Православном Свято-Тихоновском богословском институте 4 страница

Вы знаете, что евангельские чтения поделены по дням года не случайно, разделение здесь специальное — так, что в течение года в церкви, где служится литургия, прочитывается, по су­ществу, все Четвероевангелие. Вы знаете, конечно, что на праздники читается Евангелие, относящееся к данному празднику, т.е. Евангелие, которое отображает то или иное евангельское событие. Есть Евангелие, специально назначенное на чтение о памяти святых, есть Богородичное Евангелие, которых... только два.

Конечно, чтение Евангелия — это одно из главных мест, мо­жет быть, даже кульминация первой части литургии — литургии, которая называется особенным и несколько странным именем: ли­тургия оглашенных. Почему так называется эта литургия, эта часть литургии? Потому что в древности был особенный разряд присутствующих в храме — тех, кто готовился к принятию святого крещения. И эти готовящиеся к крещению люди оглашались Словом Божиим и словом проповедническим, словом святительским. Поэто­му они и назывались оглашенными. И на первой части литургии они могли присутствовать, в отличие от второй ее части — ли­тургии верных, где могли находиться только крещеные, только уже ставшие верными. Именно поэтому первая часть литургии по­лучила такое название, хотя, конечно, это не означает, что на ней присутствовали только оглашенные, а в конце литургии при­ходили верные. Вовсе нет: верные стоят с самого начала, а ог­лашенные должны будут потом уйти.

Чтение Евангелия является кульминацией литургии оглашен­ных. Это самый торжественный, самый величественный момент, и было бы правильно в символическом толковании именно этот мо­мент считать выходом Господа на проповедь, символизирующим вы­ход Господа на проповедь.

После чтения Евангелия в древности епископ или священник выходил на амвон и говорил проповедь, которая очень часто бы­вала толкованием на прочитанный евангельский текст. Потому что и в древности тоже Евангелие толковали. Мы имеем много свиде­тельств об этом у древних церковных писателей. Есть много древних толкований.

Евангелие требует толкования не только потому, что оно читается по-славянски и трудно для понимания людям, не знающим славянского языка. Оно требует толкования прежде всего потому, что смысл евангельский чрезвычайно глубок, это есть Слово Бо­жие, слово всеобъемлющее, несущее в себе Божественную глубину, слово, которое бесконечно велико, поэтому каждый, кто читает Евангелие, знает по своему опыту, что можно читать его всю жизнь, и каждый раз будешь понимать все больше и больше, глуб­же и глубже даже очень хорошо известное тебе место, хорошо из­вестный текст. При чтении Евангелия всегда как бы открывается эта новая глубина, и недаром поэтому духовники всегда советуют Евангелие читать постоянно, каждый день. Известный многим из вас замечательный старец, отец Таврион, прямо так и говорил, чтобы все каждый день читали Евангелие, и при этом добавлял: "Будешь читать Евангелие — и будешь иметь ум Христов". Это значит, что ум твой будет просвещен Словом Христовым, что твое разумение станет приближаться к Евангелию, то есть ты будешь думать так, как Господь учит. Христос как бы будет действовать в тебе, в твоем разумении. Поэтому чтение Евангелия действительно требует объяснения, требует особого проникновения в эту глубину, и епископ или священник, конечно, должен объяснять Евангелие, стараться помочь своей пастве глубину эту постигать с возможной полнотой. Но не только толкование Евангелия было темой проповеди.

Нужно начать с того, что в самой глубокой древности, в первые годы жизни православной церкви, Евангелие еще не было написано, и проповедь епископа или апостола, собственно, и была тем благовестием, которое потом записывалось и стало для нас Священным Писанием. Но не только воспоминания о жизни и чудесах Спасителя были темой даже и апостольской проповеди. Мы с вами знаем из "Деяний святых Апостолов", что ап.Павел, при­ходя в тот или иной город к новым христианам, в христианскую общину, беседовал с ними о многом и очень многое объяснял и в учении Христовом, и в том, как следует жить. То есть, пропо­ведь это есть тот момент, когда через священника или епископа совершается как бы продолжение благовестия, живое слово Церк­ви.

