Глава шестнадцатая 5 страница

— Язык — ничего. Животы бы не скрутило.

— Не каркай, — одернули несколько человек предрекателя. — Бог даст, животов не лишимся, а вон тех, во­рогов, погладим знатно.

Заминка у ногайцев окончилась. Сейчас пойдут, наби­рая скорость, широким фронтом. Ловко станет сечь. Но что это? Выезжает вперед полусотня. Со щитами и пика­ми. За ней, тоже со щитами, чуток пошире ряд. Еще один ряд, еще... Что? Клин? Щитами железными прикры­тый? Дроб не осилит железные шиты. Это не деревян­ные, кожей обтянутые. Это — харалужные! Попрут встречь огня за милую душу.

И тут команда от десятника к десятнику:

— Подсекать коней. Кучу-малу устраивать.

Очень разумно. Свалив ощетиненный клин, стреляй тогда по остальным без помехи. Благодать!

Взвыли корнай, выворачивая душу, заверещали сур-наи, и рванулось устрашающее:

— Ур-ра-а-агш!

Подпускай поближе к берегу. Не спеши. Сжимай в ку­лак нетерпение. Еще чуть-чуть. Еще. Пора. Удар набата и — залп.

Он ли удачен, триболы ли пособили, куча-мала обра­зовалась славная. Ржание покалеченных коней заглуша­ло грозный боевой клич татарских всадников.

Первый ряд самопальщиков — вниз, второй ряд на его место и — залп. Сразу же — вниз, уступая свои позиции третьему ряду. А первый уже запыжил в стволы дробь и — на смену третьему.

Каленые же болты летели беспрерывно, легко проби­вая татарские латы из толстой воловьей кожи.

Кажется, целую вечность противостоят нажиму но­гайцев отважные стрельцы, на которых уже посыпался ливень стрел. Появились первые раненые и даже убитые. Кому посильно из раненых, оставался на своем месте, тя­желых начали уносить в лес.

Не ясно пока, чем окончится это короткое, но очень жестокое противостояние горстки против лавы; вряд ли татары сыграют отход, хотя надежда на это есть. Увы, не намерены отступать. Они уже в реке. Забурлила Рожая, покраснела от крови. Вот уже первые из первых выска­кивают на берег, их, конечно, секут болты, но на место выбывших новые заступают. Не пора ли в лес? Главный воевода не велел стоять до живота своего.

Глухой удар набата. Самопальщики улепетывают пер­выми, прихватывая раненых.

Сделав еще по паре выстрелов, припустились в лес и самострелыцики. С потерями, верно, хотя и небольши­ми: ибо тем ногайцам, кому уже удалось выскочить на правый берег, китаи мешали не только погоне, но и мет­кой стрельбе из луков.

Переправа затормозилась. Передовые нукеры начали растаскивать китаи, добивать раненых коней и своих со­братьев, кому не повезло. Когда же путь был расчищен, начали строиться для атаки. По пятьсот в ряд, медленно продвигаясь вперед, освобождая место для новых и но­вых рядов.

До жути много воронья, но и князь Воротынский, и все воеводы, и даже бывалые ратники радовались, ибо хорошо понимали, что не получится у татар дикого на­скока, не успеют кони войти в раж, когда их никто уже не в состоянии остановить. Затрубили корнай, ударили бубны, конная лава быстро начала набирать скорость, и тут от опушек, справа и слева, принялись стрелять руш-ницы и самострелы — от многотысячного строя момен­тально отсеклись несколько сотен и стремительно понес­лись на стрельцов. А те, вовсе не обращая внимания на скачущих к ним ногайцев, стреляли по главному строю. Но, заглушив полностью выстрелы рушниц, над полем взметнулось: «Урра-а-а-гш!». Конница, все более наби­равшая скорость, уже казалась неодолимой.

Но как и рассчитывал князь Михаил Воротынский, перейти на такой галоп, когда шалеют и кони и всадни­ки, несясь вперед без удержу, ногайцы не успели, оттого первый же залп орудий смешал их ряды.

Князь Воротынский ликовал: «Все! Отобьемся!»

Не рано ли радоваться?

