Глава шестнадцатая 4 страница

Гуляй-город затаил дыхание: не припозднятся ли вое­воды. Впрочем, поспешность тоже не на пользу. Нужно накатить тумен ногайский на гуляй-город так, чтобы не только пушками попотчевать можно было незваных гос­тей, но и из рушниц и из самострелов достать. А сделать

это можно лишь тогда, когда татары, которые наверняка уже увидели гуляй-город, посчитают, что русские ратни­ки спешат укрыться в нем и этим можно будет воспользо­ваться для того, чтобы ворваться в крепость на плечах бе­гущих. На этом и строился весь расчет. Не сплоховали бы только князья Хованский и Хворостинин, да и все ос­тальные воеводы и ратники-опричники.

«Пора бы. Трубу! Трубу! — мысленно командовал кня­зьям-воеводам Опричного полка Михаил Воротынский. — Пора! Трубу!»

И словно услышал этот приказ князь Хованский: пробасила его боевая труба, в тот же миг многоголосьем подхватили трубы тысяцких и сотников. Полк, словно послушная десятка ратников, рассеялся точно надвое и не стал обходить гуляй-город, а понесся к правой и ле­вой опушкам, все более и более очищая середину поля. Татарская лава не вдруг поняла, что произошло, а по­няв, не сразу смогла остановиться: конь, увлеченный массой скачущих собратьев, не в миг подчинится пово­ду — в это самое время многоствольный орудийный залп осыпал ногайцев крупной дробью и ядрами, прореживая лавину.

Положение куда как неприглядное. Самое разумное решение — отступить, и Теребердей (а именно он вел ту-мен ногайских конников) прекрасно это понимал, но по­ка тумен будет разворачиваться, огонь пушек, рушниц и самострелов выбьет не одну сотню. Да и ложно отступив­ший полк (поздно понял это Теребердей) вот-вот скроется в лесу, и кто знает, не перекроет ли он путь отступления. Мурза Теребердей принял самое смелое решение — без остановки идти на гуляй-город.

— Урагш!

Еще миг — и поле взвыло истошно: «Урр-а-а-гш!» Конники понеслись на гуляй-город, стегая нагайками своих верных коней. Грохот орудий и рушниц, густо стрелявших по несущимся конникам, утонул в тысячего­лосом татарском боевом кличе: «Вперед!»

Ничто, казалось, не сможет остановить десятитысячную черную лаву озверевших людей и разгоряченных ко­ней. Ничто!

Князь Михаил Воротынский повелел дать сигнал, что­бы ратники изготовились к бою рукопашному.

«Как сработают триболы?!» — с возрастающей трево­гой думал князь, видя, что дроб и ядра пока бессильны против густой лавы, хоть и прореживают ее, но не вносят сумятицы, не сбивают темп, а это весьма опасно.

Однако как только первые сотни влетели в полосу три-бол, сразу же образовалась куча мала: острые шипы впи­вались в копыта коней, те падали десятками (щедро рас­сыпали триболы ертоульцы, молодцы), новые ряды нава­ливались на передовые, еще не понимая, что произошло, а кони их тоже валились с раздирающим душу ржанием, бились, причиняя новую боль. Обезумевшие кони уже не подчинялись своим хозяевам, давили их, били копытами.

— Слава тебе, Господи! — воскликнул князь Воротын­ский. — Огонь, братцы! Чаще! Прицельней!

Хотя не мог не понимать главный воевода, что его крик могли услышать лишь те, кто стрелял рядом с ним.

До боя рукопашного дело не дошло. Теребердей велел дать сигнал отступления.

Опричный полк все это время не бездействовал. По противоположным склонам водослива ратники поспеши­ли выйти на путь отступления ногайцев, причем князь Хованский растянул полк насколько успел, и получи­лось так, будто лес напичкан русскими, которые разили всадников из самострелов и рушниц, но лишь стоило но­гайцам кинуться на стрелявших, как те рассыпались по ерникам и оврагам, в которые татары боялись соваться.

