Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Глава шестнадцатая 1 страница



Смотр рати перед выходом из Коломны на большом поле в устье Северки проходил устоявшимся за десяти­летие порядком (на этом настоял главный воевода, хо­тя уже проводил смотр), но только и он сам и его боя­ре-соратники имели неоглашаемую цель: проверить, все ли устранено из того, что было замечено неладного при первом зимнем смотре, а еще — пустить пыль в глаза.

Довольный ладностью рати своей, отстоял князь Ми­хаил Воротынский вместе со всеми торжественный моле­бен и, благословясь у архиепископа Крутицкого и Коло­менского, отдал приказ полкам выступать. Каждому к своему стану. В Серпухов, Каширу, Калугу, Серпейск. С выделением, как обычно, части сил своих на переправы, какими при набегах пользовались крымцы.

Ничто не выдавало того, что у главного воеводы есть на этот год свой, отменный от предыдущих лет план, что скрытно сооружены загодя станы полков вовсе в иных местах, хотя и вблизи торных дорог, но в укрытых за ча­щобами елбанях241.

Первый дневной переход заканчивался, полки начали уже останавливаться на ночевку, и тут ко всем первым воеводам понеслись от князя Воротынского гонцы с пове­лением немедля прибыть на совет к главному воеводе.

Как ни велико было удивление первых воевод полков (вчера вечером все обговорили, что же могло стрястись?), однако никто не стал тянуть время, слать с вопросами своих гонцов и ждать ответного подтверждения, каждый воевода, с малой лишь охраной, поспешил на зов князя.

Удивление воевод еще более возросло, когда Михаил Воротынский, не ожидая сбора всех, приглашал сразу же каждого подоспевшего в свой шатер. Более того, прибыв­ших одновременно первых воевод Сторожевого и Передо­вого полков позвал не двоих вместе, а поодиночке.

Князь ни с кем не советовался, только приказывал, необычно жестко и необычно кратко, как изменить на­правление движения, отправив в прежде определенные полкам станы не более четырех-пяти сотен, но сделать это так, чтобы создалось полное впечатление, будто встал на свое летнее стояние весь полк. В проводники же к но­вым станам давал своих бояр.

Даже Федору Шереметеву, первому воеводе полка Правой руки, с которым Михаил Воротынский был свя­зан ратной дружбой, не раскрыл всего замысла. На вопрос князя: «Иль задумка какая неожиданно появи­лась?» — ответил:

— Появилась. Только не неожиданно. Станы новые для полков с ранней весны Ертоул ладил. Они уже гото­вы. Пока это все, в чем дозволяю я себе открыться. Необессудь, друже. Настанет час, обо всем поведаю. Покло­нюсь низко, чтобы исполнил ты мною назначенное безро­потно. России ради. А пока занимай стан на Наре выше Серпухова и поставь такую охрану вокруг, чтобы никто
не смог перебежать к татарам, когда Девлетка подойдет.

Более долгий разговор получился с первым воеводой Сторожевого полка. И это естественно, ибо полк предсто­яло дробить на две части, одна из которых сядет в монас­тырях под Москвой, вторая — с приданными городовы­ми казаками и ополченцами будет разбросана по всем пе­реправам через Оку.

— На каждой переправе рыть рвы в рост человека, и землянка чтоб была для каждой десятки. Не один день сидеть предстоит. Месяц, а то и два. Раскаты ладить, осыпи. Чтоб все чин-чином. Ертоул пришлет помощь, но невеликую. У ертоульцев дел по горло. Повелю добавить еще посошных людишек.

Уточнив лишь кое-какие детали, первый воевода Сто­рожевого полка заверил:

— Все, князь, исполню, как велишь. Не сомневайся.

— Самое главное, хорошо это запомни, чтоб в тайне осталось, что в монастыри под Москвой ратников отря­дил. Самых верных тысяцких туда пошли, да без оглас­ки отправь. Пусть все остальные ратники считают, будто весь полк на переправах.

— Не сомневайся, князь, — заверил еще раз воевода. — Иль разумения нет у меня.

Поясно поклонившись, шагнул из шатра. Вдогон ус­лышал:

— Зови первого воеводу Передового полка.

