Студопедия.Орг Главная | Случайная страница | Контакты | Мы поможем в написании вашей работы!  
 

Глава четырнадцатая. Дума собралась накануне дня святого Ильи Муромца — знатного порубежника Киевской Руси



Дума собралась накануне дня Святого Ильи Муромца — знатного порубежника Киевской Руси. Бояре думные внимательно слушали Логинова, который не мог скрыть своей радости и гордости и читал прерывающимся от волнения голосом «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе».

— По государеву, цареву и великого князя всей Рос­сии приказу боярин Михаил Иванович Воротынский приговорил с детьми боярскими, с станичными головами и с станичники о путивльских, и о тульских, и о рязан­ских, и о мещерских станицах, о всех украинах о даль­них и о ближних, и о месячной стороже, и о стороже из каждого города, к которому урочищу станичникам поваднее и прибыльнее ездити, и на которых сторожех и из которых городов и по скольку человек сторожей на кото­рых стороже ставити, которые б сторожи были усторожливы от крымские и ногайские стороны, где б было госу­дареву делу прибыльнее, и государевым украинам было бережнее, чтоб воинские люди на государевы украины войною безвестно не приходили, а станичникам бы к сво­им урочищам ездити и сторожем стояти в тех местах, ко­торые места были б усторожливы, где б им воинских лю­дей можно устеречь... А стояти сторожам на стороже с конь не оседая, переменяясь и ездити по урочищам, пере­меняясь направо и налево по два человека по наказам, каковы им наказы дадут воеводы. А станов им не делати, а огни класть не в одном месте. Коли кому сварити, и тог­да огня в одном месте не класти дважды. А в коем месте кто полдневал, и в том месте не ночевать, а где кто ноче­вал, и в том месте не полдневать. А в лесах им не стави-ца, а ставица им в таких местах, где было бы усторожливо...

«Отменно. С расстановками читает. Не ударил в грязь лицом», — довольно думал князь Михаил Воротынский, слушая Логинова и мысленно подбадривая его.

Окончив чтение «Приговора...», а затем тягловой рос­писи213 почти всем российским городам, Логинов еще раз развернул чертеж новых засечных линий, хотя каждому из думных прежде уже показывал, и, поклонившись го­сударю Ивану Васильевичу, молвил покорно:

— На твой суд, государь, — после этого поклонился всем думным, сидевшим чинно по лавкам у стен, — на ваш суд, бояре и дьяки думные.

Замечаний не было. Однако и хвалить не торопились. Все понимали, какое важное для отечества дело они ре­шают и какое нелегкое, Построить крепости — неслож­но; набрать и вооружить охрану для них, поделать засеки с волчьими ямами, наковать триболы, заселить новые земли — тоже решаемо, хотя и не как по маслу; но вот как к этому отнесутся крымцы, это — вопрос. Как Литва с Польшей посмотрят? Как Турция? Да и Персия может из дружественной стать враждебной. Хватит ли тех пол­ков, какие Разрядный приказ каждую весну (так завел еще Иван Великий) высылает на Оку, и не разумней ли на какое-то время отступиться от Ливонии?

Мало кто не понимал этого, но все помалкивали, ибо у всех свежа была в памяти расправа с Адашевым и Силь­вестром, со всеми их сторонниками.

Даже Иван Вельский, назначенный на это лето глав­ным воеводой Окских полков, на вопрос царя, управится ли он, если Гирей нагрянет, ответил уклончиво:

— Бог даст, нынче не пойдет хан крымский.

Надежда такая, впрочем, была и у князя Михаила Во­ротынского. Он почти одновременно получил известие и от Челимбека, и от ципцана, что Девлет-Гирей готовит поход основательно, ждет от султана тяжелые пушки и янычар, склоняет к участию в походе тех ногайских кня­зей, кто лишь делает вид, что дружен с русским царем, шлет послов в Хорезм и Ургенч, в Бухару и Самарканд, нанимает генуэзцев и немцев, рассчитывает собрать ог­ромное войско к весне следующего года, а на эту весну на­мечает лишь большую охоту в Диком поле. Однако князь Воротынский не исключал набега и в нынешнем году, по­этому после Думы намеревался сказать царю о сообщени­ях доброхотов, посоветовать усилить гарнизоны южных городов, послать ратников в монастыри, сделав их более стойкими, но главное — добавить полков князю Ивану Вельскому. Лишним, как считал Воротынский, это не станет.

Дума тем временем утвердила все, что предоставлено было ей Логиновым и Воротынским, лишь в одном вы­шла досадная промашка, как посчитал Михаил Воро­тынский, которую он думал легко подправить с помощью государя. Князь, как и договорились прежде с царем, требовал себе четверых бояр, предложив даже имена их, но кто-то, без его ведома, изменил его требование, и Ду­ма, ни в чем не сомневаясь, утвердила ему троих бояр: Никифора Двужила, Косьму Никифоровича и Николая Селезня. Фрол Фролов оказался обойденным.

Правда, Дума, опять же в обход князя, утвердила и представленных Разрядным приказом помощников ему: князя Михаила Тюфякина, дьяка Ржевского, для свидетельствования и назначения сторож на местах со стороны крымской, и Юрия Булгакова — с ногайской стороны.

Что скажешь, ратники знатные, хорошо знающие степь. На порубежье не один год провели. Их можно сра­зу же посылать к тайным казачьим ватагам, а после того пусть определяют, согласно чертежам, где какой сторо­же стоять, где головам станичным и стоялым быть, горо­дам подходящие места изыскивать. А чтоб ускорить все, послать на украины царевы и в Поле Никифора с сыном и Селезня — бояр новоиспеченных княжеских. Они тоже не подведут.

«Фрола придется возле себя оставить. Не по плечу ему роспись сторож, — прикидывал Михаил Воротынский. — Добьюсь ему боярства, еще услужливей станет».

Себе он определил участок новой засеки, что намечена была от Калуги до Почепа, выехать туда собирался сразу же после разговора с царем Иваном Васильевичем. Пла­нировал так: через Тулу сразу же на Почеп, а уж оттуда до Калуги, потом — в Тверь. Ей расписано строить вмес­те с порубежными городами эту новую оборонительную линию.

Иван Васильевич, к удивлению Воротынского, без проволочек пригласил его в комнату для тайных бесед, со вниманием выслушал известия, что пришли от нойона и ципцана, ответ царя, однако, изрядно огорчил князя.

— Главная рать мне в Ливонии нужней. А охотиться хану кто запретит? Пусть охотится. Пойти он нынче не пойдет. Доброхоты твои правы. Я уповаю на посольство, какое послал к Селиму, чтобы поздравить его с воцарени­ем на престол. Новосильцев — посол мой — муж умный и ловкий. Он убедит Селима, что я не враг веры магоме­танской. Царь Шигалей славит Магомета, Саип-Булат Касимовский — тоже, Кайбула-царевич — в своей вере, Ибак — тоже. Князья ногайские, приказные — все сплошь своего бога славят. Известие от Новосильцева я уже получил. Ладно у него складывается. Селим, он со­общает, совсем в другую сторону нынче глядит: просит у Сигизмунда Киева, чтобы, дескать, Россию сподручней воевать. Только, разумею, он не для этого к Киеву руки свои тянет, и Сигизмунд это вполне понимает. Станет с Селимом играть, как кошка с мышкой. Волынка та год да другой протянется. Так что не стоит этим летом ждать крымцев. На следующее, если что. Тесть мой Темрюк214, к тому же, беспокоить Девлетку станет. А я в угодность Селиму и Девлетке согласился порушить в Кабарде кре­пости новые.

