Основы компьютерного проектирования 2 страница

— Но кто в нашей семье болел какими-либо…

— Моя мать, — тихо сказала она. — Твоя бабушка.

Ее слова повисли в воздухе. Картинка в моей голове превратилась в четкий портрет молодой женщины с загадочной улыбкой, сидящей с выкрашенными хной руками, которые были сложены у нее на коленях. Ее темные волосы были разделены пробором по центру, и ее бинди сверкал между бровями. Это была фотография моей бабушки в день ее свадьбы.

И тогда мое подсознание заменило ее лицо моим.

Я моргнула, изображение исчезло, и покачала головой.
— Я не понимаю.

— Она убила себя, Мара.

Я сидела, на мгновение ошеломленная. Я не только никогда не знала, но и…
— Я думала... я думала, что она погибла в автомобильной катастрофе?

— Нет. Мы просто так сказали.

— Но я думала, что ты росла вместе с ней?

— Да, росла. Она умерла, когда я была уже взрослой.

В горле вдруг пересохло.
— Сколько тебе было лет?

Голос матери сделался внезапно высоким.
— Двадцать шесть.

Следующие несколько секунд показались вечностью.
— Ты родила меня, когда тебе было двадцать шесть.

— Она убила себя, когда тебе было три дня.

Почему я не знала этого?

Почему мне не сказали?

Почему она это сделала?

Почему именно тогда?

Должно быть, я выглядела такой же шокированной, какой себя чувствовала, поэтому мама начала извиняться.
— Я никогда не хотела рассказать тебе об этом вот так.

Она вообще не хотела мне об этом рассказывать.

— Доктор Уэст и доктор Кэллс думали, что это может быть верным предположением, так как у твоей бабушки были похожие проблемы, — сказала мама. — Она была параноиком. Подозрительной…

— Я не... — я хотела сказать, что не была подозрительной или параноиком, но это не так. Хотя, у меня есть на то убедительные основания.

— У нее не было друзей, — продолжала она.

— У меня есть друзья, — сказал я.
Потом я поняла, что более подходящие слова, это "был" и "друг", в единственном числе. Рэчел была моей лучшей подругой и, действительно, единственным другом, пока мы не переехали.

Потом был Джейми Рот, мой первый (и единственный) друг в Кройдене, но я не видела и не слышала о нем ничего с тех пор, как его отчислили из-за того, чего он не делал. Моя мама, наверное, даже не знала о его существовании, и, поскольку я не вернусь в школу в ближайшее время, она, вероятнее всего, никогда и не узнает.

Был еще Ной. Он считается?

Мама прервала мои размышления.
— Когда я была маленькой, моя мама иногда спрашивала меня, могла ли я колдовать. — Грустная улыбка появилась у нее на губах. — Я думала, что она просто играет. Но когда я стала старше, она то и дело спрашивала меня, могла ли я сделать что-то "необычное". Особенно тогда, когда я была подростком. Понятия не имела, что она этим подразумевает, а когда я спросила, она сказала, что я узнаю, и попросила сообщить ей, если что-то изменится. — Мама сжала челюсти и посмотрела вверх.

Она пыталась не заплакать.

— Я отмахнулась от этого, говоря себе, что мама была просто "не такой как все". Но признаки были на лицо. — Ее голос снова изменился из задумчивого на профессиональный — Магическое мышление…

— Что это значит?

— Она думала, что была в ответе за то, за что не могла нести ответственность, — сказала мама. — Была суеверна, опасалась определенных номеров, как я помню, иногда даже заботилась о том, чтобы указать на них. А когда я была примерно твоего возраста, мама стала очень нервной. Однажды, когда мы ехали по дороге к моей первой комнате в общежитии, мы остановились, чтобы заправиться. Она смотрела в зеркало заднего вида и оглядывалась через плечо весь последний час, а потом, когда мы вошли внутрь, чтобы заплатить, мужчина спросил меня про дорогу. Я взяла нашу карту и объяснила ему, как добраться туда, куда он хотел доехать. И, как только он вернулся в свою машину и уехал, бабушка выбежала. Она хотела знать все — что он хотел, что он сказал — она была дикой. — Мама помолчала, потерявшись в воспоминаниях. — Потом она сказала: — Иногда я заставала ее ходящей во сне. Ей снились кошмары.