Князь Андрей Хованский вошел с совершенно нескры­ваемым неудовольствием: его, первого воеводу Опричного полка, а не земского, что к тому же и по численности даже не меньше Большого полка, зовут после воеводы Сто­рожевого. Его, князя Хованского, сам государь поставил на полк, и это должен бы помнить главный воевода.

Не поклонился. Кивнул лишь небрежно, с подчеркну­тым высокомерием.

Князь Михаил Воротынский воспринял это высокоме­рие с досадой, но не стал сразу же ставить воеводу на ме­сто. По-доброму предложил:

— Садись, князь. Разговор долгий предстоит. В ногах правды нет...

— Верно сказываешь: в ногах правды нет, только вон сколько времени проторчал я у тебя под порогом на но­гах.

Вновь пропустил князь Воротынский мимо ушей обидную реплику князя Андрея Хованского, повел раз­говор о деле.

— Стоять полкам в сей год наметил я по-иному. Твое­му полку сработал тайный стан. Половину туда уведешь, я сам провожу, вторую половину раздели по отрядам и поставь за заставами Сторожевого полка поодаль от пере­прав. Верстах в пяти, а то и чуток подальше. Особенно
крупно встань у Сенькиного перевоза, у Дракина брода и у Телишова...

— Мой полк Передовой, — резко возразил князь Хо­ванский. — И не мне по оврагам сидеть или спину Сторо­жевого оберегать!

Не вдруг обрубил князь Воротынский заносчивого во­еводу — заносчивы были тогда все опричники, коих царь поставил на целую голову выше земских, — помолчал, обдумывая, как ловчее ответить, чтобы понял Хован­ский всю неуместность пререканий и исполнял бы при­казы точно и с прилежанием. Потом заговорил. Жестко, словно вбивал колья для тына:

— Запомни, князь! Я не потерплю непослушания! Непоймешь, заменю тебя Хворостининым! Ясно?!

— Меня сам государь первым поставил!

— Ведомо мне это! Но ведомо, как и тебе, иное! Сколь­ко крови пролилось ратников и пахарей по вине воевод, споривших перед сечами о главенстве. Так вот, я, как главный воевода Окской рати, как слуга ближний госу­даря, чин, князь, не в пример твоему, предупреждаю те­бя, князь: я подобного не потерплю! А перед государем ответ мне держать!

Помолчал, утихомиривая гневность свою, и, теперь уже мягче, вновь заговорил:

— Тебе государь наш Иван Васильевич сказывал, вер­но, что Девлет-Гирей замыслил, какую рать собрал на нас? Нет? Худо. Так вот, слушай: если он верх возьмет, не быть больше России. Князей и бояр русских — под ко­рень. Воевод, кто не обасурманится, тоже — под корень. Сам в Кремле сядет, а на все наши города правителями царевичи, мурзы и князья ханские собраны. Не данницею Россию идет сделать, а ханствовать в ней. Как в свое время Мамай намеревался.

— Ну, Мамай — иное дело. Он же не чингисид. Ему в Орде править не дозволено было, вот он и решил сесть на трон в Москве...

— Верно. Только и Девлетка такое же наметил, хотя он чингисид. Тогда, как он считает, Астрахань и Казань его станут, а Орда снова в Золотую превратится. Тогда и замысел Чингисхана достичь берегов великого западно­го моря можно будет выполнить. Так что не только о
России мечтает Девлетка, но и о иных странах, что за на­шей спиной. К тому же — не одинок он. Османцы его поддерживают, генуэзцы к нему внаем идут... И вот, спрашиваю я, позволительно ли нам в такое время шап­ки ломать?

— Но я должен знать обо всем, что ты, князь, задумал. Иначе какой же я первый воевода Передового полка.

— Поведаю. Тебе одному из всех первых воевод. Толь­ко поклянись Богом, что никому до времени ничего нескажешь.

— Клянусь Господом Богом! Слово твое останется со мной до смерти.

Михаил Воротынский поверил клятве, хотя она исхо­дила из уст царского опричника, а для них не было ничего святого — известно это всей Земле Русской необъят­ной, до самых до захолустных деревушек.