— Все так, только у меня есть и иная мысль: прознает хан крымский, что берешь ты под свою руку казаков низовских, поведет тумены, на охоту собранные, к Москве.

— Иван Вельский заступит путь. Сам я тоже в Колом­не буду. С сыном. И в Серпухове тоже.

— Еще челом бью, государь: Фрола Фролова Разряд­ный приказ обошел боярством. Дай ему чин своей волей.

— Неизвестно мне, отчего Разрядный приказ не со­гласный с тобой, князь. Дознаюсь. Если недогляд, пове­лю исправить.

Выходит, отказ. Но почему? Если, как говорил в свое время воевода Казенного двора, служит Фрол и Богу и дьяволу, тогда его никак не обошли бы вниманием. Но что тогда иное? Возможно, отказался стать соглядатаем опричной своры, вот самовластец и недоволен? Скорее всего, именно так.

Малую паузу нарушил сам же Иван Васильевич:

— Поезжай, князь, как задумал. Не забивай голову суетными мыслями. Дела славные тебя ждут.

Оно, конечно, верно, только как от грешных мыслей отмахнешься? Что Фролу сказать на его вопросительный взгляд?

Решил не объясняться со стремянными, будто ничего не произошло, хотя и чувствовал по отношению к нему себя гадко.

«Ничего, все равно добьюсь у Ивана Васильевича ему чина. Добьюсь! Тогда и расскажу все...»

К удовлетворению князя, Фрол Фролов повел себя так, словно и в самом деле ничего необычного не случи­лось. Прежде, бывало, как ни старался, не мог он скрыть обиды, когда его обходили вниманием, теперь же не вы­казывал ни малейшего недовольства. Вроде бы даже об­радовался, когда услышал, что остается при княжеском Стремени и что через день выедут они в Почеп.

— Загодя все сготовлю к выезду, — заверил он князя и лишь спросил: — Сколько брать охраны?

— Не больше дюжины дружинников.

— Верно. Спорей путь, когда малое число свиты. Не обузно.

Михаил Воротынский ждал, что в пути, на привалах либо на ночевках полюбопытствует Фрол, отчего обой­ден, но дни шли за днями, а он даже не пытался загово­рить о боярстве, словно оно его вовсе не волнует, и был, как всегда, жизнерадостен и услужлив.

Более месяца они в пути. Распределил князь Михаил Воротынский места для сторож и для самой засечной по­лосы уже в Стародубе, Брянске, Серпейске. Осталась са­мая малость до Калуги, когда вдруг прискакал к нему вестовой от князя Ивана Вельского, главного воеводы Окской рати, и сообщил, что Девлет-Гирей переправил­ся уже через Оку между полками Правой и Левой руки, и те остались не у дел. Велено теперь им, обогнав крым-цев, спешить к Москве для ее обороны. Туда же идет Большой полк. Князь Иван Вельский велит и ему, кня­зю Воротынскому, быть без промедления в Царственном граде.

Поспешишь — людей насмешишь. Что он там с дюжи­ной своих дружинников сделает? Хорошо бы тверскую дружину себе навстречу позвать, куда как ладно было бы, но кто он такой, чтобы подобные распоряжения давать. Только на порубежье он воевода главный, лишь там его приказы — не самовольство.

Впрочем, как не самовольство, если он по своему разу­мению опустопорожнит украинные города от рати.

«Семь бед — один ответ!»

Когда же стал отсылать гонцов в Почеп, Стародуб, Брянск, Серпейск, Воротынск, Одоев, то передумал сов­сем оголять города, а повелел срочно слать лишь полови­ну воинов. Пусть даже полка полного не наберется, но все равно — не дюжина дружинников. Послал князь Во­ротынский гонцов и в Калугу, в обгон себе, чтобы и там половина рати готовилась идти на помощь Москве.

То, о чем рассказал князю Воротынскому гонец глав­ного воеводы Окской рати, не позволяло представить полностью обстановку, какая теперь сложилась между Окой и Москвой, и он пытался осмыслить все сам, чтобы действовать разумно и с пользой для ратного успеха. Во­ротынский, к тому же, недоумевал, как могло случиться, что, готовя войско лишь к большой охоТе, хан вдруг по­вел его на Россию. Без огнестрельного стенобитного сна­ряда? Без обоза? Или все сготовлено заранее, но хан так строго в секрете держал свои дела, что даже самые близ­кие его слуги ничего о них не знали? Только вряд ли та­кое могло быть. Значит, резко изменились намерения ха­на, и случилось то, о чем предупреждал он, князь, царя Ивана Васильевича.

Да, произошло худшее. Охота, задуманная ханом как смотр своих сил, шла по расписанному порядку. Тумены окольцевали (все уложились в срок) огромный участок сте­пи в низовьях Дона и ждали урочного часа, чтобы начать сближение-загон. И в это самое время стали поступать до­несения, что казаки ведут себя странно, не разбежались, как бывало раньше во время охот, за Дон и к Волге, а лишь позапирались в своих крепостицах. И еще добавляли по­сланцы темников, что среди казаков появились стрельцы московские, а со стен многих крепостиц глядят пищали.

Девлет-Гирей хотя и удивился, но предпринимать ни­чего не намеревался. Так рассудил: охота кончится, тогда можно будет разобраться. Но тут под рукой оказался Дивей-мурза, своими умными советами завоевавший большой авторитет у правителя и мечтавший стать такой же главной фигурой при Девлет-Гирее, каким был Су-будай-богатур при Батые.

Так вот этот самый Дивей-мурза предложил хану свою услугу:

— Аллах да благословит ваши, светлый хан, деяния, если вы повелите мне захватить у казаков языка. Вам, да продлит Аллах годы вашего царствования, известно, что ничего просто так не бывает.

— Ты прав, верный мой слуга. Посылай за языком. Еще не были согнаны дикие звери в плотный круг — скорее на бойню, а не для охоты на них, — а джигиты Ди-вей-мурзы уже доставили языка. Не из казаков, а поваж­нее: наткнулись на растянувшийся по степи обоз, кото­рый вез в одну из казачьих ватаг пищали, зелье огненное и дроб, без лишнего шума захватили последнюю, изряд­но отставшую повозку и доставили ее своему хозяину в целости и сохранности. Вместе с двумя стрельцами. Из­раненными (они яростно сопротивлялись), но живыми.

Дивей-мурза не поспешил, однако, с докладом к Девлет-Гирею. Переждал, пока окончится охота, и хан при­гласит всех на пир. Из стрельцов до того времени выжал все, что можно выжать.

Собственно, сдюжили стрельцы пытки либо нет — все это не имело значения: зелье огненное, рушницы и само­стрелы, которыми была нагружена повозка, говорили са­ми за себя, подтверждая полученные ханом сообщения темников.

