Первопроходец

Мать о. Трофима Нина Андреевна Татарникова лежала после инсульта, когда пришла телеграмма о смерти сына. Трофим был ее первенец. Старший из пятерых детей, он был общим любимцем, а братья и сестры так убивались от горя, что мать заставила себя встать: «Саша, брат Трофима, в голос, как жен­щина, кричал, - рассказывала она, - а Лена, сест­ренка, от нервного потрясения заболела и слегла. Не до своих болячек тут. «Детки, - говорю, - хочу быть с Трофимом. Поеду к нему».

Врачи запретили везти больную самолетом. И поехали сыновья с матерью из Сибири поездом, не поспев к погребению. Поплакали они на могиле, сказав по-сибирски: «Уработался Трофим. Больно тяжко с малолетства работал, вот и лег отдыхать».

Сыновьям надо было возвращаться на работу, и мать сказала: «Поезжайте домой. Я останусь здесь. Хочу быть с Трофимом». А потом на могил­ке она сказала: «Ох, и трудно тебе досталось, сыно­чек! Ты у нас первопроходец - дорогу проторил, и я по твоей дорожке пойду».

К сожалению, я почти ничего не знала о новомученике Ферапонте, да и в Оптиной мало кто знал его. Но я слышала от людей, что он отзыв­чив на молитвы и многим помогает в их повсед­невных нуждах. Однажды и у меня была такая нужда. В нашей келье было тогда многолюдно, помолиться негде. И я решила устроить уголок для молитвы в иконописной мастерской. Иду на послушание и думаю: Господи, где достать аналой и кому бы заказать изготовить его? Вдруг меня окликают: «А ты не хочешь взять себе аналой о. Ферапонта?» Вот радости было! Принесла я аналой в иконописную мастерскую и удивилась - в углу между подоконником и стеной было совсем небольшое свободное место, и аналой о. Ферапонта с точностью до миллиметра вошел туда. Как на заказ был сделан! Позже я узнала, что о.Ферапонт изготовлял аналои для оптинцев, и будто принял мой заказ».

Слово «первопроходец» в Сибири бытовое и означает вот что: в пургу наметет снега по грудь, а первопроходец утопчет дорожку и за ним идут остальные. Точно также идут на болота за клюквой: первыми сходят первопроходцы, а вернувшись, доложат, что гать на болотах они починили, идти безопасно, а клюквы - хоть лопатой греби. Тут вся деревня придет в движенье: «Первопроходцы про­шли, и нам пора».

В церковь мать Нина до этого не ходила, но теперь она пошла за сыном по-сибирски, как идут за первопроходцем, то есть ступая след в след. Когда ей передали четки о. Трофима, мать Нина спросила:

- А что Трофим с ними делал?

- Проходил Иисусову молитву.

С тех пор мать четки не выпускала из рук, повторяя неустанно: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную».

В храме мать Нина стояла, как свечка, не про­пуская ни одной службы, начиная с полунощницы, которую так любил Трофим. А узнав, что Трофим работал по послушанию на хоздворе, она, скрыв болезнь, пришла туда просить себе работы:

- Сыночек не может, так я помогу.

- Мать Нина, - спросили ее, - какое послу­шание тебе дать?

- А я всякую работу люблю. Хлеб пекла, телят пасла, за коровками ходила, а за курами нет.

Почему-то решили, что ей будут интересны куры, и определили мать Нину на курятник.

Всем до боли не хватало в эти дни о. Трофима, но у матери были те же огромные голубые глаза и та же ласковая улыбка для всех. «Я как на свадьбе была тогда, - говорила она о тех днях. - Все пла­чут, меня утешают, а мне чудится - свадьба идет.

Народу много, цветов много. А я улыбаюсь и не понимаю совсем ничего. Может, от сильных лекарств это было? Мне же горстями давали всего».

Было в этих днях, действительно, нечто от свадь­бы. Сразу после погребения в Оптину приехала женщина, потерявшая сына. Он был шофер, и на узкой дороге, где не разминуться, навстречу ему вылетел автобус с детьми. Кто-то должен был по­гибнуть - он или дети. И шофер погиб, спасая детей. Мать хранила для свадьбы сына три наряд­ных расшитых рушника-полотенца, чтобы сделать свадебную перевязь друзьям жениха. Когда она ус­лышала об убийстве трех оптинских братьев, то пало ей на сердце, что три свадебных полотенца предназначены им. Приехав в Оптину пустынь к могилам новомучеников, мать сделала свадебные перевязи на их крестах, будто кресты - друзья жениха.