Здесь следует подумать о том, каким должно быть это живое слово. Хорошо, конечно, если священник имеет талант проповед­ника, если он умеет глубоко и сильно говорить, если его слово имеет зажигательную силу. Но такой человеческой проповеди не место во время литургии. Потому что литургия — это есть при­шествие Господа к нам, и конечно, здесь, во время литургии, слово должно быть прежде всего благодатным. Здесь как раз место для харизматического служения, здесь как раз священник или епископ должен быть орудием Духа Святаго в особой степени, он должен свое сердце открыть для действия благодати Божией и стараться говорить как бы не от себя. Это бывает теперь, в наше время, очень редко, потому что эта должность священника как бы забыта. И если вот это служение, может быть, сохранило немного таких моментов в жизни священника, когда с такой силой сохраняется древняя харизматическая свобода, то нужно сказать, что в наше время и это тоже теряется, и можно сказать, почти утрачено — вот это ощущение харизматического служения в слове.

В древности вся литургия совершалась по вдохновению, т.е. епископ, апостол произносил молитвы так, как он слышал их в своем сердце от Бога. Потом, как вы знаете, пришло время, ког­да нужно было составить канон служения литургии — и это, ко­нечно, понятно, необходимо, мы об этом говорили, — но вот для живого слова священнического осталось это место после чтения Евангелия. Читается Слово Божие, а потом это Слово Божие имеет как бы себе продолжение — продолжение в том служителе слова, которым является апостол, епископ, священник. И, конечно, здесь необходимо, чтобы это живое слово было живо и действен­но, чтобы оно было обращено к тем людям, которые стоят в храме сегодня, чтобы оно отвечало на те нужды духовные, которые се­годняшняя паства имеет. Чтобы епископ или священник действи­тельно словом руководил бы, вел, воспитывал свою паству. И чтобы здесь было очевидно благодатное присутствие Божие. Надо сказать, что так бывает и теперь. И если нам с вами удается слушать разных проповедников, то я думаю, что каждый такой слушающий христианин имеет какой-то опыт и может ска­зать: "Сегодня я слышал особенное слово". Наверное, когда-ни­будь кто-то из вас слышал такое особенное слово, которое нель­зя перепутать ни с чем, нельзя его спутать с обычным челове­ческим словом. Священник тоже имеет такой опыт. Бывает так, что он часто проповедует, и проповедовать ему трудно. А потом вдруг в какой-то день он выходит на амвон, и слово само как бы льется из уст, как будто оно не от него, не он говорит как бы. Не может он так сказать, как у него вдруг получается, а чувствует вот это благодатное действие в себе. Так бывает, я уверен, что каждый из нас имеет такой опыт, то есть, мы слыша­ли такую проповедь. Мне посчастливилось много слышать таких проповедей, когда очевидно присутствие Божие, очевидно, что это слово — благодатное. Вот таким благодатным словом и должна быть проповедь. Если бы она такой была всегда, то, естествен­но, она помогала бы нам совершать Божественную литургию. Пото­му что эта проповедь в особой степени, совершенно по-своему помогает разгореться нашему сердцу.

Проповедь священническая была тоже одним из главных куль­минационных моментов служения литургии оглашенных. Из этого видно, что недаром литургист-богослов протопресвитер Александр Шмеман назвал литургию оглашенных другим названием: "литургией слова". Это очень много говорящее название. Действительно, здесь служение слова, которое чрезвычайно необходимо Церкви, всем нам и в особенном смысле необходимо оглашенным. Литургия слова заканчивается молитвой. После проповеди выходит на амвон дьякон и говорит сугубую ектению. Эта ектения — усиленное про­шение, в отличие от обычной ектении, сугубое моление, удвоен­ное или даже утроенное. Начинается она такими словами: "Рцем вси от всея души и от всего помышления нашего рцем". Никакая другая ектения не начинается таким образом. Здесь с самого на­чала дьякон призывает нас молиться от всей души, от всего по­мышления, то есть молиться всем своим существом. Действитель­но, наступает время вот такой усиленной, особой молитвы. И да­лее, призвав так народ, он обращается к Господу от лица наро­да: "Господи Вседержителю, Боже отец наших, молим Ти ся, услыши и помилуй".