Девлет-Гирей лично повел лучников на последний этап охоты. Газели, сайгаки, каракуйруки, дикие лоша­ди, волки и шакалы — все сбилось в плотную массу, оцепленную плотным обручем конных ратников, ожи­давших появления хана с лучшими стрелками. И вот Девлет-Гирей появился на белом в яблоках иноходце, на­тянул лук, и вмиг тучи смертоносных стрел посыпались на несчастных животных.

До захода солнца не прекращалось избиение. Кончал­ся запас стрел у одних, их сменяли другие, обруч сжи­мался, и даже привыкшие к крови татарские кони храпе­ли и дрожали, чавкая копытами по лужам крови, пре­одолевая завалы еще трепыхавшейся в предсмертной агонии добычи.

Еще последняя смена воинов добивала остатки живот­ных, а уже запылали костры под большущими казанами, на вертела насаживали еще дышавшие теплом туши сай­гаков и жеребчиков, освежеванных быстро и умело; по­явились полные бурдюки с кумысом и крепкой хмели бу­зой215, приготовленной из пшена, — пир начинался при свете факелов.

И вот ближе в полуночи, когда у ханского дастархана придворные его начали не только возносить до неба мет­кость стрел ханских на охоте, но и предрекать ему славу чингисхановскую, славу завоевателя Вселенной, Дивей-мурза поднял пиалу с бузой.

— Верно говорят, мой хан, ваши славные советники, ваши нойоны. Повелите, о могущественный хан, и мно­гие земли лягут под копыта вашего иноходца. Первой та­кой землей должна стать земля гяуров, извечных данни­ков Золотой Орды, единственным продолжателем слав­ных дел которой являетесь вы, славный хан, да продлит Аллах годы вашего царствования. Вам, мой повелитель, донесли о коварных замыслах раба вашего князя Ивана, вы захотели иметь подтверждение и повелели мне, слуге вашему верному, доставить их. Я исполнил вашу волю.

Дивей-мурза махнул рукой, и тут же в полусотне ша­гов от девлетгиреевского дастархана вспыхнуло десятка два факелов, осветив повозку с впряженными в нее стрельцами. Камчи со свистом хлестнули по спинам не­счастных, и тяжелая, груженая повозка надрывно тро­нулась и медленно стала приближаться к пирующим вельможам.

Даже в неярком свете факелов было видно, как вспых­нули завистью взоры многих сановников. Да, впечатле­ние это произвело потрясающее.

Дивей-мурза, гордый собой, ждал, когда повозка при­близится, затем, взмахом руки остановив ее, продолжил свою речь:

— Вы сами, мой повелитель, сможете убедиться, что посылает раб ваш, князь Иван, казакам.

Девлет-Гирей, отхлебнув бузы и закусив куском сай-гачины, с трудом поднялся и, покачиваясь, пошагал к повозке. Нукеры поспешно откинули холстину, и глаза хана налились кровью.

— О! коварный! Хотевший называться братом! Мы за­ставим тебя, князь Иван, слизывать пыль с наших сапог.

— Повелите, светлый хан, своим туменам, как окон­чится пир, направить морды коней на Москву, — вкрад­чиво вплел Дивей-мурза свой совет в гневный всплеск ханский. — Успех обеспечен. Вы, мой повелитель, пере­правитесь через Оку раньше, чем подойдут к ней на лет­нее стояние русские полки. Мы налетим внезапно и сде­лаем то, что сделали в свое время Мухаммед-Гирей и брат его Сагиб-Гирей, надолго подрубив крылья князьям мос­ковским. Аллах благословит нас на священный поход против гяуров, и мы, вашей крепкой рукой, разрушим Москву, обретем большое богатство, много пленных. Князь Иван признает себя вашим, мой повелитель, ра­бом...

— Да будет по твоему совету! Такова моя воля! Такова воля Аллаха!

Дальше все шло так стремительно, что ни ципцан, ни нойон, верные друзья Воротынского, не посчитали воз­можным хоть как-то его оповестить. Когда рать выходит в поход, впереди ее рыщет множество разъездов, кото­рые могут перехватить гонцов. Оправдан ли риск? Нет, не оправдан: даже если на несколько дней раньше полу­чит князь Воротынский весть, он не успеет оповестить всех воевод крепостей на реке Оке, как тумены Девлет-Гирея начнут переправу через нее.

Поход стремительный, без тяжелого снаряжения, без обременительного обоза. Даже караваны верблюдов и вьючных лошадей выйдут позже, лишь через несколько дней, и своих обычных для приема пленников и награб­ленного стоянок достигнут тогда, когда Девлет-Гирей уже подступится к Москве.

Совет Дивей-мурзы был еще и тем хорош для хана, что он действительно давал возможность крымским туменам выйти к переправам через Оку раньше того, как русские полки займут свои ежегодные станы и изготовятся к ожиданию возможного вторжения татар. Так, собствен­но, и вышло. Когда Девлет-Гирей подвел к Оке свое сто­тысячное войско (несколькими крыльями), полки рус­ские еще шли к Коломне, Тарусе, Кашире, и только сам царь Иван Васильевич с опричным полком встал уже в Серпухове, на подходе к которому находился и Большой полк. Когда Девлет-Гирей подступил к Туле, жители Серпухова Русин и Тишков, бежавшие от зверств своего царя, сообщили об этом хану, ничего не скрывая. И то, что города русские опустошены мором и голодом и что рати у царя очень мало, убеждали хана, что царь не смо­жет быстро получить помощь. Они надеялись, что крым­ский хан окружит Серпухов, пленит, а то и лишит жизни царя-кровопийцу. Девлет-Гирей, однако, не очень-то по­верил перебежчикам, посчитав, что они просто-напросто хотят замедлить его стремительный бег, дать возмож­ность Москве подготовиться к обороне. Он решил обойти Серпухов, раз там уже находится рать.

Что сделает Серпухов, если падет Москва?!

Мог бы Иван Васильевич со своим опричным и Боль­шим полками встретить передовые отряды крымских войск, задержать их на день-другой, а к тому времени по­доспели бы все остальные полки к месту сражения: Пра­вой руки — находился совсем рядом, в дневном перехо­де, Левой руки — в двухдневном переходе, почти вместе с ним подтянулся бы и Передовой. Сторожевой бы тоже ненадолго от них отстал. Вот и набралась бы изрядная си­ла, способная встать стеной; но Иван Васильевич давно был не тем царем, для кого благо государства ставилось выше личной безопасности, как было это в молодые его годы. Он даже не подумал о встрече крымцев, а кинулся

наутек со своими опричниками в Александровскую сло­боду, но даже и там не остался и ускакал еще дальше — в Вологду.

Главный же воевода не нашел ничего лучшего, как по­вернуть все полки к Москве, чтобы там встретить татар­ское войско и дать ему бой.

Расчет в общем-то был верный: пока крымцы перепра­вятся, полки успеют вернуться и занять оборону на вы­годном рубеже.

Они и в самом деле успели, но, как оказалось, собра­лись не на славный бой, а на бесславную гибель. И винов­ником ее стал главный воевода князь Иван Вельский. Он почему-то решил встретить крымские тумены не перед царственным градом, выбрав для этого ладное место, а в самой Москве.