Я не могла говорить. Не знала, что сказать.

— Было... тяжело расти рядом с ней, иногда. Думаю, из-за этого я и захотела стать психологом. Я хотела помочь... — Мама замолчала и вдруг вспомнила обо мне, сидящей здесь. Почему я сидела здесь. Ее лицо вспыхнуло красным цветом.

— О, милая… Я не хотела, чтобы это прозвучало так. — Она смутилась. — Она была прекрасной матерью и невероятным человеком; мама была талантливой, творческой и очень веселой. И она всегда убеждалась в том, чтобы я была счастлива. Она так сильно обо мне заботилась. Если бы они знали, когда она была моложе, то, что знают сейчас, я думаю... все было бы по-другому. — Она сглотнула, а потом посмотрела прямо на меня. — Но она не ты. Ты не такая. Я сказала это только потому… потому что такие вещи, как это, могут случаться в семьях, и я просто хочу, чтобы ты знала, что ты ничего не сделала и все, что произошло — психушка, все это — не твоя вина. Здесь лучшие терапевты, и тебе окажут лучшую помощь.

— А что, если мне станет лучше? — спросила я тихо.

Ее глаза наполнились слезами.
— Тебе станет лучше. Станет. И у тебя будет нормальная жизнь. Клянусь Богом, — сказала она тихо и серьезно, — у тебя будет нормальная жизнь.

Я увидела свой шанс.
— Тебе обязательно меня отправлять к ним?

Она прикусила нижнюю губу и вздохнула.
— Это последнее, чего я хочу, малышка. Но, думаю, если ты некоторое время побудешь в другой обстановке, с людьми, которые действительно знают об этом все, тебе это пойдет на пользу.

Но я уже знала по тону ее голоса, по тому, как он дрожал, что мама сомневалась. Она была неуверенна. Это означало, что, может быть, у меня еще получится повлиять на нее и вернуться домой.

Но это произойдет не во время этого разговора. Меня ждет работа. Которая не может быть выполнена здесь.

Я зевнула и медленно моргнула.

— Ты устала, — сказала она, изучая мое лицо.

Я кивнула.

— У тебя была адская неделя. Адский год. — Она взяла мое лицо в свои руки. — Мы справимся с этим. Обещаю.

Я блаженно ей улыбнулась.
— Знаю.

Она пригладила мои волосы назад, а затем повернулась, чтобы уйти.

— Мам? — позвала я. — Можешь сказать доктору Уэст, что я хочу поговорить с ней?

Она улыбнулась.
— Конечно, дорогая. Вздремни немного, а я дам ей знать, чтобы она вскоре зашла и проведала тебя, хорошо?

— Спасибо.

Мама остановилась между креслом и дверью. Явно колеблясь.

— Что-то не так? — спросила я.

— Я просто... — начала она, потом закрыла глаза. Она провела ладонью по рту. — Полицейский рассказал нам вчера, что ты сказала, будто Джуд напал на тебя, прежде чем здание обрушилось. Я просто хотела… — Она глубоко вздохнула. — Мара, это правда?

Это было правдой, конечно же. Когда мы остались наедине, в психушке, Джуд поцеловал меня. Потом он продолжил целовать меня, хотя я сказала ему, чтобы он прекратил. Он прижал меня к стене. Толкнул меня. Я оказалась в ловушке. Тогда я ударила его, а он ударил меня в ответ.

— О, Мара, — прошептала мама.