Вышло, что не рано. Опытен воевода, знает, что к че­му. Да, ногайцы все же дотянулись до стен гуляй-города, заполнив ров трупами всадников и коней, даже дошло до топоров, мечей, копий и шестоперов; на том, однако, штурм окончился. Не одолели русских ратников ногай­цы, валились храбрецы, пытавшиеся взобраться на до­щатую стену, в ров с размозженными головами — все вы­ше и выше трупы у стен гуляй-города, по ним уже лезут наступающие, им уже легче дотягиваться до верха стен, но их пыл иссякает, уже не подбадривают они себя ис­тошным «Урр-аа-а-агш!», лезут молча. Только страх рас­правы за трусость заставляет повиноваться приказу Те-ребердея-мурзы.

Теребердей, также весьма опытный военачальник, по­нял состояние своих нукеров и лихорадочно искал вы­хода. Бросить бы резерв, но его нет. Опрометчиво посту­пил он, не оставив резерва. Только личная охрана под ру­кой. Не мог Теребердей, не теряя чести, отступить: Дев-лет-Гирей не простит второго поражения.

Велик Аллах и Мухаммед его пророк!

Теребердей-мурза выхватил саблю.

— Ар-ра-а-агш!

Полутысяча глоток подхватила боевой клич.

Какая вроде бы сила, если всего пятьсот всадников вплелось в многотысячье, но вдохновленность в сече, осо­бенно при штурме, — великий фактор. Если не решаю­щий.

— Теребердей-мурза с нами! — понеслись крики насе­давших ногайцев, а бодрое «Ур-ра-а-агш!» свежих сил (кто будет считать, сколько их) тут же было подхвачено, и атакующие полезли к гуляям напористей, словно вдох­нули глоток живительный напиток храбрости.

Теперь сникли отбивавшиеся. Не так часто стали стре­лять пушки, но особенно рушницы — большая часть пуш­карей и самопальщиков обнажила мечи, понадевали по-врази шестоперов на запястья, встав в ряды мечебитцев, но это не усиливало защитников, наоборот, ослабляло их.

Князь Михаил Воротынский, видя все это, думал, ка­ким образом исправить положение; у него даже возника­ло желание дать сигнал либо Опричному полку, либо полку Правой руки, чтобы ударить с тыла, но решиться на это не осмеливался — можно ли главную свою задум­ку открывать прежде времени? Она должна сыграть свою роль во время главной сечи, пока же оставаться для татар тайной за семью печатями.

Защищаться, однако, становилось все более невмого­ту. Уже в трех-четырех местах самые смелые и самые ловкие из ногайцев перемахнули через щиты. Их секли, но места посеченных занимали новые и новые. Возникла большая опасность прорыва крупных ногайских сил че­рез гуляй.

Думай главный воевода. Ищи выход, спешно.

И тут Михаил Воротынский увидел воеводу Коркоди-нова, вставшего у пушки. Этого еще недоставало! Воево­де не заменять нужно пушкарей, взявшихся за мечи, а руководить всей пушечной стрельбой, возвернув слиш­ком ретивых и недальновидных воинов к своим орудиям. Велел стремянному позвать к себе Коркодинова.

А тот тем временем неспешно, словно взялся обучать новика меткой стрельбе, велит подручным чуточку при­поднять ствол.

— Хватит. Молодцы.

Еще раз припал щекой к стволу, проверяя, верно ли нацелено. Попросил подручных:

— Чуток левее. Еще. Вот так. Запаливай.

В общем гвалте не очень-то выделился пушечный вы­стрел, решивший исход упорного боя, только вдруг Тере-бердей-мурза начал валиться с седла, судорожно цепля­ясь за лошадиную гриву; его тут же подхватили телохра­нители и понеслись к Рожае-реке, стегая камчами, а то и рубя саблями тех, кто им не уступал поспешно дорогу.

А над головами штурмующих понесся дикий вопль:

— Теребердей-мурзу убили!

В один миг все изменилось. Отхлынули ногайцы от стен китай-города и пустились догонять своего лашкар-каши: воронья туча уносилась так, словно гнал ее свире­пый ураган.

