Восходящая звезда

Я родился зимою, когда ветер и снег,
Когда матери стукнуло сорок...

Так писал о своем рождении юноша Игорь Росляков, которому дано было стать иеромонахом Василием. Его матери Анне Михайловне было уже сорок лет, а отцу Ивану Федоровичу сорок три, ког­да 23 декабря 1960 года, на день памяти святителя Иоасафа Белгородского, у них родился первенец - сын Игорь. В церковь семья тогда не ходила, но ребенка крестили по убеждению: русский человек - значит крещеный.

Рассказывает Анна Михайловна: «Не хотела я детей. Сперва в бараке щелястом жили. При­дешь с фабрики, а я ткачихой работала, и пока печь затопишь, так продрогнешь, что подумаешь: где тут дитя заводить? А квартиру получили лишь под старость лет. «Старые мы, - говорю мужу, - чтобы дитя заводить. Ребенка надо выра­стить-выучить, разве мы доживем?» Где мне было знать, что переживу сына! А муж всей душою ребенка хотел. И была у них с сыном любовь - не разлей вода. Молчаливые оба, слова не скажут, но лишь глянут друг на друга и тают.

Вот говорят, что с детьми трудно, а я с сы­ном не знала забот. Рос он послушный и само­стоятельный. В третьем классе сам записался в секцию водного поло. И в спорте, и в школе лишь с успехами шел. Только скажет, бывало: «Мам, я в Болгарию уезжаю». А еще был в Румынии, Юго­славии, Венгрии, Испании, Голландии. Много куда ездил, я всего и не упомнила».

О покойном Иване Федоровиче Рослякове изве­стно немногое. Родился он в 1917 году и шестимесяч­ным младенцем был доставлен из рязанских краев в московский детдом. Был он молчаливым, щепетильно честным и добрым. «Придешь к ним в гости, - вспоминает крестная о. Василия тетя Нина, - а Иван готов все на стол выложить и последнюю рубаху с себя снять».

После детдома Иван Федорович работал на заводе. В Великую Отечественную войну пять лет служил моряком на Дальнем Востоке, а потом как «выдвиженец» был направлен на работу в милицию. Оперуполномоченного Рослякова там хвалили и отмечали в приказах за бесстрашие при задержа­нии преступников. Но время было такое, что чест­нейший Иван Федорович оказался в милиции не ко двору, и его перевели во вневедомственную охра­ну института судебной психиатрии им. Сербского.

Вот тайное предисловие к будущей трагедии: Ивана Федоровича направили охранять отделение, куда потом привезли убийцу его сына. Всегда спо­койный, он на этой работе очень нервничал, а дома говорил: «Притворяются. Пока врача нет - они здоровые. А врач придет, он таракана поймает и жует, пока врачиху не затошнит». Западная пресса создала тогда институту им. Сербского славу застенка для диссидентов. Но москвичам было извес­тно и другое - высокие покровители устраива­ли сюда «по звонку» влиятельных преступников, уходивших потом от правосудия под прикрытием психиатрического диагноза. Это откровенное без­законие было для Ивана Федоровича таким по­трясением, что, по убеждению родных, и послужи­ло причиной его преждевременной смерти. Но преж­де свершилось вот что - Иван Федорович уходил теперь на работу с иконой Божией Матери, спря­тав ее в карман гимнастерки. Будущее еще было сокрыто, но уже стоял на посту с иконой отец-милиционер.

Игорь тяжело пережил смерть отца, написав позже:

Бог сказал - и услышал я дважды,

Что для каждого суд по делам:

Когда умер отец, и однажды,

Когда к смерти готовился сам.

Из воспоминаний классного руководителя и преподавателя литературы школы №466 г. Мо­сквы Натальи Дмитриевны Симоновой: «Когда в школу приезжала комиссия с проверкой, учителя старались вызвать к доске Игоря Рослякова, зная, что в этом случае школа «блеснет». Он с отли­чием шел по всем предметам и был настолько скромным, что хотелось бы, сказать: вот обык­новенный школьник. Но это не так. Это был человек одаренный и отмеченный свыше.

Ему рано были знакомы понятия «долг» и «надо». Уже с 3 класса жизнь Игоря была расписа­на по минутам, и собранность у него была необыкновенная. Уезжая на соревнования, он отсутство­вал в школе по 20 дней. Учителя возмущались: «Опять уехал!» А по возвращении выяснялось, что Игорь уже прошел самостоятельно учебный ма­териал и готов сдать сочинения и зачеты. Это впечатляло - особенно одноклассников.