Должно быть, правда ясно отразилась на моем лице, потому что, прежде чем я решила, как ответить ей, она бросилась ко мне.
— Неудивительно, что это было так тяжело — двойная травма. Ты, должно быть, чувствовала себя… я не могу даже…

— Все в порядке, мам, — сказала я, глядя на нее стеклянными, широко раскрытыми глазами.

— Нет, это не так. Но все будет хорошо. — Она наклонилась, чтобы поцеловать меня еще раз, а затем вышла из комнаты, послав печальную улыбку, прежде чем исчезнуть.

Я выпрямилась. Доктор Уэст не скоро вернется, а я должна связать все свои мысли воедино.

Мне нужно убедить ее — их — что у меня только ПТСР, а не что я опасно близка к шизофрении или к чему-нибудь столь же страшному и постоянному. Поскольку с ПТСР я могла бы остаться со своей семьей, и выяснить, что происходит. Выяснить, что делать с Джудом.

Но со всем остальным — это конец для меня. Постоянное времяпровождение в психушке и лекарства. Никакого колледжа. Никакой жизни.

Я попыталась вспомнить, что мама говорила про симптомы моей бабушки:

Подозрительность.

Паранойя.

Магическое мышление.

Иллюзии.

Ночные кошмары.

Самоубийство.

А затем я задумалась над тем, что я знала о ПТСР:

Галлюцинации.

Ночные кошмары.

Потеря памяти.

Неожиданные воспоминания.

Есть некоторые сходства, что-то даже пересекается, но главное отличие в том, что с ПТСР ты рационально осознаешь: то, что ты видишь — не реально. Однако шизо префикс означает, что когда ты видишь галлюцинации, то ты в них веришь — даже когда наваждение проходит. Что после превращается в иллюзии.

Я же по праву страдала ПТСР; я пережила больше, чем могла, и видела вещи, которые были нереальны. Но я знала, что это не происходит на самом деле, как бы правдоподобно не ощущалось.

Так что теперь я просто обязана четко дать понять, — очень четко — что я не верю в то, что Джуд жив.

Несмотря на то, что это так.

Время в психиатрическом отделении бежало быстро, отсчитывая часы, которые остались от назначенных для меня семидесяти двух.

«Все идет хорошо», — подумала я на третий день. Я была спокойной. Дружелюбной. Болезненно нормальной. И когда другой психиатр по имени доктор Кэллс представилась как глава какой-то программы где-то во Флориде — я ответила на ее вопросы, как она и ожидала от меня:

— У тебя были проблемы со сном?

Да.

— У тебя были ночные кошмары?

Да.

— Ты испытываешь трудности в сосредоточивании?

Иногда.

— Теряешь ли ты самообладание?

Постоянно. Я обычный подросток, в конце концов.

— Испытывала ли ты навязчивые мысли по поводу твоей травмы?

Определенно.

— У тебя есть фобии?

Разве у кого-то их нет?

— Ты когда-нибудь видела или слышала людей, которых нет на самом деле?

Иногда я вижу своих друзей — но я знаю, что они нереальны.

— Ты когда-нибудь думала о том, чтобы причинить вред себе или окружающим?

Один раз. Но я никогда не сделаю ничего подобного.

Потом она ушла, а мне был предложен ланч. Я не была особо голодной, но подумала, что поесть будет хорошей идеей. Все это часть шоу.

День тянулся медленно, и к его концу доктор Уэст вернулась. Я сидела за столом в общей комнате, такой же обычной и беспристрастной, как зал ожидания в любой больнице, но с добавлением небольших круглых столиков, уставленных стульями. Двое детей, которым с виду было как Джозефу, играли в шашки. Я рисовала на плотной цветной бумаге карандашами. Сегодня явно был не мой звездный час.

— Здравствуй, Мара, — сказала доктор Уэст, наклоняясь, чтобы увидеть мой рисунок.