На первый взгляд в этом, казалось бы, главный вое­вода был прав: втрое меньше русских войск, чем татар­ских, к тому же татарские ратники не мастаки вести бои на улицах, где каждый дом становится крепостью; но эта выгода стала бы выгодной, не будь Скородом, Бе­лый город да и многие дома Китай-города деревянны­ми. Вот этого-то и не взял в расчет князь Иван Василье­вич, и никто из воевод его не поправил. Все с готовнос­тью принялись распределять ратникам участки оборо­ны. Сам князь Вельский и второй воевода Большого полка Морозов встали на Варламовской улице. Это мес­то было выбрано потому, что здесь находился дворец главного воеводы, который он и постановил сделать сво­ей ставкой.

Князья Мстиславские и Шереметев с полком Правой руки изготовились к встрече крымцев на Якиманской; князь Владимир Воротынский и воевода Татев получили участок обороны на Таганском лугу против Крутиц; а оп­ричный дворянин Темкин с дружиной опричников рас­положился на Неглинной. И еще тысяча опричная, вое­водой которой стараниями Малюты был поставлен Бог­дан Вельский, встала на Ярославской дороге, чтобы при­крыть путь к Сергиевой лавре.

У русских полков в достатке было рушниц, пищалей (особенно много полевых, на колесах, что давало возмож­ность перемещать их в ходе боя) и огнезапаса к ним, так что не хлеб и соль ждали татар в Москве, а огненный смерч.

День целый полки отдыхали, набираясь сил и мужест­ва для кровавого пира. Тихим ясным утром в праздник Вознесения Господня Девлет-Гирей подступил к Москве. Остановился в нерешительности перед частоколом и ки-таями216, видя за ними множество стволов пушечных и рушниц, готовых к стрельбе. У хана не было с собою ни­чего, чтобы ответить огнем на огонь, только конница стремительная да стрелы меткие. Он не сомневался, что русские в конце концов будут уничтожены, но сколько они погубят славных крымских воинов. Вот он и посчи­тал, что нужно крепко подумать, стоит ли рисковать. Не лучше ли, постояв с частью туменов здесь, остальные от­править в окрестности Москвы разграбить и пожечь их, набрать побольше полона и уйти обратно, не потеряв ни одного воина.

И тут вновь, в самый нужный момент, заговорил Дивей-мурза:

— Главный город гяуров, мой повелитель, ляжет к ко­пытам вашего иноходца с очень малыми для нас потеря­ми, если вы пошлете две или три сотни отважных джиги­тов с огненными стрелами. Вам, мой хан, останется толь­ко смотреть из царского охотничьего дворца в Воробьеве, как горят в огне непослушные твои рабы.

— И мы сможем тогда послать многие тысячи карать огнем и саблей гяуров вправо и влево?

— Да, мой повелитель, поблизости много богатых се­лений и даже городов.

— Ты, как всегда, даешь разумный совет.

Девлет-Гирей не стал ожидать, когда смельчаки ки­нутся выполнять его приказ. Он со всей своей свитой и тысячей нукеров поскакал в село Воробьево, чтобы отту­да, с высокого берега Москвы-реки, лицезреть распаляю­щее его гордыню зрелище.

Пока Девлет-Гирей скакал в Воробьево, его меткие смельчаки, большая часть которых погибла от дроба руш-ниц, сделали все же свое черное дело, сухие крыши домов моментально запылали от впившихся в них горящих стрел. Вот уже дым зачернил небо, укутал солнце, факе­лами запылали дома, взметнувшиеся вихри понесли язы­ки пламени дальше и дальше от Скородома в Белый, а за­тем и в Китай-город. Ратники и горожане, смешавшись, метались среди горящих домов, ища спасения; многие ус­тремились к Кремлю, куда пожар не перекидывался, но все кремлевские ворота оказались наглухо закрытыми. Одно спасение: Москва-река, Яуза и Неглинка.

Давя друг друга, москвичи, ратники и бежавшие от нашествия пахари подмосковных сел устремились к во­де, где их поначалу встречали меткие татарские стрелы, но вскоре вороги перестали стрелять, считая это излиш­ним: очумевшие от жара люди бросались в воду, топя друг друга, образовывали целые завалы из человеческих тел, пытающихся вскарабкаться наверх и в итоге пого­ловно погибающих.

Взрывы пороха, в изрядном количестве приготовлен­ного для стрельбы из пушек и рушниц, довершили разру­шение города.

Вот в это самое время, когда Москва уже догорала, пе­редовой отряд князя Михаила Воротынского встретил татарскую сотню на подступах богатого села, жители ко­торого вовсе не ожидали никакого лиха. Сюда, почти на сотню верст к западу от Москвы, не долетела еще страш­ная весть о татарском походе. Дружинники Воротынско­го без особого труда, сделав засаду, расправились с тата­рами, и только нескольким басурманам удалось вырвать­ся живыми.

Князь Воротынский после этой встречи с крымцами велел поспешить, хотя и не изменил осторожности, уси­лив передовой отряд и выслав дополнительные дозоры. Он собирался через сутки подойти к Москве со стороны Воробьевых гор, чтобы, осмотревшись, в соответствии с обстановкой принять решение; но ускакавшие татарские ратники, опередив его намного, по дороге смогли преду­предить своих о появлении русской конницы, а один из них на самом крепком коне понесся что есть мочи в став­ку Девлет-Гирея.

Еще задолго до рассвета гонец подскакал к воротам Воробьевского дворца, осадил коня (тот рухнул замерт­во) и крикнул стражникам:

— Открывай! Сообщение хану: идет войско гяуров!

Пока стражники отворяли ворота, их начальник по­спешил к Дивей-мурзе. Нукеры уже прекрасно понима­ли, что хан делает только то, что советует ему этот мурза, хотя он и не является предводителем похода.

Дивей-мурза повелел немедленно привести приска­кавшего, и тот рассказал, как сотня, ворвавшись было в село, оказалась окруженной гяурами.

— Их было очень много! Сотник приказал нашей де­сятке вырваться из боя и дать знать о русских. Мы вы­полнили его приказ. Пробились, хотя и не все.

Никакого приказа сотника не было, но кривил душой воин, чтобы не быть обвиненным в трусости и за это не оказаться с переломанной спиной. Он смело ссылался на сотника, ибо видел сам, как тому шестопером размозжи­ло голову.

Дивей-мурза едва сдерживал радость, слушая воина.

«Его послал сам Аллах!»

Дивей-мурзу не интересовало, много ли, мало ли идет русских к Москве; он скажет хану о множестве конных полков, чтобы тот немедленно направил бы копыта свое­го коня за Перекоп. Мурза весь вчерашний день думал, как заставить хана это сделать, ибо то, чего можно было ожидать от спешного похода, достигнуто. Вышло даже лучше, чем он предполагал, и теперь самое время уйти обратно, сохранив тумены. Не так уж и важно, что добы­ча невелика, ее принесет будущий год, когда, как и гото­вился хан, рать станет еще многочисленнее и сильнее, вооружится добрым огнестрельным снарядом. Приду­мать, однако, Дивей-мурза ничего не смог, а без всякого довода подступать к хану опасался, видя, как самодовольно тот держится, взирая на уничтоженную Москву. Дивей-мурза молил Аллаха, чтобы он удержал хана от опрометчивого приказа взять Кремль.

