Православном Свято-Тихоновском богословском институте 3 страница

Итак, мы с вами находимся перед фактом, что Церковь се­годня не готова и, может быть, даже не собирается перестроить способ своего служения и произносить тайные молитвы вслух. Из этого нужно исходить и не нужно сердиться, а просто эти молит­вы узнать и посильно и наиболее полно участвовать в служении Божественной литургии.

Ну вот на Западе, например, очень часто бывает так, что молящиеся имеют у себя служебники и читают эти молитвы в то время, как играет орган — скажем, у католиков. У нас была по­пытка до революции издать такие краткие молитвословчики, где указывалось, какую молитву надо читать во время того или дру­гого пения, но это была почти смешная попытка подменить всю литургию, потому что авторы этих молитвословов не освободились от мысли, что молитвы, которые читает священник, секретны, по­этому они туда вставили совсем другие молитвы. Священник пусть читает эти "секретные" молитвы в алтаре, а народ пусть читает те молитвы, которые ему "можно" читать: "Царю Небесный...", 50-й псалом, молитву третьего часа — это можно. А молитву, ко­торая в служебнике, — ни в коем случае! Таким образом попробо­вали вручить народу молитвословы, которые совершенно подменяют литургию, там литургийных молитв полностью просто нет. Но это не удалось, не получилось. Однако молитвословы эти были изданы большими тиражами.

Может быть, мы и дорастем до того, что каждый верующий будет иметь в руках служебник и будет вместе со священником молиться теми молитвами, которые мы имеет с древности. Хотя сейчас, я думаю, очень многие духовники вам скажут: "Что? Вы взяли служебник в руки? Это только священник имеет право де­лать, а вам только издали можно посмотреть".

На самом деле служебник — это не такая книга, к которой нельзя прикоснуться, которая имеет гриф "совершенно секретно". И молитвы литургии печатались много раз в разных изданиях, в том числе в изданиях Московской патриархии, доступных для чте­ния. Можно взять их в библиотеке, ничего секретного там нет, и никакой просвещенный человек не запретит прикоснуться к слу­жебнику. Так что все вы можете, конечно, иметь служебники и ознакомиться с этими молитвами.

Но есть другая опасность, о которой, может быть, не всег­да говорят, но которую чувствуют духовники. Это опасность со­вершенно другого плана: она в том, что нам с вами очень часто приходится подменять благоговение страхом Божиим. Благоговения у нас не хватает, трепета сердечного не хватает, так вот пусть у нас будет хотя бы страх, что нельзя прикасаться — святыня. Поэтому-то у нас инстинктивно в церкви так много запретов: нельзя подойти, нельзя поцеловать, нельзя прикоснуться, нельзя шагнуть туда, сюда, на коврик встать. Почему? Разве коврик святой? И по нему нельзя ходить простым людям?

Нет, это есть инстинктивное желание сохранить в церкви вот такое благоговение. И если в молитве оно не достигается, мы не умеем его сохранить, привыкая к тем или иным текстам, то хотя бы страх пусть будет: нельзя тебе, ты — грешник. И ду­ховники хотят это удержать, и, в общем, это имеет свой смысл.. Поэтому когда меня спрашивают: "Могу я, стоя на литургии, чи­тать все тайные молитвы?" — я отвечаю: "Да лучше не стоит. Пусть тайные молитвы читает все-таки священник...". Ну, неко­торые можно почитать дома, можно знать их. Можно, конечно, и на литургии подержать служебник в руках, но если все время хо­дить с ним, то пройдет месяц — и уже ничего не будешь чувство­вать. Могут спросить: а что, священник не гарантирован разве от такого привыкания? Увы, нет, и священники тоже не гарантирова­ны. И очень часто они тоже привыкают и начинают совершенно ав­томатически читать эти молитвы, не включая свое сердце, и тог­да горе им, тогда это страшно.

Но священнику в каком-то смысле не то чтобы легче — он поставлен в особые условия, т.е. для него создается особая ат­мосфера, чтобы он в этой атмосфере мог сосредоточиться. Ведь он в алтаре, там меньше всяких развлечений. И жизнь у него другая должна быть, он должен себя особенным образом хранить от всякой суеты, от всяких развлечений. В общем, он должен прикладывать специальные усилия, которых мы не можем потребо­вать от всех наших мирян. Поэтому священник в особенности дол­жен сохранять вот это благоговение.