— Здравствуйте, доктор Уэст. — Я широко улыбнулась и отложила карандаш только ради нее.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нервничаю, — сказал я скромно. — Я очень скучаю по дому.
Я слегка подтолкнула локтем рисунок, который нарисовала — цветущее дерево. Она будет что-то в нем интерпретировать — терапевты всегда и во всем интерпретируют что-то — а нормальные люди любят деревья.

Она кивнула.
— Я понимаю.

Я вытаращила глаза.
— Думаете, я могу вернуться домой?

— Конечно, Мара.

— Сегодня, я имею в виду.

— Ох, ну, — она сморщила лоб. — Я пока не знаю, если честно.

— Возможно ли это вообще? — мой невинно-детский голос сводил меня с ума. За вчера я использовала больше, чем за последние пять лет.

— Ну, есть несколько вариантов, — сказала она. — Ты можешь остаться здесь для дальнейшего лечения или перевестись в другое стационарное лечебное учреждение. Или твои родители могут решить, что наилучшим для тебя местом будет жилой центр лечения, ты ведь подросток — у большинства из них есть средние образовательные программы, которые позволят тебе некоторое время заниматься учебой, пока вы будете работать в группах и над эмпирической терапией.

Жилой центр лечения. Не подходит.

— Или же амбулаторная программа может быть лучше всего…

— Амбулаторная?
Ну-ка поподробнее.

— Существуют дневные программы для подростков, которые проходят через трудные ситуации, такие, как и ты.

Сомневаюсь.

— Ты работаешь, в основном, с консультантами и своими товарищами по групповой и эмпирической терапии, такой как искусство и музыка, немного времени будет уделяться урокам, но упор определенно идет на терапию. И в конце дня ты пойдешь домой.

Не так уж и страшно. По крайней мере, теперь я знала, на что надеяться.

— Или же твои родители могут решить ничего не делать, кроме терапии. Мы составим нашу рекомендацию, но, в конечном счете, это зависит от них. Твоя мама, должно быть, скоро проведает тебя, — сказала она, посмотрев на лифты. — Почему бы тебе не продолжить рисовать — что за прекрасный рисунок! — а потом мы снова пообщаемся, после того, как я с ней поговорю?

Я кивнула и улыбнулась. Улыбаться было важно.

Потом Доктор Уэст ушла, а я все еще пыталась сделать фальшиво веселый рисунок еще более фальшиво радостным, когда вдруг испугалась того, как кто-то похлопал меня по плечу.

Я повернулась на пластиковом стуле. Маленькая девочка лет десяти-одиннадцати, с длинными, не расчесанными, грязными волосами застенчиво стояла с большим пальцем во рту. Она была одета в белую футболку, которая была слишком велика для нее, и в синюю юбку с оборкой, которая сочеталась с ее синими носками. Своей свободной рукой она протянула мне сложенный листок бумаги.

Бумага из альбома зарисовок. Мои пальцы сразу же узнали текстуру, а мое сердцебиение участилось, когда я развернула ее, увидев рисунок, который я отдала Ною неделями назад в Кройдене — его рисунок. И на обратной стороне было всего три слова, но это были самые прекрасные слова в нашем языке: "Я верю тебе."

Они были написаны почерком Ноя, и сердце мое перевернулось, когда я оглянулась, надеясь каким-то чудом увидеть его лицо.

Но там не было никого, кроме рабочих.

— Откуда это у тебя? — спросила я девочку.

Она посмотрела вниз на линолеум и покраснела.
— Красивый мальчик дал его мне.

Улыбка сформировалась на моих губах.
— Где он?

Она указала в конец коридора. Я встала, оставив лживое дерево и мой эскиз на столе, и спокойно осмотрелась вокруг, хотя мне очень хотелось бежать. Один из терапевтов сидела за столом и разговаривала с мальчиком, который продолжал чесаться, а один из сотрудников стоял за стойкой регистрации. Ничего необычного, но очевидно, что-то было. Мимоходом, я направилась к туалетам — они были ближе к коридору, рядом с лифтами. Если Ной был здесь, он не мог уйти далеко.