Меньше половины тумена доскакало до главных крымских сил. Теребердей мурза пал ниц к ногам Дев-лет-Гирея:

— Ты волен, о великий из великих, отсечь мою голову или переломить хребет, но русских оказалось слишком много для одного тумена. Мои воины не отступили без приказа, их храбрости можно позавидовать, но... Весь лес заполнен полками гяуров.

Хан со злостью пнул в бок мурзу Теребердея и ушел в свой шатер. Думать. Вскоре он велел позвать Дивей-мур-зу и долго с ним совещался. Когда же лашкаркаши вы­шел от хана, то приказал всему войску переправляться через Пахру как можно быстрее и на левом берегу изгото­виться для встречи русских полков.

Князь же Воротынский, как только был отбит пер­вый штурм, велел ертоульцам, призвав им на помощь ратников-добровольцев, рыть глубокий ров перед стена­ми гуляй-города. Он был вполне уверен, что уже на сле­дующий день нападение повторится, но еще большими силами.

Не меньше трех-четырех туменов пошлет Девлетка...

Не приостановил князь земляных работ даже после того, как лазутчики из порубежных казаков стали при­сылать гонцов с вестью, что крымцы переправляются че­рез Пахру, но дальше не идут, а изготавливаются к встречному бою.

Подтвердили переход крымцев к обороне и доставлен­ные порубежниками языки.

Князь Воротынский позвал своих бояр.

— Девлетка хочет, чтобы я по нему ударил. Стоит ли? — спросил он и стал терпеливо ждать ответа.

Не вдруг решишься высказаться по такому трудному вопросу. Князь, понимая это, не торопил. Пусть поду­мают.

— Нет! — наконец твердо сказал Никифор Двужил.

— Нет! — повторил Косьма.

— Нет! — поддержал Двужила Селезень.

— Спасибо. Сомнение меня было взяло, теперь вижу — зря. Дивей-мурза схитрить хочет, только не выйдет у не­го его хитрость.

— Не гопай, князь, не перепрыгнувши. Дивея-мурзу еще заставить нужно, чтоб повернул он на нас. Еще один полк послал бы ты, князь, травиться²⁴⁹ с нехристями. Без решительного, понятно, боя. По первоначалу ты так и сказывал: травить Правой и Левой рукой да опричника­ми, теперь же всего одним хочешь отделаться.

— Тогда не так ясно все было. Но подумаю.

Два полка отпустить от себя — заметно сил поубавит­ся, но и надеяться на авось, собрав под руку всю рать, то­же рискованно. А ну Девлетка плюнет на все и повелит туменам своим нестись к Москве. Пока подоспеешь, он все порушит, что за год успели люди отстроить. Может, конечно, ополовиненный Сторожевой полк, в монасты­рях упрятанный, задержать крымцев на день-другой, но может и не смочь, тогда — конец Москве. А главному во­еводе такое не простится ни царем, ни людом русским. К тому же пятно на славный род их ратный. Позорное пят­но. Несмываемое!

Велел звать первого воеводу Передового полка и вто­рого воеводу полка Правой руки.

Первым прибыл князь Одоевский. Настороженный. Опасавшийся, что вновь полку будет поручено неблаго­дарное для ратной славы дело, и князь Михаил Воротын­ский, уловивший его состояние, поспешил успокоить, став объяснять суть предстоящего, не ожидая прибытия Андрея Хованского. Начал с вопроса:

— Гнетет позор бегства? И стыд глаза к долу клонит?

— Всем же не объяснишь, что приказ такой ты от­дал...

— Объяснишь. Только повремените с князем Шереме­тевым еще малое время. Пока же — славное предприятие тебя ждет. Вместе с опричным князем Хованским татар станешь задорить, аки псов цепных, чтоб не решились те идти на Москву, имея за спиной своей рать русскую. До тех пор будете зуботычить, пока не сорвутся они с цепи и не навалятся на гуляй всей силой.

Заметно ободрился Одоевский, и когда вошел Хован­ский, встретил его не потупленным взором, а светло-ра­достным.

