильно и т. д. В то же время Меховский не сказал прямо, что переселение произошло во время борьбы Цезаря с Помпеем, ограничившись сообщением о спорах в среде римского населения ⁵. Как и Длугош, Меховский о Новогрудке не сказал ничего.

Если судить по Супрасльской летописи, созданной в 1519 г., в которой следов легенды нет, то можно думать, что ко времени выхода в свет «Трактата» (первое издание в 1517 г.) легендарное сказание еще оформлялось, вернее, еще не существовало второй ее части, посвященной почти исключительно Новогрудку; во всяком случае, оно еще не вошло в ряд белорусско-литовских летописей.

Мартин Бельский – едва ли не единственный польский хронист XVI в., который отнесся к легенде скептически. Он знал все, что писали относительно происхождения литовской знати, но не поверил в легенду, так как об этом «нигде в письменных источниках ничего нет» ⁶. Единственное место, которое у Бельского можно считать почерпнутым из легенды, касается названия «Литва», которое будто бы происходит от имени князя Литаона, предводителя литовцев в тот период, когда они оседали на территории, занимаемой ими во времена Бельского. Верит он и в то, будто литовцы раньше платили русским князьям дань лыком и вениками, так как ничего другого не имели ⁷.

Отбросив версию об итальянском происхождении знати, Бельский пытается уяснить, откуда все-таки взялись литовцы. В этом случае он использует работу Птолемея, указавшего, что приблизительно в местах расселения современной литвы раньше обитали герулы и аланы. Исходя из указаний Птолемея, Бельский пришел к выводу, что в прошлом литовцы жили по соседству с немцами, а также с греками, от которых заимствовали некоторые слова ⁸.

Зато когда хронику Мартина Бельского дорабатывал его сын Иоахим, то он пересказал, в сущности, все то, что есть у Стрыйковского ⁹.

Географические представления летописцев

В летописях и хрониках говорится, что своими спутниками морем, а вряде случаев отмечается что беглецы взяли с собой «одного остронома, который ся знал по звездах». Пункт отправления нигде не указан точно, но можно предположить, что отпра-

^{---------------------------}

⁶ Меховский М. Трактат о двух Сарматиях. Л., 1936, с. 98–99.

⁶ Bietskt M. Kronika tho iest historya swiata na szesc wiekow a czterzy monarchic... Krakow, 1564, s. 359.

⁷ Ibid., s. 358 об.

⁸ Ibid., s. 359.

⁹ Bielski M. Kronika polska Marcina Bielskiego nowo przez Joachima Bielskiego, syna jego, wydana. Krakow, 1597, s. 152–156.

вились «римляне» на кораблях из_Рима, т.е.Тибрoм. При всех условиях отбыть из Италии морем можно только Средиземным, притом источники утверждают, что путники плыли Межи земским морем, которое можно принять за «Средиземное» море. Однако, исходя из текста всех летописей следует, что Межиземское не было Средиземным морем, так как «римляне» добрались до него спустя немало времени после отбытия. Из тоследующего явствует, что Межиземски_м сказание называет Северное море. Доказательством этого является то, что из «Межиземского» моря:"путь в Море "Окиян" (так летописи называли Балтийское морё) проходил по реке Шуме а под этой: рекой понимались проливы, соиденяющие Северное море с Балтийским.

Наиболее примитивная версия о начальном этапе путешествия изложена в Ольшевской летописи, где сказано, что путники отправились на кораблях морем, но не указано направление, которого они держались, чтобы попасть в Межиземское море (т. XXXV, с. 173). Что ка сается остальных летописей (Рачинского, Красинского, Румянцевской 144, 193, 214), то они содержат тверждение, будто путники направились «по заходу слонца», т. е. на запад. Если от Тибра а плыть все время нa запад, то попасть в северное море невозможно. Значит, авторы этой версии представляли себе положение Италии отношени и "Литвы и моря, которое следует "переплыть на путина страны в страну очёнь туманно.

У "составителя" хроники Быховца было об этом более ясное представление; во всяком случае, он знал, что Италия в отношении Литвы находится не на западе, а на юго-западе. Поэтому в хронике сказано, что корабли беглецов пошли «морем межи земли», двигаясь на север. Тогда слова «межи земли» можно понять как движение по Средиземному морю, выйдя из которого путники повернули на север и затем, обогнув Францию и Англию, «вошли в королевство Дунское» (Датское). Значит, и составитель этой хроники не знал о существовании проливов, отделяющих Англию от материка, и поэтому заставил беглецов проделать путь из Атлантического океана в Северное море вокруг Шотландии (т. XXXII, с. 128).

Неясно представляли себе летописцы и путь,из моря к Неману,. В летописи Рачинскогр это место изложено так: путники вошли рекой Шумой в Море Океан «и Морем-Окияном дошли до реки устья, где Немон упадываеть у Море-Окиян и потом пошли рекою Немном уверх у море Малое, которое называется море Немновоё» (т. XXXV, с. 145). То же и в других летописях. Д хронике Быховца вопрос о пути из Севёрного Моря у Море-Окиян обойден молчанием, там лишь сказано, что путники из королевства Дунского вошли в Море-Окиян. В дальнейшем разницы между летописями и хроникой Быховца нет (т. ХХХП, с. 128).

Во всех случаях местом, где Неман будто бы впадает в у Море-Окиян, называется узкая горловина Куршского залива, которая соединяет залив с Балтийским морем, а сам Куршский залив именуется Немновым, или Малым морем. Дойдя этим морем до одного из устьев Немана Римляне» достигли' самого Немана которым и стали подниматься вверх.

В хронике Литовской и Жмойтской, хотя она в большой мере пересказывает «Кронику» Стрыйковского, путь описан почти так же, как в летописях, причем (как в Ольшевской летописи) даже не указано направление, которого держались беглецы. Придя после длительного пути в Межиземское море, Палемон рекой Кисагой (не Шумой) прошел в Море-Окиян. Далее высказано предположение, что это, возможно, было «море Балтицкое або Венедицкое», Куршский же залив называется морем Курляндским, или Немцовым (т. XXXII, с. 15).

Стрыйковский, излагая легендарную часть в обеих своих работах, шел вслед за летописями, но значительно уточнил путь. Зная античных и средневековых авторов и хорошо разбираясь в расположении стран, находящихся на побережье Северного моря, Стрыйковский уверенно говорит о положении Фландрии, Брабанта, Зеландии, а в «Началах» упоминает о страшном наводнении, бывшем там в 1570 г. (Начала, с. 46).

В «Началах» поездка Палемона и его спутников изложена (в подражание «Энеиде» Вергилия) в виде поэмы. В этой работе сказано, что, подплывая к берегам Англии, путники попали в бурю, предельно вымотавшую их, что, выйдя на берег, они приготовили обед, после чего крепко уснули, и т. д. Вместе с тем Стрыйковский указывает, что беглецы плыли первоначально Средиземным морем, которое расположено между Африкой, Италией и Францией, т. е. но «настоящему» Средиземному морю. Выйдя из него, обогнули Гадес (Кадис), Испанию и Лузитанию (Португалию) и затем прибыли в английский порт. От берегов северной Англии они направились к Зунду, но буря прибила их к прусскому (!) порту, откуда они добрались до Немана (Начала, с. 58, 61–62).