Пушки и самопалы успели сделать лишь по одному залпу, а гуляй-город выпустил несколько тысяч всадни­ков, которые начали сечь отступавших в панике ногай­цев.

Победа! Еще одна! Ликуют ратники, ликует с ними и главный воевода, однако не слишком долго. У него — но­вая забота, новые трудные думы. Они уже о завтрашнем дне. Каким он будет? Наверняка навалится Девлет-Ги-рей еще большими силами. Если не всеми. Значит, не из­бежать сечи на покосном поле. В гуляй же отступать, ес­ли станет невмоготу.

Собрал воевод.

— С рассветом встанем на покосном поле. Чуть далее полета стрел от Рожай. Чтоб не поспособствовать крымцам в устройстве их каруселей, все самострелы в первые ряды. Как крымцы появятся на берегу, болта­ми их.

— Поле и без того не даст крутить круги, — заговорил воевода Одоевский. — Самострелы — дело хорошее. По­щипают крымцев еще до рукопашки, а нельзя ли, князь, огненный наряд из гуляя выставить. Не весь, понятное дело, но добрую половину.

— Дельно. Так и поступим. Выдели по сотне к каждой пушке. Чтоб когда до мечей дойдет, сопроводили бы пушкарей обратно в крепость. Сам гуляй-город полку Ле­вой руки стеречь. Особенно с тылу опаску иметь. Дивей-мурза может любую каверзу выкинуть.

— Засады по оврагам посажу, — пообещал первый во­евода полка князь Репнин. — Сотен по пяти.

— Нелишнее, — одобрил князь Воротынский. — Все остальное тоже изготовь. Сам убедись в ладности оборо­ны. Изготовься и нас принять, если крымцы теснить ста­нут.

Как предполагал Михаил Воротынский, завтрашний день решит судьбу многодневного противостояния, судь­бу России, но он ошибался. К счастью. Ибо не устояла бы рать русская, пусти Девлет-Гирей, как ему и советовал Дивей-мурза, все свои тумены. Но хан крымский считал, что и половины сил вполне достаточно, чтобы побить не­верных. Пнув сапогом Теребердея, который истекал кро­вью у его ног, оправдывая неудачу свою многочисленнос­тью русских полков, Девлет-Гирей со злобным спокойст­вием повелел:

— Готовьте три тумена в помощь трусливым зайцам на русскую крепость из дощечек. Гяуров не может быть много!

Дивей-мурза пытался убедить хана, что ошибочно вновь посылать не все тумены на русских, но тот отру­бил:

— Ханское слово твердо, как скала. Таков наказ вели­кого Чингисхана!

Вот и вышло так, что татары численностью немного превосходили русских ратников.

Излюбленный маневр, когда передовые конники на­чинают кружить круги в десятках трех саженей перед строем изготовившейся к сече вражеской рати, отчего во­ины гибли не десятками, а сотнями, не обнажив даже ме­чей, крымцам не удался. Рушницы, самострелы и, глав­ное, пушки колесные, стрелявшие не ядрами, а дробью, заставили крымцев изменить тактику и кинуться в атаку сразу. Сквозь тучи железных, кованых стрел, сквозь се­кущую дробь.

Они несли потери, а не русская рать.

И все же крымские тумены приближались стреми­тельно. Русские полки ощетинились копьями, неся смерть первым смельчакам; но вот то в одном, то в дру­гом месте прорывались сквозь лес копий самые ловкие, самые сильные, и рукопашная сеча начала набирать силу.

Необязательно быть современником тех событий, что­бы представить, сколько богатырей с той и с другой сто­роны обагрили кровью нежную зелень нескошенной тра­вы. Упорная рубка не прекращалась до самого вечера. Никто не смог взять верх.

Беспристрастный итог этого упрямого противостоя­ния подвел русский летописец: рать русская отошла в обоз, «а татаровья в свои станы».

Что даст следующий день? Новую сечу? Но как пока­зал день минувший, она в лучшем случае тоже может не принести безоговорочной победы ни той ни другой сторо­не. Если же татар добавится? Да если еще намного?

У главного воеводы трещала голова. Ему предстояло и «приманку съесть, и в мышеловку не угодить».