Долго князь Воротынский вел разговор с приглашен­ными воеводами, определяя, как ловчее их полкам вес­ти себя. Остановились в итоге на том, чтобы каждый полк разделить на три части и клевать крымцев со всех сторон. По мнению воевод, такие действия поддержат крымцев во мнении, что лес напичкан русскими ратни­ками.

— Не забывайте помогать порубежникам лазутить, — напутствовал на прощанье воевод князь Воротынский. — Я пошлю десятка два станиц, чтоб каждое шевеление та­тарское мне известно становилось тут же, а наше бы — не доходило до Девлетки.

— Как не помочь? Пособим. Особенно, если в переплет какой станица попадет.

— Ну, тогда с Богом.

Перекрестились на иконы, висевшие в красном углу просторной горницы, и, надев шеломы, решительно шаг­нули за порог.

Михаил же Воротынский, державшийся с воеводами уверенно, подпер кулаком щеку, чтоб не сникла вовсе го­лова, отягощенная беспокойными мыслями. Оставшись в одиночестве, один на один с собой, он мог позволить се­бе расслабиться, дать волю сомнениям, не сдерживать смятение душевное, ибо прекрасно понимал, какую ве­ликую ответственность взвалил на свои плечи.

Много времени, однако, чтоб унынию потворствовать, у князя просто не было, и вновь усилием воли он заста­вил себя думать и рассуждать, мысленно он как бы ока­зался сразу в двух вражеских шатрах: Дивей-мурзы и ха­на Девлет-Гирея.

Если в ханском шатре все князю виделось ясно (Девлет-Гирей в гневе повелевает навалиться на русских всеми си­лами и изрубить их всех до единого), то в шатре Дивей-мурзы следующие шаги крымцев представлялись не с та­кой ясной простотой. Сразу же возникали сомнения (ка­кие должны быть у лашкаркаши), откуда у русских могло взяться такое большое войско, чтобы заполнить все окре­стные леса? По городам российским мор прошел великий, и не просто заменить сгоревшую в Москве Окскую рать, а тем более выставить новые полки. Царь Иван ни из Новго­рода, ни из Пскова, ни из иных крепостей на границе с Польшей и Литвой не тронул ни одного полка, ни одной пушки. К тому же, будь под рукой у царя великая рать, он сам бы ее повел, а он зайца трусливей бежал из своей сто­лицы. Стало быть, не верит, что можно оборонить трон­ный свой город. Но можно ли двигаться к Москве, оставив без внимания хотя и не такую великую, но не бездейству­ющую рать? Посады взять удастся без всякого сомнения, а вот с Кремлем, главной целью похода, посложней будет: пойдешь в наступление, тут тебе в спину — удар...

Князь Михаил Воротынский даже воспроизвел мыс­ленно тот разговор, который наверняка произойдет в ша­тре Девлет-Гирея. Дивей-мурза убедит хана повременить еще день-другой, вдруг полки русские решатся на глав­ную битву, а если не решатся, то послать на них три-че­тыре тумена, остальные же силы вести на Москву.

«Иного не свершится! — уверенно думал Воротын­ский. — Не может Дивей-мурза поступить иначе. Не мо­жет! Нужно готовить знатную встречу туменам. Чтоб от­бить охоту даже мыслить о Москве».

И в самом деле, закончится бой с нехристями удачно, если станет Девлет-Гирей и дальше плясать под его, Во­ротынского, дудку, не смажут пятки крымцы от гуляй-города, а вцепятся в него зубами, обложат со всех сторон, если же одержат верх крымцы, пойдут тогда тумены к столице России и ничем им уже не помешаешь. Такого допустить нельзя!

Главное — встретить татар до того, как они прибли­зятся к гуляй-городу на полет стрелы и станут, кружа множеством каруселей, разить тучами стрел защитников крепости, особенно стараясь попасть в пушкарей и стрельцов. Меткие стрелки, очень меткие, этого у них не отнять: на полном скаку попадают в ту часть шеи, кото­рая не защищена бармицей, или в глаз.

Поставить стрельцов-самострелыциков, как казак-во­евода Боброк в Куликовской сече сделал? Ловко вышло тогда: кованый болт самострельный разит втрое дальше обычной стрелы, играючи прошивая кожаные татарские панцири.