Он очень много читал, и в 17 лет был уже взрослым, думающим человеком. И одновременно это был живой, элегантный юноша - он пре­красно танцевал, любил поэзию, музыку, живопись, а в те годы следил еще за модой. Однажды, вер­нувшись из-за границы, он пришел в школу в джин­сах, а у нас их еще тогда не носили. Ему сделали замечание, и больше этого не повторялось. Вот удивительное свойство Игоря - у него никогда не было конфликтов с людьми, он так просто и ис­кренне смирялся перед каждым, что его любили все.

Класс был дружный. Многие знали друг друга еще с детского сада и любили собираться вместе вне школы. Помню, в шестом классе на вечеринке Игорь по-мальчишески закурил и попробовал вина. Но все это ему так не понравилось, что было вычеркнуто из жизни уже раз и навсегда. И когда уже взрослыми одноклассники собирались вместе, все знали - Игорю нужно, чтоб был чай, а еще он любил сладкое.

Почти все девочки в классе были тайно влюб­лены в Игоря, а мальчики тянулись к нему, как к лидеру. Но сам он никогда не хотел первенство­вать и отводил себе самое скромное место.

Он стал нашим духовным лидером, когда ушел в монастырь. Но случилось это не сразу, и сначала было общее потрясение: «Как - Игорь Росляков монах? Такой блестящий, одаренный молодой чело­век! Да он же был восходящей звездой!» Многие ездили тогда в монастырь, чтобы спасти его.

Помню, как я впервые приехала в Оптину, и мы сидели с ним на лавочке под липами. Я была без платка, а в сумке гостинец - колбаса. Но я ехала не к монаху, а к своему ученику, тревожась за его участь и не подозревая еще, что приехала к своему духовному отцу.

Потом он писал мне, я теперь часто перечитываю его письма, удивляясь той милости Божией, когда Господь дал мне ученика, ставшего моим учителем на пути к Богу.

Помню свою первую исповедь у иеромонаха Василия и чувство неловкости, что я, учительни­ца, должна исповедовать грехи своему ученику. И вдруг о. Василий так просто сказал об этой неловкости, что я почувствовала себя маленькой девочкой, стоящей даже не перед аналоем, а перед Отцом Небесным, которому можно сказать все.

Мученическая кончина отца Василия изме­нила жизнь не только нашего класса, но и школы. Многие крестились, стали ходить в церковь, а кто-то ушел в монастырь. И даже люди, далекие от Бога, но знавшие о. Василия, не могут не ува­жать его веры. Такой след он оставил в жизни».

Из письма преподавателя физкультуры шко­лы № 466 Анатолия Александровича Литвинова: «Игорь Росляков был самым одаренным учеником нашей школы и, бесспорно, лучшим спортсменом ее. Конечно, он был известен как мастер спорта международного класса, капитан сборной МГУ и член сборной СССР. Но он входил еще в сборную команду школы и выступал на районных сорев­нованиях и на первенстве Москвы по легкой ат­летике, лыжному кроссу и волейболу. Игорь был не просто загружен, а перегружен. И меня очень тронуло, когда он пожертвовал престижными соревнованиями, чтобы помочь школьным товарищам в финальном матче по волейболу.

Он был скромным, прилежным тружеником. А еще он был молчалив. Какая-то скорбь была в его глазах, улыбался он редко. Внешние данные у него были прекрасные. Это был целеустремленный, талантливый, красивый юноша. И я удивился, ког­да он ушел в монастырь. Ведь ему, очень умному и способному человеку, успешно окончившему фа­культет журналистики МГУ и блестяще высту­павшему в большом спорте, открывалась такая богатая перспектива в жизни!

В монастырь я впервые приехал на сороковой день кончины о. Василия. И Оптина так потрясла меня, что теперь искренне завидую нашей Наталье Дмитриевне, которая была рядом с о. Василием все эти годы».

Рассказывает тележурналист, мастер спорта Олег Жолобов, член сборной команды МГУ по водному поло: «О дарованиях Игоря Рослякова говорили: «Его Бог поцеловал». Это был выдаю­щийся спортсмен нашего века, так и не раскрыв­шийся, на мой взгляд, в полную меру своих воз­можностей. Сначала этому помешало то, что Игорь стал «невыездным». Несколько лет под­ряд он завоевывал звание лучшего игрока года, и при этом его не выпускали на международные соревнования. Потом началась перестройка, Игорю стали давать визу, правда, в пределах соцстран. Он выполнил тогда норматив мастера спорта международного класса, был на взлете и вдруг ушел в монастырь.