— Рискованно, — высказал свое отношение князь Анд­рей Хованский, выслушав подробнейший рассказ главно­го воеводы. — Очень рискованно. Но — великомудро. При малых силах самое то, что нужно. — И еще раз уточнил: — Мой полк, выходит, — главный стержень замысла.

— Верно понял. Сумеешь раздразнить хана так, чтобы он на гуляй-город хотя бы пару туменов пустил, тогда он точно в петлю угодит, сам того не заметив.

— Сделаю, князь, все, что смогу.

— И даже больше того...

— И даже больше. И то сказать: дюжина тысяч отбор­ных ратников, не шуточки какие. А уж распорядиться ими, поверь мне, я сумею.

— Ведомо то мне. Воевода ты видный, не из замухры­шек. И правая рука твоя, князь Хворостинин, тоже не лыком шит. Третий, — Богдан Вельский, — молодо-зеле­но, но, надеюсь, тоже не подведет, особенно если ты нава­лишь на его плечи посильную ношу. Только, князь, не
забывай того, как предки назидали: не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати. И еще помни, что темники ханские и ногайские крепкие ратники, а войско ведет не хан, а Дивей-мурза. Да у руки его — Тереберд ей-мурза. Это тоже многого стоит. Так что в себя верь, только без
верхоглядного зазнайства.

— Нелюбы мне, князь, слова твои эти, не сосунок я в ратном деле, но на ус намотаю тобой сказанное. Только еще раз я тебе слово княжеское даю: положись на меня, как на самого себя.

Что ж, еще один верный соратник, от которого, к тому же, очень многое зависит. Если не самое главное.

Полки Окские двинулись в путь лишь после обеда сле­дующего дня. Основные их силы — тихо, глухими пере­лесками, с хорошими разъездами по бокам и тылу, мень­шая же часть, показная, шла обычными путями, не таясь от людского глаза, как это делалось все годы, когда же стали приближаться к своим полковым станам, городки многолюдные проходили по два, а то и по три раза одними и теми же сотнями, стараясь делать это в сумерках.

Может быть, то была излишняя предосторожность, но, как считал князь Михаил Воротынский, кашу мас­лом не испортишь. Он и воевод полковых сумел убедить, чтоб не спустя рукава пыль в глаза пускали. Вот те и ста­рались.

Тем временем главные силы полков заняли свои но­вые станы и затаились. Станы ладные: казармы срубле­ны добротно, хотя и из сырого леса и лишь мхом конопа­чены, но то не беда — не зимовать же в них; дома для во­евод совсем хорошие, что тебе терема городские; коням — коновязи с навесами, сена — скирды. С избытком хва­тит до зеленой травы; овса — вдоволь в высоких клетях припасено; пушки и огнезапас к ним — под крышами. Все продумано как нельзя лучше — живи не тужи.

Впрочем, тужить времени просто не оставалось: с ран­него утра до позднего вечера, так день за днем, ратники раз за разом совершали обходные маневры по оврагам, устраивали засады, но особенно много времени тратили на отработку ложного отступления, чтоб поверил враг, что оно паническое.

Для русского, он же не татарин какой, не литовец и не лях, непривычно лукавить в бою. Надевает он перед се­чей чистое льняное исподнее, чтобы случись рана, не бы­ло бы заражения крови, и стоит в бою насмерть. Если же бежать приходится, то бежит без огляду и тогда его голы­ми руками можно брать. Это хорошо знали все недруги России, а сами русские ратники считали такое поведение в бою вполне нормальным. И вот недолга: воеводы учат их совершенно иному, что опричь души — посопротив­ляться для виду, и — деру. Но с оглядом, чтоб противни­ка туда приволочь на своем хвосте, куда велено будет.

Только по душе или нет такая учеба, но коль воеводам хочется, что ж не услужить. Через месяц у ратников ста­ло получаться все ловко. Казалось, будто и комар носа не подточит, но воеводы отчего-то не отступаются, не дают передыху, заставляют повторять все снова и снова.