Долго стояли кресты в этих свадебных пе­ревязях, рождая воспоминания о брачном пире: «Радуйся, Кана Галилейская, начало чудесам поло­жившая; радуйся, пустынь Оптинская, наследие чудотворства приявшая». А чудотворения действи­тельно, совершались.

Мать Нина хотела остаться в Оптиной навсегда, но после сорокового дня ее благословили: «Иди, мать, в мир и приведи к вере детей». В дорогу ей надавали столько сумок с подарками, что выгру­зившись с ними на вокзале, мать Нина спохватилась, что забыла в машине рюкзак с молитвословом сына, а машина уже уехала. Уж как она расстроилась из-за молитвослова, взывая: «Трофим, сынок, я рюк­зак забыла!»

Рассказывает игумен Михаил (Семенов), в ту пору оптинский шофер Сергий: «Отвезли мы мать Нину на вокзал, возвращаемся, а мотор вдруг заглох. Не заводится машина - и все! Стали искать, кто бы дотащил нас на буксире до Оптиной. Полез я за буксировочным тросом и уви­дел, что мать Нина забыла рюкзак. «Да это же Трофим, - говорю, - нас остановил. Скорей на вокзал!» Машина тут же завелась, и мы успели приехать на вокзал до отхода поезда, отдав маме о. Трофима рюкзак».

Мать Нина рассказывает о жизни в Братске: «Вернулась я домой, а в храм не иду. Сижу дома и плачу: «Убили сыночка!» В Оптиной я почему-то этого не чувствовала, а тут сомлела от горя и исхожу в слезах. Вдруг стук в дверь. Входит батюшка о. Андрей и говорит от порога: «Мать Нина, ты что же в храм не идешь? Там Трофим тебя ждет не дождется». Я подхватилась и ско­рей в храм бежать.

Зашла в церковь и обомлела от радости: тут Трофимушка, чувствую, тут. «Батюшка, - гово­рю я о. Андрею, - я ведь теперь из храма не уйду. Дайте мне хоть закуточек при храме. Тро­фим правда тут, и я хочу быть с ним».

Дали мне келью и послушание - храм уби­рать. Храм у нас в Братске огромный, а уборщи­ца я одна. Все меня жалеют и помочь предлага­ют, а я отказываюсь и говорю: «Да разве я одна убираюсь? Мне Трофим помогает, сынок». Не все мне верили, но это правда. Я воды приготовлю, возьму швабру и говорю: «Сынок, пойдем уби­рать». Я не убираюсь, а летаю по храму и ни капельки не устаю».

Раньше самой большой болью инока Трофима было неверие его семьи. Сестры Наталья и Елена были даже некрещеными. А теперь этим горем терзалась мать. Но как привести к вере уже взрос­лых детей, она не знала и лишь молилась, взывая: «Трофимушка, сынок, спаси их!»

«Лена, а ты как к вере пришла?» - спросили младшую сестру о. Трофима, когда она приехала в Оптину. А Лена заплакала: «Думаете, просто потерять любимого брата? Через боль и пришла».

Елена была самой младшей в семье, и Трофим вынянчил ее на своих руках. «Лет десять ему было, - вспоминает мать Нина. - Взял Лену на руки, подошел с ней к зеркалу и говорит: «Мама, смот­ри, Лена - это копия я. Вот вырасту большой, сперва Лену выдам замуж, а потом уже сам женюсь». А малышка так благоговела перед старшим братом, что без него, как шутили, не смела дышать.

После убийства Лена от нервного потрясения тяжело заболела. Она таяла в больнице на глазах у врачей, а Трофим часто являлся ей во сне. Когда Лена была уже, думали, при смерти, Трофим сказал, тревожась, что надо строить ей домик. «Какой до­мик? - недоумевала Лена. - Он про что, про гроб говорит?»

Ярче всего Лена запомнила два сна. Сразу после убийства она увидела Трофима стоящим в святом углу у икон в пурпурной мантии из неизвестной богатой ткани. Лена пала в слезах к его ногам, а Трофим укрыл сестру своей мантией, и ей стало радостно и тепло. Но чаще она чувствовала во сне, что брат сердится на нее. Как-то Лена увидела его во сне измученным и с такой скорбью в глазах, что она вздрогнула, услышав как наяву его голос: «Устал

я уже молиться за вас. Все нутро изорвал ради вас, а вы все не идете в храм». И однажды Елена, уве­ровав, вошла в храм.