Это такое длинное отступление я сделал о тайных молитвах, которое приостановило наше с вами изучение литургии, но отступление, я думаю, очень важное, потому что без него мы с вами ничего не поймем, т.е., без понимания этой проблемы мы не поймем, почему в церкви так, и что происходит, и как к этому относиться. И будем, действительно, так не по разуму ломать иконостасы и выносить престолы, как это делали обновленцы и живоцерковники, или будем запрещать хору петь, "мешать" нам, или не будем понимать, каким должно быть церковное пение. Одним словом, есть много крайностей. Можно, действительно, всем раз­дать служебники на руки и таким образом тоже потерять очень много. Множество разных трудностей здесь нас подстерегают. Очень важно, чтобы мы поняли суть проблемы: включить наше сердце всеми возможными способами, чтобы оно участвовало в со­вершении самого великого, самого высокого, самого достойного и праведного, что только есть на свете, — того таинства, к кото­рому, как говорят, святые ангелы желают приникнуть. Того та­инства, которое являет нам Бога. И горе нам, если мы, совершая это таинство, остаемся безучастными, если мы в это время дума­ем только о том, чтобы свою сумку удержать, чтобы ее кто-ни­будь не украл, или еще что-нибудь. Если мы не можем оторваться от своей суеты, если остаемся заземленными, не можем припод­няться над нашим бытом, — горе нам тогда. И тогда, конечно, литургия будет прятаться от нас за иконостас, в алтарь, а по­том, может быть, вообще уйдет от нас. Это может быть.

Сделаю еще одно отступление. Вот у нас было гонение, были трудности, мы лишились множества храмов, священников благого­вейных и монастырей, духовных школ, духовной литературы. Поче­му?

Я думаю, что одной из причин было именно отсутствие бла­гоговения, потеря благоговения. Православная жизнь на Руси стала просто бытом, просто некоторой бытовой христианской традицией — и больше ничем. То есть, люди перестали чувствовать, что к ним приходит Сын Божий, они забыли о своем призвании и забыли ту цену, которой они получили свою православную веру и Церковь. И Церковь у них отнялась.

Это может быть и по-другому. Вот мне только что рассказа­ли, как в Канаде протекает жизнь. Вернулась одна знакомая, ко­торая была в Канаде в гостях у одной очень хорошей пожилой мо­нахини. Монахиня эта живет как бы в скиту, там есть маленький, крохотный храмик. С ней живут пожилой священник и пожилой епископ и еще несколько человек. Вот такой маленький скиток. Там все благополучно. Они живут вдали от города, там очень красивая природа, у них все есть, им ничто не угрожает. И вот эта знакомая прожила там полтора месяца и была поражена тем, что за это время они не совершили ни одной литур­гии. Они в воскресенье только лишь служат вместе обедню в те­чение 35 минут. И никто не причащается.

Она спрашивает: "Вы не причащаетесь никогда Таин Христо­вых?". Одна старушка сказала, что она причащается на день ан­гела своего запасными Дарами, потому что литургию не служат. "Как не служат? Вообще не служат? А на Рождество?" — "Нет, не служат". — "А на Пасху?" — "Тоже не служат, только обедню". ­"А почему?" — "А потому что нужно просфоры печь, нужно проско­мидию совершать..." Это же все трудно. И матушка своему батюш­ке не позволяет так утруждаться. Зачем? И так они получают свою пенсию, все у них в порядке, ничего им не нужно — зачем трудиться? А если уж очень нужно, запасными Дарами причастимся — и все.

И литургия ушла из их жизни. А уж если они один раз на именины батюшки служат литургию, то батюшка их, может, и при­частит, но уж исповедовать никого не будет. Так что они не помнят, когда исповедались. Исповедь от них совсем ушла...

Так что если мы будем жить недостойно, если мы не будем участ­вовать в литургии по-настоящему, то все может от нас тем или иным образом уйти. И должно уйти.

Вот поэтому-то мы и изучаем литургию, чтобы участвовать в ней всем сердцем, всем разумением своим, всей своей жизнью, всем своим существом. Но стремясь к такому полному участию в литургии, к настоящему служению литургии, мы должны быть очень осторожны с церковным преданием. Ни в коем случае нельзя при­нимать легкомысленных самостийных решений: а вот возьму и вер­нусь к служению первых христиан. Это так просто не делается, это не может быть сделано одним человеком или одной общиной, это делается лишь соборным разумом Церкви, потому что здесь есть очень многое, что нажито в течение тысячелетий, что нель­зя просто взять и сломать, выкинуть. Нужно очень бережно от­носиться к церковному преданию. И вот мы с вами будем изучать литургию возможно подробнее, но не будем призывать к тому, чтобы... начать здесь реконструировать мы не можем, это принадлежит только соборному разуму Церкви или святым людям.

Закончив на этом свое отступление, скажу, что после мир­ной ектении мы слышим, как клиросы поют так называемые антифо­ны. Само название антифона означает, что какие-то песнопения поются попеременно двумя хорами. Антифон — два противостоящих хора. То один поет, то другой.

Какие же песнопения называются по этому способу пения? Антифонное пение встречается часто в богослужении, а литурги­ческие антифоны — это вполне определенная вещь, имеющая совер­шенно определенное происхождение. В древности в Византии церковная жизнь складывалась несколько иначе, чем у нас. Древние города были немногочисленны по количеству жителей. В центре Византии стоит до сих пор, может быть, величайший православный храм, который называется Айя-София (Святая София). К сожалению, этот храм отобран турками и превращен в мечеть.