Проверенный тактический прием. Он в свое время пе­ревернул все с головы на ноги. Отборное рыцарское войско Франции — «Золотые шпоры», посланное усмирить восставших ремесленников Куртра²⁵ во Фландрии, впер­вые в истории Европы потерпело полное поражение. Прежде такие походы рыцарей оканчивались поголов­ной резней черни, а тут она, чернь, вооруженная арбале­тами и построенная фалангами, встретила рыцарей кова­ными стрелами. Жалкие крохи остались от грозного ко­ролевского войска.

Лиха беда — начало. Талантливые полководцы сразу смекнули, что будущее — за массированным огнем арба­летов. Битва под Кресси²⁵¹ это подтвердила полностью: английские горожане-ремесленники и земледельцы раз­громили в пух и прах цвет французского рыцарства.

Но англичане выставили десять тысяч стрелков про­тив тринадцати тысяч рыцарей, а что у меня? Три тыся­чи. Против тридцати или сорока. У Боброка тоже побо­лее стрельцов было... А мне что, на гибель их ставить?..

Иного, однако, пути, чтобы сбить порыв крымцев, князь Михаил Воротынский не находил.

Несколько пушек поставлю по бокам и в центре. Сот­ни две стрельцов с рушницами добавлю! Сам их постав­лю! Настоятель походной тафтяной церкви молебен от­служит...

В первый августовский день заря от зари уже переме­жается темнотой, вот и пришлось зажечь свечи, чтобы еще и еще раз вглядеться в подробнейший чертеж местности, подготовленный Логиновым, вспомнить все виденное в прежней поездке сюда, к месту главного сражения. Тогда еще он назвал Рожаю переплюйкой, но тогда он не с такой остротой воспринимал ее неширокость и маловодность.

А Никифор Двужил, с кем он решил посоветоваться, словно подслушал мысли главного воеводы, его терза­ния:

— Не очень великая помеха, но берега топкие, тальни­ковые, строй смешают. Вот бы туда полк выставить.

— Полками швыряться не могу, а стрельцов там по­ставлю. Завтра же с рассветом сам выставлю их. Как мыслишь, учитель мой?

— Не завтра, а уже сегодня. Гляди, рассветает. Толь­ко, думаю, не рано ли? Лазутчиков бы дождаться с изве­стием, что Девлетка повернул на нас. А впрочем, рано — это не поздно. Ертоул шалашей понаставит для отдыха на случай задержки крымцев. Возьми и меня с собой,
вдвоем сподручней место определять.

— Хорошо. Пойди теперь сосни малое время. Князь Воротынский тоже, потушив свечи, прилег на перину лебяжьего пуха, которая ласково приняла устав­шее тело. Дрема склонилась было над отягощенной дума­ми головой воеводы, но тут в дверь опочивальни постуча­ли, вошел Косьма Двужил, не ожидая позволения.

— Извини, князь, но дело такое: сразу несколько гон­цов от станиц лазутных. Гирей костры велел тушить и поднял рать. Ночью, аки тать.

— Куда? На Москву?!

— Нет. На нас. Вскорости языка доставят казаки. И еще, князь, переметчик пожаловал. Ни с кем говорить нежелает, к тебе просится.

— Давай кафтан и проси.

Перебежчик сразу же заявил, что говорить будет толь­ко наедине с князем, и Михаил Воротынский понял: от Челимбека, верного друга. Действительно, это он послал надежного слугу в самый ответственный момент.

— Нойон велел передать: хан Девлет-Гирей намерен побить тебя, князь, только тогда идти на Москву. Первы­ми пойдут ногайцы. Четыре тумена. Хан повелел им неоставлять в живых ни одного человека, кроме тебя и тво­их бояр. Тебя и твоих бояр он казнит сам. На глазах у все­го своего войска. Он его тоже поведет. Вслед за ногайца­ми. Все. Мне пора возвращаться.

— Передай нойону мой низкий поклон. А тебе это, — и князь подал ему кошель, полный серебряными ефимками.