Муж Елены Андрей, шофер-дальнобойщик, не препятствовал Лене ходить в церковь, однако смыс­ла в этом не видел. Но когда мать Нина дала ему иконку преподобного Серафима Саровского из кельи о. Трофима, он из уважения к родственнику повесил ее у себя в кабине и ушел с этой иконой в дальний опасный рейс. Водители шли с грузом плотной колонной, держа наготове монтировки, что­бы в случае нападения защитить свою жизнь и груз. Вдруг машина у Андрея сломалась. Замыкающий колонну остался его прикрывать, а колонна ушла вперед. Когда, починившись, они нагнали колонну, им сказали: «Счастливые вы! Пока вы чинились, на нас напали и разграбили груз». Водитель, за­мыкавший колонну, теперь следовал везде за Андреем, решив: «он счастливчик» и шоферское счастье везет.

А дальше было вот что - на лесной дороге, по которой только что прошла колонна, перед маши­ной Андрея упало дерево. Пока он и следовавший за ним водитель искали объезд, на колонну снова напали грабители. Из всей колонны довезли груз целым только Андрей и шофер, следовавший за ним. «Счастливых совпадений»" в том рейсе было так много, что Андрей остановил машину у церкви и спросил батюшку: «Какой святой шоферу помогает?» «Святитель Николай»,- был ответ. Так появилась в кабине Андрея вторая икона - святителя Николая-Чудотворца, подаренная ему, кстати, в день возвра­щения из рейса мамой о. Трофима.

И все-таки это была еще не вера, а скорее борьба за выживание, заставляющая шофера опытно искать, а что «помогает?» Но однажды произошел такой случай. Андрей с напарником остановились запра­виться у бензоколонки на пустынной дороге сре­ди леса. Они уже собирались отъезжать, как путь им преградила легковая машина, и вооруженные, люди предложили следовать за ними, чтобы от­везти некий груз. У Андрея захолонуло сердце - он сразу понял, кто они такие. Милиция предуп­реждала по радио, что в этом районе действует банда: шофера приглашают отвезти груз, в дороге убивают, а машину затем продают. Андрей отказался ехать и, надеясь откупиться, предложил им деньги. Но вооруженные люди уже сели к нему в кабину, вытолкнув оттуда напарника, и сказали с усмеш­кой: «Не хочешь - заставим. Езжай!» Смерть кос­нулась души Андрея, и он впервые взглянул на иконы в кабине не как на дорожный талисман, но взмолился с жаром, крикнув в душе в отчаянии: «Трофим, выручай!» И тут, неожидано, как в кино, к машине Андрея на большой скорости подъехала милицейская машина. Бандиты бросились бежать, но к бензоколонке уже мчались машины на пере­хват, не давая им уйти. Оказывается, милиция вы­слеживала банду, настигнув ее в страшный для Анд­рея миг.

Бандитов связали и бросили к ногам водителей. «Бейте их за всех убитых - большая кровь на них. Они ведь и вас хотели убить». Но Андрею было уже не до них. В потрясении он молча сел в машину, а дома сказал: «Бог есть».

В Сибири долго запрягают да быстро едут. И однажды, как рассказывала мать Нина, крести­лось сразу четырнадцать человек Трофимовой родни. Правда, сестры утверждают, что их было больше: «Вспомни, мама, нас же полхрама стояло, а храм у нас вон какой большой». В общем, для крещения Трофимова рода настоятель храма о. Андрей выде­лил специальный день.

После того, как дети пришли к вере, мать Нина вернулась в Оптину пустынь и стала работать здесь на послушании пекаря. А новомученик Трофим Оптинский, как и при жизни, не оставлял попече­нием свою семью.

Рассказывает сестра о. Трофима Елена: «Уйду на работу и переживаю: как там сынок без меня? И как в детстве мама оставляла нас на попечение Трофима, так и я, уходя на работу, молилась ему и просила присмотреть за сынком.

Однажды возвращаюсь с работы на дачу, а перепуганный свекор спешит мне навстречу и рассказывает, что он не успел закрыть погреб, а сын мой упал туда. Погреб у нас бетонированный высотой четыре метра. Сын не чувствовал боли, но я тут же повезла его в больницу. Там сделали рентген, а врач после осмотра сказал: «Мамаша, зачем же вы нас разыгрываете? Ваш сын абсолютно здоров, а такого не бывает, чтобы ребенок упал с четырех метров на бетон и ни одного ушиба не было»-. Врач почему-то мне не поверил, а свекор сказал: «Бог есть».