И перед тем, как повернуть за угол, я почувствовала, как чья-то рука нежно схватила меня за запястье и втащила в туалет для девочек. Я знала, что это была его рука, еще до того, как смогла увидеть лицо.

Я задержалась на этих сине-серых глазах, которые внимательно изучали мое лицо, на маленькой складке между ними, выше линии его идеального носа. Мой взгляд блуждал по форме его рта, следуя за его изгибами и надутой губой, словно он хотел что-то сказать. И эти волосы — я хотела прыгнуть в его объятья и запустить пальцы в эти волосы. Я хотела прижаться своими губами к его губам.

Но Ной приложил свой длинный палец к моему рту прежде, чем я успела сказать хоть слово.
— У нас не так много времени.

Его близость согревала меня. Я не могла поверить, что он действительно был здесь. Я хотела ощутить его еще ближе, просто чтобы убедиться, что он действительно тут.

Я неуверенно поднесла руку к его узкой талии. Его крепкие мускулы были натянуты и напряженны под тонкой, мягкой, хлопковой винтажной футболкой.

Но он не остановил меня.

Я не смогла подавить улыбку.
— Что тебя так тянет в туалеты для девочек? — спросила я, глядя ему в глаза.

Уголки его рта приподнялись.
— Справедливый вопрос. В свою защиту скажу, что они гораздо чище, чем туалеты для мальчиков, и, кажется, есть везде.

Его тон прозвучал насмешливо. Высокомерно. Это был голос, который я хотела услышать. Может быть, мне не стоило беспокоиться. Может быть, мы были в порядке.

— Даниэль рассказал мне, что произошло, — сказал Ной. Его тон изменился.

Я посмотрела в его глаза и увидела то, что он знал. Он знал, что случилось со мной, почему я была здесь. Он знал, что думала моя семья.

Я почувствовала прилив тепла под кожей — от его взгляда или от стыда, я не знала.
— Он рассказал тебе, что я… что я сказала?

Ной уставился на меня сквозь длинные темные ресницы, которые обрамляли его глаза.
— Да.

— Джуд здесь, — сказала я.

Голос Ноя не был громким, но уверенным, когда он говорил:
— Я верю тебе.

Я не знала, как сильно мне нужно было услышать эти слова, пока он не произнес их вслух.
— Я не могу оставаться здесь, пока он там…

— Я работаю над этим, — Ной взглянул на дверь.

Я знала, что он не мог остаться, но не хотела, чтобы он уходил.
— Я тоже. Я думаю... я думаю, есть шанс, что мои родители позволят мне вернуться домой, — сказала я, стараясь, чтобы это не звучало так нервно, как я себя чувствовала. — Но что, если они заставят меня остаться? Чтобы держать в безопасности?

— Я бы этого не делал на их месте.

— Что ты имеешь в виду?

— С минуты на минуту…

Через две секунды звук сигнализации заполнил мне уши.

— Что ты сделал? — спросила я, перекрикивая шум, когда он попятился к двери туалета.

— Помнишь девочку, которая дала тебе записку?

— Да…

— Я заметил, что она смотрела на мою зажигалку.

Я моргнула.
— Ты дал ребенку из психиатрического отделения зажигалку.

Его глаза сощурились.
— Она показалась мне достойной доверия.

— Ты больной, — сказала я, улыбнувшись.

— Никто не совершенен, — улыбнулся мне в ответ Ной.

План Ноя сработал. Вообще-то, девочка была поймана за поджогом моего рисунка, но не раньше, чем сработала сигнализация. Им удалось отменить полномасштабную эвакуацию, но, посреди этого хаоса, Ной выскользнул. Как раз перед приходом моей мамы. И она была недовольна.