Радость переполняла душу главного воеводы. Удалось дозлить Девлет-Гирея! Удалось! Молодцы Хованский и Одоевский. Ладно, должно быть, сработали.

Действительно, князья уговорились не вразнобой дей­ствовать, а налетать ночью татями с двух сторон в одно и то же время. Наведя панику, моментально укрыться в лесу, но не почивать на лаврах до утра, а тут же, переме­стившись к новому стану крымской рати, вновь ударить с двух сторон. Только крымцы успокоются, как такой же налет в третьем месте.

Мечебитцы действовали дерзко, особенно те, которые уже несколько дней в безделии укрывались в лесу с кня­зем Шереметевым. Истосковались по доброму делу, да и отчистить свою совесть за позорное бегство с переправы им очень желалось. Кроме того, за прошедшие дни они основательно изучили расположение станов крымских сотен, поэтому не только сами ловко подбирались к ним, но и проводили по известным им тропам опричников.

Наметили воеводы пять налетов за одну ночь, и все прошли с великой удачей. Почти без потерь. К рассвету ратники углубились подальше в лес, готовые, если крымцы начнут его прочесывать, встречать из густых ер­ников и лещины калеными болтами, а дождавшись ночи, вновь нагонять страх на захватчиков.

Только не пришлось им больше подбираться татями к станам крымчан: с рассветом зашевелилось крымское войско — началась переправа на правый берег. Стало быть, только Федору Шереметеву оставаться одному в ожидании своего часа, князьям же Хованскому и Одоев­скому уводить ратников в тайные зажитья левее и правее гуляй-города. Но князь Федор Шереметев предложил по­баловать, как он выразился, еще одну ночь.

— Ударим общими силами по пушкарям. Если Девлетка возьмет их с собой, не устоять гуляю. Не выдержит ядер.

— Остаемся, — согласился князь Хованский.

— Остаемся, — подтвердил князь Одоевский, хотя он не мог сказать иное, ибо был подчинен Федору Шереме­теву.

Весь день наблюдали, не начал ли Девлетка переправ­лять стенобитные орудия. Нет, пока не трогал. Возмож­но, намеревался взять гуляй-город лишь конной лавой. Одно не ладно — усилена охрана огневого наряда. Осно­вательно усилена. Но это — одолимо, ибо сил под рукой у русских воевод не так уж и мало. Необходимо только вне­сти изменение в задуманное: пушки оставить в покое, ибо слишком рискованно терять время на их порчу (мож­но оказаться в клещах), уничтожать лишь пушкарей-ту­рок. Крымцы-то, как известно, стрелять ни из пушек, ни даже из рушниц не умеют, не обучены.

Лазутчики увидели слабое место в охране огненного наряда — со стороны берега. В полосе прибрежных зарос­лей — никого, а шатры пушкарей стоят очень близко к зарослям. Сами пушки — поодаль, на поляне, которую по опушке плотно окольцевали крымцы. Чуть в сторонке от пушек под шатровым пологом еще и накрытые войло­ком стоят плотно друг к другу десятка два повозок. Явно с порохом и ядрами.

У князя Андрея Хованского предложение:

— Костров стража огневого наряда не разводит, это — факт. Искра на порох и — конец. Спустится вниз по реке дюжина ловкачей, подползет к бричкам и подпалит зе­лье. Как полыхнет, мы на турские шатры навалимся. Что успеем, то успеем. Отступать к реке и по ней вниз.
Чуток спуститься и — в лес.

— Тогда без кольчуг и шеломов.

— Знамо дело.

— Выход на берег защитить, выделив с тысчонку.

— Без рушниц. С мечами, акинаками и шестоперами. И самострелами. В упор если, за милую душу в любой те­мени.

— Без потерь с нашей стороны не обойтись.

— Что Бог даст.

Бог не очень расщедрился на милость. Как и Аллах агарянам. К полуночи русские ратники приблизились к охранникам огненного наряда и пороха с ядрами, натя­нули пружины самострелов, в это же время дюжина лов­качей, о которых вели речь князья, выскользнула на бе­рег как раз напротив шатров, проползли меж ними ужа­ми, а миновав их, поспешней заработали локтями. Трава хотя и примята, но все равно скрадывает звуки и даже укрывает от беглого взгляда.