Помню прощальный вечер, когда мы собрались командой, провожая Игоря в Оптину. Все охали, переживали и, как ни странно, понимали его. Все мы были еще неверующими, но уважали веру Игоря и знали: он не может иначе и все. И как когда-то он вел нашу команду в атаку, так, став о. Васи­лием, он привел нашу команду к Богу, не навязывая своей веры никому. Он убеждал нас не словами, но всей своей жизнью. И вот отдельные случаи, запомнившиеся мне.

* * *

Игорь очень строго соблюдал посты и в Ве­ликий пост это было видно по его ребрам. Когда после смерти о. Василия я со всей моей семьей и еще одним членом команды крестился в Оптиной, то впервые понял, как непросто выдержать пост, даже если сидишь дома, а жена готовит вкусные овощи. А каково поститься на выездных турнирах, где спортсменов кормили в основном мясом? А Игорь Великим постом даже рыбы не ел.

Из-за его постничества в команде было сперва недовольство. Он был ведущим и самым результа­тивным игроком команды, и мы боялись проиграть, если он ослабеет постом. Помню, Великим постом сидели мы с ним на бортике бассейна в Сухуми, и Игорь сказал: «Главное, чтобы были духовные силы, а физические после придут. Дух дает силы, а не плоть». На следующий день у нас был решаю­щий финальный матч с «Балтикой», очень сильной командой в те годы. И как же стремительно Игорь шел в атаку, забивая и забивая голы! Мы победили, и пост был оправдан в наших глазах.

* * *

Носить нательный крест в те года было нельзя. Но Игорь не расставался с крестом, а на соревнованиях прятал его под спортивную ша­почку. Помню, в Сухуми мы пошли искупаться в море, а тут начальство на пляж приехало. Увидели, что Игорь ныряет в море с крестом, и в крик: «Позор! Безобразие! Скажите ему, чтобы немедленно снял крест!» Начальство уехало, а мы лишь переглянулись и не сказали Игорю ни­чего. Мы настолько уважали его, что знали: раз он носит крест - значит, так надо.

* * *

В команде у Игоря было два прозвища: «рос­лый» - из-за его высокого роста, и «немой» - на­столько он был молчалив. На сборах кто на пляж пойдет, кто к телевизору сядет, кто в карты режется, а Игорь все над книгой сидит. Читал он очень много, а мы тянулись за ним. Помню, купил он себе за границей Библию, и мы Библии поку­пать. А еще помню, как один человек из команды попросил Игоря написать ему какую-нибудь мо­литву. Он написал ему молитву по церковно-славянски, сказав: «Лишь монахи сохранили язык».

Слово Игоря было в команде решающим. Со­берется, бывало, команда - говорят, говорят, а Игорь молчит. А зайдет дело в тупик - он ска­жет краткое слово, и все знают - решение при­нято. Помню, когда началась перестройка и раз­говоры о демократии, на собрании команды тоже заговорили про демократию в спорте. Говорили, говорили, а Игорь подвел итог: «Команда - это монархия. Если не подчинить игру единой воле, то какая будет игра?» Кстати, он свято чтил память убиенного Государя нашего Николая II, и нам привил эту любовь.

В Оптиной пустыни о. Василий стал духов­ным отцом для многих членов нашей команды. Но еще до монастыря мы обращались к нему со словом: «батя». Помню, мы были в Югославии на день Победы. Игр 9 мая у нас не было, но была с собой бутылка хорошего вина. Помялись мы и пошли к Игорю: «Батя, как благословишь?» И он благословил устроить праздник. Поехали мы на природу, накрыли стол и пели песни военных лет. Пел Игорь прекрасно. А Отечество и память воен­ных лет - это для него было свято.

* * *

У нас была сильная команда мастеров спорта, лидировавшая в те годы. И когда мы выматыва­лись на чемпионатах, начальство посылало нас на месячный отдых к морю. И вот все едут к морю, а Игорь в Псково-Печерский монастырь, и месяц «вкалывает» там на послушаниях.

Мы любили в те годы собираться командой на домашние праздники. Соберемся и один воп­рос: «А Игорь придет?» Он был душою компании, хотя обычно сидел и молчал.

Давно нет нашей команды, но мы по-прежне­му собираемся вместе. Место сбора теперь - Оптина пустынь. И в дни памяти о. Василия мы бросаем все дела и едем на могилу нашего «бати».