«Пора, видать, повторить Боброка...»

Великий риск. Чтобы удар сбоку имел решающую си­лу, нужно, при такой великой разнице в численности войск, не только использовать полки Правой руки и Пе­редовой, как замысливалось первоначально, ибо этого, как теперь понимал Воротынский, не хватит, чтобы из­менить ход сечи — удар не станет весьма ощутимым для крымцев. Для большего успеха лучше вывести из гуляй-города Большой полк и полк Левой руки. Но загвоздка в том, смогут ли наемники и казаки настолько долго удер­живать гуляй, чтобы крымские темники задействовали все свои тумены. Потеря-же гуляй-города — это полный крах.

«Позову порубежников в гуляй. Оставлю самую ма­лость их лазутить, остальных — сюда. Знатные они рат­ники. Может, ертоул привлечь? Посоху тоже? Посошни-ки и ертоульцы топорами мастаки орудовать. Но прежде пусть пару вышек для костров поставят».

Гонцы понеслись к порубежным воеводам с приказом князя этой же ночью прибыть всем в гуляй-город для его обороны, оставив лишь малые лазутные группы.

Следом за первыми гонцами — посланцы к князьям Хованскому и Одоевскому, чтобы поспешили те самолич­но к главному воеводе на совет. Однако прибытия их князь Михаил Воротынский ждать не стал и позвал к се­бе начальника наемников Юргена Фаренсбаха, атамана Черкашенина, воевод большого огненного наряда и гу­ляй-города Коркодинова с Сугорским, а также первого воеводу Ертоула.

Но и малого времени, нужного для сбора приглашен­ных на первый совет воевод, князь Воротынский не те­рял даром. Позвал Косьму Двужила:

— Тебе, Косьма, скакать к Федору Шереметеву. Пере­дай ему мой приказ к исходу ночи ударить по обозу и пле­нить его. После этого, если все обойдется удачно, выйти на Пахру и встать твердым заслоном на переправе. От­влечь, таким образом, часть татарских сил на себя. Ты оставайся там ему в помощники.

— Для верности не послать ли, князь, еще одного гон­ца. А то и двух? Разными путями.

— Отбери две пары дружинников. Сам дай им наказ.

— Ясно.

Косьма — за порог, воевода, глава наемников и ата­ман казаков, — ему навстречу.

— Входите, — приглашает Михаил Воротынский, — рассаживайтесь, разговор недолгий, но весьма важный.

Подождал, пока все рассядутся, только тогда загово­рил. Четко, без тени сомнения, без упования на советы:

— Решил я завтра встречать крымцев иначе, чем нынче. В поле не встанем. Затемно уберу Большой полк и полк Левой руки по оврагам и до срока затаюсь в лесу. Штурм отбивать вам. Еще порубежники подтянутся. Держаться до последней возможности. Когда станет не­вмоготу, дать дым. Для него спешно срубить вышки и подготовить все для густого дыма. Самое главное, не
дать сигнал прежде времени, пока не втянутся все крым­ские тумены в бой. Но и не припоздниться. Помните, ес­ли татарва прорвется за стены, обернется это великой бе­дой. Но не будет большой выгоды и от удара с боков и со спины, если у Девлетки останутся под рукой большие силы. Главным воеводой оставляю Юргена Фаренсбаха. Если всем все понятно, поспешите определиться, где нужней всего окажутся пушки и стрельцы, как сплести ертоульцев-неумех с рыцарями Юргена, казаками ата­мана Черкашенина, с казаками и детьми боярскими из
порубежников. Ночью вместе поглядим, ладно ли все ус­троено.

Вопросов никто не задал, вышли все, задержался лишь атаман Черкашенин. На лице — нескрываемое не­удовольствие.

— Имеешь что сказать, славный атаман?

— Отчего на Юргена оставил гуляй? Иль мало изменя­ли наемники? Иль не научены мы прежним?

— Не гневись, атаман. Юрген — честный рыцарь. Главное же, он может все спокойно взвесить, не в пример тебе. Ты слишком горяч, хотя и головастей воевода, но на сегодняшний день горячность твоя не может быть спод­ручной. Юрген не затмит твоей славы, да и не о славе ду­мать сейчас нужно. Главная наша с тобой думка — о спа­сении России, отчины нашей.

