Глава XIII. 1. Таинство покаяния, по учению символических и богословских книг господствующей церкви, слагается из нескольких моментов

О ПОКАЯНИИ

1. Таинство покаяния, по учению символических и богословских книг господствующей церкви, слагается из нескольких моментов. Но самым существенным из них признается сокрушение о грехах кающегося человека. “Св. отцы, — говорится в “Богословии” митрополита Макария, — и учители Церкви едино­гласно признавали сокрушение о грехах самою суще­ственною и необходимою принадлежностью покая­ния”. Сокрушение должно быть искренним, чисто­сердечным, иначе покаяние будет одною лишь фальшью и обманом. “Это необходимо по самому суще­ству покаяния: кто истинно кается, тот не может не сознавать всей тяжести своих грехов и их гибельных последствий, не может не чувствовать своей виновно­сти пред Богом, своего недостоинства, не может не скорбеть сердцем, не сокрушаться, — и там, где нет истинного сокрушения о грехах, там нет и истинного покаяния, а одно только наружное”. “Что же каса­ется до свойств сокрушения о грехах, то, — объясняет митрополит Макарий, — надобно заботиться, чтобы оно проистекало не из страха только наказаний за грехи, не из представлений вообще одних гибельных для нас последствий от них в настоящей и будущей жизни, а преимущественно из любви к Богу, Которого волю мы нарушали, из живейшего сознания, что мы оскорбили грехами своего величайшего Благодетеля и Отца, явились неблагодарными пред Ним, соделались недостойными Его”. Это же говорится в “Православном исповедании”, “Пространном Ка­техизисе”, в “Опыте догматического богословия” епископа Сильвестра и других богословских и кано­нических книгах. “Существенным и необходимым, — говорит епископ Сильвестр, — со стороны кающе­гося условием к получению разрешения своих гре­хов всегда почиталось искреннее и полное его раска­яние, при котором могли разрешаться самые тяже­лые грехи, но без которого не прощались и сравни­тельно меньшие грехи”.

Совершенно противоположный взгляд на таинство покаяния выработалось у правительствующего си­нода. Сердечному сокрушению кающегося, его искренности и его воле синод не придавал никакого значения. Он смотрел на таинство покаяния, как на какую-то гражданскую повинность, которую каж­дый гражданин, хочет этого он или не хочет, должен нести. В случае же отказа выполнить эту повин­ность ему грозило наказание. 29 марта 1721 г. пра­вительствующий синод такую вынес резолюцию от­носительно таинства исповеди: “Надзирать в прихо­дах самим священником, и прикащиком и старостом, где случитца, и кто будет исповедыватца и неисповедыватца, тому всему иметь книги погодно и присылать их по эпархиям в Духовные Приказы, и кто по тем книгам явитца без исповеди, и с таких править тех приходов священником штрафы, с раз­ночинцев и с посадских: первой — по рублю, второй — по два рубля, третий — по три рубля, а с поселян: первой — по десяти денег, другой — по гривне, тре­тий — по пяти алтын, а которые в таковых противностях явятца, и о тех подавать ведомости в губер­ниях губернатором и лантратом, а им по тем ведо­мостям таковым чинить наказание, а потом им ту исповедь исполнять же ”.

Конечно, в такой исповеди не может быть ни со­крушения о грехах, ни чистоты раскаяния. Такая исповедь, догматизированная синодальной властью, слагается только из двух “веществ”: насилия и ли­цемерия. Это — не таинство, а ложь и кощунство. С исповедью синод связал не только штрафы и нака­зания, но и гражданские права. “В Москве из сло­бод, — говорится в той же резолюции синода, — и в городех, и в селех, и в волостях, и везде в бурмистры, и во всякия службы выбирать таких, которые по вся годы исповедываютца, со свидетельством отцев духовных и приходских людей, что они по вся годы исповедываютца, а которые не исповедываютца, и та­ких отнюдь ни в какие службы не выбирать”. Си­нод превратил таинство покаяния в гражданский ценз. Кто имеет этот ценз, может быть бурмистром и другим каким-либо чиновником, без этого же цен­зового таинства все дороги к гражданской службе закрыты. Кощунственный взгляд на таинство пока­яния, как на гражданскую повинность и чиновни­чий ценз, синод выражал не раз. 12 апреля 1722 г. синод снова вынес резолюцию: “Кто не исповедывается, на таких перво брать штраф, в другой раз вдвое, в третий раз — присылать к гражданскому наказанию”. Синодально-кощунственное понима­ние таинства исповеди существенно противоречит, как это каждому понятно, догматическому определе­нию этого таинства.