Вчера не отдал ДевлетТирей такого приказа, но что взбредет в его самолюбивую голову сегодня? И вот сам Аллах, направляющий на верный путь, прислал вестни­ка-спасителя. Недолго раздумывая, Дивей-мурза решил­ся на очень смелый поступок: разбудить начальника хан­ских нукеров, ибо только он мог повелеть своим подчи­ненным пропустить кого-либо в ханские покои в неуроч­ное время.

Сообщение об опасности подействовало. Нойон сам вызвался сопровождать Дивей-мурзу.

Разбуженный хан вначале разгневался:

— Как вы осмелились потревожить наш покой?!

— Страшная весть принудила меня, мой светлый хан, совершить столь дерзкий поступок. Выслушай меня, прежде чем казнить...

— Говори! — все еще гневаясь, смилостивился тем неменее Девлет-Гирей.

— Полки гяуров в одном переходе отсюда. Большая рать. Очень большая.

— Кто известил?

— Воин порубленной русскими сотни. Он, исполняя приказ сотника, прискакал к тебе, мой повелитель.

— Он — отважный воин. Беру к себе его нукером. Де­сятником нукеров.

Это никак не устраивало Дивей-мурзу. Принесшего весть нужно отправить подальше от глаз хана, иначе мо­жет открыться его, Дивея-мурзы, преувеличение о яко­бы грозной опасности. Не мог так быстро царь Иван на­править полки к Москве, это понятно каждому, кто хоть чуть-чуть сведущ в ратном деле, но Дивей-мурза рассчи­тывал на то, что у страха глаза велики и хан не станет придирчиво оценивать его сообщение, не созовет совета нойонов.

— Позвольте, мой повелитель, стать ему сотником в том тумене, сотня которого погибла?

— Ты прав. Пусть там и будет. А теперь говори, что ты нам предлагаешь. Ты не осмелился бы будить нас, не имея совета. Мы хорошо знаем тебя.

— Да благословит Аллах вашу, мой повелитель, муд­рость. Я, низкий раб ваш, действительно хочу предло­жить с рассветом увести тумены за Оку, а оттуда, без всяких задержек, — домой. Избегая всяких стычек с гяурами.

— Москва у наших ног. Мы станем ждать послов от князя Ивана. Мы принудим его стать нашим данником! Разобьем его полки! Пойдем в Тверь! В Ярославль!

— Не стоит, мой повелитель, спешить. Ваши, светлый хан, тумены без тяжелых пушек вряд ли смогут одолеть стены Ярославля, стены Твери. Не нужно вам, о мудрый из мудрых, и данничество князя Ивана. Вы готовили по­ход на следующий год и не откладывайте его. Сегодня, мой повелитель, вы показали свою силу: сгорело в огне большое войско московское, пополнить его быстро князь Иван не сможет, по России прошел великий мор, поэтому вы, мой повелитель, легко на следующий год возьмете Кремль и Тверь с Ярославлем, и Владимир с Нижним Новгородом, уничтожите всех князей и бояр, все их роды до единого человека, во всех городах посадите своих ной­
онов и мурз, а столицей Великой Орды сделаете Москву.

Для Девлет-Гирея мысль новая. Он, чингисид, знал только то, что замышляли и что воплощали в жизнь чин-гисиды, оставалось для него тайной за семью печатями стремление выскочки Мамая, который шел на Москву походом именно с этой целью: оставить грызущимся ха­нам их Орду, а самому ворваться в Москву, стать полным и безраздельным властелином России. Ее царем. Вот эту мамаевскую идею подсунул Дивей-мурза хану, выдавая ее за свою, и она так легла на душу ДевлетТирею, что он без лишних раздумий воскликнул:

— Великий Хан Великой Орды! Нам покорятся все земли на север и на запад! Да будет так!

— Теперь же, о великий из великих, посылайте гон­цов в тумены, чтобы немедля повернули они коней к Оке.

— Мы сделаем это, чтобы вернуться на следующий год! Ты, Дивей-мурза, — лашкаркаши того похода. Сего­дня уводить тумены тоже тебе.

Знай бы князь Михаил Воротынский об этом разгово­ре в Воробьевском дворце, повел бы свою дружину напе­ререз отступавшим, поклевал бы изрядно крымцев, от­бил бы не одну тысячу пленных, но чем ближе подходил к Москве, тем более расчетливо он вел рать. Князь пред­видел бой и готовился именно к нему, стараясь спешить и в то же время подступить к царственному граду не на измученных конях, поэтому делал привалы хотя и ко­роткие, но частые. Так еще в детские годы учил его де­лать Никифор Двужил.

Передовому отряду князь повелел, тоже ради сохране­ния резвости коней, чаще менять дозоры. Определил и запасной отряд, готовый, не мешкая, помочь передовому отряду, если тот скрестит сабли с крымцами.

Однако, вопреки расчетам князя Воротынского, пола­гавшего, что чем ближе к Москве он подойдет, тем чаще станут стычки с разбойными татарскими сотнями, крым-цы вовсе не встречались, да и села попадались совершен­но не тронутые врагом. Только верстах в пятнадцати от Москвы грабители успели побывать почти во всех дерев­нях, селах и погостах, но отчего-то даже не пожгли их, ограбив и захватив полон.

Почему?

Видимо, очень спешили. Что-то заставило их отка­заться от обычного своего варварства. В некоторые пого­сты, обнесенные крепким тыном, они даже не пытались врываться, проносясь мимо них. Да и дома в селениях не все подчистую грабились. Если ворота да изгородь креп­кие, татары их даже не ломали. Так, во всяком случае, рассказывали те, кто считал, что чудом остался жив и не­вредим. Вот тут Воротынский стал понимать, что крьга-цы побежали домой, оттого решил на свой страх и риск, вопреки приказу главного воеводы, не идти к Воробье­вым горам, а повернуть на Серпуховскую дорогу.

Действие это, весьма запоздалое, мало что дало конникам князя Воротынского. Они лишь посекли сотни две крымцев, гнавших по Калужской дороге около десятка сотен пленников, схлестнулись дважды в удачных сечах с замыкающими отрядами, прорвались даже к одной из переправ, наведя там панику, но короткую, ибо вынуж­дены были спешно отступить, чтобы не оказаться в окру­жении в прочном мешке. Воротынский еще немного по­дождал в надежде, что вот-вот подойдут из Москвы пол­ки Окские, которые туда были стянуты, но миновал день, миновал второй, крымские тумены беспрепятст­венно переправились через Оку, а о русской рати — ни слуху, ни духу. Оставалось одно: выполняя приказ глав­ного воеводы, идти к Москве.

И тут один из дозоров привел целую свиту знатных крымцев в парадных доспехах. Десятник, возглавляв­ший дозор, доложил:

— Талдычут они: послы мы, дескать. Вот этот за глав­ного себя выдает.

Надменный татарин в новгородской кольчуге, на гру­ди украшенной позолоченной чешуей, глядел на князя Воротынского вызывающе, но в том надменно-нахаль­ном взгляде улавливался тщательно скрываемый страх. И не без основания: сейчас потребует русский воевода от посла ханское письмо (он, нойон, сам так и поступил бы), прочитает его и тут же прикажет все посольство изру­бить.