Положив на могучее плечо атамана свою руку, Миха­ил Воротынский добавил с отеческой заботливостью:

— Не тужи. Если все пойдет по задуманному мною раньше, хватит твоим казакам раздолья. Если же Бог рассудит иначе, сырая земля станет нам с тобою смерт­ным ложем. Живые мы не отступим. Не имут сраму толь­ко мертвые.

— Подчиняюсь тебе, чтя твою мудрость, но за немца­ми все же присматривать стану.

— Лишнее это. Встань с ними плечом к плечу. Поверь мне, Фаренсбах — рыцарь честный. Столь же честны и его ратники.

Вошел Никифор Двужил.

— Прибыли князья Хованский и Одоевский. Князь Репнин тоже здесь. Они ждут твоего слова.

— Пусть входят, — произнес князь и напутствовал Черкашенина: — Поспеши мой приказ исполнить. Славу после рати делить станем.

Вполне возможно, не устроил атамана доблестных ка­заков разговор с главным воеводой, но продолжать его уже не было смысла, и Черкашенин склонил голову.

— Не суди зряшно, воевода, не славы ради мое к тебе слово. А насчет животов, я с тобой вполне согласный. Ни я, ни казаки мои не опозоримся в сече!

Разговор с первыми воеводами засадных полков длился дольше. Нужно было определить, в каком месте уда­рит каждый из четырех полков, чтобы не получилась не­разбериха и чтобы удары оказались по возможности од­новременными, что создаст внушительность и приведет к замешательству крымские тумены. На сей раз главный воевода не приказывал твердо, а больше выслушивал первых воевод полков, соглашаясь с одними, поправляя других, — шла выработка общими усилиями совместно­го засадного удара по татарской рати.

В итоге условились так: Большой полк и полк Правой руки налетят по правому боку вдвоем, ибо они не в пол­ных составах; полку Левой руки навалиться на левый бок одному, ибо он полнокровный; Передовому же — са­мая, пожалуй, сложная задача — тыл штурмующих. Стало быть, ему предстояло изрядно проскакать в обход, чтобы оказаться в положенном месте.

Князь Хованский попытался настоять на своем пред­ложении:

— Дозволь все же, князь Михаил, разделив полк, вы­вести загодя к ловким для удара местам? Иначе, ясно и тебе, получится задержка с ударом. Не одновременно со всеми я подоспею. По берегу скакать добрых три версты пару тысячам, версты две еще пару тысячам. Разнотык
не получится ли?

— Я уже сказал «нет». Повторю: не нужно ни тебе, ни Одоевскому делать каких-либо передвижений. Ваша за­дача — ждать. Терпеливо. И, главное, окольцевать себя засадами, дабы ни один лазутчик не прознал про ваши зажитья, чтобы никто из возможных перебежчиков не
просочился из полков. Малая же задержка с ударом Пе­редового полка, думаю, это не слишком плохо, во всяком случае, лучше, чем раскрытие Девлеткой наших замыс­лов. Ты вот о чем поразмысли: как тебе ловчее ввести полк в сечу. Мой тебе совет такой: раздели полк на три
части, взяв себе основную, Хворостинину и Вельскому дай тысячи по две с половиной. Определи им места. Пусть они загодя разведают, как им туда скакать. Мо­жет, придется пересекать Рожаю, чтобы обходить крымцев по правому берегу, а ударить вроде бы от Серпухов­ской дороги.

— Ловко получится! — воскликнул князь Одоевский, вроде бы даже обрадовавшись. — Будто от Москвы по­мощь царева подоспела.

Тут и князь Репнин со своим словом:

— Ты, князь Андрей, весь полк за Рожай веди. Пере­махнешь ее обратно, когда наступать начнешь.

— Верный подсказ, — поддержал Репнина главный воевода. — Я не говорил вам, что нынче ночью князь Фе­дор Шереметев нападет на обоз по ту сторону Пахры. Весть об этом Девлетка непременно получит. А тут от Серпуховки — целый полк. Даже Дивей-мурза может по­верить, что помощь нам подоспела.