Вот наконец и повозки. Теперь ловко, укрывшись меж ними, запалить трут, а чтоб не слышны были удары кресала о кремень, можно войлоком укрыться.

А в это время на берег выползли все остальные, кому шатры громить. Ожидает сотня самых могучих и ловких мечебитцев своего мига, затаившись в прибрежном лоз­няке, готовы они ринуться в бой безудержно, как только полыхнет пламя под навесом.

Ой как долго тянется время в глухой тишине, наруша­емой лишь комариным писком. Назойливым до отвраще­ния. Не станешь, однако, отмахиваться. Лежи и не дыши, пусть пищат хором, пусть впиваются в шею, в лицо — тер­пи атаки кровопийцев безропотно.

Вот в конце концов полыхнуло. Из дюжины только двоим удалось добежать до шатров турецких. Кого вих­рем огневым сбило, опалив до смерти, кого меткие татар­ские стрелы достали. Запоздало зашелестел калеными болтами лес, позволив татарам осыпать своими стрелами смельчаков, которые оказались в свете зарева как на ла­дони. Не повернули крымцы и в лес, когда начал их ра­зить железный вихрь, а кинулись к шатрам, где сотня уже начала сечь пушкарей.

Бегущих на помощь пушкарям догоняли каленые бол­ты, но татар было очень много, всех не перестреляешь.

Самое бы время сотне мечебитцев к реке и — в воду, но еще много оставалось пушкарей, и сотник приказывает:

— Не отступать! Секи пушкарей!

Успели русичи в шатрах упокоить почти все басур­манские души, но сами оказались отрезанными от реки. Началась рукопашка. И как ни ловки были мечебитцы, без щитов, кольчуг и шеломов долго не попротивоборст-вуешь. Вся сотня полегла. А воеводы скрепя сердце не от­дали приказа идти на выручку гибнущим, рассудили здраво: ввяжись в сечу, все оказались бы в таком положе­нии, как сотня. Приказ же главного воеводы строже строгого: беречь ратников для главного боя. А потерю полков ничем не восполнить. Это — не сотня. Рать рус­ская и без того немногочисленна.

С радостной и грустной вестью послали воеводы гон­цов к князю Михаилу Воротынскому, сами же, отойдя поглубже в лес, двинулись по своей исколоти в тайные зажитья близ гуляй-города. Остался только князь Федор Шереметев со своими ратниками. Теперь его задача об­легчилась: пленить обоз, если Девлет-Гирей оставит его на левом берегу.

Девлет-Гирей взбешен. Приказал переломить хребет тысяцкому и всем сотникам и бросить их умирать — пусть увидит как можно большее число нукеров, как ка­рают нерадивых. Потеря пушкарей и большей части по­роха хана сильно расстроила и даже лишила решитель­ности. Он готов был отдать приказ возвращаться домой, чтобы, еще серьезнее подготовившись, идти снова на Москву через год или два, но Дивей-мурза успокоил его, вернув прежнюю уверенность:

— Деревянную крепость гяуров твои нукеры, великий хан, возьмут без осадных орудий, а сравняв ее с землей, мы получим и порох, и пушки.

— Но у нас нет больше пушкарей! Как я скажу об этой потере султану?!

— Вам ли, мой повелитель, когда вы станете царем Зо­лотой Орды, давать отчет султану, владеющему лишь Турцией? Он станет вашим данником. А пушкарей мож­но обучить, отобрав для этого нужное число нукеров. Иметь своих пушкарей для вас, мой повелитель, даже
лучше.

— Но остались ли те, кто может учить?

— Да, мой повелитель. Несколько турок.

— Пусть будет так.

— Еще один мой совет, мой мудрый хан, нужно поспе­шить со взятием гуляй-города. Я получил сведения, что через два-три дня в крепость на колесах подойдут два полка. Они не полные, но все же. Они стояли на перепра­вах через Нару. А подойдут по Калужской дороге. Глав­ный воевода гяуров думал, что вы, мудрый хан, пойдете через Наро-Фоминск и Боровск, и поставил там два пол­ка. Он просчитался, и этим нельзя не воспользоваться.

