Алексей - человек Божий

«Брат был человеком огромной воли и умел добиваться, чего хотел, - рассказывал Геннадий. - В любом деле он стремился достичь совершенства, а достигнув желанного, вдруг менял направление и брался за новое дело. Он всю жизнь чего-то искал».

Он искал некий высший смысл жизни, и мать вспоминает, что к любому явлению сын подходил со своим излюбленным вопросом: «Хорошо, а какой в этом толк?» В юности инок Трофим захотел пови­дать мир и повидал его. Но вожделенная заграни­ца оставила в нем удручающее впечатление: та же жизнь без толку, но с бестолковщиной посытней.

«Жизнь у меня была тяжелая»,- сказал инок уже в Оптиной, не рассказывая о себе больше ничего. А Геннадий, ходивший с ним в плавание два года на БМРТ «Кватангри», рассказывал, как нелегко доставались рыбакам большие по тем временам

деньги. Гена принимал тогда на палубе сети с рыбой, и его израненные плавниками руки являли собой кровоточащую язву. «Гену жалко»,- говорил дома о. Трофим. Сам же он в ту пору работал в морозиль­ном цехе, укладывая штабелями упаковки моро­женой рыбы. Это была монотонная работа на кон­вейере и однообразие нарушали только шторма. «Душно!» - сказал о. Трофим однажды. А вскоре нашел себе отдушину, увлекшись фотографией.

У святителя Григория Двоеслова есть мысль, что Господь дал нам две книги откровений - Библию и сотворенный Им Божий мир. И если пестрые портовые лавки оставили Трофима равнодушным, то величие Божиего мира потрясало его. И он с упоением снимал «море великое и пространное, тамо гади, ихже несть числа, животная малая с великими, тамо корабли преплавают» (Пс. 103).

При получении заграничного паспорта он сменил имя, сказав дома: «Мама, я теперь Алексей - чело­век Божий». Вряд ли это было явлением веры - православные люди не меняют имя, данное им при крещении. Но и атеист не скажет о себе, что он - человек Божий.

Рассказывает брат о. Трофима Геннадий: «Брат брался за любое дело с размахом. «Все, - говорил он, - надо делать на высшем уровне. А иначе какой толк?» Фотоаппаратура у него была су­перкласса, а еще он купил кинокамеру и уйму книг. Я просто содрогался порой - сколько же он де­нег тратит на книги! И покупал он не романы, а книги по различным отраслям знаний. Вот была у нас своя пасека - так ему мало меду наесться, но надо про пчел еще все знать.

Брат был мастером художественной фотографии, и его снимки публиковались в газетах.

Потом он сошел на берег, работал на железной дороге в Южно-Сахалинске и одновременно вне­штатным, фотокорреспондентом в газете. Не­сколько редакций приглашали его перейти в штат, но в семье у нас тогда было неладно, и ради семьи он вернулся в Братск.

Здесь он устроился в фотоателье, но разоча­ровавшись, создал свою фотостудию. Снимать у нас толком никто не умел, а брат хотел, чтобы и в наших краях была своя художественная фо­тография. Вложил он в это дело немалые день­ги. Надо было зарабатывать, а заказы шли одно­типные - фотографии на паспорт. Тогда как раз паспорта меняли.

И брат бросил это дело, передав фотоаппа­ратуру мне. С тех пор вот уже пятнадцать лет я снимаю по субботам свадьбы в ЗАГСе».

- Гена, а смог бы Трофим пятнацать лет сни­мать свадьбы?

- Нет, он всю жизнь чего-то искал. Я даже все его профессии назвать затрудняюсь. Уж чего он только не перепробовал и в каких только секциях не занимался: яхты, борьба, каратэ, школа бальных танцев, народных танцев. Между прочим, пластика у брата была такая, что он даже в тридцать лет без растяжки садился на шпагат, и менеджеры угова­ривали его перейти на профессиональную сцену. По своим дарованиям он мог бы достичь многого. Характер был сильный, и хватка деловая. А он искал, как голодный: в чем же смысл всего?

Душа искала Бога, еще не ведая о том.

«Мама, надо детей спасать», - сказал Трофим, вернувшись домой и увидев заикающихся от страха сестренок. Он перевез семью в Братск в общежитие, взяв на себя отцовский крест кормильца.

Рассказывает мать Нина: «Жили мы, с дочками в мужском общежитии. Я ради комнатки работа­ла там уборщицей, а ведь в мужском общежитии пьют. Лена была еще малышкой, а Наташа была уже красивой девушкой и заглядывались на нее. Прихожу с работы, а Наташка ревет: «Лёня - говорит, - меня отшлепал». Оказывается, нарушив его запрет, она пошла в комнату к мужчинам играть в карты. Там же нетрезвые бывают, а наша девица с ними сидит!

В общем, Лёня так поставил, что никто из мужчин к нам на порог не входил, и наши девочки мужского общежития на знали. И люди нас ува­жали за то. Слава Богу, девочки выросли скром­ными и в целомудрии замуж пошли».

Рассказывает сестра о. Трофима Наталья: «С одной стороны, брат нас с сестренкой бало­вал и покупал нам красивые модные вещи. А с другой стороны, у него были свои представления о том, что можно, а что нельзя девушке. Помню, я уже работала, считая себя «самостоятельной» и обижалась на требования брата приходить домой не позже 8-9 часов„вечера. Но ослушаться я не смела, зная, что как стемнеет, брат выйдет меня встречать. Он берег нас от нечистоты.

Брат очень хотел, чтобы у нас были настоя­щие хорошие семьи, а сам даже девушки не имел. Многим он нравился и легко знакомился. А через несколько дней говорит: «Не надо мне это. Но как объяснить?» По-моему, он так и родился мо­нахом. Внешне брат был веселый и общительный, но очень сдержанный и целомудренный изнутри.

Брат никогда не ходил на дискотеки, хотя танцевал замечательно. В юности мы занима­лись с ним вместе в школе бальных танцев и брали в паре призы на конкурсах. Однажды ме­неджер предложил нам с братом заключить кон­тракт для выступления на профессиональной сцене, но мы с Лёней только переглянулись и зак­лючать контракт не пошли. Вспоминаю нашу юность и вижу одну картину - Лёня все время над книгой сидит. У него даже прозвище было в Братске - «букинист».

Рассказывает брат о. Трофима Геннадий: «Ра­зочаровавшись в фотографии, брат затеял новое дело - шить обувь. Хорошей обуви в Сибири тогда не было, как, впрочем, и плохой. И брат решил шить фирменную обувь. Купил специаль­ную машинку, а уж модной фурнитуры и дратвы припас столько, что у меня до сих пор дома его ящики стоят. Для начала он устроился в обувную мастерскую, и вскоре весь город к нему в очередь стоял. Вкус у брата был хороший, а уж выдум­щик он был такой, что принесут ему развалив­шуюся обувь, какую и в починку нигде не берут, а он новые союзки поставит, аппликации вместо заплат. Фурнитуры модной подбавит. И выхо­дила из старья обувь прочнее и наряднее новой.

Работать он умел, а коммерсант из него был никакой. Говорю это как человек, которого нужда заставила заняться коммерцией и у которого свой магазин автозапчастей. Брат думал о ином - как людям помочь. И пока другие сапожники ко­пейку гонят и десять пар перечинят, брат, смотрю, одну пару вылизывает. Я уж не говорю о том, что дома он всем соседям чинил обувь бесплатно».

Рассказывает мать Нина: «Первые сапоги сын сшил мне. Уж до того нарядные вышли сапожки! А такие прочные, что и поныне целые. Правда, я на каблуке уже не ношу. Одной бабушке сшил сапоги, так она за него все Бога молила: «У меня, ~ говорит, - такой хорошей обуви за всю мою жизнь никогда не было. Спаси, Господи, мастера!»

Пошла о сыне слава по городу, и люди даже издалека к нему обувь в починку везут. Прихо­дят в мастерскую и просят: «Позовите масте­ра Татарникова». А к другим мастерам не идут. Стали мастера попрекать сына: «Что ты, как дурачок, с одной парой возишься? Ты сделай по-быстрому, чтоб дольше месяца не держалось, а там опять чинить принесут. Так ты нас всех без работы оставишь». А сын так не мог.

Начались конфликты из-за того, что все стре­мятся попасть к Татарников^. Приходит сын однажды с работы совсем тихий и говорит мне: «Видно, надо мне, мама, уходить из мастерской. Обижаются на меня мои товарищи, и нет мира у нас». Рассудили мы с ним, что мир все же доро­же. И сын стал дома шить унты на заказ, а для трудового стажа устроился скотником на ноч­ные дежурства.