2. В своих отношениях к таинству покаяния си­нод дошел до превращения его в низменный акт полицейского сыска, а священника синод посвятил в сан самого опаснейшего провокатора. В апреле 1722 г., говорит священник А. Синайский, “после­довало Высочайшее повеление, которым требова­лось, чтобы священники доносили гражданскому начальству об открытых им на исповеди “предна­меренных злодейств”, если исповедавшиеся в оных не раскаялись и намерения своего совершить тако­вые не оставили. К злым намерениям, требовав­шим объявления, относились: измена или бунт на Государя и государство и на фамилию Его Величе­ства и все то, что могло вредить верной службе и пользе государственной и церковной. В изданном по этому случаю объявлении святейшего синода го­ворилось, что “некоторые злодеи, исповедываясь ду­ховным отцам в своих грехах, объявляют и злодейственное свое намерение не с раскаянием и от­ложением умышления, но с непременным злого того действа желанием, а отцы духовные объявить того никому не дерзают, вменяюще то грех быти, что не есть грех, но полезное хотящего быти зло­действа пресечение, и от такого необъявления про­исходят многие вредные действа”. “Указ этот, — продолжает говорить о нем священник Синайский, — своею необычностью, неканоничностью и проти­воречием другим пунктам “Регламента” о нео­ткрытии грехов должен был смутить как православных, так и раскольников, тем более что область зла намеренного, открытого на исповеди, могла быть, по взгляду и произволу духовника, увеличена и на своего духовного сына о признаниях после­днего на исповеди, должен был ехать с ним в тай­ную канцелярию или Преображенский приказ, что­бы и там свидетельствовать о сказанном ему на исповеди грехе. “Понеже, — говорится в “Регламенте”, извращена; отсюда неизбежным следствием яви­лось уклонение от исповеди, но больше всего лице­мерная формальная исповедь”.

Священникам синод приказывал открывать не только такие грехи кающихся лиц, как “злое умышление на честь Государя и на фамилию Его Величе­ства”, но и “умышления на тело церкви” и другие “воровства”. Сделав священников доносчиками, синод вменил им в обязанность строго и точно вы­полнять обязанность доносчиков. Священник, донес­ший — по оному Его Императорского Величества имен­ному указу и доносителей для надлежащего таких злодеев обличения в помянутую тайную канцелярию, или Преображенский приказ за поруками, или, буде порук не будет, за провожатыми, под честным арестом высылать повелено, — того ради и священ­нику, объявив оное и дав по себе поруку, ехать по высылке в указанное место неотложно и неотбыватпелъно. И тамо уже, где о таких злодействах следование бывает, все об оном злом намерении слышанное объявить, именно без всякого прикрывательства и сомнения ”.