Не ожидая, пока переправится все ваше войско, пошли­те, великий хан, да продлит Аллах годы вашего могуще­ства, два тумена на гуляй, повелев им спешить.

— Ногаи переправились?

— Да, мой повелитель.

— Пусть Теребердей-мурза берет два тумена и сам ве­дет их на крепость гяуров. Пусть докажет, что он умелый воин, а не привыкший отступать с позором, как отступил первый раз. Мы же обождем, пока Теребердей не приве­дет к нам заарканенного главного воеводу гяуров и вое­вод его полков.

— Стоит, мой повелитель, подойти поближе к крепос­ти гяуров. Князь Воротынский — хитрая лиса. Он может ударить ногайцам в спину. Тогда вступим в сечу и мы. Разгром гяуров неминуем.

— Принимаю твой совет.

У князя Михаила Воротынского действительно зрела такая мысль: затормозив крымцев с помощью стрельцов, только ослабишь стремительность удара, но одной оборо­ной не решить исхода сечи, если же ударить крымцев с тыла, когда они втянутся в бой, вот тогда их ждет пол­ный разгром. Поразмыслив, однако, наотрез отказался от подобной затеи.

«Нельзя раскрывать свои намерения прежде свемной сечи. Ни за что нельзя».

Князь прекрасно понимал, что Дивей-мурза поспешит с ударом, особенно если он поверил перебежчику, по­сланному Двужилом. Значит, есть всего один день для подготовки достойной встречи, поэтому князь решил не­медленно собрать совет, позвав на него и Фаренсбаха с Черкашениным. Пора и их вводить в курс дела. Пока, правда, не полностью, главное пусть и для них останется неожиданным до поры до времени. Наемники не очень надежны, они могут в любой момент изменить. Среди ка­заков тоже есть весьма алчные, которые пойдут на изме­ну ради денег.

Небыльные подозрения. Если в казаках еще можно было сомневаться, то в наемниках ни в коем случае.

Фаренсбах служил России честно, со всем рвением от­рабатывал свое жалование. Столь же честны были и ря­довые наемники. Воротынский в общем-то знал об этом, но все же соломку подстилал загодя, предвидя возможное падение. Но Фаренсбах преподнес ему доб­рый урок. Он, выслушав вместе со всеми приглашен­ными главным воеводой его план, не стал дожидаться просьбы высказывать свое мнение, сразу же спросил с недоверием:

— Ты, князь, собираешься пожертвовать стрельцами? А разве без них мы сможем стоять против крымцев даже в гуляй-городе? Крымцев же — тучи.

— У тебя, Фаренсбах, есть иное слово?

— Не совсем иное. Я не против выдвижения вперед са­мопальщиков и арбалетчиков²⁵². Это — хорошая мысль. Готов выделить до сотни арбалетчиков, если ты, князь, сочтешь нужным, но я против того, чтобы им стоять го­лыми. Нужно укрыть их за щитами. Если мало щитов, повалить деревья. Их вон сколько вокруг. Сделать, как вы говорите, засеки.

— Низкий поклон тебе, воевода. Не додумался я до та­кой простой вещи, и никто мне до тебя не подсказал. Принимаю с благодарностью. Стрельцы встретят татар залпами, укрываясь сами за китаями. Без большой за­держки отступят в лес, оттуда продолжая разить насту­пающих.

— Ловко! — восхищенно воскликнул Никифор Дву-жил. — Крымцам придется еще китаи растаскивать да вновь строиться для нападения. До гуляй-города они прытко не подбегут, вот тут мы их — в упор.

— Славословить не свершивши — пустомельство, — осадил князь любимого воеводу, удивившись столь нео­бычному восторгу отличавшегося малословием мудре­ца. — Тебе, Никифор, взять под свое око постановку гуляев у Рожай. Выделенных полками стрельцов я вдох­новлю сам. Если успеем, молебен отслужим. И еще. Ертоулу придется помочь ратниками. Ездовым обоза гуляй-города — топоры и пилы в руки.