Платили тогда скотникам копейки, и на эту работу лишь пропащие шли. Другие скотники выпьют бутылку и спят всю ночь. А Трофиму коровок жалко, и до чего ж он работать любил! Ферма у него блестит, коровки веселые. Стали доярки Трофима нахваливать, а скотников ругать: «Один Татарников за вас всю работу делает. А вам, лодырям, лишь бы пить да спать!» Скот­никам теперь житья не стало, и говорят они сыну: «Нашелся дурак за копейки вкалывать? Уходи, пока цел».

Господи, думаю, да что за горе? Руки у сына золотые, и на работе им не нахвалятся. А везде он в итоге «дурак». У нас одни родственники богатые даже говорили: «Таких дураков, как он, у психиатра надо лечить». Это теперь о Трофиме песни поют и стихи складывают. А сколько мой сыночек при жизни вытерпел лишь за то, что работать любил».

Вместо комментария к этой истории расскажем притчу ярославского мастера Егорова, изготовляю­щего старинные изразцы для церквей. Церковные изразцы всегда делали с румпой-насадкой с обрат­ной стороны, и такие изразцы держались веками. Но начальство Егорова решило, что возиться с румпой невыгодно, а прибыльней поставить на поток современные плоские изразцы. Мастер Егоров обычно настолько молчалив, что многие считают его немым. Но тут он рассказал притчу: «Обиделась Совесть, что ей тяжелее всех жить на белом свете, и дала себе потачку на копейку. Раз на копейку, два на копейку. Идет однажды Совесть по улице и слышит кричат: «Эй, бессовестная!» Обернулась Совесть, а это ей кричат».

У архиепископа-новомученика Феодора (По-здеевского) есть объяснение, почему в мире цар­ствует культ развлечений: «Значит, произошел в греховной жизни человека разрыв идеи труда, ко­торый законен и обязателен для человека («дела-ти рай»), с идеей удовольствия от труда. Грехов­ный человек трудится неладно, а потому ищет раз­влечения, как отдыха от труда». Вот примета нашего века - гигантские свалки еще новых, но уже негод­ных вещей, а рядом супериндустрия развлечений.

Как же трудно иным прийти к Богу из-за выж­женной, оскверненной совести! И как искала Его чистая душа Трофима, уже зная, что за все, что сделано не по-совести, надо будет держать ответ.

И все-таки ему предстояло еще перемучиться в миру, изживая в себе его иллюзии. Вот одна из таких иллюзий: мир духовно болен - душа это чувствует, а люди все настойчивей ищут целебные снадобья и «здоровую» пищу, надеясь через плоть исцелить изнемогающий дух. Трофим увлекся, было, таким «оздоровлением» и даже бросил есть мясо. Но как-то из интереса он раскрыл книгу «целителя» и, обнаружив, что это магия, тут же с отвращением за­хлопнул ее. «И все же наелся, как жаба, грязи»,- рассказывал он потом в Оптиной.

Не миновала его и та модная ныне религия чрева, когда голоданием «очищаются» от страстей. Мать вспоминает, что в комнате у сына висел график, по которому он голодал дважды в месяц по десять дней подряд, надеясь бросить курить. «Курил он чуть ли не от первого класса,- рассказывала мать,- но даже взрослым при родителях курить стыдился. Помню, уже после армии он возил зерно на ток, а я увидела его с сигаретой. Подошла сзади и говорю: «Татарников, оставь докурить». Он вмиг спрятал сигаретку. А сам так покраснел, что мне неловко стало. Чего уж, думаю, взрослого человека в краску вгонять? «Ладно, кури уж», - говорю ему дома. А он: «Брошу». И он «бросал», голодая по двадцать дней в месяц». Жесточайший эксперимент дал один результат: кожу на лице обтянуло так, что просту­пал череп, а бросить курить он не смог. Так попус­тил Господь для смирения человеку с «железной» волей, и уже в Оптиной он говорил: «Надо было поститься, а я голодал».

А курить Трофим бросил так. Уверовав в Бога, он являл такое усердие к церкви, что его пригласили прислуживать в алтарь. Но учуяв запах табака, свя­щенник сказал, что надо выбрать: Бог или табак. И тогда по молитве и силою Божией была разом отсечена многолетняя страсть.

Инок Трофим называл сигареты «трубою сата­нинскую». А быв искушенным, смог и искушаемым помочь. Один послушник рассказывал, что, приехав в Оптину паломником, он убегал в лес покурить. Он молился на могиле инока Трофима об избавлении от страсти, и тот явился ему во сне, сказав грозно: «Ты что мою могилу пеплом посыпаешь?» И послуш­ник пережил такой страх, что тягу к курению как рукой сняло.

Известен и другой случай - на могилу к иноку Трофиму приезжал его земляк, рассказав о себе, что раньше он сильно пил и курил. После убийства Трофим явился к нему во сне и сказал: «Я молюсь за тебя, а ты меня водкой поливаешь и пеплом посы­паешь». К сожалению, фамилию этого земляка не догадались записать, но человек специально приез­жал из Сибири, чтобы поблагодарить за исцеление.

Рассказывает мать Нина: «Ох, и поездили мы на Трофиме, а он безропотно тащил тяжкий воз. Помню, увезли в роддом жену брата Сани, а бед­ность была такая, что пеленки не на что купить. И вдруг приходит от Трофима огромная посылка с полным приданым для девочки. Все розовое, наряд­ное. Мы радуемся, но и дивимся, а как он угадал, что девочка родится?

Покупал он все с размахом. Белье обветшало - тащит тюк простыней. Квартиру получили - купил тюк темно-розового шелка на шторы. Бо­гатые шторы, нарядные. «Дорогие, поди?» - спра­шиваю сына. «Не знаю. Красивые, вот и купил».

Вся молодость Трофима ушла на то, что он называл без прикрас: «жратва и шмотки». Но он самоотверженно нес этот крест, надеясь, что встанет семья на ноги, а там уже останется одна забота - душа. Между тем, уже отыграли свадьбы младшим и получили квартиру. Но для новой квартиры нужна была новая мебель, а еще вон как дорожает колбаса! И любимый вопрос Трофима: «Какой в этом толк?» - имел уже точный ответ: беличье колесо материальных забот будет неостановимо вра­щаться, пока его не остановит стук молотка по гробу.

Это настроение Трофима хорошо передает его последнее письмо родным из Оптиной пустыни. Речь в письме вот о чем - однажды к иноку приеха­ли братья Геннадий и Александр с племянниками. Гена был крещен в детстве, а Саню с племянниками окрестили в Оптиной. «Так нам понравилось в монастыре,- рассказывал Геннадий,- что, уезжая, обещали: все - теперь будем ходить в церковь. Пообещали да закружились в делах - некогда!» Инок Трофим знал об этих ловушках мира, а потому взывал к родным в письме.

Последнее письмо инока Трофима: «Добрый день, братья мои, сестры и родители по жизни во плоти. Дай Бог когда-нибудь стать и по духу - следуя за Господом нашим Иисусом Христом. То есть ходить в храм Божий и выполнять запове­ди Христа, Бога нашего.

Я еще пока инок Трофим, до священства еще далеко. Я хотел бы, чтобы вы мне помогали, но только молитвами, если вы их когда-нибудь чита­ете. Это выше всего - жить духовной жизнью. А деньги и все подобное (жратва и шмотки) - семена диавола, плотское дерьмо, на котором мы все свихнулись. Да хранит вас Господь от всего этого. Почаще включайте тормоза около церкви, исповедуйте свои грехи. Это в жизни главное. Саша с пацанами ходили ли в церковь после креще­ния для причастия? Если нет, пусть поспешат. Дорог каждый день. Мир идет в погибель. Ради церкви можно ездить и в Тулун. Помоги вам Господи понять это и выполнять. Я вас стараюсь как можно чаще поминать. Можете сообщить мне имена всех умерших прародителей отца и матери. Как они там живут?

Я не пишу никому лишь только потому, что учусь быть монахом. А если ездить в отпуск и если будут приезжать родные, то ничего не вый­дет. Это уже проверено на чужом опыте. Многие говорят - какая разница?! А потом, получив постриг, бросают монастырь и уходят в мир. А это погибель. МОНАХ должен жить только в монастыре и в тайне. Стараться быть ОДИН. МОНОС - ОДИН. То есть монастырь - это житие в одиночку и молитва за всех. Это очень непросто.

Поздравляю вас, родители, братья и сестры, с вашими женами и мужьями, всех, кто меня знает, с праздником РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА. Всем вам духовной радости, благ и здравия о Господе нашем Иисусе Христе.

Спасибо за деньги, кофе и фото. Посылку еще не получил. Почему молчит Саша или в какой обиде? И Лена и Наташа? Вы меня правильно поймите, я не потерял - НАШЕЛ. Я нашел духов­ную жизнь. Это моя жизнь. Это очень не просто.