Синод был глубоко убежден, что такие донесения священников о грехах кающихся им людей есть ис­полнение заветов Исуса Христа. “Ибо сим объявле­нием, — разъясняет синод, — духовник не объявляет совершенной исповеди и не преступает правил, но еще исполняет учение Господне, тако реченное: аще согрешит к тебе брат твой, иди и обличи его между тобою и тем единем; аще тебе послушает, при­обрел еси брата твоего, и прочая. Аще же не послу­шает, повеждь церкви ”. Под “церковью” синод ра­зумеет здесь, конечно, Преображенский приказ, в ко­торый священник обязан был доносить о грехах сво­их исповедников. По этому учению синода все пас­тыри, строго хранящие тайну исповеди во всех слу­чаях, должны считаться нарушителями св. Еванге­лия, преступниками Христова учения. “Как ни оп­равдывалась церковно-правительственная власть в своем странном распоряжении, доказывая, что оно не противоречит существу исповеди и полезно в ин­тересах государства, для всех ясно было, что священ­ник сделался опасным человеком, имея полную воз­можность мстить и вредить своим духовным детям, и мог даже погубить их, злоупотребив их довери­ем”. “Таким образом, — заключает о. А. Синайс­кий, — первая мера, касавшаяся одной из священных обязанностей христианина, вместо свободного принятия и исполнения, многих отталкивала по причине ос­ложнения ее требованием оглашения некоторых гре­хов, побуждала исповедников к скрытности, лжи и не­доумениям: смущала и духовников — исполнителей указов правительства; одни из духовников не могли совершать осложненной исповеди, другие не доносили об открытых грехах, оправдывая себя многими уважи­тельными причинами”. В число таинств господ­ствующей церкви синод ввел полицейский институт, преступно назвав его таинством исповеди.

3. Вследствие всяких преследований, воздвигнутых гражданским и духовным правительством против всех, кто в чем-либо ослушается синодальных установ­лений, редко кому удавалось избежать этой ужасной исповеди. К ней насильственными средствами тащили всех: верующих в нее и неверующих, православных и еретиков, малогрешных людей и страшных преступни­ков. Всех их требовалось не только исповедовать, но и причастить. Каких только грехов и злодеяний не пове­дала эта пестрая, разнообразная толпа кающихся лю­дей, привлеченных к исповеди страхом и угрозами. Некоторые из них, чтобы избежать причастия, так как считали его далеко не святыней, выдумывали на себя страшные грехи, за которые должно бы отлучать каю­щихся на долгие годы от принятия св. Даров. Но си­нод приказал все прощать кающимся преступникам и разрешать их от всех грехов, какие бы они ни были. “Притворно на себя, — говорится в резолюции синода, — сказуют грехи безместные (т.е. придуманные), дабы тако отбитися от причастия святой евхаристии, ими безбожно хулимой, того ради церковь святая, всегда едину власть имущая издавати правила к исправлению сынов своих, по разсуждению времен и нравов челове­ческих, прощает исповедующимся древний канон, яко в отраву от злоковарных человек на погибель их употребленный; кающегося же и исповедующего грехи своя, какие бы ни были, к причащению святых Тайн припускает безотложно”. Мало того, что синод пре­вратил исповедь в сыскное отделение и гражданскую повинность, он сделал из нее что-то вроде латинского чистилища, а всякого священника наградил такой пол­нотой власти, которой позавидует даже римский папа. Кто бы ни пришел к священнику на исповедь, к какой бы лжи и лицемерию ни прибегал на исповеди греш­ник, какими бы страшными, злокачественными язвами ни покрыта была душа этого грешника, и пусть он сам будет злой, ужасный богохульник — исповедующий его иерей должен его разрешить, и после этого разрешения преступник становится столь чистым и святым, что может принять в себя Самого Христа.

Чудодейственное таинство. Не правда ли?

Разница между ним и латинским чистилищем лишь та, что в последнем грешник все же несет на­казание, тогда как в таинстве исповеди господствую­щей церкви нет никакого наказания.

4. Дозволив своим священникам разрешать на ис­поведи кого попало и за какие угодно грехи, синод при­знал совсем ненужной налагаемую при исповеди епитимию. Зачем она, если таинство исповеди сводится к одной роли священника? “Собственно же, — определяет синод, — и именно оную, в древнем обычае бывшую епитимию, еже на долгое время лишати причастия Тайн святых: понеже она древле была во врачевство, яко показующая грехов мерзость, и востягающая злыя похоти, ныне же не токмо не страшна многим, но и же­лаемая ленивым стала, тайным же раскольникам и весьма любимая, и притворным грехов исповеданием нарочно поискуема, отселе отставити, и оной к тому не употребляти помянутых ради вин”.