— Я не могу поверить, что кто-то из персонала мог принести сюда зажигалку, — ее голос был язвителен.

— Знаю, — сказала я обеспокоенно. — А я так усердно работала над тем рисунком.
Я вздрогнула для эффекта.

Мама потерла лоб.
— Доктор Уэст считает, что тебе следует остаться здесь еще на неделю, чтобы твои лекарства стабилизировали. Она также считает, что ты могла бы стать хорошим кандидатом для стационарной программы, которая называется «Горизонт»…

Мой желудок, казалось, ухнул куда-то вниз.

— Это недалеко от Безымянного Рифа, и я видела фотографии — это действительно прекрасное место, которое имеет отличную репутацию, даже несмотря на то, что они вступили в работу около года назад. Доктор Кэллс, женщина, которая владеет ним, сказала, что познакомилась с тобой, и что это место подошло бы тебе в самый раз, но я просто… — Она прикусила нижнюю губу и вздохнула. — Я хочу, чтобы ты была дома.

Я чуть не заплакала, настолько было велико облегчение. Вместо этого я сказала:
— Я хочу домой, мама.

Она обняла меня.
— Твоего отца выписали, и он ждет тебя внизу… Он не может дождаться, чтобы увидеться с тобой.

Мое сердце дрогнуло. Я не могла дождаться, чтобы увидеть его.

— Нам нужно забрать твои вещи?

Я кивнула, и мои глаза в самый подходящий момент затуманились слезами. Вещей у меня особо не было, поэтому я в основном бродила вокруг, в то время как моя мама заполняла кучу бумаг. Один из психиатров — доктор Кэллс — подошла ко мне, цокая дорого выглядящими каблуками. Одета она была, как и моя мама, в шелковую блузку, юбку-карандаш, с идеально нанесенным макияжем и гладко зачесанными волосами.

Ее широкие красные губы раздвинулись, чтобы продемонстрировать безупречную улыбку.
— Я слышала, что ты едешь домой, — сказала она.

— Похоже на то, — ответила я, стараясь, чтобы это прозвучало не слишком самодовольно.

— Удачи тебе, Мара.

— Спасибо.

Но после этого она не ушла. Она просто стояла и смотрела на меня.

Как неловко-то.

— Готова? — позвала мама.

Как раз вовремя. Я махнула доктору Кэллс рукой и встретила маму у лифта. Когда двери закрылись, я сделала все, чтобы не показаться слишком радостной.

— Что ты о ней думаешь? — спросила меня мама, когда мы остались одни.

— О ком?

— О докторе Кэллс.

Я задумалась над тем, зачем ей это нужно.
— Она нормальная.

— Существует амбулаторная программа, которую доктор Уэст порекомендовала — на самом деле она руководит ей, как часть «Горизонта». Они проводят групповые терапии для подростков: только искусство и музыка, в таком роде.

— Хорошо…

— Я думаю, что это пойдет тебе на пользу.

Я не знала, что сказать. Амбулаторная программа была лучше, чем стационарная, конечно же — и я должна была поступать так, словно хотела помощи. Но бросить школу было большим шагом. Мне требовалась время, чтобы подумать.

К счастью, я получила его. Потому что двери лифта открылись, и в холле стоял мой отец, выглядевший здоровым и непобедимым. Я знала лучше, чем кто-либо, что он таким не был.

— Папа, — сказала я, улыбнувшись так широко, что у меня даже заболели щеки. — Ты хорошо выглядишь.
Он действительно выглядел хорошо: бледная кожа была нашим общим цветом кожи, и он не казался уставшим или измученным, худым, несмотря на то, что ему пришлось пережить. В самом деле, он стоял, одетый в брюки цвета хаки и белую рубашку, выглядя так, словно отправлялся играть в гольф.

Он согнул одну руку и указал на свои бицепсы.
— Человек из стали.