Молитесь друг за друга. Прощайте друг другу. А все остальное суета, без которой можно прожить. Только это нужно понять.

Дай Бог вам разобраться и сделать выбор. Простите меня, родители, братья и сестры. С любовью о Господе, недостойный инок Трофим. Декабрь 28 дня 1992 года».

Призывы инока ходить в церковь не были тогда услышаны. Шел неудержимый рост цен, и позицию инока Трофима в отношении «жратвы и шмоток» хозяйственные сибиряки оценили как нежизнен­ную. То же самое было перед уходом в монастырь. И встрече о. Трофима с Богом предшествовал тяже­лый духовный кризис.

Рассказывает мать Нина: «Раньше бабушка Зося говорила: «Лёня у тя вяселый какой!» А те­перь мой сын был невесел. Сидит, как больной, и смотрит часами в одну точку. Не пойму - за­рабатывает, а вечно без денег. Пока зарплату домой несет, все в долг пораздаст - да таким, кто отдавать не привык.

Помню, он был на заработках в Забайкалье, а я полетела его навестить. Привезла гостинцев, а комендант общежития мне говорит: «Вот вы подарки привезли сыну, а у него же все украдут. К нему днем и ночью в окно лезут». Лёня жил на первом этаже и был тогда на работе. Дожида­юсь я сына и вижу: какой-то уголовник влез в окно в его комнату, съел, что было в тумбочке, и шарит по карманам. Тут Лёня с работы идет. Сейчас, думаю, вместе поймаем вора. А Лёня лишь потупился и говорит: «Значит, ему нужнее». Да его же восемь раз обворовывали, причем порой у него на глазах!

Переживала я сильно за сына. Думаю-думаю, и не знаю, что делать. И надумала раз припугнуть. Приехал он с заработков с пустым карманом, а я говорю: «Почему не работаешь?» «Я работаю».

«Кто работает, тот зарабатывает. Вот заявлю в милицию - пусть проверят: а работаешь ли ты, если без копейки живешь?» Ну, пугала так. А сын говорит: «Не ходи никуда, мама. Я хочу уехать и жить один». Он и раньше часто уезжал из дома, все отыскивая себе место на земле, но ведь всегда возвращался. А тут как уехал из дома в 1987 году, так больше я его живым на земле не видела».

По словам Гены, брат уехал тогда на Алтай, вычитав в газете, что в Алтайском крае есть райская долина, где растут дивные яблони и разводят пле­менных лошадей. Тридцать три года своей жизни он искал рай на земле и, лишь обретя Бога, написал в письме крупными буквами: «НАШЕЛ!»

Как свершилось обращение Трофима, неизве­стно. Но сразу после обращения он живет лишь Церковью и для Церкви - работает на восстановле­нии храма в селе Шубенка, прислуживает в алтаре, читает и поет на клиросе в церкви города Бийска.

А дома мать волновалась - сын уехал и пропал. И вдруг позвонил из Бийска мамин брат: «Пред­ставляете, иду мимо церкви, а наш Лёня в рясе стоит. Он теперь поп!» Речь шла, очевидно, о стихаре алтарника. Но семья была еще далекой от Церкви, в стихарях не разбиралась, а потому в ошеломлении обсуждали новость: хорошо это или плохо, что Лёня «поп»? Поразмыслив, решили, что священни­ки - хорошие люди. А что в газетах их ругают, так кто же верит брехне.

Шло время. И когда Гена с Сашей выбрались, наконец, в Бийск, проведать брата, то бабушки в церкви им сказали, что он уехал отсюда неизве­стно куда.

Рассказывает брат о. Трофима Геннадий: «Мы продолжали искать брата. Еду я однажды в Братс­ке мимо храма и думаю: наверное, все священники связаны между собой. Зашел в церковь и говорю: «Батюшка, у нас брат пропал, и мы ищем его». А отец Андрей отвечает: «Да-да, я знаю. Тут для вас посылка от брата. Он теперь инок Трофим». У меня тут волосы дыбом на голове встали...»

Так состоялась встреча Геннадия с будущим духовником их семьи о. Андреем, настоятелем храма в честь прпеподобного Андрея Рублева. Инок Трофим присылал сюда посылки с церковной утварью и ли­тературой. А о. Андрей ездил в Оптину и с иноком Трофимом у них завязалась духовная связь.

Рассказывает мать Нина: «Сразу после убий­ства сына о. Андрей устроил при храме музей новомученика Трофима. Собрали его вещи, фото­графии и пригласили нас на вечер памяти. Хотели, чтобы я выступила, а у меня ком в горле. Только чай прихлебываю, чтобы слезы внутрь заглотить. А о. Андрей так хорошо о Трофиме рассказывал...

От многих я слышу теперь о нем. Вот есть у нас в Братске учительница музыкальной шко­лы Муза Юрьевна. Ездила она в Москву и рассказала: «Сижу на вокзале, а рядом женщина другой говорит, что ездила она в Оптину пус­тынь и исцелилась на могилке новомученика Тро­фима. «Да он же, - говорю я им, - наш, из Брат­ска. Вот ведь встреча!».

В монастырь о. Трофим пришел в 36 лет, а всего прожил на земле 39 лет, 2 месяца и 14 дней. О воз­расте инока оптинцы узнали лишь после его смерти и удивились: не может быть! Он был по-юношески стремителен и всегда сиял такой радостью, какая свойственна лишь очень молодым или очень счаст­ливым людям. Один человек даже сказал о нем:

- Ну, какой он монах?

- Нет, монах, - стала доказывать ему девочка Наташа Попова. - Вон афонские монахи какие веселые. И о. Трофим просто веселый монах».

Новоначальные в ту пору старались быть крайне серьезными, и поводы для недоумения «веселый монах» им давал сполна. Вот, например, такой случай. Четырехлетняя девочка Александра, выросшая при Оптиной, однажды стояла в слезах у храма: мама на работе, детей в монастыре нет, и она плакала от одиночества.

- Чего киснешь? - спросил ее Трофим.

- Есть хочу.

- А, у меня варенье есть.

Варенье девочка съела да и забыла о нем, но надолго запомнила, рассказывая с восторгом, как дядя Трофим с ней в прятки играл.

Иным казалось, что жизнерадостность Трофима проистекает из его легкого характера: мол, здоровье железное, силы избыток - вот и доволен всем человек. И лишь позже узнали, как же перемучился Трофим, пока не нашел Бога. Он был уже усталым путником, изнемогшим в поисках смысла жизни, когда ему открылся Господь. И отныне его жизнь была таким ликованием о Господе, что уже в Оптиной он говорил: «Да как же я раньше не знал о Господе? Я бы сразу ушел в монастырь».

«Всех нас Господь осыпает несчетными дарами, - сказал на проповеди в Оптиной один иеромонах. - Но не подобны ли мы тем десяти евангельским прокаженным, из которых лишь один благодарил Господа за исцеление?» Жизнь инока Трофима была радостным благодарением Господу за Его великие Дары: православную веру, монашество и особый Дар - Оптину пустынь. «Вот иные стремятся на Афон, в Дивеево или в Киево-Печерскую Лавру, а для меня здесь и Лавра, и Дивеево, и Афон»,- говорил инок Трофим об Оптиной пустыни.

Вспоминает иеромонах Максим, в ту пору инок:

«На Пасху 1993 года в храме было шумно от много­людства, и я, не выдержав, ушел в алтарь. Инок Трофим пономарил в алтаре и, увидев меня, спросил:

- А ты почему здесь?

- Молитва не идет, - пожаловался я. –

- Радуйся! Тогда и молитва пойдет»

Подсчитано, что слово «Радуйся!» употребля­ется в Новом Завете 365 раз - как раз по числу дней в году. И каждый день своей жизни инок Трофим нес в себе это «Радуйся!»

Господь дал о. Трофиму всего 2 года 9 месяцев монастырской жизни. Вот этапы ее. Он приехал в Оптину пустынь в августе 1990 года. Осенью того же года, на Казанскую, ему разрешили носить под­рясник, а официально приняли в братию Великим постом 27 февраля 1991 года - в неделю Торжества Православия, на день праздника равноапостольного Кирилла, учителя словенского. Постриг в иноче­ство свершился 25 сентября 1991 года на отдание праздника Рождества Пресвятой Богородицы с наречением имени в честь апостола Трофима.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский говорил в свое время книгоношам, что издание и распространение православной литературы – это апостольское служение. И Господь не случайно дал о. Трофиму апостольское имя. Друзья часто жертвовали ему деньги. «Я сперва отказывался, - говорил инок, - а потом понял: Господь дает». На эти деньги он покупал православные книги и рассылал их по Сибири, а в эту пору там было не купить ни Библии,
ни Евангелия.