Современные богословы господствующей церкви пришли, наконец, к заключению, что епитимия не только не необходима при таинстве исповеди, но что самое учение об епитимий есть латинская ересь. Раз­бирая учение “Большого Катехизиса” об епитимиях, известный расколовед, профессор Н.И. Ивановский, говорит: “Учение это не может быть признано учени­ем православной церкви, а носит на себе характер учения латинян об этом предмете”. Проф. Ивановс­кий надеется, что “никто не будет спорить относитель­но значения, какое “Большой Катехизис” придает епитимиям в отделе о таинстве покаяния и в вопросе о месте пребывания душ крещенных и некрещенных, на листе 66. В первом месте он считает епитимий одною из частей таинства покаяния; в последнем как бы мимоходом делает замечание, что крещеные, не исполнившие епитимий, пребывают в злых и бого­мерзких делах. Но на это мы должны заметить, что подобное учение об епитимиях не принадлежало и не принадлежит православной церкви, а может быть названо учением латинским ”, т.е.еретичес­ким. “Автор Большого Катехизиса, — разъясняет Ивановский, — считал епитимию совершенно необхо­димою в деле спасения, и потому весьма естественно, что он признал ее существенною частью таинства по­каяния. Но великорусские книжные справщики и сам патриарх всероссийский Филарет посмотрели на такое учение не как на православное”.

Ссылка на патриарха Филарета сделана совершенно напрасно. Нигде этот святитель древней русской Цер­кви не высказывался против епитимий как суще­ственной части таинства покаяния. Сам проф. Ива­новский, конечно, отвергает необходимость епитимий при исповеди. Он не прочь допустить ее, но только как врачевание, а не наказание. Так смотрят на епитимию и другие богословы господствующей церкви.

В “богословии” епископа Сильвестра приводится следующее изречение патриарха константинопольс­кого Иеремии: “Касательно определенных канонами наказаний, которые вы совершенно отвергаете (пат­риарх обращается к протестантским богословам), мы думаем: если они возлагаются служителями церкви как лекарства, например, на гордецов, любостяжателей, невоздержанных и распутных, на завистников и ненавистников, на ленивых или другими какими-либо пороками болящих, то они весьма полезны и много содействуют кающемуся в деле исправления. Поэтому и свв. отцы предписали возлагать их на об­ращающихся и кающихся”.

Но удивительно, как современные богословы про­глядели догматическое учение о таинстве покаяния символических книг господствующей церкви. В из­вестном “Православном исповедании” утверждает­ся, что епитимия, налагаемая при исповеди, есть именно наказание за грехи и что она столь необхо­дима, что входит в таинство покаяния, как суще­ственная его часть. “Пятое таинство есть покаяние, — определяет его “Православное исповедание”, — скорбь сердца о грехах, сделанных человеком, кото­рые он открывает пред священником, с твердым на­мерением впредь исправить жизнь свою и готовнос­тью выполнить то, что в наказание возложит на него священник — духовник его ”.“Духовник не может разрешить, когда не знает, что должно раз­решить, и какое наложить наказание”. Под нака­занием разумеется епитимия, без которой, по учению “Православного исповедания”, не может быть таинства исповеди. “ К покаянию, — утверждает эта символическая книга господствующей церкви, — относится епитимия, которую налагает и оп­ределяет духовник, как-то: молитвы, милостыни, посты, путешествия ко святым местам, коленопрек­лонения и подобное, смотря по тому, что покажется приличнейшим по рассуждению духовника”.