— Хворостинину я могу доверить тысячи, — как бы сам с собой начал рассуждать князь Хованский, — а вот Вельскому? Молод. Славы к тому же жаждет.

— Эка невидаль. Первый он такой, что ли? Ты при­ставь к нему знающих свое дело тысяцких да советников добрых, под видом телохранителей. Вот и ладно будет.

Еще какое-то время обсуждали воеводы предстоящее на завтрашний день, и вот последнее слово главного воеводы:

— Возвращайтесь к полкам и готовьте ратников к пи­ру кровавому. Внушайте, судьба отчизны нашей в наших руках.

Едва воеводы вышли, Никифор Двужил тут как тут со своим словом:

— Перед отъездом к Шереметеву Косьма мне дельную мысль подал. Попросил обговорить ее с тобой.

— А что сам мне не изложил?

— Так вышло, — неопределенно ответил Никифор. — Не сложилась она, мысль та, видимо, окончательно.

— Что за мысль?

— Ты, князь, дружину свою вместе с Большим полком в сечу не вводи. Оставь при своей руке. В решительный момент на ставку хана пустишь ее.

— Я, Никифор, тоже об этом думал, только сомневал­ся, будет ли от этого толк. Не во вред ли обернется? У Девлетки личный тумен. Получается один дружинник на пятерых отборных татарских воинов. Неудача подсе­чет волю русских соколов.

— Важно не число. Важны свежие силы. Это воодуше­вит наших мечебитцев, а татарам неуверенности добавит. Важно, князь, и другое: Девлетка не сможет послать свой отборный тумен в сечу, чтобы повернуть ее в свою пользу
— дружина твоя отвлечет его на себя. А если удастся хан­ский стяг порубить? Считай, победа в наших руках.

— Может, мне лично повести дружину?

— Негоже. Тебе всю рать блюсти. Или уже не доверя­ешь мне?

— Доверяю, верный мой учитель и наставник. Дове­ряю.

Помолчали, каждый взвешивая еще раз принятое ре­шение. Долго, казалось, молчали, но вот, вздохнувши, князь Михаил Воротынский высказал свое самое сокро­венное на этот миг:

— Языка бы мне. Знатного. Даже не сотника. Раньше, однако, думать было нужно. Поздновато спохватился...

— Почему поздновато. Я возьму пару сотен дружин­ников и — в ночь. Расстараюсь, мой князь. Отпусти только.

— С Богом.

Еще даже не могли подумать они, как им повезет этой ночью. Да так, что лучше даже придумать невозможно. Михаил Воротынский, как и определил прежде, начал с воеводами, оставленными оборонять гуляй-город, ос­мотр вдоль всей крепостной стены, то хваля за продуман­ность, то делая мелкие замечания, хотя их можно было бы не делать — все с душой и очень тщательно готови­лись к отражению завтрашнего штурма; Никифор Дву-жил собирался с двумя сотнями храбрых дружинников выехать из гуляя за знатным языком, и вот в самое это время к крепости со стороны леса приблизилась неболь­шая группа крымских всадников. Вроде бы рядовых ной­онов, но среди них, как оказалось, находился сам Дивей-мурза.

Когда в ставку Девлет-Гирея привезли истекающего кровью Теребердей-мурзу, а хан, не позвав лекарей, оста­вил его умирать, Дивей-мурза с тоской подумал, что те­перь он остался один, лишившись талантливого помощ­ника, чьи добрые советы часто имели решающее значе­ние и кому можно было полностью доверять ответствен­ное дело. Он понял одно: все нужно взваливать на свои плечи.

И к хану:

— Изъявите милость, о великий из великих, позволь­те мне, рабу вашему, встать во главе штурма дощатой крепости гяуров. Завтра крепость ляжет к вашим ногам, великий хан, а гяуров всех я порежу, как баранов!

— Лашкаркаши не водит нукеров на штурм. Разве у вас нет темников? Ты должен быть при моей руке.