Основными послушаниями инока Трофима были: старший звонарь, пономарь и тракторист. Но прежде расскажем о послушаниях не главных и связанных с особой любовью инока к книгам и драгоценному наследию святых Отцов.

«ОН БЫЛ МНЕ БРАТОМ»

В «Древнем патерике», вобравшем в себя сказа­ния о подвижниках первых веков, есть такие слова: «Пророки написали книги, и пришли отцы наши и упражнялись в них, и изучили их наизусть; затем пришел род сей, и положил их праздными на окна».

К сожалению, мы порою даже не осознаем, как доступны ныне книги святых Отцов и, не в пример прошлым векам, дешевы. Век назад, чтобы купить «Добротолюбие», надо было продать корову. А име­нитым невестам давали в приданое полные Четьи-Минеи, и такое приданое считалось богатым.

Для инока Трофима православная, а особенно старинная книга была величайшей драгоценностью, а свою келейную библиотеку он собирал из книг преимущественно на церковно-славянском языке. Многие творения святых Отцов были тогда еще недоступны, но в монастырь часто жертвовали ветхие дореволюционные книги. И тогда любитель книг проявил смекалку - освоил профессию переплет­чика, получив послушание в переплетной мастерской.
Отданные в переплет книги он уносил на ночь к себе в келью. Утром ходил с покрасневшими глазами, но сиял. А еще ради свободного доступа к книгам он благословился помогать в монастырской библиотеке.

Рассказывает петербургская журналистка, а ныне послушница Зоя Афанасьева: «Я приехала в Оптину пустынь поработать в архивах, не подозревая, что отныне останусь здесь. Я тогда только что пришла к Богу и так боялась батюшек, что на исповеди у меня буквально каменело лицо. Я не могла никому открыться и терзалась в оди­ночестве многими сомнениями. И тут Господь послал мне инока Трофима, которому я могла сказать все.

Познакомились мы так. Я работала тогда на послушании в библиотеке монастыря, а инок Трофим помогал нам. Помню, увидел меня в пер­вый раз и говорит: «О, новая матушка! Сразу видно - санкт-петербургская дама». А на мне тогда была телогрейка и огромные кирзовые са­поги, которые мне благословили в монастыре.

У меня два высших образования, но вскоре я об­наружила, что не знаю и не понимаю многого, что уже прочел и усвоил инок Трофим. Монахи - народ просвещенный, и наша отечественная ли­тература не случайно вышла из монастырей.

Вспоминаю, с каким благоговением о. Трофим брал в руки старинные церковные книги - у него даже менялось лицо. А однажды он бережно поло­жил передо мною старинное рукописное Евангелие и сказал, что уже в самом начертании букв дышит дух монахов-переписчиков прежних веков. Он ста­рался уловить этот дух и переписывал Евангелие от руки, срисовывая титлы. А еще он сказал, что у души особая связь с церковно-славянским языком.

В ту пору в монастыре долго жила и рабо­тала паломница Ирина. «Когда о. Трофим станет иеромонахом, - сказала она, - он будет моим духовным отцом, потому что я могу ему сказать все и получить ответы на все мои вопросы».

Он, действительно, многое знал. И однажды я поймала себя на мысли, что стала готовиться к встречам с о. Трофимом, чтобы рассказать ему все мои сомнения. Открыться было непросто - я начинала говорить «по-умному» и витиевато. А о. Трофим, бывало, выслушает и скажет: «Ладно, теперь давай по-простому». - «Не могу по-про­стому». - «Вот в том-то и беда, что не можешь». Он был горяч и мог сказать: «Ну и дура ты, мать, - таких простых вещей не понимаешь?» А следом воскликнуть: «Да ты же умничка! Ты все поняла!» С ним было легко, как с родным чело­веком. «Для меня все сестры, как братья, - ска­зал он однажды, - а ты и подавно свой брат». Это правда - он был мне братом. И я потом вдоволь наплакалась на его могилке, потеряв та­кого родного человека».

Рассказывает москвичка Евгения Протокина: «Для меня Трофим был палочкой-выручалочкой. Уж каких только обидных слов я не наслушалась от моей неверующей родни! И если на дачу возле Оптиной мои друзья и родные приезжали охотно, то в монастырь их было не затянуть. «Ты про­сто ненормальная», - говорили они. И таких вот «тугих» людей я под разными предлогами зна­комила с о. Трофимом. Они так полюбили Трофима, что в монастырь не просто идут, а бегут. Через эту любовь и началась для моих ближних дорога к Богу.

Помню случай. Подвез нас до Оптиной один шофер и рассказал по дороге о своей беде. «Раз уж вы довезли нас до Оптиной, - говорю шоферу, - может, зайдете в монастырь? У меня здесь есть друг - инок Трофим. Он человек с большим жиз­ненным опытом. Может, подскажет что вам».

После разговора с Трофимом шофер был в таком потрясении, что лишь повторял: «Да-а, вот это батюшка! Какой батюшка!»

Говорил Трофим кратко и образно. Один мой знакомый страдал унынием, а Трофим сказал ему: «Читай Псалтирь. Вот бывает небо в тучах, и на душе хмуро. А начнешь читать - вдруг сол­нышко проглянет, и такая радость в душе. Сам испытал, поверь».

***

«Я весь в Боге и живу только Им», - при­знался однажды инок Трофим. И когда стали со­бирать воспоминания о веселом, общительном иноке, то обнаружилось - житейских разговоров он ни с кем не вел, и мысль его всегда восходила к Богу. Но вот что запомнилось о нем.

Рассказывает паломник-трудник Сергей Сотниченко из Мариуполя: «Как-то я хотел выйти из храма, когда гасили свечи перед Шестопсалмием. Трофим стоял тогда за свечным ящиком и остановил меня: «Не уходи сейчас. Лучше раньше уйти или позже, а на Шестопсалмии выходить нельзя, Шестопсалмие - это Страшный Суд».

Еще помню, как один человек вернулся из тюрь­мы и рассказывал Трофиму о тамошних нравах. «Тюрьма, - сказал Трофим, - это монастырь диавола. Все, как у нас, только наоборот; у нас учат смирению, а там - гордости».

В ту пору мы с Трофимом чинили часы для братии и паломников, а запчастей не хватало. А я увидел у Трофима часы и говорю в шутку: «О, мне как раз такие на запчасти нужны! Отдай их мне». Проходит день или два, и он приносит мне свои часы и говорит: «Я подумал и решил, а зачем мне они? В храме есть часы. Куда больше?»

Рассказывает Татьяна Щекотова из Петер­бурга: «С Трофимом мы дружили, но обращался он со мной строго. Однажды я бухнулась на колени, увидев, что иеромонах в алтаре коленопреклоненно читает молитвы. Мирянам в это время земные поклоны делать не положено. И Трофим поднял меня с колен, сказав: «Ничего не делай неосознанно».

В ту пору я коротко стриглась, ходила с непо­крытой головой, а в храме набрасывала на голову капюшон. А Трофим подарил мне на праздник книги и нарядный белый платок с цветами. С тех пор и стала ходить в платочке. А после убий­ства иеромонах Павел сказал мне: «Смотри, не занашивай платок. Трофим его на мощах освящал».

Автомеханик Николай Изотов, работавший тогда в Оптиной, рассказал: «Трофим был мой лучший друг. Рассказывать о нем можно часами, но приведу лишь один случай. Пришел я раз на работу злой - с женой поругались. Весна, у всех огороды распаханы, а я до восьми работал тогда в монастыре. Ну, когда мне тракториста искать?

Трофим увидел меня и спрашивает: «Что не­веселый?» Так и так, говорю, - жена на развод грозится подать. А Трофим успокаивает меня и говорит: «Мы сейчас возьмем благословение у отца эконома, и в обед мигом распашем твой огород».

В обеденный перерыв он, действительно, бы­стро распахал мой огород на мини-тракторе. Жена довольна, а я тем более. Едем в монастырь, а Трофим спрашивает:

- Ты утреннее-то правило читаешь?

- Когда? - говорю, - некогда! С утра бегом на работу бегу.

- Ну, пятнадцать минут тебя не утянут!
С тех пор неопустителъно исполняю утреннее правило»

Из воспоминаний бывшего оптинского паломника-трудника, ныне настоятеля пустыни Спаса Нерукотворного в д. Клыкове игумена Михаила (Семенова): «Отец Трофим был для меня первым «живым монахом», которого я уви­дел так близко, и я смотрел на него во все глаза. Я работал тогда по послушанию шофером, и нас с Трофимом послали в командировку в Липецк. Была зима, гололед. Мы везли железо, и машину с тяжелым грузом вело порой юзом. В этой поезд­ке я дважды попал в аварию. Помню, съезжаем с горы, жму на все тормоза, а машина идет юзом и летит уже, вижу, в кювет. Все, думаю, смерть. И слышу, как крикнул Трофим: «Господи, помилуй!» А только он вскрикнул, машина встала, как вко­панная. Вылез я из кабины и стою в шоке; смот­рю, машина, зависла над обрывом и лишь одним колесом на шоссе стоит. Как не опрокинулись - непонятно. Я растерялся, а Трофим быстро раз­грузил железо, чтобы машина не кренилась, и по­бежал в деревню за трактором.