* * *

Из воспоминаний врача Ольги Анатольевны Кисельковой: «В свое время Игорь Росляков был довольно известным человеком в Москве. Мне столько рассказывали о его дарованиях, что од­нажды, возвращаясь из гостей, я спросила знако­мых: «Да когда же вы меня познакомите с вашим знаменитым Игорем?» - «Как? - удивились они. - Ты же весь вечер сидела рядом с ним». И тут я вспомнила гиганта в кожаной куртке, молча си­девшего весь вечер в углу.

Говорил Игорь очень мало, но когда бросал реплику, чувствовалось, что это живой остроумный человек. Помню, мы вместе разговлялись на Пасху, а Игорь шутил: «Из поста надо выхо­дить аккуратно. Положите мне, пожалуйста, еще пару котлет». А в Оптиной эта гора мышц об­таяла буквально у меня на глазах. Я даже сказала: «Батюшка, благословите подкормить Игоря, а то он так похудел». Принесла ему банку варенья, а он мне икону Державной Божией Матери подарил.

В 1997 году мы гостили у родственников, и сын смотрел по телевизору матч сборной страны по ватерполо. «Вот, - говорю сыну, - о. Василий тоже в сборной играл». Сын мне не поверил: «Ну, как о. Василий мог протыриться в сборную? Ты хоть знаешь, кого туда берут? Вечно ты, мам, что-нибудь выдумаешь!» Только я хоте­ла обидеться, как по телевизору забили гол, а комментатор воскликнул: «Да-а, такую игру мог прежде показать лишь мастер спорта Игорь Рос­ляков!» Сын был поражен: «Мам, а ведь правда!» А я удивилась, как быстро «откликнулся» о. Васи­лий и поддержал мой родительский авторитет».

Преподаватель МГУ Тамара Владимировна Черменская вспоминает: «На втором курсе университета Игорь подошел ко мне и сказал: «Тамара Владимировна, а я женился». Событие это всегда радостное, но он был такой невеселый, что меня стали мучить после этого тяжелые сны. Однажды мы вместе гуляли, и я сказала: «Игорь, мне почему-то снятся про вас странные сны». - «Скоро эти сны кончатся», - ответил он. Брак был недолгим, всего полгода».

Автобиография, написанная при поступле­нии в монастырь: «Я, Росляков Игорь Иванович, родился 23 декабря 1960 года в г. Москве. Окон­чил среднюю школу № 466 Волгоградского района г. Москвы. После школы один год работал на автомобилъном заводе. В 1980 году поступил в Московский Государственный университет на факультет журналистики. В 1985 году закончил МГУ с квалификацией - литературный работ­ник газеты. В составе университетской ватер­польной команды выступал на всесоюзных и меж­дународных соревнованиях. Выполнил норматив на звание мастера спорта. Был женат. Брак расторгнут отделом ЗАГСа Волгоградского райо­на г. Москвы. Детей от брака нет. С 1985 года по 1988 год работал инструктором спорта в Добровольном спортивном обществе профсоюзов».

Эту официальную биографию комментирует тележурналист, мастер спорта Борис Костенко, режиссер фильма «Оптинские новомученики»: «Профессионального спорта у нас в те годы как бы не было, и мы с Игорем должны были показы­вать в автобиографии то, что значилось в трудовой книжке: работу на заводе, в ДСО и т. п. На самом деле мы были студентами - днем учи­лись, а вечером зарабатывали себе спортом на жизнь. Отца у Игоря в живых уже не было, мать была пенсионеркой, и он не мог не работать.

Кстати, у Игоря было два высших дневных образования - институт физкультуры и университет. Поступал он туда на общих ос­нованиях, хотя мастера спорта, как известно, поступали иначе. Сначала мы с ним поступили на дневное отделение института физкульту­ры, а потом, сдав экстерном за первый курс, Игорь поступил сразу на второй курс универ­ситета. В общем, девять лет были студента­ми, и институт физкультуры давался тяже­лее факультета журналистики - там была анатомия, физиология и очень строгая кафедра военного дела, заменившая в итоге армию.

Два диплома достались трудно. Но мы с Иго­рем рассудили, что все же нужен запасной диплом тренера, чтобы не лгать ради денег в газете. Правда, и спорт отвращал. Помню, мы сидели в келье о. Василия, а я стал вспоминать, сколько жизней сломал большой спорт и через какую грязь пришлось тут пройти. «Забудь об этом, и не оглядывайся назад», - сказал о. Василий».