— Вы, великий хан, как всегда, говорите мудрые сло­ва, но я прошу вас, да продлит Аллах годы вашего могу­щества, отступить от принятого. Гуляй-город брать не­легко, это известно вам из заветов Субудея. Идти же на Москву, не разгромив гяуров, укрывшихся за досками, мы не можем. Зачем нам нужна угроза удара в спину?

— Уступаю твоей настойчивости. Да благословит тебя Аллах, разящий врагов.

Довольный тем, что ему удалось перебороть упрямст­во хана, поскакал Дивей-мурза к гуляй-городу, не огоро­див себя боковыми дозорами, да и охрану взял малую, чтобы не привлекать внимания лазутчиков гяуров. Так будет лучше, посчитал он, и никак не предполагал знат­ный воевода, что случится у него неожиданная встреча с русскими порубежниками. Произошла она, когда Дивей-мурза оказался в том месте, где к гуляй-городу подсту­пал овраг, и принялся прикидывать, как воспользовать­ся этим удобным подходом к крепостной стене. Спешили в это время по оврагу казаки и дети боярские из порубеж­ной рати в гуляй-город по приказу князя Воротынского, а вел их княжеский гонец из суздальских детей боярских Темир Талалыкин. Он первым заметил лазутный отряд крымских татар.

Порубежникам, привыкшим к подобным встречам, не нужно было долго соображать, что к чему, тем более чис­ленностью они превосходили врагов, татары же замеш­кались и оказались охваченными полукольцом, которое теснило их к крепостной стене. Дивей-мурза, хлестнув своего коня камчой, вырвался из окружения и понесся прочь. Увы, далеко уйти ему не было суждено: конь про­порол копыто триболой и завалился. Всадника тут же за­арканил Талалыкин.

Захваченных допрашивал по поручению князя Воро­тынского Никифор Двужил, выезд которого за языком был остановлен, но крымцы, словно сговорившись, твер­дили одно и то же: хотели взять языка. Двужилу же та­кое единодушие показалось подозрительным, и он доло­жил об этом своему князю:

— Дозволь попытать?

— Что ж, не искренни раз, Бог простит.

Но и пытки никакого успеха не дали. Телохранители мурзы, да и сам мурза, сказавшийся рядовым воином, терпеливо сносили пытки, что еще больше убеждало и Никифора Двужила, и самого Михаила Воротынского в сановитости одного или даже нескольких из пойманных.

«Не иначе, как оглядывали гуляй-город, где ловчее напасть», — рассудил главный воевода, а чтобы подтвер­дить этот свой вывод, повелел Никифору Двужилу:

— Поезжай, как и договорились, за языком. Очень он нужен. Знатный!

— Расстараюсь, — ответил Двужил. — Понятно мне, сколь важен много знающий язык.

Князь Воротынский надеялся на свою дружину и осо­бенно на верного своего боярина, но даже он не мог пред­ставить, какая удача ждет его. Дело в том, что Девлет-Гирей, обеспокоенный долгим отсутствием Дивей-мур-зы, послал к гуляй-городу тысячный отряд во главе с од­ним из своих сыновей — царевичем Ширинбеком. Уве­ренный, как был уверен и Дивей-мурза, в том, что рус­ские после дневного боя зализывают раны и ни о чем больше не помышляют, Ширинбек не выслал впереди себя дозоры. Двужил же, даже если бы не понимал, что та­тары держат перед решающим боем ушки на макушке, все равно выслал бы вперед и в стороны дозоры, ибо, как считал, береженого Бог бережет. От этого правила он ни­когда не отступал, оттого никогда не попадал в засады, сам же их ловко устраивал.

Вот и вышло, что отряд Ширинбека угодил в засаду и после короткого боя бежал, оставив более половины уби­тыми и плененными. В руках у дружинников оказался сам царевич.

Допрос Ширинбека был очень коротким. Поначалу он надменно молчал, и тогда князь Михаил Воротынский предупредил его:

— Разве ты не ведаешь, как мы, русские, поступаем с непрошеными гостями и как царь наш жалует тех, кто встает на его сторону? Мало ли царевичей, особенно ка­занских, живут в почести в городах российских. Ста­нешь упрямствовать, я вынужден буду пытать тебя, не­смотря на царское твое происхождение, ответишь чис­тосердечно на мои вопросы — молвлю за тебя слово са­мому царю, да и теперь не пленником ты станешь, а гос­тем моим.