Рассказывает сестра о. Трофима Наталья: «С Трофимом мы были очень привязаны друг к дру­гу, может, потому, что он был старший брат, а я старшая сестра. После убийства брат почти каж­дую ночь являлся ко мне во сне и говорил что-то про церковь. Но я не понимала его - он говорил по-церковнославянски, а я даже еще некрещеной была. Снам я не верю, но неожиданно для меня некоторые сны сбывались, а потому расскажу о них.

После рождения третьего ребенка врачи уста­новили у меня бесплодие, и шесть лет детей у нас с мужем не было. Потом я крестилась и вскоре увидела себя во сне на сносях, а рядом, вижу, стоит Трофим и очень радуется, что у меня родится ребенок. И правда, месяца через два обнаружилось, что я жду ребенка. Детей мы с мужем очень любим, и я всегда считала: сколько даст Господь деток, столько и надо рожать. Но тут мы переехали на новое место жительства, не могли прописаться, а без прописки не брали на работу. В общем, жили впроголодь, на картошке. И тут все набросились на меня: «Самим есть нечего, а еще нищету пло­дить? Пожалей мужа! Подумай о детях!». И я, как под гипнозом, пошла за направлением на аборт. А мне ответили: «Врач уехала на совещание в область». Трижды я ходила за направлением, но Трофим меня даже на порог больницы не пустил. Вдруг я почувствовала - брат защищает меня, и осмелев, решила рожать.

Какая же удивительная дочка у нас теперь растет! Дети буквально влюблены в сестренку, а муж души в ней не чает: «Вот, - говорит, - послал Господь утешение!»

А еще я убедилась - на каждого ребенка Господь дает пропитание. Как только я решила рожать, нас тут же прописали, появились заработки, и мы даже машину смогли купить.

Мама отдала мне молитвослов Трофима, и я по нему молюсь, но утром у меня в голове муж и дети, а вечером, когда дети уснут, я читаю сна­чала правило, а потом молюсь своими словами Божией Матери и Трофиму. Прошу я Трофима не только за себя, и все удивляюсь, как же быстро он приходит на помощь. Однажды пришел к нам знакомый попросить денег в долг, сел на кухне и заплакал, потому что кругом безработица, на работу нигде не берут, а он лишь занимает в долг, не в силах прокормить семью. Стала я вечером молить Трофима: «Помоги человеку ради Христа!» А на следующий день знакомый прихо­дит к нам радостный и говорит, что его взяли на такое хорошее место, о каком он даже не мечтал.

Вот другой случай. Летом 1997 года мама взяла двух моих старших дочек в Оптину, и я обещала приехать за ними через неделю. Но тут заболела младшая дочка. Мы пролежали с ней месяц в больнице, а потом оказалось, что ехать не на что - зарплату задерживают. А дочки мои с бабушкой, оказывается, уже за­лили слезами могилу Трофима: «Что с мамой? Почему не едет?» Снится мне Трофим до того сердитый, что даже смотреть на меня не хочет. «Надо, - говорю мужу, - срочно ехать в Оптину, а то брат очень сердится на меня».

Машина у нас своя, а бензина на дорогу нет. Муж объехал тогда шесть поселков, но что-то случилось, и бензина нигде не было. Стала я просить Трофима о помощи. И вот что интересно - бензин завезли на единственную бензоколонку возле нашего дома. Но на дорогу надо хоть немного денег. Стала я вечером молиться Трофиму: «Братик, ты всегда помогал нам при жизни деньгами. Пошли хоть немного денег на дорожку, если есть такая возможность». Молилась я Трофиму вечером 18 августа, а утром 19 августа, на Преображение, нашла в почтовом ящике изве­щение, что мы выиграли в денежно-вещевой ло­терее пять тысяч долларов».

В тот же вечер 18 августа 1997 года, когда Наталья просила Трофима о помощи, в Оптиной пустыни на всенощной в честь Преображения

Господня Нину Андреевну Татарникову облачили в подрясник монастырской послушницы. Предпо­лагался монашеский постриг, но мать Нина сказала: «Не заработала еще. Хочу быть в Царствии Небес­ном вместе с Трофимом, а мне до него не дотянуться пока. Благословите сперва потрудиться».

18 апреля 2002 года на девятую годовщину па­мяти трех Оптинских новомученников состоялся монашеский постриг послушницы Нины, матери о. Трофима, с наречением имени Мария, в честь пре­подобной Марии Египетской.