Такое учение “Православного исповедания” о та­инстве покаяния, по заявлению епископа Сильвестра, профессора Ивановского и других богословов господ­ствующей церкви, есть латинская ересь. Да вы “возьмите, — советует старообрядцам миссионер Д. Александров, — в любом православном храме, у каждого священника Требник и в чине исповеди вы найдете указ, наставление духовнику налагать по правилам епитимий (см., например, Требник малого формата по издан. 1882 г., стр. 76, 77, 78, 79 и 80); возьмите “Православное исповедание” последних даже синодских или прежних изданий, и вы в ответе на 113 вопрос прочтете, что при покаянии, исповеди, “ подобает быти канону и епитимий ”; возьмите “Догматическое богословие” Макария, книгу, по кото­рой учатся и готовятся будущие пастыри церкви, — вы и там прочтете учение нашей церкви об епитимиях и наставление, как и за что их налагать” (см. том 2-й, стр. 336-348, по изданию 1857 г.). Наконец, если вы внимательно прочтете каждым епископом вруча­емую новопоставленному иерею книжицу: “Поуче­ние святительское новопоставленному иерею”, где да­ется наставление, как поступать при исповеди и как кому давать и какие епитимий, то вы раз навсегда оставите даже и мысль обвинять церковь в отложе­нии ею якобы епитимий”.

Словом, что вам нужно, то и получите. “Вам тре­буется, чтобы епитимия была в таинстве исповеди, чтобы она признавалась необходимой составной час­тью таинства, — вот вам об этом обязательное уче­ние господствующей церкви. Но, может быть, вам совсем не нужна епитимия? Пожалуйста, не прини­майте ее. Наша церковь еще со времен Петра I от­менила ее, как совершенно ненужную вещь и даже вредную, как отрава. Да, признается, самое учение об епитимиях как о наказании за грехи и как части исповеди считается нашими богословами за латинс­кое заблуждение”. Такое двойственное, противоре­чивое учение о таинстве покаяния заключается в канонических, богословских и полемических книгах господствующей церкви.

5. В римско-католической церкви таинство покая­ния превращено в предмет купли-продажи. Разреше­ние грехов там можно приобрести за деньги. Вместо прежних епитимий в латинской церкви введены так называемые индульгенции, т.е. разрешительные от грехов грамоты. Богословы русской господствующей церкви обличают римско-католическую церковь за это нововведение и доказывают, что индульгенции исключают по самому существу своему таинство по­каяния, они есть безнравственный акт. “В запад­ной церкви, — говорит епископ Сильвестр, — с IX, в особенности же с XI в. стали допускаться и посте­пенно входить в силу закона не только сокращения, но и полные отмены всех древнецерковных епити­мий, и притом вовсе не по вниманию к степени рас­каяния согрешивших, а вследствие одних только со стороны их обращенных к папе голословных, но под­крепленных более или менее значительными денеж­ными пожертвованиями покаянных просьб или желаний, на что ответом со стороны пап была беспре­кословная и предупредительная выдача разреши­тельных грамот, или так называемых индульгенций, получивших вскорости самое широкое и многообраз­ное применение”. Епископ Сильвестр напоминает, что в древней Церкви “признавались необходимыми в некоторых случаях более или менее тяжкие и про­должительные епитимий, которые составляли со­бою дополнение к самой же исповеди и целью своею имели не что иное, как возможно большее ув­рачевание духовно-недужного грешника и приведе­ние его к полному раскаянию и исправлению”. Индульгенции устраняют и это врачевание в таин­стве исповеди, и это раскаяние и исправление лиц, за­ручившихся отпускными грамотами. Но не то же ли самое установил в русской господствующей церкви синод? Он, как мы выше указывали, постановил со­вершенно отменить епитимий при исповеди и “оной к тому не употреблять” и дал право священникам разрешать привлеченных к исповеди лиц от всех грехов, какие бы они ни были. “Кающегося же и исповедывающего грехи свои, какие бы ни были, к причастию святых Тайн церковь припускает безот­ложно”, — говорит синодальное определение.