Добавим к официальной биографии еще один комментарий, написанный Игорем в стихах:

Мы все со споров начинали,
С того, что все ниспровергали,

С обид, которых не снести.
А глядь, поближе к тридцати
Стихами перенял молитву...
И с прожитым вступая в битву,

В нем ничего не изменил

И всех за все благодарил.

«И СЕРДЦЕ ВОСКРЕШАЕТСЯ ПСАЛМАМИ»

«Если я в день час-другой не побуду один, то чувствую себя глубоко несчастным»,- говорил еще в миру Игорь Росляков. В квартире родите­лей у него была восьмиметровая комнатка-келья, и об этой комнатке сохранились стихи:

«Сегодня ты чего-то невеселый»,-

Подметит разговорчивая мать.

И мы, словно соседи-новоселы,

Расходимся по комнатам молчать.

И слышу я, как швейная машинка

Справляется с заплатанным шитьем.

И кто-то, разгулявшись по старинке,

О ночке запевает за окном.

Это Кузьминки - рабочая окраина Москвы, о которой до сих пор говорят: «Москва деревенская». Пятиэтажки здесь упираются в Кузьминский лес, а в сумерках вдруг вздохнет баян, и кто-то запоет: «Ах ты ноченька, ночка темная. Что ты ноченька разгулялася?» Писать Игорь начал раньше, чем пришел к Богу, но уже следуя той древнерусской православной традиции, что отвергала ложь и вымысел как грех. По стихам Игоря можно све­рять даты, а если в стихотворении говорится про «ночку», значит, «Ноченьку» в Кузьминках поют.

Написано было немало. Но ни поэтом, ни жур­налистом он не стал, отвергнув в итоге этот путь. И чтобы понять - почему, обратимся к поэзии Игоря и к его пониманию места поэта и журнали­ста в современном мире.

«Ум отверг искренность и превратился в хит­рость», - писал о культуре XX века известный русский философ Иван Ильин. А по словам прото­иерея Вячеслава Резникова уже с конца XVIII века литература стремится занять место Церкви, и по­эты, журналисты, мыслители берут на себя роль «пророков» и «мессий».

Пророки и лжепророки - вот тема, над кото­рой часто размышляет в своих стихах молодой журналист Игорь Росляков, сделав в итоге об­думанный выбор. Он наотрез отказался от пригла­шений на работу в самые престижные по тем вре­менам газеты, сказав другу: «Я не хочу лгать». А в небольшой поэме о современном Фаусте и Мефи­стофеле он пишет о журналистике еще более же­стко: «Да, новости - творенье черта».

Фауст в этой поэме - наш современник, много­знающий и скорбный ученый, о котором Мефистофель говорит: «Познать ты бездну захотел и, вглубь спускаясь непрестанно, отодвигал любой предел». Зло в современном мире выступает под личиной мудрости и добра, а Мефистофель в поэме - про­поведник любви:

Мефистофель:

Скажи, чтоб не было раздора,

Гордыню затоптав свою:

Себя презрел. Люблю другого.

Другого, хоть и сатану.

И может счастие пришло бы...

Фауст

Ты проповедуешь добро

Мефистофель:

Такие времена настали,

Что добрыми и черти стали.

………………………………..

Души ленивой жду согласья,

Умом ты предан мне давно.

У современного Фауста с его уже плененным вражьей силой умом остался последний рубеж сопротивления - его живое, страдающее человечес­кое сердце. И, отвергая предложенное искусителем счастье, он говорит: «Пусть сердце плачет».

Это, похоже, позиция самого Игоря – пусть сердце плачет. С его способностями он мог бы создать себе имя в журналистике и в литературе. Но он трезво понимает свое место в том мире, где, по словам русского философа XX века Ивана Ильина, искусство давно уже стало «нервирующим зрелищем». Чтобы стяжать успех, надо лжепророчествовать, нервировать, ошеломлять. Все это отвергнуто ради безыскусности сердца, недоумевающего перед ли­цом бедствий и вобравшего в себя боль родной земли:

Этой теме не будет износа.

Горло сдавит к России любовь,

И по венам толкает вопросы,

Словно комья, славянская кровь

………………………………………

И все тянет за русские дебри

Умереть в предназначенный срок.