Вытащили нас. Приезжаем в деревню, а там бабуля, по просьбе Трофима, уже чай вскипятила и принимает нас, как родных. Отогреваемся в тепле, а я дивлюсь на Трофима - как легко и хорошо у него все получается. Бабуле, а она бед­но жила, припасы наши оставил, а она нам все: «Сынки, сынки!» И приглашает еще приезжать. Понравился мне Трофим, а все же точит со­мнение: да, но что же, думаю, в нем монашеского? Я ведь тогда монахов по книгам представлял эта­кими суровыми исихастами, не выпускающими четок из рук. А у Трофима я даже четок сперва не увидел. Думал, он просто сидит в кабине и мол­чит. И лишь позже обнаружил, что он всю дорогу молился, перебирая скрытно четки в рукаве.

Это тайное, не показное монашество инока Трофима я открыл для себя не сразу. А пока рас­скажу про вторую аварию. В городе нас снова пота­щило по гололеду, и я стукнул машину частника. Вмятина была небольшая, но денег заплатить за ремонт у нас не было. И частник сказал, что вызовет ГАИ, и меня лишат водительских прав. Мы везли тогда с собой на продажу коробки серебряных крестов. Трофим дал частнику сколь­ко-то серебряных крестов. Тот, обрадовавшись, простил нас, а я расстроился: «Лучше бы, - говорю Трофиму, - у меня права отобрали, чем мона­стырское добро раздавать». А он отвечает: «Брат, мы едем по послушанию, а лишат тебя прав - застрянем здесь. Послушание превыше всего». И еше меня удивило - моих аварий Трофим «не заме­тил». Он вообще никого не осуждал.

Привязался я после этой поездки к Трофиму и повадился ходить к нему чай пить. Но однажды Трофим это пресек: «Монах должен молиться, а не по кельям ходить. Раз пришел - значит, по делу». Провожая меня на восстановление храма в деревню Клыкова, он сказал: «Не слишком увле­кайся хозяйственной деятельностью. Наше дело – Богу молиться, а Господь по молитве все дает».

Рассказывает рясофорная послушница Н-го монастыря: «В 12 лет я стала наркоманкой и два года скиталась с компанией хиппи по подва­лам и чердакам. Это был ад. Я погибала. И когда в 14 лет я приехала в Оптину, то сидела уже «на игле». Как же я полюбила Оптину и хотела жить чистой, иной жизнью! Но жить без наркотиков я уже не могла. Мне требовалось срочно дос­тать «дозу», и я уже садилась в автобус, уезжая из Оптиной, как дорогу мне преградил незнакомый инок. «Тебе отсюда нельзя уезжать» - ска­зал он и вывел меня из автобуса. Это был инок Трофим.

Потом я два года жила в Оптиной, и каждые две недели пыталась отсюда бежать. А Трофим опять перехватывал меня у автобуса, убеждал, уговаривал, а я дерзила ему. Я уже знала: уехав из Оптиной, я не расстанусь с наркотиками, и впереди лишь скорая страшная смерть. Но вот непонятное, наверное, многим - наркоман не мо­жет жить в монастыре. В него вселяется бес и гонит из монастыря на погибель. Наркоман становится игралищем демонов и уже не владеет собой.

Я пыталась держаться, но стоило появиться кому-то из «наших», как...! Мой батюшка был от меня в отчаянии: «Сколько можно? Опять?» Это были такие адские муки, что я решила покончить с собой: Достала смертельную дозу нар­котиков и, спрятавшись в развалинах Казанско­го храма, приготовила шприц, чтобы сделать укол. От смерти меня отделяли секунды, как в храм вдруг вошел инок Трофим. Я сразу спряталась, решив переждать, пока он уйдет. А он почему-то не уходил - молился, читал и искал что-то. И так продолжалось уже три часа! Когда он нашел меня, то сразу все понял, а я, сорвавшись, кричала ему: «Я устала Жить! Устала терпеть! Зачем ты торчишь тут уже три часа?!» Тро­фим устроил меня тогда в больницу и выхажи­вал, как старший брат. До сих пор в ушах зву­чит его голос: «Терпи. Потерпи еще немножко. Ради Господа нашего еще потерпи».

Исцеление шло долго и трудно, но оно все-таки произошло. Ему предшествовал один случай. Я уже долго жила, забыв о наркотиках, и радовалась - с прошлым покончено. Вдруг поздно вечером мне передали, что в лесу у озера остановились «наши» и приглашают меня «на кайф». И тут прежнее вспыхнуло с такой силой, что я, обезумев, побе­жала в лес. Вот загадка, для меня непонятная, - почему-то всегда в таких случаях дорогу мне преграждал Трофим. Он перехватил меня на до­роге: «Куда бежишь ночью?» - «Наши приехали, и я хочу их навестить». - «Что - опять бесочки прихлопнули? Я пойду с тобой». Чтобы отде­латься от Трофима, я так грубо оскорбила его, что он, потупившись, молча ушел.

Бегу я к озеру по знакомой дорожке, и вдруг гроза, гром, молнии, темень. И я заблудилась в лесу. Ямы, коряги, я куда-то падаю и об одном уже в страхе молю: «Господи, прости и выведи к Оптиной!» А тьма такая - и гром грохочет, что и не знаю, где монастырь.

Вернулась я в Оптину уже поздно ночью. Ворота были заперты. Но меня обжигала такая вина перед Трофимом, что я умолила меня про­пустить. Смотрю, в храме свет, а там инок Трофим молится. Улыбнулся он мне усталой улыбкой: «Слава Богу, вернулась». А я лишь про­шу: «Трофим, прости меня Христа ради! Я боль­ше не буду! Прости!!»

Когда мне исполнилось 16 лет, опроса о выборе пути для меня уж не было. Я хотела быть такой же, как инок Трофим, и ушла тогда в монастырь.

В Страстную Пятницу 1993 года наша матуш­ка игуменья поехала в Оптину и взяла меня с собой. Инок Трофим обрадовался моему приезду и подарил мне икону «Воскресение Христово» и сплетенные им шерстяные четки. Но уезжала я из Оптиной в тревоге: что с Трофимом - глаза больные и вид изможденный? Мне кажется, он что-то предчув­ствовал и подвизался уже на пределе сил. А позже мне рассказали, что где-то за час до убийства он подошел к одной населънице нашего монастыря и попросил передать мне поклон. «А чего переда­вать? - сказала та. - Да она еще сто раз сюда приедет, вот сам и передашь». Инок Трофим мол­ча постоял рядом с ней и ушел.

Когда на Пасху мы узнали об убийстве в Оптиной, весь монастырь плакал. А у меня было чувство - победа: попраны, демонские полки, и Трофим победил! Слезы пришли потом, а сперва было чувство торжества: ад, где твоя победа? Господи, слава Тебе!»

«СЕСТРЕНОЧКИ»

Инок Трофим пришел в Оптину в год откры­тия Шамординской Казанской Амвросиевской пустыни. Когда 27 мая 1990 года состоялось освяще­ние первого храма обители в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали», то на этом великом торжестве старались не замечать выбитых и при­крытых фанерой окон храма и хулиганских над­писей на стенах. Шамордино начиналось с малой горстки сестер, живущих в мирском плену: к хра­му примыкали сараи с поросятами, а из откры­тых окон бывших монастырских келий неслись магнитофонные вопли и телевизионная реклама «Сникерсов» и «МММ».

Восстанавливать Шамордино начинала Оптина пустынь, сама еще восстающая из руин. Но если мужской монастырь вскоре стал силой, с которой приходилось считаться, то беззащитность женского монашества развязала тогда многим языки. Местная печать писала, что призвание женщины быть женой и матерью, а не вести «противоесте­ственный образ жизни». Местные парни говорили то же самое, но уже в непечатных выражениях.

«Да что вы в Шамордино не идете? Там благо­дати больше»,- говорил инок Трофим паломницам, желавшим посвятить себя монашеству, но осе­давшим почему-то в мужском монастыре. «Там, - отвечали ему,- местные сестер оскорбляют, а работа такая, что инвалидом станешь и все». Это правда. Женская обитель нищенствовала, позволяя себе нанять рабочих лишь на то, чтобы, скажем, покрыть крышу храма. А всю тяжелую «черную» работу сестры делали сами. Со стороны порой бывало страшно смотреть, как худенькие юные се­стры ворочают ломом огромные камни, расчищая развалины монастыря. Слабой девушке такой ва­лун с места не сдвинуть. Даже сильному мужчине не сдвинуть. «С ними Ангелы работают»,- ска­зал в изумлении один паломник. И Шамордино являло собою не плоть, а дух, восставая из праха не усердием слабых женских рук, но немолчной мо­литвой ко Творцу. И Господь дал знамение в под­тверждение благодатного покрова над обителью: когда на храме в честь Казанской иконы Божией Матери установили крест, то над ним встал в небе столп света.