Если раскинуть умом, так и следовало поступить кня­зю Воротынскому: порубить спесивцев, объявив их ла­зутчиками, за послов себя выдавших, письмо же ханское царю Ивану Васильевичу сжечь без свидетелей, вроде и не было его вовсе. Увы, поостерегся потребовать князь от посла ответа, какая цель посольства. Раз к государю на­правляются, пусть он и решает, принимать их или нет. Ведал бы князь, где споткнется, а где упадет, подстелил бы без скаредности соломки. Только не дано это знать смертному.

Тут к князю обратился Фрол со своей готовностью по­мочь: он хорошо понял, какое лихо тот на свою голову кличет. Фролу бы радоваться, что сообщит Малюте Ску­ратову и Богдану Вельскому весьма важное для них изве­стие, и это ускорит получение из их рук царевой жало­ванной грамоты, но на сей раз взяло верх людское состра­дание, тем более что князь, особенно в последнее время, держит Фрола безотлучно при своей правой руке, ни ра­зу не обидел, даже трапезует с ним за одним столом, как равный с равным.

— Не послы они, мой князь, но лазутчики. Дозволь посечь. А письмо, если оно и впрямь есть, — подложное, не иначе. Спалим его и крышка. Тем более что никто кро­ме нас с тобой об этом не узнает.

— Не могу. Не по чести это.

— Ты думаешь, в письме медовые слова? Не разгне­вался бы Иван Васильевич на тебя, что допустил до него оскорбителей? Недруги твои обязательно наушничать станут. Мол, не сговор ли какой? Вместо, мол, Москвы к Оке подался, вдруг не случайно.

— За самовольство — отвечу. Царю решать, виновен ли я настолько, что карать следует. На все воля государя.

— Тогда, может, так поступим: приставь меня к тата­рам приставом, в пути они взбунтуются, намерясь разбе­жаться, ибо лазутчики они, вот я и посеку их.

Не оценил душевный порыв стремянного князь Воро­тынский, твердо высказал свое окончательное решение:

— Слишком велика басурманам честь. Ты к государю Ивану Васильевичу поскачешь, а приставом к послам и сотник в самый раз будет, а то и десятник. Тот, кто пере­хватил их.

Князь Воротынский, повелев приставу подержать по­сольство крымского хана в Серпухове три дня, чтобы не смогли татары увидеть, сколько ратников дерзнуло пре­следовать тумены, доставить посольство в Коломенское и ждать там царева слова, повел отряд свой к Москве. Он ждал встречи с Окскими полками, но версты оставались позади, вот уже и Десна, но ни одного ратника, а не то чтобы полка, не попадалось.

«Где полки? Где князь Иван Вельский?!» — со все возрастающей тревогой спрашивал себя Михаил Воротын­ский и, естественно, ответа не находил.

Все он понял лишь тогда, когда выехал на берег Моск­вы-реки. Глаза у него от ужаса широко открылись. Он, много испытавший и познавший ратник, такого еще не видывал: широкая река была забита трупами. Переме­шалось все: стрельцы в своих ярких тигелях, дети бояр­ские в кольчугах, воеводы в зерцалах, купцы московские в атласных кафтанах, ремесленники в пропитанных по­том рубахах, женщины в ярких сарафанах и дети бес­штанные, пахари в грубых домотканых серьмягах. Ве­тер, дувший в спину, относил запах тлена, и оттого это переплетение мертвых тел, на добрую версту перегоро­дивших реку, казалось чудовищно нереальным.

Словно какая-то неведомая сила властно держала взгляд князя на крошечном младенце в кружевных пе­ленках, который будто бы спал, прижавшись к кольчуге ратника.

Когда оторопь отступила и князь смог наконец ото­рвать взгляд от младенца, он ужаснулся еще больше: груды угля и пепла, черные трубы, словно вздернутые в небо руки молящихся, редкие каменные церкви, тоже черные, без крестов и маковок — ни Скородома, ни Бело­го города, ни Китая не осталось и в помине, и на всех пе­пелищах трупы, трупы, трупы. Людские и конские. Обугленные. Черные. Даже стена кремлевская угрюмо чернела, и лишь за ней задорно искрились на солнце зо­лотые купола храмов.

«Успели ли княгиня с сыном и дочкой укрыться в Кремле?! Где Владимир?! Что с его семьей?! — один за другим хлестали по сердцу вопросы, пересиливая все ос­тальное. — Живы ли, родимые?!»

Они были живы. Брат Владимир успел отправить их со всеми чадами и домочадцами, со всем скарбом и под хорошей охраной в Лавру. Когда запылал город и огонь стал приближаться к Скородому у Таганского луга, он увел свой полк от явной и никчемной гибели и перекрыл им Ярославскую дорогу, усилив тем самым заслон опричной рати: несколько крымских сотен, понесшихся было на грабеж подмосковных сел, что лежали на пути в Лав­ру, попали в засады и сложили бесславно свои разбойные головы.

Все это еще только предстоит узнать князю Михаилу Воротынскому. Владимир Воротынский, поняв, что тата­ры ушли от Москвы, для верности пошлет лазутчиков. Лазутчики те повстречаются с ратниками Михаила Воро­тынского, и князь Владимир, собрав полк, поспешит к брату. Но пока, упрятав как можно глубже личную тре­вогу, созвал Михаил Воротынский младших воевод и сотников, чтобы попросить их повременить возвращать­ся в города свои.

— Не успели мы, другй, помочь Москве в рати, помо­жем ей в тризне. Могилы братские рыть станем, из реки Москвы перенесем в них утопших. Знаю, не ратника это дело, а посохи, но нет здесь кроме нас никого живых и не по-христиански будет оставить погибших без погребе­ния.

— Отпеть бы, — послышалось сразу несколько голо­сов. — Грех ить без покаяния.

— В монастыри ближние гонцов теперь же пошлю, — ответил князь. — В Кремле митрополит должен быть, ес­ли сохранил его Господь.

— В ближние села тоже бы послать. За подмогой.

— Все они здесь, ближние села, — указал на плотину из трупов Воротынский, — или арканами опутанные бре­дут в Кафу. Самим придется. Пока царь Иван Василье­вич не пришлет посошников из земель, татарами не тро­нутых.

— Исполним, воевода, божеское. Не сомневайся.

— Вот и ладно.

Без проволочек приступили к скорбному делу ратни­ки, а тут еще полк князя Владимира подошел, начала ра­бота двигаться спорей. Митрополит Кирилл сам панихи­ды правил у каждого братского рва.

Отдельно хоронили лишь знатных воевод, кого опо­знавали, а купцов иноземных, особенно лондонских, которых навытаскивали более двух дюжин, отвозили на их кладбище, что за Кукуем217, — не православной они ве­ры, чтобы вместе с нашими лежать. Лишь князя Ивана Вельского, главного воеводу, которого нашли в его же погребе задохнувшимся от дыма, да царева доктора, Ар­нольда Линзея, оставили до приезда самого Ивана Васи­льевича. Как он распорядится.

Царь, однако, не спешил. Гнал лишь посошных люди­шек в Москву, чтобы очищали ее от пожарищ и трупов. Опасался мора в царственном граде, и только когда мно­гие тысячи сгоревших и нашедших смерть в Москве-реке да в Яузе были преданы земле, когда после этого прошло изрядно времени, а о море слышно не было, вот тогда Иван Грозный пожаловал в Кремлевский дворец, со сво­ей, уже ставшей его тенью, многотысячной ордой оприч­ников.