Как видим, и это прошение тоже вводное и тоже указывает на особенную сосредоточенность, на особенную силу этой молит­вы. Мы особенно умоляем:"...молим Ти ся, услыши и помилуй". И потом начинается прошение, которое всем нам хорошо извест­но: "Помилуй нас, Боже, по велицей милости Твоей, молим Ти ся, услыши и помилуй. Еще молимся о Великом Господине и Отце нашем Святейшем Патриархе Алексии..., о богохранимей стране на­шей..., о братиях наших, священницах, священномонасех и всем во Христе братстве нашем,...о блаженных и приснопамятных свя­тейших патриарсех православных и создателях святаго храма сего и о всех преждепочивших отцех и братиях, зде лежащих и повсю­ду, православных..."

Здесь мне хочется сказать тем, кто будет когда-нибудь дья­коном или священником: никогда не говорите "повсюду, пра­вославных" в одно слово, потому что это звучит уже просто иногда анекдотически: "Зде лежащих и повсюду православных". "Зде лежащих и повсюду, православных" — здесь есть запятая. Дьяконы почему-то все без исключения говорят всегда "повсюдуп­равославных" — как бы в одно слово.

Анекдоты тут, наверное, ни к чему, вообще они вредны, как правило, но я расскажу вам все-таки по этому случаю анекдот.

Некий дьякон — это реальный случай, не придуманный, — любивший иногда употребить спиртное в излишнем количестве, ле­жал где-то около дороги, и бабушки, шедшие в храм, спросили его: "Отец дьякон, что же ты здесь лежишь?". На что он ответил: "Зде лежащий — повсюду православный". Но я надеюсь все-таки, что вы, когда будете молиться, не об этом будете думать и ек­тению будете произносить правильно.

Дальше говорится в следующем, последнем прошении: "Еще молимся о плодоносящих и добродеющих во святем и всечестнем хра­ме сем, труждающихся, поющих и предстоящих людех, ожидающих от Тебя великия и богатыя милости". И возглас: "Яко милостив и Че­ловеколюбец Бог еси, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков".

Те, кто знает службу, наверное, заметили, что одно проше­ние я пропустил — прошение, которое всегда на литургии мы с вами слышим: "Еще молимся о милости, жизни, мире, здравии, спасении, посещении, прощении и оставлении грехов рабов Божи­их, братии святаго храма сего". И дальше — кто как может, в некоторых местах дальше 40 минут читают записки, а в некоторых храмах поминаются, скажем, только служащие в этом храме свя­щенники, ктитор храма сего или певчие, ну, иногда поминаются болящие — те, за кого просили особенно помолиться. Но, как бы там ни было, в служебнике этого прошения нет. И вот тем, кто думает, что литургия раз навсегда составлена в каком-нибудь, скажем, третьем веке и никогда не менялась, я здесь скажу, что налицо довольно сильное изменение в служении литургии. Какое?

В древности во время литургии, конечно, поминали. За здравие поминали членов общины, болящих, путешествующих, тех, кто был захвачен гонителями и пребывал в заточении — конечно, за них церковь сугубо (особо) молилась. И, наверное, было и соответствующее прошение в этой ектении. Но потом, как мы уже с вами говорили, наступили времена мирные, когда гонения прек­ратились. Общины церковные сначала стали расти, а потом, веро­ятно, заменились приходами постепенно, как у нас в России, и стали очень многочисленными. И священник уже не мог помянуть, скажем, всю деревню по именам или весь приход в городе, и поэ­тому, чтобы не загромождать литургию перечислением неизвестных имен, поминовение было вынесено на проскомидию, а из сугубой ектении прошение, где поминаются конкретные люди, было изъято. И вот современный наш служебник как раз и содержит такой текст сугубой ектении. Но по ряду причин, хороших и плохих, это про­шение повсюду введено, причем я не уверен, что было соот­ветствующее указание, скажем, высшей церковной власти, может быть, и было — я не знаю этого. Оно, это поминовение поименное на ектении, вошло настолько прочно, что хотя его и нет в слу­жебнике, но произносят его абсолютно везде. Любой дьякон, лю­бой священник это прошение обязательно произносит. Но как?

