Рукоделие

«Ангел в видении указал Антонию Великому на рукоделие как на средство против рассеяния утомив­шегося на молитве ума, - писал епископ Варнава (Беляев).- Святые Отцы для сего избирали занятия, которые можно делать машинально, механически, например, плетение корзинок, веревок, циновок (ср. вязание чулок дивеевскими блаженными)».

Вот рассказ о том, как инок Ферапонт искал для себя такое рукоделие, составленный буквально по крупицам из разрозненных воспоминаний оптинцев.

Игумен Тихон: «Одна бабушка вязала носки,
а о. Ферапонт спросил ее:

- Трудно вязать?

- Совсем не трудно. Хочешь научу?

- Хочу.

Резчик из Донецка Сергей Каплан: «Инок Ферапонт подарил мне связанные им носки. После его смерти я благоговейно берегу их и позволяю себе надевать их лишь на праздники в храм».

Художник Сергей Лосев: «В Оптиной пус­тыни я стал заниматься резьбой по дереву и часто уходил работать в келью о. Ферапонта. Хорошо там было - тихо. Привычки разгова­ривать у нас не было. Да и зачем слова? Встре­тимся иногда глазами, а о. Ферапонт улыбнется своей кроткой улыбкой, и так хорошо на душе.

Мне нравился о. Ферапонт и нравилась его ке­лья. В нем чувствовалось удивительное внутрен­нее изящество. Работать о. Ферапонт любил так - бросит на пол овчинный тулуп и, сидя на нем, плетет четки, а волосы перетянуты по лбу ре­мешком, как в старину. Однажды смотрю, он вя­жет носки. Он искал себе подходящее рукоделие для занятий Иисусовой молитвой. А у дивеевских блаженных «вязать» - означало «молиться».

Но с рукоделием вот какая опасность - зава­лят заказами. Всем нужны четки, теплые носки, и тут легко потерять молитву, так как все просят, а просящему, заповедано - дай, В общем, он бро­сил вязать, но мне и моему другу Сергею Каплану носки подарил. Потом вижу, о.Ферапонт начал резать по дереву. Иногда что-то спрашивал по работе у меня или у других резчиков, но больше присматривался. Вскоре он резал уже отлично. А дальше я о нем ничего не знаю, потому что после его пострига перестал заходить к нему в келью, Не потому, что между нами исчезло дру­жеское тепло, нет. Но я чувствовал сердцем - он пошел на подвиг. А тут нельзя даже взглядом мешать».

Вот еще воспоминания художника-резчика из Донецка Сергея Каштана. Работы этого талантливо­го мастера уже известны по епархиям. А началось все так. В 1991 году художник впервые приехал в Оптину, мучаясь вопросом, как прокормить семью с тремя детьми, если даже нищенскую зарплату меся­цами не платят. «Мы хорошо живем, - доверчиво сказал тогда его маленький сын, - даже курицу ели в этом году». У детей начиналось уже малокровие, и Сергей приехал в Оптину с тяжелым чувством - неужели надо уходить в рекламу и ради денег кривить душой? Но Господь судил иное.

Рассказывает Сергей Каплан: «Приехав в Оптину, я в первый день стал рисовать портрет преподобного старца Амвросия Оптинского. Ра­бота так захватила меня, что через два-три дня портрет в карандаше уже был готов. «Покажи портрет о. Ферапонту», - сказал мой друг Сер­гей Лосев и повел меня к нему в келью.

Уж как мне понравился о. Ферапонт! Помню, вышли из кельи я говорю Сергею: «Слушай, какой красивый человек! Нельзя ли его сфотографиро­вать? Это же Тициан - точеные скулы, ярко-голубые глаза и золото кудрей по плечам». Глав­ное - в нем угадывалась нежность души. Человек я по натуре стеснительный и показать кому-то свою работу для меня пытка. А тут без тени смущения я сразу отдал ему. рисунок. Отец Ферапонт долго и молча смотрел на портрет пре­подобного Амвросия, а потом как-то быстро взгля­нул на меня и сказал: «Тебе надо заниматься этим». Причем сказал это с такой внутренней силой, что, вернувшись от него, я тут же перевел портрет в прорисъ и начал резать икону преподобного Амвросия Оптинского. Я никогда не резал до этого, но как же хорошо работалось! Позже меня благословили вложить в мощевик на иконе частицу мощей преподобного Амвросия, и я пере­дал эту икону в дар храму. Так нежданно-нега­данно начался мой путь резчика.