Шамордино было болью и любовью инока Тро­фима. Его потрясал подвиг женского монашества, и он говорил: «Сестры немощные, а как подвиза­ются! Куда нам до них?» Он работал по послуша­нию на шамординских полях, а главное «болел» за Шамордино всей душою, распрашивая приезжав­ших оттуда: «Как там сестреночки?»

Из воспоминаний инокини X.: «Это было в августе 1990 года. Я только что поступила в монастырь. Во время утренней службы в храм вошел молодой человек, обративший на себя вни­мание тем неподдельным интересом, с каким он осматривал церковь и иконы, будто впитывая все в себя. Я сразу почувствовала в нем что-то родное и близкое. Такая же стремящаяся к Богу душа.

Так и оказалось. После службы он по-братски поприветствовал меня и спросил: «Остаешься в монастыре?» - «Да». Он просиял: «Молодец сест­ра, что пошла в монастырь! Я тоже еду в Оптину пустынь в братию поступать». И предста­вился - Алексей. Это он, когда в Оптину ехал, то заехал сперва к нам.

Потом он стал часто бывать в Шамордино, потому что работал возле нас на полях. Придет на службу и обязательно принесет нам в пода­рок то книжки, то просфоры.

Первое время он в мирском приходил, и лишь скуфейка была монашеская. А раз стоим на кли­росе и видим - Алексей пришел в подряснике. Взялся он за полы подрясника и стал радостно раскланиваться нам, показывая, что его уже одели. А в Оптину приедешь, он подбежит и спросит: «Как вы там?» Один раз я его даже одернула за такое поведение: «Алексей, ну, нельзя же так. Ты же монах». Он потупился, как провинившийся школьник: «Прости, прости меня!» А однажды спрашивает меня: «Ты сколько Иисусовых молитв в день читаешь?» А я ему с умным видом: «Не количество важно, а качество». Он ничуть не обиделся, но признался, что читает в день столько-то молитв. Огромную цифру назвал.

Раньше было все проще. Нас, сестер, в монас­тыре было очень мало, часто приходилось ездить в Оптину. И ехали сюда, как к себе домой, зная, что есть родной человек - всегда поможет, под­скажет. Помню, о. Трофим стоял тогда за свеч­ным ящиком и всегда старался дать что-нибудь сестрам в утешение. Свернет большой кулек и просфоры туда с горкой положит, а еще молитовки печатные даст. Он очень жалел сестер и помо­гал нам, особенно когда копали картошку».

Вот рассказы шамординских сестер об уборке картошки в 1992 году. Осень выдалась на ред­кость дождливой. Картофелеуборочные комбай­ны вязли в грязи, и от них пришлось отказаться. Но если мужской монастырь все же справлялся с уборкой, то на шамординских сестер, работаю­щих на соседнем поле, было жалко смотреть. По­чти постоянно моросил мелкий дождь со снегом, сапоги и телогрейки за ночь не просыхали. И сест­ры ходили в поле простуженными, боясь, что кар­тошка уйдет под снег.

Над шамординским полем стоял немой молит­венный вопль о помощи. И тут помогать им при­ехал на тракторе инок Трофим. Прокопав несколько рядков, он выскакивал из кабины, хватал в каждую руку сразу по два ведра картошки, собранной сес­трами, бежал с ней к машине, высыпал. И опять копал, бежал и сиял, подбадривая уставших. А еще он катал на тракторе послушницу Юлию, а по­слушнице было тогда десять лет.

Сколько же веселых «неправильных» действий совершал при жизни инок Трофим! И смысл их открывается лишь ныне. Ведь суть не в том, чтобы спасти картошку, но в том, чтобы спастись духов­но, не впав в уныние среди надсадных трудов.

Инокиня Сусанна вспоминает: «Работал инок Трофим так радостно, что и у нас уже весело работа пошла. А он бегает с ведрами, шутит, сияет. А потом благословился у благочинной испечь картошку для сестер. Быстренько развел костер на опушке, опрокинул туда вверх дном ведро картошки, а тут обед привезли. Мы согре­лись у костра и так утешились печеной картош­кой, что получился вроде праздник у нас.

И вот что удивительно - инок Трофим про­капывал рядки по 2-3 раза, и каждый раз попада­лась отличная крупная картошка. С этого поля мы обычно собирали пять машин картошки, а тут накопали тридцать».

Рассказывает инокиня Иустина: «Рабочих рук в монастыре не хватает, и однажды уже после смерти о. Трофима на уборку картошки смогли послать лишь четверых - меня, одну болящую сестру и двух стареньких паломниц. Тракторист накопал нам в этот день очень много рядков, а ночами бывали заморозки, и выкопанную картошку нельзя было оставлять в поле. Но разве вчетве­ром столько убрать? Мы падали от усталости, выбившись из сил, а день уже клонился к вечеру. И тут я стала что есть мочи молить о. Трофима о помощи и запела стихиру: «Святии мученицы, иже добре страдаша и венчашася, молитеся ко Господу спастися душам нашим». И вдруг откуда ни возьмись выходят на поле много сестер - чело­век десять, наверно. Я даже глазам своим не поверила.

У нас в монастыре теперь обычай - перед работой мы молимся о помощи новомученику Трофиму. И он, действительно, помогает нам».

Воспоминания послушницы Елены П.: «Мне было 14 лет, когда перед Пасхой 1992 года мы с мамой и младшим братиком (ему было 11 лет) приехали в Оптину пустынь и остались здесь работать на послушании. Инок Трофим полю­бил моего братишку, брал с собой на звонницу и научил звонить. Они звонили с братом, а мне тоже так хотелось быть звонарем!

Инок Трофим много помогал нашей семье. По­мню, у нас в келье не было замка, а он принес и врезал замок. А еще он подарил брату четки, смастерил нам кадильницу и давал ладан для нее. «Обязательно надо ходить на полунощницу, - говорил он. - Проспишь полунощницу, и весь день кувырком - ничего не ладится. А сходишь на полунощницу и живешь весь день иначе, как по воле Божией».

Однажды инок Трофим вдруг попросил у нас прощения «за все», сказав: «Кто знает, может, я скоро умру. Может не доживу...» Мы не поня­ли, о чем он: «умру», «не доживу»? На Прощеное воскресенье перед своей последней Пасхой инок Трофим стоял у иконы Божией Матери «Уми­ление». Я подошла к нему, а он весело: «Ну, что, будешь просить прощения?» И положил мне в ноги земной поклон, прося у меня прощения: «Кто знает, может, не встретимся больше, а я прови­нился, может, пред тобой».

Потом я стояла на отпевании у гроба инока Трофима как раз на том месте (ни метра в сто­рону), где он положил, прося прощения, земной по­клон. Никогда до этого дня у меня даже мысли не было о монашестве. Но Пасха 1993 года была таким потрясением, что душа отвергла мир. Мне показалось - во всем мире и в Оптиной что-то сильно изменилось, а у нас появилось трое новых молитвенников перед Господом. И я молилась у гроба инока Трофима, чтобы помог мне устроить мою жизнь. Молилась о поступлении в монастырь, просила терпения и смирения, а еще так хоте­лось быть звонарем. А вскоре мой духовный отец сам заговорил со мной о монашестве, и через год я поступила в монастырь, где и стала звонарем.

Через день после погребения было явлено чу­до - стали мироточить все три креста на моги­лах новомучеников. Я это видела своими глазами. Было обильное благоухание, и все приходили по­мазываться. Помазалась и я, начав с того дня молиться новомученикам. И вот несколько слу­чаев помощи по их молитвам.

29 августа 1995 года наша матушка игуменья благословила меня съездить в Оптину, строго-на­строго наказав, чтобы я вернулась в тот же день. В Оптиной я задержалась на всенощной и спох­ватилась лишь в семь часов вечера. Помолилась на могилках Оптинских старцев и новомучеников, попросив помочь мне добраться до Шамордино. И тут раба Божия Фотинъя вызвалась прово­дить меня.

Идем мы в сумерках через лес, как вдруг из кустов вышли трое мужчин с гитарой и стали к нам приставать. Мы быстрей от них, а они за нами. Нам стало строгано. Мы с Фотиньей очень испугались и стали молиться: она - Оптинским старцам, а я - новомученикам. Призываю их по­именно и вдруг слышу - в лесу тишина. «Огля­нись, - шепчу Фотинъе. - Я боюсь». Оглянулись, а на шоссе пустынно, и в лесу не слышно шагов. Будто не люди это были, а призраки, и исчезли вдруг. Тут нас нагнала машина из Оптиной и довезла до деревни Прыски.