Мама бросила на него испепеляющий взгляд, а затем мы втроем вышли на улицу, по влажности похожую на юг Сахары, и сели в машину.

Я была счастлива. Так счастлива, что почти забыла, что была в больнице до настоящего момента. Что мой отец был в больнице до настоящего момента.

— Так что ты думаешь? — спросила меня мама.

— М-м?

— Об амбулаторной программе «Горизонта»?

Она что-то говорила? Как я не заметила?

Так или иначе, мое время вышло.
— Я думаю... думаю, что это хорошая идея, — сказал я наконец.

Мама выдохнула. Я и не замечала, что она задерживала дыхание.
— Тогда мы обязательно начнем как можно скорее. Мы так счастливы, что ты едешь домой, но я бы хотела ввести некоторые правила…

Всегда есть какое-то "но".

— Я не хочу, чтобы ты оставалась дома одна. И я также не хочу, чтобы ты водила машину.

Я прикусила язык.

— Ты можешь выходить из дома, но только если Даниэль будет с тобой. И если ты придешь без него, ему придется ответить за это.

Это было несправедливо по отношению к нему. И они это знали.

— Кто-то будет отвозить тебя и забирать с программы каждый день…

— Сколько дней в неделю?

— Пять, — сказала мама.

По крайней мере, не семь.
— Кто будет забирать меня? — спросила я, глядя на нее. — Разве у тебя нет работы?

— Я буду забирать тебя, милая, — сказал папа.

— Разве ты не работаешь?

— Я выкрою немного времени, — сказал он небрежно и взъерошил мне волосы.

Когда мы остановились на нашей улице, я была удивлена, почувствовав раздражение. Это была картина пригородного совершенства: каждая лужайка тщательно выровнена, каждая изгородь аккуратно подстрижена. Не было ни одного цветка, выбившегося со своей клумбы, или даже случайных веточек на земле, и наш дом был точно такой же. Может быть, это было тем, что беспокоило меня. Моя семья прошла через ад, и я была одной из тех, кто затащил их туда, но когда смотришь со стороны, то никогда об этом не догадаешься.

Когда мама открыла дверь, мой младший брат бросился в фойе, одетый в костюм с платком в кармане.

Он улыбнулся во весь рот, раскинул руки и, казалось, хотел было броситься ко мне, но потом остановился. Он покачнулся на носках.
— Ты остаешься? — осторожно спросил он.

Я вопросительно посмотрела на маму.

— Пока что, — сказала она.

— Да! — он обвил обе руки вокруг меня, но когда я попыталась сделать тоже самое, он отскочил в сторону. — Поосторожнее с костюмом, — сказал он, сверкнув глазами.

Ох, парень.
— Тебя приняла на работу какая-то компания спецагентов, пока меня не было?

— Пока нет. Мы должны одеться как тот, кем мы больше всех восхищаемся, и написать речь с их точки зрения для школы.

— И ты…

— Уоррен Баффетт.

— Я не знала, что он был неравнодушен к платкам в карманах.

— Он и не был. — Даниэль появился из кухни, его пальцы держали очень толстую книгу, название которой я не смогла прочесть. — Это изюминка Джозефа.

— Погоди, разве сегодня не воскресенье? — спросила я.

Даниэль кивнул.
— Верно. Но, несмотря на весенние каникулы, наш маленький братец, кажется, не хочет носить ничего другого.

Джозеф поднял подбородок.
— Мне нравится этот костюм.

— Мне тоже он нравится, — сказала я и взъерошила его волосы, прежде чем он увернулся.

Даниэль улыбнулся мне.
— Рад снова видеть тебя, сестренка.
Его глаза были теплыми, и я никогда не чувствовала себя счастливее, будучи дома. Он провел рукой по своим густым волосам, создавая беспорядок. Я склонила голову — этот жест был необычный для него. Больше напоминало…

Ной выскользнула из кухни прежде, чем я успела закончить свою мысль, держа в руках собственную тяжелую книгу.
— Ты совершенно не прав относительно Бахтина, — он вздрогнул, потом посмотрел на моих родителей, потом на меня, на Даниэля, и снова на меня.