Помню, о. Ферапонт показал мне свою первую работу - резной параманный крест. Впечатле­ние было очень сильным, но как передать его? Вот бывают нарядные кресты со множеством деталей и подробностей. Каждый завиток тут отделан так изящно, что можно любоваться им как самостоятельной картиной. Частности зас­лоняют главное, и на первый план проступает мастерство художника и его горделивое «Я»: вот я какой мастер.

В работе о. Ферапонта была суровость и лаконичность - глаз сразу схватывал фигуру Спасителя. И уже в композиции означалось - Спаситель центр вселенной, и все не главное рядом с Ним.

Изображение Спасителя на кресте - это всегда вероисповедание художника и ответ на вопрос: како веруеши? Ведь бывают изображе­ния совсем не спасительные - с переизбытком плотского чувственного начала, что особенно часто встречается у католиков. Тут на кресте несчастный страдающий человек. Его, конечно, жалко как жертву насилия, но столько здесь плот­ской немощи и бессилия, что это именно человек, а не Бог.

Так вот, в Распятии о. Ферапонта меня боль­ше всего поразила фигура Спасителя - это Бог, добровольно восшедший на крест. Бог и все.

Словами не скажешь, но от креста исходила Божественная сила.

Меня так поразила эта работа о. Ферапонта, что я тут же начал вырезать нательный крест для нашего батюшки Никиты, сделав его чуть крупнее обычного. Готовую работу я хотел по­казать о. Ферапонту, но не нашел его, и показал другим. И начались толки: да канонично ли это и кто так делает? Человек я по натуре мни­тельный, а тут готов был провалиться сквозь землю от стыда: и чего полез не в свое дело? Все - не буду больше резать кресты.

Так бы оно и вышло, но тут мимо меня шел в храм инок Трофим и попросил показать ему ра­боту. Взял он этот крест и простоял с ним всю службу, а сам все глядел и глядел на Спасителя. Он мне ни слова не сказал, но возвращал работу с такой неохотой, что даже на меня не взглянул, но смотрел, молясь, на Спасителя. И вдруг я по­нял, что должен резать кресты.

Когда неожиданно для меня мои работы ока­зались нужными храмам и людям, я объяснял для себя это тем, что новомученики Трофим и Ферапонт как бы благословили меня на этот путь своим сердечным участием. Я молюсь им всегда и благодарю за себя и за своих детей».

Завершает рассказ отец эконом Оптиной пустыни игумен Досифей: «Вот сидел о. Ферапонт в своей келье и резал кресты, как казалось мне, медленно. А работал, между тем, так добросовестно и качественно, что сейчас, смотрю – пол-Оптиной носят его параманные кресты. И у меня, слава Богу, его крест».

Можно было привести еще рассказ, как о. Ферапонт плел четки, используя самые разные мате­риалы: шерсть, бусинки, суровые нитки или лен. Однажды он выстелил снопы льна на снегу, вытре­пал, его, а потом из льняной пряжи плел четки. Но такой рассказ был бы повторением предыдущего. А потому скажем в завершение: после смерти о. Ферапонта в его келье нашли мешок с четками, которые он сплел, занимаясь Иисусовой молитвой. И сейчас многие в Оптиной носят эти намеленные четки новомученика Ферапонта Оптинского.

«Я ТЕБЯ В ПОРОШОК СОТРУ»

Когда инока Ферапонта поставили по послу­шанию на склад, один человек сказал: «Ох, и наму­чаетесь вы с о. Ферапонтом. Он же из прошлого века сбежал!» Сперва никто ничего не понял, но кое-что прояснилось потом.

Пока монастырь был маленький, со склада выда­вали по единому слову: «Отец эконом благословил». Но монастырь разросся, и как раз в ту пору вве­ли новый порядок. Теперь, чтобы получать что-то со склада, надо было выписать накладную. Наклад­ные были тогда непривычны, и кто-то пробовал хитрить, доказывая, что если ему не выдать немед­ленно, скажем, гвозди, то вся работа из-за «бюрок­ратии» встанет. Инок Трофим, тоже работавший по послушанию на складе, поступал в таких случаях просто - весело бежал в бухгалтерию и, оформив накладную, тут же выдавал необходимое. Инок Ферапонт сначала выдавал, а потом шел в бухгалтерию за накладной. Ничего никогда у него со склада не пропало, но в бухгалтерии происходили «сцены».