Неведомо рядовым ратникам, даже десятникам и сот­никам, что такова воля главного воеводы князя Михаила Воротынского. Он вполне резонно решил учить и учить полки слаженным действиям по его, князя, плану, ибо истина гласит: дело спорится лишь в умелых руках, А кроме того, и ратники при деле, не маются от праздности в оторванной от городов и сел глухомани.

Не понимают ратники, да и воеводы что помладше, че­го ради их упрятали подальше от людского глазу, еще и казаки-порубежники шныряют по лесу, для того, видимо, чтобы излавливать тех, кто намерится сбежать. А куда и чего ради бежать, если даже охота возникнет? Тихо ок­рест. Ни тебе рати душегубов-крымцев и ногайцев, ни да­же изгоном сакмы не жалуют. Чего зря комаров кормить?

Если, однако, князь Михаил Воротынский каждо­дневными занятиями отвлек в какой-то мере ратников от подобных расслабляющих мыслей, то каково было ему самому, если июнь миновал, неделя июля прошла, а из Степи от станиц ни слуху, ни духу. Доклады же со сто­рож утомительно однообразны: тишина удивительная на украинах царских. Даже ни одной сакмы. Главный вое­вода начал сомневаться все более и более, чаще вспоми­нать слова государя Ивана Васильевича, что вряд ли Дев-летка нынче пойдет, ибо походы год за годом не в прави­лах крымцев.

В самом деле, если повспоминать и поразмыслить: крымцы никогда не налетали на Россию на следующий год после удачного похода, каким был и прошлогодний ханский. Изрядно награбивши, они обычно жируют два-три года. Все так. Не отбросить, однако, известий от ной­она с ципцаном и тех, что привез из поездки в Крым ку­пец. Не грабежа ради готовит Девлет-Гирей великий по­ход. Не грабежа ради!

И все же сомнения грызли с каждым днем все сильнее и сильнее. Князь потерял сон, стал раздражительным и прилагал большие усилия, чтобы окружавшие его сорат­ники не догадались о его душевном состоянии и тоже бы не впали в тоску.

Вторая июльская неделя канула в лету, третья нача­лась, и вот тут, когда, казалось бы, истекало всякое тер­пение, прискакал на загнанном коне казак-порубежник,

— Крымцы пожаловали. Передовой тумен уже под Ту­лой, посады пожег, а остальные тумены еще в Поле пы­лят. Несчетно их. Силища неимоверная!

Эти тревожные слова гонца для князя Воротынского прозвучали пастушеским рожком, пробуждающим хозя­ек на утреннюю дойку.

— Спасибо, казак! Останься в моей дружине.

К вечеру того же дня — новое известие: Девлет-Гирей не осадил Тулу, а обходит ее, оставив под стенами города лишь малые силы, чтобы отбивать вылазки.

Князь Михаил Воротынский кликнул писаря и Фрола Фролова, втроем они быстро сообразили донесение госу­дарю, в котором без утайки описали силу крымскую, что­бы тем самым побудить царя Ивана Васильевича все же послать несколько полков навстречу татарам.

Увы, опасное письмо возымело совершенно иное дей­ствие на самовластца. Не о полках новых он подумал, а о бегстве. Об этом рассказал стремянный Фрол Фролов, ко­торого князь Михаил Воротынский направил в Алексан­дровскую слободу с донесением и который вернулся в тот самый день, когда крымцы подошли к Оке.

— Самолично государь всей России принял письмо из рук моих, — с гордостью начал Фрол Фролов отчет о по­ездке. — Бояр тут же созвал, меня не отсылая. Ряд242 шел недолго. Государь не расслышал совета идти самому на Оку со своим царевым полком и ополченцами из оприч­ников и земцев, он повелел князьям Юрию Токмакову и Тимофею Долгорукову спешить в Москву, чтобы оборо­нить ее, сам же на следующее утро выехал в Новгород.

— За полками?

— Сказывал, что да. Только у меня иная мысль. Доз­воль без огляда выложить?

— С каких пор ты меня опасаться начал?

— Время, князь, такое. Самого себя теперь не грех поопасаться.

— Возможно и так, только отчего нам друг с другом лукавить? Иль жизнь не проверила нас?