Полдороги проехали, а до Шамордино еще ша­гать и шагать. Стемнело уже. Идем с Фотинъей в темноте по шоссе, а я переживаю: попадет мне, думаю, в монастыре из-за того, что ночью верну­лась. Стала снова взывать о помощи к новомученикам. Вдруг возле нас тормозит машина, ехав­шая нам навстречу, а шофер говорит: «Куда под­везти? Садитесь». Развернулся и довез нас до Шамордино. «За кого молиться? - спрашиваем шофера. - Скажите ваше имя». А он улыбается: «Василий Блаженный.» А это имя о. Василия в монашеском постриге, и мы поняли, кто нам помог.

Однажды у меня сильно разболелся зуб, а была моя череда петь на клиросе. Боль нестерпимая, а подменить меня некем. Стою на клиросе и так мне плохо, что уже не молюсь, но «вопию» новомученикам. Вдруг боль исчезла. Я сперва не по­верила. Все жду, что зуб опять заболит, но зуб уже больше не болел.

Паломница из Брянска Галина Кожевникова прислала в Шамордино свои воспоминания: «Ког­да в 1991 году я впервые приехала в Оптину, то чувствовала себя здесь так одиноко,, что думала: чужая я всем. Помню, чистила на послушании под­свечник пальцем, а тут подошел послушник Алек­сей (о. Трофим), дал мне металлический стержень, помог, пошутил. Он посоветовал мне с детьми по­чаще бывать в Оптиной. А когда мы приезжали, хлопотал, чтобы получше устроить нас, и прино­сил детям просфорки, фрукты, конфеты.

Он был всегда радостный и не ходил, а летал, так что его светлые волосы и подрясник даже вихрились от быстрой ходьбы. Время о. Трофим Ценил необычайно, и я все удивлялась: только что видела его в храме, а он уже выезжает на трак­торе из монастыря.

В те годы вышла книга «Христа ради юроди­вые». Послушник Алексей стоял за свечным ящи­ком и читал ее. «Видишь, - говорит, - читаю - не оторвешься». Он посоветовал мне купить ее, но денег на книгу у меня не было, и он по почте прислал ее мне.

Уже после смерти о. Трофима с этой книгой вышла такая история. Один человек оклеветал меня, а батюшка, поверив, сказал мне такое, что я ужаснулась. Уныние было страшное. Наутро за­казала панихиду об убиенных оптинских братьях, умоляя их помочь. А вечером батюшка вызвал меня к себе и, разобравшись во всем, так утешил, что я пришла домой ликующая. Взяла книгу «Христа ради юродивые», а оттуда выпала записка, пролежавшая пять лет незамеченной: «Если в дальнейшем что-либо вам понадобится, сообщите. Алексей». Расска­зываю потом про эту записку батюшке, а он гово­рит, улыбаясь: «Теперь поняла, кто тебе помог?»

Когда я жила в Шамордино, местные жители рассказывали: там, где о. Трофим сажал картошку стареньким бабушкам, колорадского жука почти не было, хотя на соседних огородах его было полно. А у одной бабушки вообще не было, причем не­сколько лет подряд. Местные жители даже спе­циально ездили в Оптину, чтобы узнать: какую молитву от жука читал о. Трофим? Но инока в Оптиной не нашли. А когда позже о. Трофима спросили про молитву от жука, он ответил: «Да я одну только Иисусову молитву читал».

Послушница Юлия рассказала: «После смер­ти о. Трофима некоторые местные жители брали земельку с его могилы и, разведя водой, кропили ею огороды с верой в помощь новомученика в избавлении от колорадского жука. Один человек сказал мне, что жуки у него после этого исчезли».

«ИМЕНЕМ МОИМ БЕСЫ ИЖДЕНУТ»

В Оптиной пустыни и поныне ходит легенда, будто инок Трофим отчитывал бесноватых, а воз­никла легенда так.

Рассказывает Александр Герасименко: «В ски­ту в одной келье с о. Трофимом жил одно время бесноватый паломник. Во время приступов он взвивался в воздух и по-звериному изрыгал та­кое, что все убегали из кельи. А о. Трофим жалел болящего и старался ему помочь. Однажды, когда бесноватый стал извиваться, Трофим зажал его между колен, кропит святой водой и, что есть мочи, читает молитвы «Да воскреснет Бог...» и «Живый в помощи», и всех святых на помощь зовет. Особенно, помню он взывал о помощи к преподобному Серафиму Саровскому. А беснова­тый кричит не человеческим голосом: «Не молись! Меня жжет!» В общем, я от этого крика сбе­жал. А когда вернулся, они уже мирно пили чай.

После этой «отчитки» вызвали о. Трофима к отцу наместнику, и он уже больше не отмаливал бесноватого, но лишь обмахивал ему лицо ску­фейкой, когда он после приступов без сил лежал.

Самое интересное, что через три года после смерти о. Трофима в Оптину приехал диакон. Я узнал его и спросил, помнит ли он, как о. Трофим «отчитывал» его. «Ничего, - говорит, - не помню, что было в болезни». А я так обрадовался его исцелению, что и расспрашивать не стал».

Каждому кто знает чин отчитки, ясно, что инок Трофим, конечно же, не отчитывал. Но война с бе­сами у него шла насмерть, ибо он воочию видел их. Как-то раз он проговорился об этом москвичке Тамаре Савиной, живущей на даче близ Оптиной.

И Тамара спросила: «Трофим, а какие они?» - «Лучше не спрашивай. Такая мерзость, что гово­рить тошно, а помолчав, добавил, - знаешь, чего бесы больше всего боятся? Благодарения Господу. И когда тебе будет плохо, читай Благодарственный акафист Спасителю и от всего сердца благодари - за скор­би, за радость, за самое тяжкое. Вот начнешь читать, а они в келью набьются, и такое творят, что стены дрожат. А дочитаешь, оглянешься - нет никого. Тишина, и такая радость на сердце, что смерть не страшна: лишь бы с Господом быть».

Весной 1993 года инок Трофим пахал у Тамары огород и подарил ей акафист святым мученикам Киприану и Иустине: «Читай и распространяй. Бесы этого акафиста, как огня боятся. Сам на опыте испытал». После смерти инока Тамара пришла к иеромонаху Михаилу за благословением читать и распространять акафист, а он сказал: «Мать, ка­кие твои силы с бесами биться? Приподнимет, при­шлепнет и все».

Читают этот акафист лишь по особому благо­словению, и вот почему. В свое время философ Константин Леонтьев, а в постриге монах Климент, открыл для себя силу этого акафиста и специально ездил по домам, читая его над бесноватыми. Успех был поразительный, но сам Константин Леонтьев заболел тогда тяжким нервным расстройством, исце­лившись лишь по молитвам еще живого святого - преподобного Амвросия Оптинского.

Что же касается совета о. Трофима читать этот акафист, то за ним стоит неподдельное, до простоду­шия смирение инока - он искренне считал себя хуже всех, полагая, что другим доступно куда большее. Он не ведал еще, что ему уже уготован венец новомученика, и в нем действует Своей силой Господь.

После смерти в келье инока нашли множество переписанных его рукою молитв против вражьей силы. А игумен Антоний вспоминает, как о. Трофим рассказывал, что воочию видел бесов, силящихся столкнуть его вместе с трактором в овраг. «Лишь Иисусовой молитвой отбился»,- рассказывал он тогда. А еще вспоминают, как о. Трофим не раз зарекался: «Все - не буду больше за бесноватых молиться. Бесы больно бьют». Но мог ли он отка­зать кому, когда слезно просили: «Трофимушка, помолись»? Так и вел он до самой кончины тяж­кую брань с бесами, одержав в ней победу в своей мученической смерти за Христа.

Увидеть эту победу глазами нельзя, но кое-что зримо. Живет в Оптинских краях молодая жен­щина, которую из сострадания к беде назовем ус­ловно Анечкой. Человек она деликатный и очень переживает, что возле святых мощей из нее рвется звериный рык. Анечка хочет исцелиться, и зимой 1995 года от могилок Оптинских старцев услышали рык. Это Анечка, припадая к земле, ползла к могил­кам - ее отшвыривало, она падала и снова ползла. К ней поспешили на помощь, подвели к могилкам, и Анечка благодарно затихла. «Анечка, а тебя на могилки новомучеников сводить?» - предложили ей.- «Нет, я не выдержу,- отвечает она.- Там жжет сильно. Это вы счастливые, к новомученикам без страха ходите, а я только после причастия могу».