Съежился Кремль. Даже митрополит благословлял Ивана Васильевича дрожащей от страха рукой, хотя и прилагал все усилия, чтобы соответствовать своему сану.

Особенно трепетали бояре и воеводы, бездействовав­шие в Кремле за запертыми воротами в то время, когда полыхал город. Они предвидели скорую и жестокую рас­праву. Не могли определенно сказать и братья Воротын­ские, как расценит самовластец их действия. Была у них поначалу мысль сослаться на повеление покойного глав­ного воеводы (кто теперь это подтвердит или опроверг­нет), но, поразмыслив, решили выложить царю все как на духу. Ответить за самовольство, которое тем более оказалось лишь на пользу.

Однако вопреки ожиданиям царь Иван Васильевич никого ни в чем не обвинил, каждому нашел нужное в этот момент дело, выделил знатную сумму из казны на восстановление Москвы, обсуждал в Думе, из каких го­родов и сколько взять мастерового люда, чтоб заселить столицу, щедро раздавал своим опричникам землю в Ки­тае и в Белом городе. Предложил он и Воротынским вы­брать себе места поближе к Кремлю, но те не стали этого делать, тем более что Фрол Фролов уже расстарался подрядить артели плотников и столяров как для своего кня­зя, так и для князя Владимира, и мастера те, осмотрев сохранившиеся в земле дубовые основания, пообещали управиться с теремами в двухнедельный срок, а еще за две-три недели восстановить гридню, конюшню, двор и остальные службы.

Самым важным сейчас для князя Михаила Воротын­ского было не это. Дворец построится, куда ему деваться. А вот как с намеченным строительством крепостей и за­сечных линий? Молчит пока по этому поводу самовлас-тец, не зовет для беседы главного порубежного воеводу.

Впрочем, не спешит принимать Иван Васильевич и послов крымского хана. Выжидает чего-то. О послах, по­нятное дело, у князя Михаила Воротынского малая забо­та, а вот мысли о том, как выполнять Приговор боярской Думы, без отдыху наседали одна за другой. Рати Окской нет. Вся, кроме одного полка, погибла. А без нее как? Вот и проводил много времени Михаил Воротынский в Раз­рядном приказе, набирая, наскребая людей для новых четырех полков.

Подготовил он с Логиновым и несколько новых роспи­сей по тягловой повинности городам уже с учетом того, что они выделяют людей на обустройство и заселение Москвы.

Полностью подготовившись к разговору с царем, князь Михаил Воротынский сам сделал первый шаг.

— Время, государь, идет. Боярский наказ и твое пове­ление не исполняются. Дозволь приступить, прежде мои новые предложения и предложения Разрядного приказа послушав.

— Послезавтра послов Девлетки приму. На следую­щий день, после заутрени, жду.

К приему послов крымского хана готовились основа­тельно. Одежду велено было надеть боярам, князьям и всем иным, кому надлежало присутствовать на приеме, самую никудышную, цветом однотонную, серую либо черную, без единого украшения. Даже перстни печатные надлежало снять. Перед троном, на который было наброшено серое рядно218, установили частую решетку с узким проходом сбоку. Мысль такая: не людей царь принимает, а зверей диких, для жизни опасных.

Только рындам не велено было менять одежды и по­сольские топоры на худшее оружие, да короны все три держать над царевой головой219 вельможам со всей пыш­ностью.

Велел царь Иван Васильевич облачить посла крым­ского хана в дорогую соболью шубу, жемчугом шитую, а шапку преподнести ему из лисы чернобурой. Все осталь­ные вельможи, посла сопровождавшие, оставлены были без внимания. Как приехали они в своих походных ове­чьих одеждах, так в них и велено было вести на прием ца­рев. С крепкой охраной к тому же.

В урочный час кованые ворота Казенного двора отво­рились (а именно там держали крымцев под доброй стра­жей), и в окружении стрельцов вывели посольство, аки преступников, идущих под топор палача. Взбешенные таким унижением, метали гневные молнии налитые кро­вью раскосые глаза вельмож крымских, скулы их, и без того выпирающие, вздулись жгутами, лица сделались злобно-багровые, от взгляда на которые оторопь берет. И только важно шагавший впереди своих соплеменников посол гордо нес и свою голову, увенчанную высокой шап­кой, и свой живот, на котором поверх ласкового меха скрестил он грубые руки, привыкшие к жестким поводь­ям, к сабле, к тугому луку. Он, похоже, не замечал плот­ных рядов стрелецких, так как был польщен вниманием, ему оказанным, обрадован необычайно дорогим подар­ком царя, а может, представлял, что стрельцы не конво­ируют его, а приставлены для охраны от возможного на­падения разъяренной толпы.

Впрочем, толпы никакой не было, а те немногие люди, кто видел эту картину, невольно улыбались, хотя в те черные для Москвы дни людям было не до улыбок. Когда посол Девлет-Гирея вошел в тронную палату, величест­венно ступая по узорчатому ковру заскорузлыми от кон­ского пота сапогами, словно на ногах его были шитые золотом сандалии, и даже не удостоив думных бояр взгля­дом, почти вся Дума тоже заулыбалась, хотя и боярам так же было далеко до улыбок.

Наконец увидел посол решетку в нескольких шагах перед царским троном и остановился пораженный. Ды­шащее благородным высокомерием лицо посла вмиг по­багровело и стало похожим на бычью морду.

Он и взревел по-бычьи:

— Так не принимают послов великого хана рабы его!

— Ты будешь допущен до руки великого князя мос­ковского, князя астраханского, князя казанского, царя всей России, — спокойно ответил послу пристав220 его. — Ты один.

Не были бы предусмотрительно отобраны у татар их сабли и ножи, наверняка кинулись бы они на стрель­цов, на бояр думных, не вынеся столь явного оскорбле­ния. Теперь же посланцы хана только скрежетали зуба­ми, с ненавистью глядя на стрельцов, еще плотнее со­мкнувших плечи, на бояр, да и на самого Ивана Василь­евича.

Пристав, указав на узкий проход в решетке, пригла­сил посла совершенно будничным голосом:

— Проходи вот туда.

Клокоча гневом, посол стал протискиваться между железными прутьями, стараясь все же не повредить до­рогой шубы, а как оказался за решеткой, тут же словно из-под земли выросла возле него пара богатырского сло­жения опричников, готовых в любой миг скрутить посла в бараний рог.

Один из опричников настойчиво потребовал:

— Шапку долой!

— Пусть его, — остановил опричника царь Иван Васи­льевич. — Пусть покрасуется. Небось не нашивал в жиз­ни ничего похожего. — И к послу: — Слушаю, что велел сказать тебе хан твой.

Не поинтересовался, как принято было в таких случа­ях, о здоровье ханском. Одна эта деталь, призванная про­демонстрировать царское величие, сыграла совершенно иную роль, какая ей предназначалась: посол воспринял ее с усмешкой.

«Побитый пес скалит беззубую пасть».

Он даже снял шапку и поклонился.

— Мой и твой, князь Иван, повелитель просил сооб­щить тебе, своему рабу, что жив и здоров. Еще он повелел спросить, как понравилось тебе его ханское нерасполо­жение, показанное огнем и острой саблей? Он послал те­бе письмо и щедрый подарок.