Что это были за кающиеся, об этом синод говорит в этом же определении. Это были не искренне раскаива­ющиеся в своих преступлениях грешники, а “злоковарные человеки” и “безбожные хулители евхаристии”, от­рицательно относившиеся и к таинству такой испове­ди. Именно их синод повелел разрешать, не обращая никакого внимания ни на “степень их раскаяния”, ни на объявленные и содеянные ими грехи. Разве это безоглядочное разрешение — не индульгенция? Ведь ин­дульгенция есть, собственно, не грамота (бумага сама по себе мало имеет значения), а разрешение без наложения епитимий и за деньги. Индульгенции, установленные синодом в русской господствующей церкви, более ужас­ны, более безнравственны, чем папские индульгенции. Епископ Сильвестр говорит: “В западной церкви появи­лось произвольное и неосновательное учение об епитимиях, не как нравственно-педагогических или духовно-врачебных средствах, а как о временных наказаниях, которые грешник должен понести в сей и будущей жиз­ни для удовлетворения правды Божией, но от которых папа своею властию вязать и разрешать может иску­пить посредством индульгенций”. По этому учению, папа индульгенцией заменяет кающемуся грешнику на­казание, которое последний должен понести за свои гре­хи. В своих апологетических сочинениях паписты заяв­ляют, что “отпуст получить может только тот, кто уже примирился с Богом. Отпуст не заменяет собою испове­ди, напротив, обязательно ее требует...”. Индульгенции у римо-католиков даются на разные сроки. Это значит, что “если кто получит отпуст, например, на 100 дней, то он избавлен от такой части временного своего наказания за грехи, которую ему даровал бы Бог за сто дней пуб­личного покаяния, какое существовало раньше. Если же дан отпуст полный, то это значит, что с него снимается целиком наказание за грехи, но под условием, что гну­шается ими, отрекается от всех них, не только смертных, но и малых, повседневных. Кому нравится хотя бы один малейший грех, и он не кается в нем, тот не может полу­чить полного отпуста”.

Так понимают и толкуют значение папских ин­дульгенций богословы и апологеты римско-католической церкви. Индульгенции, по этому объяснению, выдаются только взамен епитимий и, разумеется, все­гда за приличное приношение. Правда, и при таком понимании разрешений они все же безнравственны и сводят подлинное покаяние на нет. Однако они менее предосудительны, чем синодские индульгенции, т.е. разрешения от всех грехов, “какие бы они ни были”, и таких лиц, которые пришли на исповедь не по сво­ему внутреннему влечению, не вследствие искреннего раскаяния в совершенных ими преступлениях, а по принуждению, по страху и боязни гражданских на­казаний. У римо-католиков все же обращают внима­ние на сердечное сокрушение кающихся лиц, и са­мые индульгенции выдаются соответственно степени греховности раскаявшегося грешника. В русской же господствующей церкви синод приказал разрешать кого попало и за что угодно. В римско-католической церкви индульгенции не связываются с причастием, они — лишь наказание за грехи и разрешение от грехов. В русской же господствующей церкви для того, собственно, и установлено синодом разрешение всех грехов, чтобы привлеченного к исповеди греш­ника наказать именно причастием, последнее идет за счет епитимий. В резолюции синода прямо гово­рится, что должно причащать и тех лиц, которые убе­гают причастия и с этою целью придумывают на себя страшные грехи. Они полагали, что хоть за объявленные ими грехи отлучат их от причастия и таким образом избавят их от духовной гибели. Не тут-то было. Синод повелел всенепременно давать им индульгенции (разрешения) и наказывать их причас­тием. Синод прекрасно знал, что именно причастие для этих лиц есть самое страшное наказание. Имен­но потому, что синод знал это, он и приказал их при­чащать во что бы то ни стало.