Минута молчания и — подавленно:

— Я скажу все. Спрашивай, князь.

— Что собирается делать дальше отец твой, хан крым­ский?

— Думы великого хана в голове у Дивей-мурзы, а он нынче не у вас ли в плену?

«Неужто суздалец с порубежниками его зааркани­ли?!» — еще не веря такому счастью, все же невольно возликовал душой Воротынский. Спросил, стараясь ос­таваться спокойным:

— Если я покажу тебе моих пленников, укажешь его?
-Да.

Ширинбек сдержал слово, и свое разоблачение Дивей-мурза воспринял с достоинством великого. На вопрос о своих планах ответил просто:

— Я собирался победить тебя, князь, но Аллах предопределил мне иное, и сейчас неважно, как я это собирал­ся сделать.

— Как думаешь, хан крымский Девлет-Гирей поста­рается тебя вызволить?

— Взял бы ты моего повелителя, — гордо вскинув го­лову, ответил Дивей-мурза, — я бы его промыслил, он же мною не промыслит. Он — никудышный лашкаркаши... Был бы жив Теребердей-мурза, тот бы нашел ход, хотя и того дважды ты бил. Но его нет, и это — роковое. Хан мо­жет сегодня же повести тумены обратно в Крым, чтобы вернуться через год или два. Внезапно для вас. Как в про­шлом году.

Ответ этот весьма озадачил князя Воротынского. Уй­ди хан небитым, вновь придется выставлять новые сторо­жи, ладить новые засечные линии, возводить новые горо­да-крепости в Поле, ибо не дадут крымцы покоя ни ле­том, ни даже зимой, противясь продвижению русских в ничейные земли. И если ратники и посоха, подчиняясь повелению царя Ивана Васильевича, поедут в Поле, воз­можно, даже на смерть, то пахари, ремесленники, купцы и иной деловой люд не очень-то расхрабрятся — кому хо­чется оказаться на базаре рабов в Кафе.

«Не сложа руки сидеть, ожидаючи ханского хода! Не сложа! Упредить! Заставить штурмовать гуляй всеми си­лами! Заставить!»

Легко сказать — заставить. Но как?

Если, однако, очень хочется, то решение в конце кон­цов найдется. И оно нашлось.

«Объявлю о захвате Дивей-мурзы, лашкаркаши крымского войска. Радость-то великая. Пусть ликуют ратники. К хану же пошлю как перебежчика Селезня Николку, чтоб шум в стане моем объяснил, будто гонец государев прискакал, идет-де царь всей России с полка­ми. Поспешает. Послезавтра на исходе дня здесь будет».

Сказано — сделано. По гуляю и так уже расползся слух о пленении самого главного воеводы крымского, ра­достно будоража всех, но этому верилось и не верилось. Вот тут в самое время слово главного воеводы князя Михайла Воротынского. Подошел он всего лишь к одному костру, где в тесном кругу сидела десятка ратников вме­сте со своим десятником и пила крепкий травный чай.

— Ликуйте, соколы. У меня в руках сам Дивей-мурза. Без ратной головы остались крымцы-разбойники.

Спустя очень малое время уже весь гуляй-город пел песни, от души радуясь. Ахнула первая пушка, вторая, третья — началась канонада, словно встречали пушкари лезущих в крепость татар.

А князь Воротынский в это время вел беседу наедине с боярином своим Николаем Селезнем.

— Два хода нынче у хана крымского: дуром на нас пе­реть либо через Поле бежать к себе. Вот этого никак нехотелось бы. Сколько людишек, которые срубы сторож и городов повезут в Поле, на верную смерть посылать мы будем. Рати не хватит всех оборонить, ибо сохранит Девлетка свои тумены и станет противиться нам в Поле. Да и новый поход замыслит, тумены новые полча. Нам его в пух и прах сейчас разбить желательно. С Божьей помо­щью. Вот тогда без помех порубежье на ноги встанет. Ус­пеет оно и окрепнуть, пока Крым снова с духом соберет­ся. Вот этому делу тебе послужить придется.