Опустим это. Я никогда не чувствовала себя счастливее, находясь дома, до этого момента.

— Мара, — сказал он, словно мимоходом. — Рад видеть тебя.

Я тоже была рада, и это слабо сказано. Все, что я хотела — это затащить Ноя в мою комнату и излить свою душу. Но мы были под наблюдением, так что все, что я смогла сказать, было:
— Я тоже.

— Мистер Дайер, — сказал он моему отцу. — Вы весьма хорошо выглядите.

— Спасибо, Ной, — ответил отец. — Эта корзина с подарками, которую ты принес, спасла меня от голода. Больничная еда чуть не убила меня.

Глаза Ноя встретились с моими, прежде чем он ответил:
— Тогда я рад, что спас вашу жизнь.

Ной говорил с моим отцом, но его слова предназначались для меня.

Бестактное напоминание о том, что он сделал для меня после того, что я сделала с папой, и это меня задело. Все продолжали разговаривать, но я перестала слушать, пока мама не отвела меня в сторону.

— Мара, можно с тобой поговорить?

Я прочистила горло.
— Конечно.

— Вы, ребята, решите, что хотите на ужин, — сказала она, затем повела меня по длинному коридору в мою комнату.

Мы шли мимо наших собственных улыбающихся лиц на стенке, мимо галереи семейных фотографий. Когда я проходила мимо портрета бабушки, то не могла не посмотреть на него новым, осмысленным взглядом.

— Я хочу поговорить с тобой о Ное, — сказала мама, когда мы были в моей комнате.

Оставайся хладнокровной.
— Что случилось? — спросила я и села на кровать, прислоняясь к стене. Несмотря на все, я чувствовала странное расслабление в своей комнате. Больше всего похожей на саму себя в темноте.

— Он проводил много времени здесь, как ты знаешь… даже пока ты отсутствовала.

Отсутствовала. Так вот как мы собираемся относиться к этому.

— Ной стал одним из близких друзей Даниэля, и, на самом деле, он также хорошо ладит с Джозефом, но я знаю, что вы... вместе… и у меня есть некоторые опасения.

И не у нее одной. Ной пришел в больницу сегодня, потому что он знал о Джуде. Он знал, что я была в беде. Он пришел, потому что был мне нужен.

Но был ли он там, потому что хотел этого? Я была пока не в курсе, но часть меня боялась это узнать.

— Я нервничаю, — продолжила мама. — С учетом того давления, под которым ты уже находишься… я бы хотела поговорить с Ноем о твоей… ситуации.

Мое лицо вспыхнуло. Ничего не поделаешь.

— Я хотела попросить твоего разрешения.

Дилемма. Если бы я сказала "нет" она могла бы запретить мне видеться с ним. Он был единственным человеком на планете, кто знал правду, и быть отрезанной от этого — от него — было не радостной перспективой. И если она запретит мне видеться с ним, а он все еще захочет меня видеть после того, как у нас была возможность на самом деле поговорить, прятаться будет нелегко.

Но о чем моя мама будет разговаривать с Ноем? О моем шатком психическом здоровье? Я съежилась.

Мои пальцы сжали пушистое белое покрывало, но я не думаю, что она заметила.
— Думаю, да, — наконец сказала я.

Мама кивнула.
— Нам всем он нравится, Мара. Я просто хочу провести некоторые границы для вас обоих.

— Конечно... — Мой голос замер, когда мама ушла, и я ждала, находясь в состоянии близком к агонии. Такие слова, как "расстройства личности при шизофрении" и "антипсихотические лекарственные средства" непременно там прозвучат. Любой нормальный парень непременно сбежал бы.