— Слава Богу, — будто бы с успокоением произнес Фрол Фролов. Князя же удивило то, что не ответил стре­мянный на прямо поставленный вопрос, не подтвердил свою верность ему.

Фрол Фролов же продолжал:

— Почитай, пять сотен возов с казной повез царь из Москвы. Сказывают, в Вологду обоз тот направлен. В Новгород государь взял с собой жену свою Колтовскую243, сыновей своих обеих, братьев царицыных Григория и Александра. Любимцев своих, что престол облепили, то­же не бросил.

Да! Верно, что не вдруг, а с опаской Фрол Фролов вы­ложил своему князю все это, заручившись его дозволени­ем. За такие речи один путь — в пыточную. Откуда уз­нал? Отчего такую крамолу на царя всей России разно­сишь? Выходит, царь махнул рукой на стольный свой град, вполне уверенный, что Девлет-Гирей возьмет и Москву, и Кремль. Не судьба державы его волнует, о себе и близких своих его забота. Увезти казну и оголить Москву, уведя с собой отборную рать в столь опасное для России время?! Может ли после этого Иван Васильевич именовать себя царем державным?!

Нет! Не может!

Долго молчал князь Михаил Воротынский. Очень дол­го. Никак не мог хоть чуть-чуть оправдать действие само-властца, божьего помазанника. Спросил наконец подав­ленно:

— Не ложно ли все это? Может, людишки московские с перепугу навыдумывали?

— Мои приятели из стрельцов Казенного двора при­ставлены были к казне для ее охраны. А выезд царев я са­молично видел. Всех, кто с ним, запомнил. Да и брат твой, князь Владимир, получил позволение царское ехать в Новгород следом.

— Ясно..Забудем этот разговор. Девлетку встречать нужно...

— Мне, князь, что поручишь?

— Место стремянного где? Верно, возле князя. При мне и останешься.

Не скрыл неудовольствия Фрол Фролов. Он надеялся, что князь за такие важные сведения отблагодарит, по­слав туда, где можно отличиться без особого риска для жизни. Увы, этого не случилось.

У Михаила Воротынского поначалу действительно было желание послать Фрола на устие Нары в Высоцкий монастырь, но тут же отмахнулся он от этой мысли. С од­ной стороны, он не хотел раскрывать Фролу даже части­цу своего плана, с другой — опасался, не навредил бы тот делу своей шумливой неумелостью. Да и геройства от не­го не жди. В трудную минуту больше о своей жизни печь­ся станет, на риск не пойдет.

Ясно было князю Воротынскому, что даже об отъезде царя из Александровской слободы, оставившим более по­ловины державы своей на произвол судьбы, поведал ко­рысти ради: услужит — получит награду.

«Ничего, князюшка, нещедрость твоя тебе же недоб­ром обернется! Двужилы да Селезень тебе милей! Меня, значит, в сторону! Как аукнется, так и откликнется. Ой как откликнется!»

Фрол, хотя князь и отпустил его, медлил с уходом, ре­шая трудную для себя задачу: покорно выйти или откро­венно сказать князю, что зря тот обижает его, верного слугу, недоверием...

И вот в этот самый момент князю доложили:

— Гонец из Серпухова.

— Зови.

Несмотря на взволнованность и спешность (вошел он не отряхнувши пыли и не стерев с лица пота, забыв даже поклониться главному воеводе), доложил гонец обо всем основательно, со своими оценками:

— Поначалу, похоже, многие тумены подвел Девлетка к Наровому перевозу. Хотел уже начать переправу, только углядел окопы наши, подволок тогда турские пушки и — айда-пошел. Шуму много, а рать евонная поредела знатно. Увел, выходит, тумены в иное какое место.

— Лодьи наши подоспели?

— Мимо, почитай, прошмыгнули. Чуток пушкарей пощипали из рушниц и — вниз покатили.

— Стало быть, и они поняли, что не здесь Девлетка станет переправляться.

— Знамо дело.