Так складывалась история этого, отныне право­славного рода. А теперь, уже зная об исходе событий, обратимся к биографии инока Трофима, понимая, как Промысл Божий вел по жизни эту семью.

«ЗАМЕЧАЙТЕ СОБЫТИЯ ВАШЕЙ ЖИЗНИ»

«Мы белорусы, - рассказывала о себе мать Нина. Родина наша - Витебская область, Ушачевский район, деревня Слобода. Маму звали Ма­рия Мицкевич, папу Андрей Пугачев, детей в семье было пятеро. А еще жили с нами бабушка и де­душка - Кузьма и Зося Мицкевичи. Семья у нас была православная. А сибиряками мы стали так. Я родилась в самый голод в 1933 году. Тогда де­ревнями вымирали от голода, и дедушка Кузьма все думал: как спасти нашу семью? Однажды он услышал, что в Сибири есть хлеб, и поехал туда».

Когда святителя патриарха Тихона спросили, почему произошла революция 1917 года, он ответил: «Поститься перестали». А преподобный Оптинский старец Иосиф (U 1911) сказал, выслушав жалобу о неурожае: «Да, всего мало, только грехов много. Неурожай Господь посылает за то, что совсем пере­стали посты соблюдать, даже и в простонародье. Так вот и приходится поститься поневоле».

Под знаком голода, поста поневоле, и началась сибирская родословная инока Трофима. Хлеб и работу дедушка Кузьма нашел в поселке Дагон Иркутской области. Здесь белоруска Нина вышла замуж за сибиряка Ивана Татарникова, а Трофим был у них первенец.

О сибирском роде Татарниковых известно то немногое, что деда Трофима, кузнеца Николая Татар­никова, расстреляли в Иркутске в 1937 году, а поз­же он был реабилитирован. Из всех арестованных вместе с кузнецом Николаем православных людей живым дернулся из лагерей лишь один односель­чанин и рассказал: «За что нас арестовали - не знаем. Но били и издевались по-страшному. На этапе кормили одной селедкой, а пить не давали. После Иркутска Николая на этапе уже не было, и передавали, что он расстрелян в тюрьме».

Семья о погибшем не узнавала. Так было запо­ведано в Сибири узниками тех лет: не носить передач, не хлопотать, не запрашивать, но уезжать по возможности в другое место, скрываясь и скры­вая свою родословную. Шло массовое уничтоже­ние православного народа. Сибиряки это трезво поняли, и узники уходили в тюрьму, как в безве­стность, порывая все связи с родными и желая одного, чтобы жертва была не напрасной: расстре­ляют деда, но родятся и вырастут православные внуки. И 4 февраля 1957 года, на день памяти апостола Тимофея, у православного мученика куз­неца Николая родился внук, будущий новомученик Трофим Оптинский.

Рассказывает мать Нина: «Он как родился, свекровь говорит: «Вот - родился Алексей, че­ловек Божий. Назовем, его Алексеем». А я тогда в церковь не ходила и думаю: «Да ну еще какой-то человек Божий? Назовем его Леонидом - Лёниточкой по-нашему.

Крестить детей у нас было негде. Да и не думали мы о том, хотя сын, похоже, был не жилец. Кричал днем и ночью, да так надрывно, что доярки идут мимо окон и охают. Уже лет двадцать спустя встретилась в городе с одной дояркой нашего села, а она меня спрашивает: «Нина, твой мальчик, что кричал, так поди у мер?»-«Почему? - говорю,- живой, уже в армии служит». А она смот­рит на меня и не верит. Страшно вспомнить, как кричал мой сынок! Я с ним ночи не спала и до того измучилась, что ночью стала закрывать печь, а сама вынула из печи заслонку да и заснула с ней в обнимку. Утром смотрят - заслонки нет, а мы с сыночком, как два трубочиста, чумазые. Свекровь с перепугу психиатра вызвала: «Нина у нас сошла с ума». А психиатр говорит: «Вас лишить сна - вы еще хуже будете. Пожалейте ее, дайте поспать».

Почти два года, не смолкая, кричал надрывно некрещеный младенец. А как окрестили - сразу затих. Заулыбался после крещения и рос отныне добродушным богатырем, о котором бабушка Зося говорила по-белорусски: «Лёня у нас вяселый какой!» В крещении зримо свершилось чудо, но по неверию не осознали его.