Бухгалтер Лидия вспоминает; «Начнешь ему пенять, что сначала надо выписать, а потом вы­давать, а у самой сердце переворачивается. Как же переживал о. Ферапонт! Стоит, потупясь, и лишь тихо скажет: «Но мы же христиане. Как можно не доверять людям?» Он был человеком не от мира сего и такой чистоты, как хрусталь­ный. Он жил по законам Евангелия, а это муче­ничество в наш век».

Разумеется, оформить накладную задним чис­лом - это непорядок. Но, может, потому и появля­ются среди нас такие люди, как о. Ферапонт, чтобы напомнить об ином порядке: всего век назад в нашем отечестве купцы заключали многомил­лионные сделки без всяких бумаг, но на доверии православных друг к другу. И страшная угроза: «Я тебя в порошок сотру» - означала вот что. Купец записывал долг мелом где-то на притолоке. И если случался злостный обман, то имя должника «стирали в порошок». То есть просто стирали запись, уже не требуя возвращения долга и предавая об­манщика Божиему Суду. Когда-то больше всего боялись греха и Божиего Суда.

«ИЗБЕГАТЬ ЖЕНЩИН И ЕПИСКОПОВ»

Любимой книгой инока Ферапонта были «Пи­сания» преподобного Иоанна Кассиана Римлянина. «Вот настольная книга каждого монаха»,- говорил он. А преподобный Иоанн Кассиан, в частности, учит, что «монаху надо всячески избегать женщин и епис­копов».

«Избегать епископов» - это, говоря по совре­менному, избегать почестей и сана, ибо именно епископ рукополагает в сан. А о. Василий с о. Ферапонтом были из рода того древнего монашества, что знает лишь две дороги из кельи: в храм и в гроб.

Однажды о. Василия назначили благочинным Оптиной пустыни, но он пробыл на этом послушании два дня (числился два месяца). А потом заболел и, видно, вымолил у Господа освобождение от почетного послушания.

Когда о. Ферапонта поставили жезлоносцем, он пробыл на этом послушании всего день. Предла­гали ему и иные послушания, являющиеся ступень­ками к диаконскому и священническому сану. Но инок ответил: «Недостоин войти в алтарь».

Родным для о. Василия и о. Ферапонта был Оптинский скит с его особо строгим древним уставом. Отец Василий еще в иночестве подавал прошение с просьбой перевести его в скит, но видно не было воли Божией на то, а о. Ферапонт, хотя и числился монастырским иноком, чаще бывал на службах в скиту и здесь нередко читал Псалтирь. Особенно он любил скитскую полунощницу, начинавшуюся в два часа ночи. Душа его тяготела к этим уединенным ночным службам, и в час, когда спит земля, не спят монахи и молят Господа о всех недугующих, скорбящих и обремененных.

Что же касается древнего монашеского правила «избегать женщин», то в условиях современных монастырей, окормляющих множество паломниц, оно, похоже, неисполнимо. И все же порог кельи отца Василия не переступала ни одна женщина – даже монастырская уборщица: он предпочитал уби­раться сам. А с о. Ферапонтом было такое искушение. Однажды его поставили на вахту у Святых ворот, велев следить, чтобы в монастырь не входили посетительницы, одетые неподобающе, и выдавать им в таких случаях рабочие халаты и платки. И тут-то обнаружилось, что о. Ферапонт не видит женщин и даже не понимает, а кто в чем одет. Комендантом монастыря был тогда горячий кавказец, и слышали, как он распекал о. Ферапонта: «Ты что - не видишь? Да ты обязан каждую сперва разглядеть!» А инок Ферапонт лишь сокрушенно каялся: «Прости, отец, я не достиг совершенства, чтобы разглядывать жен­щин. Я виноват! Прости, несовершенен я».

Комендант потребовал снять инока Ферапонта с этого послушания. И инок вернулся в свою келью к возлюбленному преподобному Иоанну Кассиану, повествующему о древнем роде монашества.