Посол, откинув полу шубы, достал из-за пояса свиток и протянул его царю, а когда дьяк, стоящий за троном, взял свиток, посол достал небольшой нож с рукояткой из копыта каракуйрука, в изрядно потертых ножнах, и то­же протянул его Ивану Васильевичу.

— Мой и твой, князь Иван, повелитель, да продлит Ал­лах годы его царственной жизни, посылает тебе вот этот нож, чтобы ты в утешение себе перерезал свою глотку.

— Вон! — крикнул царь Иван Васильевич, и дюжие опричники в один момент вытолкнули посла через щель в решетке, там стрельцы-охранники подхватили его, швырнули в кучу татарских сановников и, подталкивая бердышами, погнали посольство крымское прямехонько
на Казенный двор.

На следующее утро, едва лишь занялась заря, князь Михаил Воротынский опустился на колени перед обра­зом Спаса, молился, чтобы была дана государю сила не отступиться от планов порубежного устройства юга оте­чества, а ему, самому князю, — твердость духа в беседе с царем.

Внял, видимо, Бог горячей молитве княжеской, ибо царь почти со всем согласился, что предложил князь, хо­тя поначалу сердце екнуло у главного воеводы порубеж­ного и руки чуть было не опустились.

— Садись, князь, — как обычно указал Иван Василь­евич на лавку, покрытую искусной работы мягким пола-вочником.

Особенность сегодняшняя была лишь в том, что даже в этом одном слове чувствовалось безразличие царя ко всему на свете. Помолчали. Затем со вздохом подал Иван Васильевич Воротынскому свиток.

— Читай.

Михаил Воротынский развернул свиток. Письмо Дев-лет-Гирея царю, уже переведенное в Посольском прика­зе. Бросилась в глаза витиеватая аккуратность перепис­чиков, словно великое вдохновение озаряло скромного служаку. Воротынский начал читать:

«Жгу и пустошу Россию единственно за Казань и Аст­рахань, а богатство и деньги применяю к праху...»

«Чего ради прежде грабили наши земли, шакал лице­мерный?!» — с возмущением подумал Михаил Воротын­ский и продолжил чтение:

«Я везде искал тебя, в Серпухове и в самой Москве, хо­тел венца и головы твоей, но ты бежал из Серпухова, бе­жал из Москвы — и смеешь хвалиться своим царским ве­личием, не имея ни мужества, ни стыда! Ныне узнал я пути государства твоего: снова буду к тебе, если не сдела­ешь, чего требую, и не дашь мне клятвенной грамоты за себя, за детей и внучат'бвоих...»

Еще продолжал читать Михаил Воротынский наглое, как он оценивал, послание девлетгиреевское, а царь уже начал исповедь, удивившую и обрадовавшую князя:

— За грехи мои тяжкие карает Господь. За кровь хри­стианскую, мною проливаемую по наущению лжедругов престола. За Новгород подрубленный221, за Торжок каз­ненный. Оттого и мор на царство мое напустил Господь. Оттого и ляхи с литовцами зело петушиться стали. Вот и
Девлетка тумены свои пригнал, окровянив землю мою, спалив всю Москву.

Неужели одумается, как и в молодости, после велико­го московского пожара? Дай-то Бог! Вздохнет тогда вновь полной грудью Россия, и не страшны станут ей вражеские силы ни с юга, ни с северо-запада.

Ой как ошибался князь Воротынский, возмечтавший о спокойствии России, о добрых намерениях царя Ивана Васильевича. Грешником негодным, даже злодеем не первый уже раз костит он себя, особенно в беседах с иноземцами. А вот перед своим ближним слугой впервые по­каялся. И, видимо, не случайно. Пройдет всего несколь­ко недель, и вновь прольется кровь родов знатных рос­сийских, а чуть больше чем через год откликнется и са­мому князю эта, казалось бы, искренняя исповедь. Одна­ко сейчас царю еще очень нужен был опытный и разум­ный воевода, который бы выполнял свое дело со рвением, без малейшего колебания. Оттого и заговорил царь, по­сле самоуничижения, о желании пойти на попятную, принять если не все, то многие условия крымского хана.

— Не пойду поперек воли Господа, отдам Девлетке Ас­трахань. Казань не вдруг, но тоже уступить придется. Повелел готовить письмо послу моему в Крыму Афана­сию Нагому. Пусть скажет о моем желании Девлетке. Следом послов к хану пошлю. С шертной грамотой.

— Иль воеводы у тебя, государь, перевелись? Иль ра­ти ты всей лишился? Прикинь, великому князю Киев­скому Владимиру легко ли было обороняться от печене­гов-половцев? Выдюжил! И Россия с ним вместе выдю­жила. Или против Мамая прадед твой встал играючи, что ли? Силу силой ломать надобно. И то сказать, уступишь ты Девлетке-сарацину, все твои недруги головы подни­мут. Заедят. Не забудь и казаков, кто тебе поверил и под твою руку встал. Ежели на погибель оставишь их, твое слово впредь гроша ломаного не будет стоить.

— Твоими устами да мед бы пить...

— А ты руки мне развяжи. Отдай мне не только порубежников, но и Окскую рать. Под единым воеводством разумней дело пойдет. Не хулю покойника Вельского и Вельских вообще, только МагметТирей обманом столь­ный град при отце твоем разрушил, теперь вот и Девлет-Гирей тоже обманом.

— Не суди отдавших Богу душу.

— Верно, судить не мне, грешному, но наперед без по­спешности главного воеводу на речную рать следует ста­вить. Самое же лучшее — под единую руку свести полки и порубежников. Доверься без опаски. Как поход на Ка­зань в свое время доверил. Я уже с Разрядным приказом роспись сготовил, откуда сколько взять ратников на Оку. Без городов северных и западных.

Не вдруг ответил царь Иван Васильевич. Долго думал только ему известную думу, заставляя тем самым трево­житься князя Михаила Воротынского, искать убеди­тельные слова в пользу того, что он предлагает, и вместе с тем сомневаться, вернул ли самовластец свое ему дове­рие или все еще во власти грязных наветов и считает воз­можной измену. Это предположение особенно угнетало князя-воеводу.

А самовластец молчал.

И настала такая минута, когда Михаил Воротынский едва сдержался, чтобы не отказаться от всех чинов и не попросить царя отпустить его во вновь пожалованный удел — в Новосиль. Еще бы миг! Но Иван Васильевич вздохнул, словно давила на его душу непомерная тя­жесть, и молвил:

— Будь по-твоему, — и тут же повелел: — Разрядный приказ сегодня же пусть мне представит роспись.

— Мы с дьяком Логиновым новую роспись по строи­тельству сторож, крепостей и засек подготовили, прики­нув сколько Москве понадобится посохи, чтобы отстро­ить и заселить ее...

— Лишнее. Все оставь по-прежнему. Москву Вологда и Поморье на свои плечи возьмут. Дерзай, князь! Поспе­шая, дерзай!





Дата публикования: 2014-11-18; Прочитано: 186 | Нарушение авторского права страницы | Мы поможем в написании вашей работы!



studopedia.org - Студопедия.Орг - 2014-2024 год. Студопедия не является автором материалов, которые размещены. Но предоставляет возможность бесплатного использования (0.046 с)...