Мать Нина продолжает рассказ: «Мы ведь без церкви отвыкли от веры. Уж на что моя мама Мария была верующей, а в церковь в город ездила причащаться только на Пасху да, бывало, на Рож­дество. Это ж за сотни километров надо ехать да еще в городе заночевать. Где тут наездишься, если пятеро детей? Но посты мама держала стро­го, а еще вязала бесплатно всей деревне нарядные узорчатые рукавички и раздавала их людям во славу Христа. Трофим в бабушку Марию пошел. Она бегучая была. Все дела бегом делала, а ночью вязала во славу Христову. Врач придет к ней и ругается: «Мария, у тебя такая страшная гипертония, а ты вся в клубках и ночами не спишь».

Видно, дошли ее клубочки до Бога, потому что всех удивила кончина мамы. Умерла она у сына в Барнауле, попросив перед смертью схоронить ее в родной деревне. А пока доставали цинковый гроб и хлопотали о перевозке, времени прошло немало. На погребении сын запретил вскрывать гроб, ду­мая, что по срокам тело уже разложилось. Но родные, не стерпев, распаяли гроб, а я как закричу: «Мама живая!» Такой красивой я маму еще не видела - лицо румяное, свежее, и улыбка на ус­тах. Вот уж воистину не смерть, а успенье.

На сороковой день я впервые съездила в цер­ковь помянуть маму. А потом уж забыла про храм. Я ведь даже сына крестила случайно. При­ехала в город Тулун навестить бабушку Зосю, а там церковь была. Бабушка Зося настояла: «Ок­рести Лёню. Он ведь такой больной!» Я и вправ­ду тогда боялась, что сын у меня, наверно, калека, а вырастет - будет на всю жизнь инвалид. После крещения «инвалидность» исчезла. Но я теперь лишь задумалась '- почему?».

После убийства мать специально поехала в Ту­лун, в ту церковь, где крестили сына и свершилось что-то важное, что ей хотелось понять. Там ей показали старинные синодики храма, где было множество женских монашеских имен, а также сохранявшиеся с той поры фотографии церкви с рядами монахинь подле нее. Разволновавшись, мать не спросила, был ли тут прежде женский монастырь или просто монашеская община. Ее поразило тогда, что уже крещение сына свершилось под тайным знаком монашества, и стало пониматься непонятное прежде: у всех ее детей нормальные семьи. И только самый ее красивый сын-первенец никогда не был женат.

Мать Нина вспоминает: «Он знал для деву­шек одно слово - сестра. Придет в клуб, девушки окружат его гурьбой: «Лёня, Лёничка пришел!» А он им: «Сестренки мои, сестреночки!» Нравился он девушкам и влюблялись в него. Одна девушка, зубной врач, уговаривала его: «Женись на мне, Лёня. Я тебе буду хорошей женой». Я шутя говорю сыну: «Женись. Она мне зубы вставит». - «Ага, - говорит, - она тебе зубы за месяц вставит, а мне за это до гроба с ней жить? Жена не палка, надоест - не выбросишь». Уж как только его не пытались женить! Одна девушка к колдуну ходи­ла привораживать сына и сказала ему: «Сделано тебе, запомни, сделано. Мой будешь или ничей!» Не понимали его девушки. И я не понимала, что он лишь Божий, а больше ничей.

Сын был начитанный, работящий, непьющий. И местным парням было обидно, что девушки ставят его им в пример. Однажды восемь человек подкараулили сына ночью, повалили и избивали жестоко, а он лишь голову руками прикрывал. Сила у сына была немалая - мог бы, как следует, им надавать. Но характер такой - никогда не дрался и даже обиды ни на кого не держал. Только сказал наутро обидчикам: «Не умеете драться, а чего деретесь? Смотрите, на мне синяков даже нет». Это правда - синяков на нем не было. Видно, Божия Матерь хранила его.

А незлобивым он был с детства. Помню, он так любил лошадей, что ради этого в подпаски пошел. У нас ведь в Сибири пасут верхами, и сын все каникулы пас коров. Я не нарадуюсь - зара­батывает, а мы бедно жили тогда. Останавлива­ет меня однажды на улице председатель колхоза и говорит: «Пожалела б ты, Нина, сына. Да как ты его этому зверю-пастуху в подпаски отдала? Он же спьяну так бьет мальчонку, что ведь сду­ру насмерть забьет». О-ой, я бежать! Коров пасли далеко от деревни, и я пять километров бежала бегом. Смотрю, выезжает из леса на коне мой Лёня и спрашивает удивленно: «Мама, а ты чего здесь?» - «По тебе соскучилась, сынок». Молчим оба. А дома выбрала момент и спрашиваю: «Это правда, что тебя пастух бьет?» - «Да ну, он отход­чивый. Пошумит-пошумит и все». Никогда он не жаловался и не роптал».