В еще недавнем прошлом, для вас, может быть, не таком уж близком, все записки разделялись на группы. Были записочки се­ренькие, синенькие, красненькие — с одной галочкой, с двумя галочками и так далее. За ящиком, когда подавали такую за­писку, соответственно брали с вас 50 копеек, рубль, три рубля — это было еще, конечно, до перестройки. Сейчас уже я не знаю, сколько берут — 100 рублей или 300. И было правило: красные записочки, трехрублевые, читают на проскомидии, потом на сугу­бой ектении, ну а самые дорогие еще читают специально на осо­бом таком выходе из алтаря, когда поют "Со святыми упокой" и произносят "Вечную память". И вот тут поминают покойников, за которых заплатили совсем хорошо. Такое разделение записок по денежному принципу, конечно, никак не может соответствовать духу служения литургии. Это, конечно, какой-то коммерческий принцип, который ворвался в литургическую жизнь и означает страшное снижение духа, это означает, что литургия нами утра­чена в каком-то смысле, т.е. мы ее не понимаем уже больше, мы уже в ней по-настоящему не участвуем. Потому что мы просим у Бога и чаем в литургии получить бесконечно много, мы просим о вечной жизни, о чуде — всякая литургия это есть самое великое, самое удивительное чудо — и думать здесь о записках трехрубле­вых или рублевых — это, конечно, ужасно. Но тем не менее жизнь есть жизнь и кушать надо, и батюшки, которые устраивают свою церковную жизнь, должны смотреть на церковный доход и думать, из чего бы его сформировать. Раньше церковный доход формиро­вался из пожертвований, а теперь пришли времена какой-то куп­ли-продажи, когда надеяться на то, что народ пожертвует, не приходится, нужно с него брать какую-то плату за каждую требу, и даже вот за литургию. Еще в прошлом веке, и даже в нашем ве­ке, это называлось "заказать литургию". То есть, можно было придти в храм и заказать литургию, заупокойную литургию. К счастью, вам сейчас вам эта терминология уже не близка и мно­гим вообще не знакома. А еще несколько десятков лет назад это было обычно — заупокойная литургия. И служились раньше такие заупокойные литургии, когда не было ни одного причастника, а была только записка, за которую много заплачено и которая всю литургию только и поминается. Конечно, такое низведение литур­гии до уровня какой-то требы частной — это тоже вещь совершен­но ужасная, катастрофическая, и можно сказать, что это, навер­ное, тоже одна из причин страшного духовного падения русского народа, которое совершилось в начале века. Потому что, по су­ществу говоря, это означало потерю евхаристического духа, по­терю литургической жизни.

Все это я говорю вам потому, что поминовение на литургии, на ектении — это есть некий камень преткновения даже в наши дни. И сейчас тоже можно от многих услышать недоумение: почему это у вас в храме не поминают по запискам?... благочестивый батюшка скажет — и я это слышал неоднократно — вот, был такой случай, один батюшка служил, служил, а потом умер, и вот явился ангел и сказал, что он в Царство Божие не попал, потому что вместо того, чтобы записки читать, он их под жертвенник кидал и не читал их. Ленился записки читать, поэтому Царства Божия ему не видать. Такие нравоучительные притчи и сейчас в ходу, и смысл имеют они очень простой: обязательно нужно чи­тать записки, ведь записки народ подает, за записки народ ко­пеечки дает, трудовые копеечки. Надо их читать, и вот усердные батюшки эти записки читают во время литургии по 40 минут и по часу. Я сам служил в таком храме, где после Евангелия пропове­ди не было, а начиналось чтение записок и продолжалось пример­но час, и хор выходил покурить во двор, и регент говорил: "Что он, с ума сошел, как же это можно, какая же это литургия?".

Так говорить о священнике, конечно, плохо, нельзя так говорить, он, конечно, имел свою благочестивую цель. Но это раз­бивает литургию совершенно, она теряет свой дух полностью, по­тому что бубнить записки с сотнями имен — это нельзя назвать литургией. Никогда такого на литургии не было и не могло быть, это есть, конечно, очень тяжкое и грубое искажение литургии. Приходится увидеть, что здесь не только доброе желание помя­нуть и помолиться за больных людей присутствует, но и некий коммерческий, экономический расчет, который вновь из проскоми­дии вытащил поминовение в литургию оглашенных. Здесь происходит обратное движение, отвечающее уже не духовным потребностям времени, а потребностям коммерческим. Такая мотивация должна быть признана злокачественной, и конечно, с ней нужно бо­роться. Так литургию портить нельзя.