Рассказывает мать Нина: «Через год после убийства пошла я на могилку Трофима, помолилась, поплакала и присела на лавочку. Смотрю, напро­тив могилки Трофима, но поодаль, стоит женщина и как-то странно дрожит. «Детка, - говорю, - что с тобой?» - «Я, - говорит, - знала инока Трофима при жизни. Хочу подойти к его могилке, а не могу». Подвела я ее к могилке, а она как закри­чит - мат, оскорбления, ужас! «Простите, - говорит, - у меня болезнь такая». И в голос кричит! Тут из медпункта врач о. Киприан вы­глянул: «Это кто там так страшно кричит?» - «Больная, - говорю, - чем бы помочь?» - «Уве­дите ее от могилок, она и затихнет». И правда, она затихла, когда я ее от могилок увела. При­ветливая стала, хорошая. И не подумаешь, что больная! Но я тогда не знала, что есть болезнь беснования. Впервые увидела и перепугалась».

Рассказывает врач Ольга Анатольевна Киселысова: «Однажды я привела на могилы новомучеников девушку, страдающую наркоманией. У могилы о. Трофима она сказала: «Ох, и бьет тут сильно! Как же сильно бьет!» Потом ее родите­ли рассказывали мне, что девушка исцелилась».

«ЛЮБЛЮ ВСЕ ПОСЛУШАНИЯ, КРОМЕ...»

Когда на могиле новомученика Трофима нача­лись чудотворения, один паломник-трудник сказал в простоте: «Повезло Трофиму! Жил - не тужил. Ехал себе на тракторе - да и въехал в Царствие Небесное!» Так богомудро прожил инок свою жизнь, что остались сокрытыми скорби тяжкого монашес­кого подвига, и запомнился он многим веселым трак­тористом, не знающим, казалось, никаких проблем.

Тракторист он был умелый и, думали, много­опытный. А образ сельского умельца настолько укоренился в сознании, что в одном из газетных некрологов об о нем писали, как о труженике сель­ского хозяйства, немало потрудившемся на полях нашей Родины, а затем на монастырских полях. Не­кролог озадачил родных инока. Во-первых, он до Оптиной никогда не работал на тракторе, а главное - был горожанином и жил в деревне лишь до окон­чания восьмого класса. «Где он научился пахать, не знаю, - рассказывала мать. - А права получил так. Поехал из Братска в деревню навестить дядю, а там трактористы на права сдавали. Он пошел со всеми и сдал».

Вот послушания инока в монастыре - он был гостиничным, маляром, стоял за свечным ящиком, пек хлеб, работал в кузнице, в переплетной мастер­ской, на складе. А главные послушания - старший звонарь, пономарь, тракторист. Он был мастером - золотые руки, и каждое дело исполнял так талант­ливо, будто сызмальства был обучен в нем. И лишь после убийства узнали, что он никогда не был куз­нецом, трактористом, переплетчиком, пекарем, а до монастыря и звонить не умел. «Сыночек мой, да когда ж ты всему научился?» - удивлялась по­том мать. Ответа на этот вопрос нет, но известны слова инока Трофима: «Господь по молитве все дает». И вот рассказ о том, как инок Трофим пек в Оптиной «целебный» хлеб.

***

Печь свой хлеб заставила нужда. Как раз в 90-х годах при отсутствии неурожаев и стихийных бедствий в стране наступил тот подозрительный голод, когда хлеб стали выдавать по карточкам. В долгих очередях за хлебом козельчане возглаша­ли: «Москву на вилы!» А в монастырской трапез­ной для паломников нередко объявляли: «Братья и сестры, простите нас Христа ради, но хлеба к обеду сегодня нет.» Тогда и было решено возро­дить хлебопашество и выпекать свой хлеб.

Печь хлеб в Оптиной никто не умел. И на по­слушание пекаря поставили о. Трофима, полагая, что он деревенский, а в деревне хлеб все же пекут.

Рассказывает Пелагея Кравцова: «Прибега­ет ко мне Трофим и спрашивает: «Поля, как хлеб пекут?» - «Рецепт пирога, - говорю, - могу дать. А хлеб? Да кто ж теперь хлеб печет?!» Вспом­нили с ним, как в старину проверяли качество хлеба: на хорошо выпеченный хлеб можно сесть - он пыхнет и снова пышно поднимется. Ох, и побе­гал он тогда по бабушкам, пока нашел рецепт настоящего старинного хлеба. Зато караваи у него выходили пышные, как куличи, а вкусные! Бывало, купишь в магазине хлеба, а не выдержав, зайдешь в пекарню: «Трофим, дай настоящего хлебца от­ведать!» Помню, как вместе хрустели горячей корочкой».

В трапезной для паломников рассказывали случай. Один бизнесмен, уезжая из монастыря, по­просил дать ему рецепт монастырского хлеба и сказал: «Я имею личного повара и питаюсь в луч­ших ресторанах, но у меня больной желудок и хле­ба не принимает. А ваш хлеб просто целебный - ем и наслаждаюсь!» Рецепт ему, разумеется, дали, спохватившись после его отъезда, что не сказали главного: сколько же молился над каждой вы­печкой о. Трофим! «Да он по сорок акафистов над каждым замесом читал», - сказала одна женщина из трапезной. «А ты считала?» - спросили ее. Никто, конечно, не считал. Но все видели, как о. Трофим полагал многие земные поклоны перед иконой Божией Матери «Спорительница хлебов» и, дей­ствительно, долго молился. Хлеб был намеленный.

Необычайно вкусный монастырский хлеб шел нарасхват. Им благословляли в дорогу именитых гостей. А кое-кто брал и без благословения.

Рассказывает паломник-трудник С.: «В ту пору мы увлекались доброделанием и спешили де­лать людям добро, причем за чужой счет. Знако­мых, приезжавших в монастырь, я водил в пекар­ню к Трофиму угощаться горячим хлебом. Они ахают: «Как вкусно!» А я уже целые экскурсии веду: «Трофим, дай людям хлеба в дорогу, а это­му побольше - он совсем без денег». Трофим виновато потупится, но даст. В общем, за наше «доброделание» и самочинную раздачу хлеба по­ставили Трофима на поклоны. Как же все пере­живали за Трофима, и хотелось провалиться сквозь землю от стыда! А Трофим, напротив, - епитимью нес радостно, а земные поклоны любил.

Когда Трофима поставили на склад, то стало иначе. Раньше один «доброделателъ» многое брал со склада без благословения, чтобы одаривать людей. А тут пришел он на склад, а Трофим ему говорит: «Если благословят, хоть все забирай. Не мое это, а Божие». Тот раскричался: «Я людям помогаю, а ты не любишь людей! Где твоя хрис­тианская любовь?» А Трофим говорит: «Господь тут хозяин, а не мы с тобой. Если ты, а не Бог в монастыре хозяин - вот тебе ключи от склада, а я ухожу». Положил он на стол ключи от склада, а «доброделателъ» тут же ушел».

Жизнь инока Трофима, как и жизнь каждого человека, не обходилась без искушений. Но вот итог многолетней работы по сбору воспоминаний о новомучениках: никогда ни один человек не слышал от инока Трофима, инока Ферапонта, иеро­монаха Василия ни одного слова осуждения.

Рассказывает столяр-краснодеревщик Николай Яхонтов: «Один брат сильно осуждал монастырское начальство. Приходит к о. Трофиму и говорит возмущенно: «Мы молиться сюда приехали, а не в хозяйственной деятельности увязать. А тут один автопарк чего стоит!» А о. Трофим говорит: «Брат, зачем мы сюда приехали - душу спасать или других осуждать? Тут Господь хозяин, Божия Матерь игуменья. Если что не так, Божия Матерь попра­вит. А мы кто такие с тобой?»

Об автопарке в монастыре. По древней традиции паломников в Оптиной кормят бесплатно, а за стол садятся порой 500 человек. Вот и уходят в рейсы мо­настырские машины, чтобы купить продукты не у пере­купщиков, а где подешевле. А еще уходят в горы маши­ны за воском для свечей и развозят православную литературу. Шоферы в монастыре всегда очень нужны.

Когда после смерти инока Трофима стали раз­бирать вещи в его келье, то из них выпали водитель­ские права, чему удивились: «Как?» Права профес­сионала-водителя нашли также в келье инока Ферапонта, и опять удивились: «Как?» Водительские права были и у иеромонаха Василия, но он их даже в монастырь с собой не взял, зная: человека с правами тут же посадят за руль, начнутся бесконечные поездки, и тогда прощай монашеская жизнь.

«Я люблю все послушания, кроме тех, когда надо уезжать из монастыря», - говорил инок Трофим. За послушание ему и о. Василию случалось уезжать из Оптиной, но добровольно - никогда.

«НАУЧИ МЕНЯ, БОЖЕ, ЛЮБИТЬ!»