Позже в подпаски пошли младшие братья и рассказывали, что драчливый пастух уже больше не дрался, уважая Лёню. Так незлобие победило злобу.

* * *

«Замечайте события вашей жизни, - говорил преподобный Оптинский старец Варсонофий. - Во всем есть глубокий смысл. Сейчас они вам непо­нятны, а впоследствии многое откроется». И мать Нина, уверовав в Бога, стала заново пересматривать свою жизнь, понимая многое уже по-другому.

Мать Нина рассказывает: «Жили мы. без Бога и с одной мыслью: как бы выбиться из нужды? Я работала уборщицей на четырех работах, а платье было всего одно. Постираю к празднику - вот и обновка. А Лёня был моей главной опорой, и мы, как две лошади в одной упряжке, тянули вместе большую семью. Бывало, приду с работы усталая, а сын мне белье стирать не дает: «Мама, давай я постираю. Ручищи у меня, смотри, какие огромные!» И правда, так выстирает - добела, до хруста, что женщины дивятся.

В колхозе платили тогда копейки, и мы на август уходили в тайгу. У нас в сельпо принимали ягоды и соленые грузди по 50 копеек за кило­грамм. Мы с Лёней по 25 килограмм брусники в день из тайги выносили. А груздей нарежем - не донести. Тащим с Лёней на палках-коромыслах по четыре ведра каждый, и младшие дети сколько могут несут. На меня моя тетка, помню, ругалась: «До чего ты жадная на работу - ни себя, ни детей не щадишь. Одни мослы от детишек оста­лись». А мы, правда, выхудаем за сезон, зато детей обуем, оденем. И идут уже в школу нарядные мои труженики-ученики.

Порядок в доме был такой - каждому с утра даю задание: тебе дров наколоть, тебе хлев вычи­стить, а тебе воды наносить. Лёня был огонь - быстро все сделает. И рвется младшим помочь: «Мама, Лена еще маленькая. Давай я за нее работу сделаю?» - «Сынок,- говорю,- а вырастет Лена ленивой. Кто лентяйку замуж возьмет?» Гулять полагалось, когда дело сделано. А еще я почему-то боялась уличных компаний – мало ли что дети там наслушаются? Сперва наказывала, чтобы играли у себя во дворе. А потом и наказывать не пришлось - дети очень любили друг друга, и своего общества им хватало - все же пятеро.

Однажды соседка попрекнула меня: «Все кар­тошку копают, а твои дети гуляют». - «А чего им не гулять? - говорю, - вон с утра сколько выкопали! Не отстаем от людей вроде, а пока впереди идем». Тут она как заплачет: «А мой сын лодырь - не хочет копать! Бью его, все руки отбила, а не любит работать и все». А мои дети в работе были горячие, и свои праздники были у нас.

Я «докопки» картошки всегда устраивала. Денег нет – займу, а накуплю подарков: арбуз, баранки, конфеты. Сын зароет подарки в конце последних борозд, а где что закопано, никто не знает. Тут не работа пойдет, а веселье, и все, как львы, рвутся вперед. А докопаем картошку до подарков, костер разложим, - вот и праздник.

Трудно жили, но дружно. Переезжали мы несколько раз. Я все «райское место» искала, то есть где побольше земли. И вот земли у нас было уже 70 соток, свой хороший дом с усадьбой, а в усадьбе всего: коровы, свиньи, овцы, куры, своя па­сека и моторка для рыбной ловли. Я в пекарне тогда работала - хлеб горячий всегда был к столу. Не нарадуюсь, что встали на ноги, а у Лёни грусть порою в глазах. Однажды сказал со­всем непонятное: «Вот живем мы, мама, а как не живем. Неживые мы будто и давно умерли». А я не пойму, о чем он? Хорошо ведь живем!

Не понимала я сына, конечно. Уж больно он книги любил читать! До утра, бывало, сидит за книгой, а у меня досада в душе. Сама я, пока не пришла к Богу, одну тоненькую книжку прочла. Названия не помню, про принцессу. А принцесса была такая несчастная, что открыла я книгу и про все позабыла: дети голодные, обед подгорает, а мне дела нет - так принцессу жаль. Не могла оторваться, пока не дочитала. И решила: нельзя мне читать - детей упущу, зарастем грязью. И не читала с тех пор ничего.