— Благодарю за весть. Передай воеводе, пусть стоит, пока мочи хватит. А дальше, мол, как условились. Да пусть скажет ратникам, чтоб во рвах сидели тихо. Чего ради под пушки головы высовывать? Редкие бы лишь до­глядывали, чтоб, если сарацины все же станут переправ­ляться, не упустить бы того начала.

— Вестимо.

— Князь, — влетел взъерошенный Фрол и, прервавши гонца, сообщил испуганно: — Два гонца — от Сенькина брода и от Дракина переезда!

— Зови обоих, — подчеркнуто буднично воспринял сообщение Фрола князь Воротынский, словно говоря этим своему стремянному, как нужно себя держать в этой обстановке, — зови, зови.

Вести весьма неутешительные: два тумена ногайской конницы начали переправу на Сенькином броде, смяв не­великий заслон. Лишь лодьи разят переправляющихся, но остановить они ногайцев не в состоянии. Первые их сотни уже вышли на Серпуховку. Ведет их мурза Теребердей.

— В моей дружине до времени оставайся, — выслушав гонца от Сенькиного брода, повелел князь, затем спросил второго гонца: — У вас как?

— То же самое. Дивей-мурза с туменами. Заслон по­бит. Две лодьи потоплены. В обход Серпухова пошли те, кто уже переправился. Мимо Опричного полка, похоже, намереваются прошмыгнуть.

— Не прошмыгнут. Опричный воевода Штаден у них на пути встанет.

— Сил-то у Штадена — кот наплакал! — воскликнул Фрол.

— Достанет. Ты вот что, не паникуй, а зови первого во­еводу полка Правой руки князя Федора Шереметева244. — И добавил спокойно: — Все идет так, словно сам Господь Бог над нами руку свою простер.

Зачем он все это сказал? Фрол не посвящен в его за­мыслы, и будь он даже честнейшим слугой, все едино удивился бы благодушию главного воеводы, мимо кото­рого крымцы двинулись уже к столице России, а он до-вольный-предовольный. Для Фрола же слова эти княже­ские — драгоценный козырь.

«Запомнить это непременно нужно, — решил он про себя. — Крамольничает!»

Поспешил, однако же, выполнить распоряжение кня­жеское.

Когда князь Воротынский получил известие о прибли­жении татар к Туле, он повелел прислать от каждого пол­ка младших воевод для связи, первому же воеводе полка Правой руки сделал особое повеление: поспешить в став­ку лично, ибо с ним предстоял очень трудный разговор. И очень важный. Такое гонцам не доверишь.

— Что, князь Михаил, прут сарацины через перепра­вы, а мы сложа руки сидим сиднем?! — не то спросил воз­мущенно прибывший на зов Федор Шереметев, не то уп­рекнул главного воеводу по старой дружбе. — Непохоже на тебя, князь!

— Садись, объясню все, — пригласил Михаил Воро­тынский князя, а затем повелел Фролу: — А ты покличь младших воевод, от полков которые. Как мы покончим с боярином дело, первым пусть заходит от Левой руки. По­том уж — от Опричного.

— Понятно, — неопределенно ответил Фрол Фролов и с явной обидой на то, что его выставляют за дверь, отпра­вился выполнять княжеский приказ.

— Ничего ему не понятно, — проговорил князь. — Да и тебе, боярин Федор Шереметев, воевода знатный, тоже пока ничего не понятно. Слушай меня, умоляю тебя, без возмущения. Пойми, чести ради нашей, жизни ради, Рос­сии ради мои повеления. А к тебе еще и личная просьба...

— Иль не грудью встретить ворога, путь ему засту­пив?

— Именно не грудью. Бежать тебе придется. Спешно выводи полк на Серпуховскую дорогу и встань у Лопасни на холмах. Затей сечу, но не завязни в ней. Передовых не­христей бей, а как главные силы Дивей-мурзы попрут — дрогни. Да так, чтобы поверил тебе хитрый татарский во­евода, будто ты и в самом деле труса празднуешь...

— Позор роду моему. Иль ты, князь Михаил, другого на эту роль не сыскал?!