Кроме урочных добровольцами хоть пруд пруди. Вое­воды не препятствовали, только когда сами стрельцы то­же предложили засучить рукава, князь Михаил Воро­тынский сказал решительное «нет»:

— Без вас обойдется. Вам нужны не усталые руки.

Уже вскоре повезли китаи к берегу речки, а Никифор Двужил и первый воевода Ертоула указывали для них места.

Татары как идут на противника? Если место позво­ляет, идут по пятисот в ряд. Плотно. Конь к коню. Ров­ность перед Рожаей-рекой, как и за ней, вполне годна для привычного удара. Есть место и для «чертова коле­са», но вряд ли они станут его крутить, когда увидят китаи и засеку. И все же хорошо, если китаев хватит саженей на триста. Китаев хватило, а вот скоб оказа­лось маловато, повозками их не подопрешь, как в са­мом китай-городе, поэтому крепить стенку оцределили так: колья, толщиной в руку, вгонять поглубже в зем­лю, благо она податлива, а к ним крепить скобами ки­таи. Когда скобы закончились, почесали ертоульцы за­тылки (русский мужик научен «при нужде есть кала­чи») и стали крепить ивовыми жгутами, продалбливая в плахах нужные отверстия долотами, и вновь дело по­шло споро. Еще прочней плахи притягивались к коль­ям. Конечно, этот крепеж легко саблей перерубить, два-три взмаха хватит, но здесь китаям не насмерть стоять — отслужат они малую службу, пусть тогда та­тары их рушат.

С тыльной стороны к китаям притулили стволы дере­вьев, очищенные от веток и сучков, чтобы в горячке боя не споткнулся бы кто из стрельцов о них. Сами ертоуль­цы прикидывали, ловко ли будет не только стрелять, но и быстро заменяться, когда же все устроили как надо, принялись укладывать засеки вправо и влево от китаев. Но не обычные засеки из деревьев, положенных верши­нами в сторону ворогов, а наваливали друг на друга и ели, чтобы убегать в лес стрельцам было укрытно и безо­пасно от стрел.

Управились засветло. Возвратились в гуляй-город, ос­тавив лишь несколько засад на всю ночь.

К этому времени и стрельцы полностью подготови­лись к скоротечной схватке. Сам главный воевода прове­рил, не упущено ли что-либо, затем епросил мнение стрельцов, когда лучше им выйти на берёг Рожай: с вече­ра ли, либо с рассветом.

Нашлись ретивые:

— До заката выходить. Каждый себе место облюбует и подправит, если возникнет в этом нужда.

— Ишь ты, до заката. Ночь, выходит, не спамши. Есть ли в этом нужда, вот в чем недолга. Если нужно, пойдем, только, разумею, крымцы татями полезут ли? Такого ни в жизнь не случится.

Михаил Воротынский, послушав перепалку, поддер­жал большинство:

— На рассвете отслужит молебен настоятель походной церкви и — с Богом.

Едва посветлел на востоке небосклон, стрельцы поспе­шили к походной церкви, следом подошли и все воеводы во главе с князем Михаилом Воротынским. Даже Фарен-сбах не погнушался православного молебна, пришел сам и привел с собой выделенных на берег арбалетчиков. Служба короткая, благословляющая на подвиг; молитвы ратников тоже короткие, хотя и горячие: «Спаси, Госпо­ди, и помилуй!»

Только стрельцы разместились по своим местам, так вот он — передовой ногайский тумен. Идет крупной ры­сью, чтобы, преодолев реку не снижая скорости, пустить коней намётом. Увидев же на берегу гуляй, натягивают первые ряды поводья. Что дальше делать, скажет либо темник, либо сам Теребердей-мурза.

Точно. Теребердей-мурза с двумя темниками выехал вперед, и начался совет. А стрельцы в это время возбуж­денно обменивались мнениями:

— Два тумена всего? Семечки!

— Ишь ты, семечки. Перелузгай двадцать тысяч. Язык опухнет.