А Лёня все с книгой. И все ему мало! Я сержусь: «Что толку от книг? Одно мечтанье!» У меня же свое мечтанье - поросят еще прикупить.

Запомнился случай. Лёне было 16 лет и поехали мы с ним на поминки. Народу съехалось много. Смотрю, старики окружили Лёню и с уважением слушают его. Я удивилась, а старики говорят: «Умный сын у тебя, Нина. Образование бы ему дать». Дома рассказываю мужу: «Иван, говорят, сын у нас умный. Может, зря мы его затуркали с картошкой и поросятами? А что мы могли тогда ему дать?»

После восьмилетки Лёня окончил железнодо­рожное училище, дающее одновременно образова­ние за 9 и 10 класс, и до армии работал машинистом мотовоза. В армии он получил специальность элект­рика, а отслужив, устроился по этой специальности на траулер Сахалинского морского пароходства ловить рыбу. Отплавал пять лет, побывал в Северной и Южной Америке и в скандинавских странах.

Мать Нина вспоминает: «В плавание Лёня ухо­дил на полгода, а в отпуск приезжал, как дед Мо­роз, - большой мешок за плечами и чемодан в руке. Вытряхнет вещи из мешка и скажет: «Вот - разбирайте. Шмотки привез». Все заграничное, модное - нас оденет, и соседям подарки еще приве­зет. Народу набежит - все расхватают, а Лёне, смотрю, не осталось ничего. Мне обидно. Вот привез он себе из-за границы хорошую кожаную куртку и ходил в ней. Смотрю, уже выпросили куртку у него. «В чем ходить будешь? - говорю сыну. - У тебя даже куртки нет». А он спокойно: «Ну нет и нет».

Ничего ему для себя было не надо. Большую зарплату, какую получал в плавании за полгода, всю до копейки отдавал мне. Соседи удивлялись: «Он же взрослый человек. Ему и на свои нужды надо».

Но Лёня иного порядка не признавал: «Мама, луч­ше я у тебя попрошу, если что надо». Он очень старался помочь семье, видя нашу бедность».

«Мама, а почему ты говоришь про бедность? - удивился присутствовавший при разговоре брат о. Трофима Геннадий. - Ведь хорошо уже жили тогда». И Гена пустился в воспоминания, описывая рыбную ловлю с отцом на моторке, а главное - домашние погреба: «Окорока, мед, сало, сметана в кринках. Эх, сейчас бы поесть, как ели тогда!» Мать слушала, опустив голову. Это правда - был у них достаток, да все рухнуло в одночасье.

О покойном Иване Николаевиче Татарникове мать и дети говорят с неизменным уважением. Это был беззаветный труженик, отдавший все свои силы и любовь семье. Мать с отцом прожили вме­сте долгую счастливую жизнь, чтобы познать в итоге правду пословицы: «Счастье - мать, счастье - мачеха, счастье - бешеный волк». Они добились всего, о чем мечтали, когда Ивана Николаевича на­значили завскладом. А на складе среди прочего выдавали дефицит - запчасти для бензопилы. «В тайге ведь у каждого бензопила, и Ивану само­гонку чуть не за шиворот лили,- горюет мать Нина. - Он же сроду не пил, даже на собственной свадьбе!»

Беда вспыхнула, как "пожар, и приняла такие масштабы, что дети уже заикались от страха, и пришлось им из дома бежать. Словом, был свой дом и достаток, а теперь была нищета и комнатка в 13 квадратных метров в мужском общежитии.

Все, построенное без Бога, однажды рухнет.

Теперь мать Нина это знает. А еще она знает и говорит: «Ивана надо было отмаливать, а я не умела молиться тогда».

Семейное горе оставило свой след в монаше­ской жизни инока Трофима. Он нес тайный молит­венный подвиг за людей, страдающих винопитием. И в Оптиной пустыни помнят, как к нему прибегали заплаканные женщины и, укрывая платком синяки на лице, шептали: «Помолись, Трофимушка. Опять гоняет!» Он вздыхал: «Ты и сама помолись». А на­утро инока видели с покрасневшими от бессонницы глазами.

Есть в Козельске семья, за которую о. Трофим молился особенно много, история этой семьи - это история двух однолюбов, проживших 15 лет в разводе из-за запоев мужа. Верующая жена вместе с о. Трофимом несла подвиг молитвы за мужа, и Господь даровал ему исцеление. Муж крестился, и они обвенчались. Хорошая это семья, православная, а новомученика Трофима здесь почитают как святого.