Можно ли вообще поминать на литургии записки? Конечно, можно. И можно, и очень хорошо. Но нужно, чтобы это не превра­щало литургию неизвестно во что. Тут не должно быть перерыва в литургии. Если кто-то очень болен, если это случай, когда вся община может помолиться за кого-то, или принесен покойник в храм и, конечно, о нем следует помолиться. Может, не один, мо­жет, несколько усопших требуют нашего поминовения. Может быть, мы молимся о каких-то известных всей общине почивших людях или болящих. Помолиться нужно, и помянуть их тоже и можно и хоро­шо. Но нельзя здесь впадать в другую крайность. То есть, неда­ром наши святые предки такое поминовение массовое вынесли на проскомидию. И вот для того, чтобы защитить вот такое нечтение записок во время литургии, я и ссылаюсь на служебник, в кото­ром нет этого поминовения, т.е. это есть прямое нарушение устава, когда совершается длинное поминовение на литургии. Не­которые думают, что наоборот — те, кто не читают записки, на­рушают устав, а в действительности обстоит дело именно так, что те, кто начинают длинное чтение записок, они-то и нарушают церковный устав.

После сугубой ектении следует заупокойная ектения. И здесь надо сразу сказать, что эта ектения вовсе не всегда должна читаться. На великие праздники, даже в воскресные дни эту ектению можно опустить, потому что и здесь тоже церковь не призывает нас к такому особенному поминовению, а призывает нас к динамичному, сосредоточенному служению литургии. Естественно вставить заупокойную ектению, когда есть покойник у общины, когда мы кого-то хотим особенно вспомнить — скажем, в день па­мяти каких-то особенно дорогих нам людей. На практике сейчас заупокойная ектения обычно отменяется в большие праздники, а в обычные, даже и воскресные, дни она всегда читается, поскольку всегда бывает много записок заупокойных. Но эти заупокойные записки также ни в коем случае не должны быть прочитаны все во время ектении. Их нужно читать на проскомидии. А здесь доста­точно общей молитвы. Значит ли это, что молитвы поименной быть не должно вообще? Или она должна быть только на проскомидии? Конечно, нет. Мы должны молиться по именам, но наша молитва должна быть осмысленна, т.е. нужно, чтобы мы поминали тех, ко­го мы знаем или о ком мы что-то знаем, чтобы это были не просто записки о какой-нибудь Марье или Дарье, но чтобы это были люди, о которых мы имеем какое-то хотя бы представление.

Кто может так поминать? Конечно, мы сами. Когда дьякон выходит и говорит: "Еще молимся о милости, мире, жизни, здра­вии, спасении, посещении, прощении и оставлении грехов рабов Божиих..." и поминает тех, кого он знает: священников храма, певчих, особо болящих, — в это время все мы, стоящие в храме, должны усиленно молиться за своих близких, о ком мы на­писали в записках. Неважно, в конце концов, даже и то, кто прочитал эти записки. Вот мы их написали, и эти записки стали символом нашей молитвы, и мы их читаем здесь, во время екте­нии, и таким образом весь храм поминает своих близких. Вот как должно было бы быть.

Конечно, сейчас у нас делается не так, записок бывает много в храмах, и получается, что эти записки священник прочи­тать не в силах. Я вам приведу такой пример. Был такой замеча­тельный старец, архимандрит Серафим Тяпочкин, он служил под Белгородом, в деревне. И хотя это была деревня, но к нему при­езжал народ со всех концов России. И не так даже было много народу в храме, но записок было очень много. И отец Серафим даже в глубокой старости приходил в храм в 6 утра и совершал проскомидию, пока не помянет по запискам всех, кто там пере­числен. Он вынимал частички поименно, за каждого, поэтому ли­тургия частенько начиналась в 12 часов дня. А с 6 часов утра до 12 читали акафисты, каноны разные, правила ко святому причащению со всеми тремя акафистами — в общем, все что угодно делали. Исповедовали без конца. А батюшка совершал проскомидию в течение 5-6 часов, и только после этого была литургия, а вы­ходил он из храма (его почти выносили) в 5 часов вечера. Это, конечно, был его личный подвиг, он был святой человек, дости­гший, конечно, особенных благодатных даров, и мы не можем его укорить: он так хотел подвизаться. Но мы не можем признать та­кой способ служения возможным для всей церкви, потому что даже в этом селе местные жители к отцу Серафиму не ходили. Отец Се­рафим сначала удивлялся, а потом говорил: "Ну, ведь у меня только одни приезжие, а местные все говорят: "Батюшка за нас помолится", — а сами остаются дома". Почему так происходило? Конечно, если вы специально едете к такому батюшке, то вы мо­жете целый день простоять на литургии. Это эпизод в вашей жиз­ни. А если вы ходите в церковь каждое воскресенье или чаще, то каждый раз с 6 утра до 6 вечера вы не можете находиться в хра­ме. Поэтому такой способ служения литургии не может быть приз­нан возможным для всей церкви.