— Не сыскал. Тебе да князю Одоевскому верю, как са­мому себе, вот и решился на такое. А позор от потомков? Они, Бог даст, не без голов будут. Нам же с тобой сейчас не о позоре думку надо иметь, а о том, как Россию спас­ти. Сил у нас супротив крымцев менее половины, гру­дью-то устоять сможем ли? Вот нам и следует хитрить, хитрей хитрого действовать, чтоб и голов не сложить сво­их, и Девлетку побить, как пса паршивого. Оттого и Бо­гом молю, поступай так, как я велю, с полным радением, без обиды на меня, — сделал паузу, ожидая, что ответит на это Федор Шереметев, но тот молчал, и тогда Михаил Воротынский продолжил: — Бежать, однако, беги не без
головы. Загодя тысячу поставь заслоном. Да не одного тысяцкого оставляй, а князя Никиту Одоевского при­ставь к нему. Вот им стоять насмерть, пока ты весь ос­тальной полк уведешь влево от дороги. Я с Большим пол­ком следом за Девлеткой пойду, на дневной переход от­став. У Молодей встану, возведя гуляй-город и подтянув туда весь большой огненный наряд.

— Ишь ты! Кусать, стало быть, станем и дразнить, — вполне удовлетворенно воскликнул Шереметев. — Пусть, стало быть, он в догадках теряется, где мы и сколько нас. Потом заставить на себя повернуть. И — под самое ему де­вятое ребро!

— Верно. Одно прошу: лишь князю Одоевскому пере­скажи весь план, пусть даже тысяцкие не ведают его. Приказ отдавай в самый последний момент, что кому де­лать.

— Да уж само собой. Девлетка проведает о твоем пла­не, все вверх тормашками пойдет.

— Ну, с Богом, друже!

Князь Михаил Воротынский троекратно поцеловал своего соратника, а потом добавил:

— Убегать станешь, саадак, будто мешал тебе, брось. Девлетка узнает трофей твой казанский и возликует.

— Жалко. Красив зело.

— Не жалей. Новым разживешься. Иль его, Бог даст, вернем. Ну, а если придется головы сложить, нужны ли будут нам доспехи?

— Так-то оно так... Ладно, сделаю, как ты велишь.

И тут вошел Фрол Фролов. Вновь испуганный, теперь, верно, старающийся скрыть испуг.

— Гонец от князя Хованского. Опричный отряд Штадена разбит Дивей-мурзой.

— Пусть погодит. А ты зови Левую руку.

Князь Воротынский был весьма доволен тем, как раз­виваются события. Еще пару дней, и крымцы со всем обозом, со всеми царевичами, мурзами, князьями и бека­ми поползут к Москве змеей неповоротливой. Вот тогда можно будет трогаться им во след.

«Не подвел бы Федор Шереметев. Ой как много от не­го сейчас зависит».

Миновал день. Занялся второй. Не только воеводы, но и простые ратники недоумевали и даже возмущались бездействием главного воеводы. Но если стрельцы и дети боярские вполголоса делились меж собой заботой своей, то казаки, особенно атамана Черкашенина, бурлили. На­седали на Черкашенина, чтобы тот сам вел бы их на крымцев.

— Иль сабли наши ржой съедены?! Иль руки ослабели шестоперы держать?! Давай, атаман, круг245!

Атаман как мог успокаивал казаков, но в конце кон­цов пошел на попятную.

— Вот что, други, круг я соберу после того, как пого­ворю с главным воеводой. А прежде с Юргеном Фаренсбахом. Он хоть и немец, но башку добрую имеет.

Фаренсбах выслушал Черкашенина с удивлением. Ус­покоил его:

— Главный воевода имеет свои действия. Нам если неговорит, стало быть, не желает.

— Почему — не желает?! Мы что, слепыми кошаками к нему прилипшие?!

— Спросить главного воеводу право наше есть. Можно спросить.

— Так пойдем!

— Я не имею желания. Но если вы так хотите... По­лезно ли станет от нашего вопрошения?

— Еще какая польза! Чего эт мы сидим сложа руки, когда крымцы на Москву прут?!

— У главного воеводы есть на плечах голова. А нам, как вы, русские, говорите, Бог рогов не дал, а то мы очень бодливы. Князь Михаил мне известен, не любит он, как вы говорите, пустозвонных поперечников.