Обличая латин за индульгенции, богословы господ­ствующей церкви говорят, что “как в Церкви времен апостольских, так и после сих времен мы видели строго нравственную и благоразумно соображенную с духовными потребностями кающихся покаянную дисциплину, но ровно ничего не замечали похожего на вновь измышленные на западе индульгенции или такого рода папские грамоты, которыми, вовсе неза­висимо от испытания внутреннего покаяния, расположения кающихся, подавалось им полное разрешение как от всех епитимий, так и всех грехов за одни деньги, что искони в церкви почиталось не чем иным, как самым непростительным святокупством. Здесь синодальные богословы осуждают, собственно, свою церковь и свою иерархию. Именно синод русской церкви определил давать “полное раз­решение как от всех епитимий, так и всех грехов”. Синодальные богословы ставят в преступление римс­кой церкви дозволенное ею святокупство. Они, оче­видно, забывают о том чудовищном святокупстве, без которого не совершается в господствующей церкви ни одно таинство. Но если за деньги преступно раз­решать от всех епитимий и грехов, то не преступнее ли делать это во имя насилия и злой насмешки над людьми иной веры, иных убеждений и с намерениями самого грубого и низкого сыска? И таинство евхарис­тии, и таинство покаяния господствующая церковь от­дала на служение полиции, сделала из них жестокое духовно-убийственное орудие государственной власти. Перед этим попранием таинств бледнеют все святокупства и все индульгенции римского папы, как бы безнравственны и бесчестны они ни были.

6. Такие индульгенции, какие введены в римско-католической церкви, давным-давно приняты и в гре­ческой церкви и не раз раздавались греческими пат­риархами и в России с разрешения, конечно, русских властей, духовных и гражданских. Об известном патриархе восточном Афанасии Пателларии, имев­шем роковое влияние на патриарха Никона, расска­зывается в “Истории русской церкви” митрополита Макария, что, будучи в Москве, он испросил у царя Алексея Михайловича разрешение на напечатание 500 индульгенций. В поданной царю челобитной он писал: “Да вели, государь, мне же, богомольцу твоему, напечатать на своем дворе 500 разрешительных гра­мот, потому что, как я ехал к тебе в Москву чрез вой­ско запорожских казаков, в то, государь, время прихо­дили ко мне на исповедь многие черкасы и, по обы­чаю своему, просили у меня разрешительных грамот, и мне некого было послать в Киев для напечатания их. А как я, богомолец твой, поеду из Москвы назад, те запорожские казаки опять начнут у меня разре­шительных грамот просить, а иные вновь на исповедь приходить будут. Царь-государь, смилуйся, пожа­луй”. “Челобитная эта, — замечает митрополит Макарий, — была уважена”. Как разрешал казаков и других людей этими индульгенциями патриарх Афа­насий, кстати сказать, канонизированный впослед­ствии никоновской церковью, — об этом свидетель­ствует современник Афанасия, сербский священник Юрий Крыжанич. “Я видел, — повествует он, — на­печатанные в Киеве на русском языке разрешитель­ные грамоты, которые продавал на Руси византийс­кий патриарх Афанасий. Каким образом и по какой цене он продавал их, я не знаю. То лишь знаю, что такие отпустительные грамоты некоторые продавали знатным людям за деньги: здесь разрешают от всех грехов, не упоминая ни слова об исповеди или покаянии. А бедные люди берегут эти грамоты, как великое сокровище, и завещевают класть с собою во гроб... Я видел одного митрополита, который, бывало, повсюду, куда ни придет к знатному человеку, прежде всего спросит его, не хочет ли он иметь разре­шение от грехов. Тот выражает желание, и митропо­лит, освятив воду в доме этого человека, кропит его са­мого и все его семейство, потом кладет руки и книгу на голову хозяина и читает над ним длинное и подроб­нейшее отпущение грехов, без всякой перед тем испо­веди ”. Из этого свидетельства видно, что, кроме Афа­насия, и другие иерархи в широких размерах практи­ковали индульгенции. В “Чтениях в Императорском обществе истории и древностей Российских” говорится, что и патриарх Макарий антиохийский, проживая в Москве и направляя здесь Никона на глупую церков­ную реформу, “давал всем разрешение ”.