Надо сказать, что большинство замечательных служителей литургии, святых людей, литургию совершают быстро. Литургия должна иметь особый динамизм, она должна как бы быть на одном дыхании, совершаться стремительно, это есть огненная молитва, самая высокая, самая сильная, это есть особенное благодатное озарение, действительно пришествие Царствия Божия к нам. И по­этому в литургии нельзя комкать что-то, нельзя затягивать, здесь должен быть свой ритм, и он должен быть стремительным.

Вот стремительно служил и молился отец Иоанн Кронштадтский. И многие замечательные старцы именно так служили и служат Божественную литургию. Если бы литургия так соверша­лась, мы бы все могли в ней участвовать. Когда литургия искусственно растягивается и в нее вводятся совершенно не свойственные ей, ненужные длинноты, то народ, который здесь стоит, как бы выпадает, он уже не может в ней участвовать. Священнику, который находится в особом положении — он ведет, ­ему легче быть сосредоточенным, а народу, который стоит в хра­ме и который более пассивен по своему положению, не может мо­литься в течение нескольких часов. Так что литургия ни в коем случае не может быть равнодушной к такому произволу, когда вдруг один начнет записки слишком долго читать, другой начнет проповедовать как-нибудь очень плохо и бессмысленно в середине литургии — так нельзя. Все должно быть по особому вдохновению.

Но вот совершается заупокойная ектения, читается молитва, возглас, и произносится ектения об оглашенных: "Помолитеся ог­лашеннии, Господеви. Вернии, о оглашенных помолимся, да Господь помилует их. Огласит их словом истины. Открыет им Евангелие правды. Соединит их Святей Своей, Соборней и Апостольстей Церкви. Спаси, помилуй, заступи и сохрани их, Бо­же, Твоею благодатию. Оглашеннии, главы ваши Господеви прикло­ните".

И священник читает молитву об оглашенных: "Господи Боже наш, Иже на высоких живый и на смиренныя призираяй. Иже Спасе­ние роду человеческому низпославый — Единороднаго Сына Твоего и Бога, Господа нашего Иисуса Христа! Призри на рабы Твоя ог­лашенныя, подклоньшия Тебе своя выя, и сподоби я во время бла­гополучное бани пакибытия, оставления грехов и одежди нетле­ния, соедини их Святей Твоей Соборней Апостольстей Церкви и сопричти их избранному Твоему стаду. Да и тии с нами славят пречестное и великолепное Имя Твое, Отца и Сына и Святаго Ду­ха, ныне и присно и во веки веков.Аминь". Во время этой ектении священник полностью раскрывает ан­тиминс на престоле, и после этого следует возглас дьяко­на: "Елицы оглашеннии, изыдите, оглашеннии, изыдите; елицы ог­лашеннии, изыдите. Да никто от оглашенных, елицы вернии, паки и паки миром Господу помолимся". Этим возгласом кончается ли­тургия оглашенных. Оглашенные, то есть те, кто готовится к крещению, должны выйти из храма, потому что дальше начинается литургия только лишь верных, которая есть величайшее таинство, на котором присутствовать могут лишь посвященные, только вер­ные.

Лекция 7

Мы с вами остановились на ектении об оглашенных. Этим мо­ментом кончается литургия оглашенных. Читая молитву, которая произносится священником во время этой ектении, я говорил вам, что священник во время возгласа дьякона "Открыет им Евангелие правды" разворачивает на престоле антиминс. К этому моменту я должен вернуться, и даже к моменту еще более раннему, потому что антиминс разворачивается не сразу, а как бы в два приема. Сначала разворачивается нижняя часть антиминса во время екте­нии сугубой, а во время ектении об оглашенных открывается уже весь антиминс полностью.