Выяснить, однако, что их ждет, он согласился. Велел подавать латы и меч.

Фрол, знавший и о возмущении казаков, и о том, что атаман Черкашенин у предводителя наемной немецкой дружины Юргена Фаренсбаха, не упустил случая лиш­ний раз блеснуть своей осведомленностью и выказать преданность властелину своему. Вошел к Михаилу Воро­тынскому, демонстрируя великую взволнованность. За­говорил тревожно:

— Казаки, князь, бунтуют. Послали своего атамана к Юргену-немцу. Думаю, пожалуют к тебе ответа требо­вать, отчего Большой полк бездвижен, хотя крымцы за­канчивают переправу, а передние их тысячи уже прут на Москву.

— Ты вот что, Фрол, повели дружине моей изгото­виться. Не ровён час, казаков усмирять нужда возник­нет. И гонца в Опричный полк пошли. Извести Хован­ского и Хворостинина на всякий случай.

Встретил же главный воевода атамана и начальника наемников будто не знал, чего ради они появились в его ставке. Спросил нестрого:

— Не терпится узнать, как я понимаю, когда в сечу?

— Верно, — запальчиво ответил атаман Черкашенин, — не сидеть же рот разинув и руки сложив, пока татары до стольного града доскачут?! Казаки мои рвутся заступить дорогу басурманам!

— Остынь, атаман! — резко остановил Черкашенина князь Воротынский. — Выходит, ты не со спросом при­шел, не мысль нужную принес, вынянчив ее, а нахрапом прешь. Так вот, слушай: сложить буйны головы лихости ради — дело не хитрое, ума много не требует, а нам с ва­ми Россию спасать нужно, чтоб не отатарили ее сараци­ны! Все. Больше ничего я ни тебе, атаман, ни тебе, Юрген-витязь, не скажу. Сейчас же возвращайтесь к своим ратям и ждите моего повеления. Приставов к вам пошлю своих. Если они донесут, что вы не утихомирились, рас­ценю это как бунт и сам поспешу с дружиной своей к вам. При нужде и Опричный полк пособить попрошу. Идите!
И поймите, не время нам меж собой распри чинить, нам на ворогов злобу копить надлежит, чтоб в урочное время каждый бы за двоих, за троих дрался!

Вошли гоголем, особенно атаман Черкашенин, а вы­шли словно под ливнем побывавшие. Юрген упрекнул Черкашенина:

— Я сказал: не любит князь пустозвонных поперечни­ков. Он имеет свой план. Он держит его втайне. Он ум­ный и с долгим глазом воевода. Вперед далеко смотрит. Я преклоняю перед ним колено и стыд имею, что стоял в одном строю с тобой, атаман.

Неприятен для Михаила Воротынского визит отваж­ных соратников. Очень неприятен. Они — выразители общего мнения. Они не побоялись высказать свое недо­вольство бездействием рати, а сколькие тысячи молча осуждают его, воеводу главного, виня в трусости, а то и в крамоле. А что он может противопоставить этому недо­вольству? Раскрыть свой план? Ни за что! Дать команду изготовиться к походу? Пустое. Два часа, а то и меньше, и полк — в сборе. Зачем же попусту ратников будора­жить. Изготовятся быстро, потом станут ждать приказа выступать, а он, главный воевода, не сможет его отдать, пока не прискачет гонец от первого воеводы полка Пра­вой руки, что все исполнено, как и задумано.

Еще горше стало бы на душе у главного воеводы, знай он, что бурлит недовольством и Опричный полк. Рядо­вые опричники, десятники и даже сотники возмущены тем} что отряд Штадена погиб в неравной сече, а полк не поспешил на помощь, стоя в это время в полном бездей­ствии. Однако дисциплина в опричной рати крутая, по­этому никто не смел сказать громко о том, что перемалы­вали меж собой полушепотом; обвинят воеводы в подст­рекательстве к мятежу и — не сносить головы. Так бы и осталось недовольство опричников в полушепоте, не слу­чись разногласия среди самих воевод.





Дата публикования: 2014-11-18; Прочитано: 179 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.022 с)...