Игорь был вхож в редакции, но стихи по ре­дакциям никогда не носил. Он писал их, как пишут дневник, не помышляя о публикациях и зная уже: есть что-то главное в жизни, что он не понял еще. А что можно сказать людям, не поняв главного? Вот появится духовный опыт, тогда..! А пока он оспаривает те горделивые законы творчества, ког­да поэт, как мессия, диктует миру свою волю - «Вещь избирается поэтом»:

Хотя по совести признаться,

Чтоб научиться избирать,

По жизни надо поскитаться

И много сору перебрать

Бывало, чуть найдет волненье,

Спешу, дрожа от нетерпенья,

Приметы неба и земли
Зарифмовать скорей в стихи.

А через день переиначу,

Прибавлю там, тут зачеркну.

Когда же что-нибудь пойму,

Сожгу и даже не заплачу.

Он действительно многое сжег или бросил в виде ненужных уже черновиков. Шел такой стремительный духовный рост, что он быстро перерос свою поэзию. И все-таки юношеская тяга к поэзии была не случайной - это была попытка пробиться к свету, и душа его уже не раз переживала свя­щенный восторг перед величием Божиего мира.

И тогда ничего мне не стоит

Бросить все и уйти в монастырь

И упрятать в келейном покое,

Как в ларце, поднебесную ширь.

Мыслей о монашестве еще не было, но душа уже слышала зов.

* * *

Встреча с Богом была для Игоря таким потрясе­нием, что весь мир стал явлением Богоприсутствия:

И сердце воскрешается псалмами

И городом владеет царь Давид.

Сразу после обращения он с жаром новона­чального создает два больших цикла стихов на темы Евангелия и Псалтири. Пишет он в эту пору много, горячечно, чтобы в итоге бросить писать.

В Оптину пустынь о. Василий пришел уже человеком «не пишущим», и из-за этого был даже конфликт. Вскоре после открытия монастыря здесь начали выпускать свою газету «Обитель». Но если желающих писать было много, то умеющих - мало. И тут обнаружили, Что о. Василий профессиональ­ный журналист, а стало быть, должен писать для газеты. Отец Василий отказался, вызвав тем самым осуждение новоначальных: «Мы пишем, пропове­дуем, а он? Эгоист!» А один послушник, оставив­ший затем монастыри ради творчества в миру, даже сказал обличающе: «Он же как булавкой пришпи­лил себя к покаянию да и распялся на том!» Все так. И чтобы понять позицию о. Василия, приведем один разговор с ним. Однажды иеромонах П. при­нес ему кассету современных духовных песен и спросил после прослушивания:

- Ну как - хорошо?

- Хорошо, - ответил о. Василий. - Только бу­тылки не хватает. Душевное это, а не духовное. Вот стихами старца Варсонофия даже отчитывать можно.

Эти слова о. Василия по сути кратко переда­ют главную мысль из неопубликованного еще в те годы письма святителя Игнатия Брянчанинова к послушнику Леониду: «Оду «Бог» слыхивал я, с восторгом читывал один дюжий барин после обе­да, за которым он отлично накушивался и напи­вался... Верен, превелик восторг, производимый обилием ростбифа и шампанского, поместившегося во чреве! Ода написана от движения крови - и мертвые занимаются украшением своих мертве­цов! Не терпит душа моя смрада этих сочинений! По мне уж лучше почитать, с целью литературной, «Вадима», «Кавказского пленника», «Переход через Рейн»: там светские поэты говорят о своем и в своем роде прекрасно, удовлетворительно. Благовестие же от Бога да оставят эти мертвецы! Не знают они - какое преступление: переоблачать духовное, искажать его, давая ему смысл вещественный!»

От юности о. Василий посвятил себя работе над словом и после встречи со Словом, рожденным Духом Святым, для него разом померкли все сло­веса земного мудрования. Отныне цель жизни была уже иной: «Я от всего отказался и все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа» (Флп. 3, 8.). И на этом пути исподволь вызревал данный ему Гос­подом дар.

Он отверг душевное ради духовного. Но всеже его тянуло писать, и на первых порах в дневнике изредка появлялись строки:

Что, инок, взялся за стихи?

Или тебе Псалтири мало?

Или Евангельской строки

Для слез горячих не достало?

По словам выдающегося православного бого­слова XX века Владимира Лосского, человек рож­ден быть «поэтом для Бога». Таким поэтом для Бога был о. Василий, не подозревавший до поры, что его родной язык церковно-славянский, а при­звание не стих, а стихира. Когда после убийства нашли монашеский дневник о. Василия и впер­вые прочли его стихиры, то поразило открытие - от нас ушел одаренный духовный писатель, так много обещавший в будущем. Жизнь оборвалась на взлете.