Этот чисто технический момент, мало имеющий значения для вас, кроме тех, кто станет священником или дьяконом, сам по себе не так, может быть, существен. Гораздо важнее понять, что такое антиминс и для чего он употребляется в Божественной ли­тургии.

Само это слово — "антиминс" — греческое, сложное. В бук­вальном переводе на русский язык оно означает: "вместопресто­лие". Как вы знаете, частица "анти" по большей части означает "вместо", хотя иногда принимается как "против". Так вот, вместопрестолие — это обычно шелковый плат, на котором изобра­жается положение Христа во гроб. Немного выше центра этого плата, выше изображения Христа, вкладывается частица мощей ­как правило, мощей безымянных мучеников, которые церковь со­держит с очень древних времен. Антиминс освящается епископом той области, той епархии, которая им управляется.

Для чего и когда возникло употребление антиминсов?

Антиминсы стали употребляться в глубокой древности, когда уже возникло ясное представление о том, что литургия должна совершаться не просто на любом столе или на любом пустом месте — это должно быть место святое.

Сначала, как вы, может быть, помните, первые христиане совершали литургию на гробах мучеников, считая, что мощи свя­тых мучеников освящают место. И эти гробы мучеников, гробницы их, являются достойным местом для совершения Божественной ли­тургии. И в память этого обычая под престол, когда он освяща­ется в храме, а также в антиминс вкладывается частица мощей мучеников. Под престол, правда, не обязательно мощи мучеников, могут быть и другие мощи положены — мощи какого-то свято­го. Иногда они и не кладутся. Обычно мощи под престол вклады­ваются тогда, когда престол освящается епископом. А если освя­щение престола поручено священнику, то мощи не вкладываются.

Потом, когда древняя катакомбная практика и быт — церковный быт — христиан уступили место новой исторической эпохе, эпохе константиновской, когда стали строиться большие велико­лепные храмы с прекрасными престолами, возник чин освящения храма и престола. И вот здесь уже мощи вкладывались под престол.

Освящение архиереем престола является, в принципе, доста­точным для того, чтобы совершать на нем литургию. Но, может быть, в особенности в России возникла потребность поручать освящение престола священникам, потому что пространства России не позволяли епископу объехать все храмы области и освятить все престолы в его епархии. Вы сами знаете, что многие епархии России и сейчас превосходят по своим размерам целые большие государства в Европе. Например, Якутская епархия, наверное, больше всей Европы, вместе взятой. При отсутствии транспорта в прежнее время епископ, конечно, не мог объехать всю епархию и освятить там все престолы, какие было нужно. Он поручал это делать по особому чину или какому-то старшему священнику, про­тоиерею, или архимандриту, и чин освящения при этом сокра­щался. Но поскольку есть твердая норма, канон — не может быть храм устроен без архиерея, без епископа, одной лишь только священнической властью, — то нужно было как бы свидетельство того, что именно епископ устраивает этот храм.

В качестве такого благословения епископского и его освя­щения давался священнику антиминс, вместопрестолие — шелковый плат, который полагался на престоле, в нем были уже вложены мощи обязательно и была надпись, кем, когда и для какого престола освящен этот антиминс. То есть, антиминс освящается архиереем в любом месте, в любом храме, где он служит литур­гию, и эти антиминсы он может рассылать по всей епархии, отда­вая их священникам. Таким образом, здесь происходит восполне­ние недостатка, который имеется в освящении престола священни­ком.

Может быть, именно это обстоятельство сделало практику употребления антиминсов постепенно всеобщей. Но, вероятно, не только это. Вероятно, в древности приходилось часто совершать литургию не только в храмах, и тогда тоже нужно было иметь с собой как бы некий переносный престол, и таким вместопрестоли­ем являлся антиминс.

Так или иначе, но со временем, уже довольно давно, утвер­дилась традиция, что литургия совершается только на антиминсе. Поэтому сейчас и на освященных епископом престолах тоже пола­гается антиминс обязательно, и такое положение антиминса уже входит в сам чин освящения храма.