Богдан Хмельницкий свидетельствует об иеруса­лимском патриархе Паисии, что последний разре­шил его публично, без всякой исповеди от всех гре­хов настоящих и будущих и сказал Хмельницко­му: “Иди и причащайся”. “Сам патриарх, — за­являет Богдан Хмельницкий, — благословил меня в Киеве на эту войну, венчал меня с моею женою, разрешил меня от грехов, хотя бы я и не исповедывался, и приказал мне совершенно истребить ляхов: как же мне не слушаться великого и свято­го владыки, главы нашей и любезнейшего гос­тя”. И в настоящее время все восточные патри­архи выдают разрешительные от грехов грамоты без всякой исповеди и кому попало, давай только деньги. У Гроба Господня в Иерусалиме греческое духовенство совершает особые “разрешительные” литургии за плату в 25 руб. с каждой литургии. Она избавляет, по учению греческой иерархии, от всех грехов и преступлений. За 25 руб. можно ку­пить себе вечное царство со Христом. Совсем де­шево. Кроме литургии, греки придумали еще пани­хиды “разрешительные”. В рекламах, рассылае­мых по России в тысячах экземпляров служителя­ми у Гроба Господня, приписывается такая чудо­действенная сила этой панихиде: “По окончании Божественной литургии совершается сорокоустная панихида, именуемая так по участию в оной мо­литвенном сорока священнослужителей, при кото­рой каждым соучаствующим архиереем произно­сится отпустителъная молитва, каковою раз­решаются именем Господним произносимые души усопших от всякой клятвы: священнослу­жителей, родительской, обиженного, чей-либо слу­чайной, как ныне в обычай произносить: “тот-то тебя возьми” или изрекшего самим на себя, а также от грехов по забвению, или неразумию не исповеданных, а душу связывающих”. На что же лучше — заказал одну такую панихиду и стал чист от всех грехов и освободился от всяких клятв даже после смерти. Вот закажет теперь С.А. Тол­стая такую панихиду по своему мужу, Л.Н. Тол­стому, связанному клятвой священнослужителей, и будет он “там” восседать рядом с этими же свя­щеннослужителями. От одной панихиды в один миг разрушаются синодальные ковы. “Так попечи­тельная наша матерь церковь, — говорят греческие иерархи в своих панихидных рекламах, — печется о нашем вечном блаженстве”.

Около священного таинства покаяния греческие патриархи и русская синодальная власть создали столь великие преступления святокупства и ко­щунства что за ними совсем не видать самого та­инства. О нем можно знать только из богословс­ких книг господствующей церкви. В жизни, в действительности таинство покаяния в господствую­щей церкви совсем не то, каким оно определяет­ся в ее богословских и канонических книгах. Да и книги, как мы показали, совершенно различно учат об этом таинстве. В восточных же церквах таинство покаяния постепенно забывается и вы­ходит из употребления. Например, в болгарской церкви, пребывающей в теснейшем соединении с русской синодальной церковью, как сообщали не­давно “Церковные Ведомости”, “таинство покая­ния не предшествует причащению и вообще со­вершается редко”.

7. В заключение нельзя не отметить, что сам со­здатель господствующей церкви, бывший патриарх Никон, держался нового верования относительно та­инства покаяния. В противоположность выражен­ному впоследствии синодом взгляду, по которому повелевалось всех разрешать на исповеди и от всех грехов, Никон издал указ, строго запрещающий при­нимать на исповедь татей и разбойников, даже “в последний час казни их”, за что был осужден вос­точными патриархами как еретик, изобличенный в еретичестве древних еретиков, наватиан и евстафиан, “иже не приимаху кающихся отнюдь, мудрству­юще и глаголюще противно богопроповедником, апостолом и богоносным отцем”. Никон умер, не раскаявшись в этой ереси. Не раскаялись и пат­риархи восточные, доселе торгующие индульгенция­ми. Не раскаялся и русский синод в своих преступ­лениях и еретичествах. “Исповедные” ереси их сто­ят твердо и неподвижно.