Этот храм вмещал в себя, по существу, все православное население Цареграда (Константинополя). И в праздник, в воск­ресный день епископы и священники, весь православный народ сходился в Святую Софию для того, чтобы здесь вместе совершить литургию. Идея была проста: литургия должна быть одна, все вместе могут совершить литургию, вместе причаститься. Литургия должна быть соединением всех. Мы молимся так: "О Свышнем мире и соединении всех Господу помолимся". Потом стали строиться другие храмы, а может быть, не потом, а сначала — одним сло­вом, существовали другие храмы в Константинополе, и была тра­диция: на праздник идти в тот храм, который был посвящен этому празднику.

Вот, например, был храм великомученицы Ирины, очень чти­мой и любимой греками. И в день великомученицы Ирины все собирались в Святую Софию и потом во главе с Патриархом шли в тот храм, чтобы там служить литургию. Духовенство вместе с мирянами брали с собой, конечно, святыни какие-то и крестным ходом шли в другой храм. По дороге пели молитвы, псалмы попеременно, разными хо­рами — это и были антифоны. Это было как бы литийное пение, предваряющее литургию.

Потом уже на Руси, а может быть, и в Византии поздней, но в особенности на Руси, это все изменилось, и уже никто никуда не ходит, а просто приходим в свой храм и там молимся.

Вообще в России очень многое зависит от географической ситуации. Греция очень маленькая страна, очень тесная, а Россия с ее огромными пространствами все изменила сразу.

Так вот, поется антифон, потом бывает ектения, потом бы­вает молитва священника и возглас, опять антифон, опять екте­ния, опять молитва и возглас. Антифоны бывают разные. Те, ко­торые поются по воскресеньям, называются "изобразительны"; бы­вают антифоны будничные, которые теперь мало где поются, к со­жалению, хотя они очень красивы. Бывают антифоны праздничные, которые поются на двунадесятые Господские праздники. Все это теперь уже, конечно, без всякого крестного хода и очень часто уже по существу без антифонного пения, т.е. без двух хоров, а только одним хором поется на одном клиросе. Но название сохра­няется прежнее: антифоны. После антифонов совершается так на­зываемый малый вход. О нем я буду говорить в следующий раз.

Лекция 6

На прошлой лекции мы с вами обсудили и постарались по­нять, что происходило в древности вместо современного пения антифонов в начале Божественной литургии. Вы знаете, конечно, что обычно в конце второго антифона (и после первого) бывают ектении малые, а потом бывает пение догматика "Единородный Сы­не и Слове Божий, Безсмертен Сый..." — я думаю, что вы все знаете текст этого догматика и знаете, что само название это ­"догматик" — дано этому песнопению потому, что в нем как бы исповедуется догмат о Боговоплощении, о рождении Сына Божия от Девы Марии. И вот после пения догматика, после ектении начина­ют "Блаженны". Открываются царские врата, и хор поет заповеди блаженства. Это бывает не всегда, но в обычной воскресной службе, которую мы преимущественно сегодня обсуждаем, всегда поются заповеди блаженства, а на праздничной службе бывают праздничные антифоны.

Во время пения "Блаженных" священник берет Евангелие с престола, отдает его дьякону, перед ними идет свещеносец со свечой (если служат два дьякона, то младший дьякон идет с ка­дилом перед дьяконом, несущим Евангелие), они обходят престол, выходят через северные врата на солею, на амвон и здесь оста­навливаются, и священник читает молитву: "Владыко Господи, Боже наш, уставивый на небесех чины и воинства ангел и архангел в служении Твоея Славы! Сотвори со входом нашим входу святых ан­гелов быти, сослужащих нам и сославословящих Твою благость. Яко подобает Тебе всякая слава, честь и поклонение, Отцу и Сы­ну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь".

После того, как окончится пение "Блаженных", дьякон указывает на царские врата и говорит: "Благослови, владыко...". Священник благословляет, говоря: "Благословен вход святых Твоих всегда, ныне и присно и во веки веков". Дьякон возглаша­ет: "Премудрость, прости". И совершается торжественный вход с Евангелием. Евангелие полагается на престоле, а священник це­лует иконы Спасителя и Божией Матери на царских вратах, бла­гословляет свещеносца, потом подходит к престолу и целует Евангелие, в то время как хор поет "Приидите, поклонимся и припадем ко Христу...".

Вот этот так называемый малый вход, или вход с Евангели­ем, имеет свое символическое или аллегорическое толкование. По этому толкованию малый вход символизирует выход Христа на про­поведь, потому что здесь выносится Евангелие из алтаря, и Евангелие, которое есть Слово Божие, в данном случае указывает на то, что Слово Божие износится — это Христос выходит на про­поведь. Вообще все символическое толкование литургии построено таким образом, чтобы как бы раскрыть в последовательности вре­менной земную жизнь Спасителя, ее главные моменты, чтобы слу­жение литургии понять как вечно пребывающую, вечно открывающу­юся, вечно являющуюся нам жизнь Спасителя, чтобы нас сделать причастниками всех тех событий, которые были почти две тысячи лет назад на Святой земле. И, конечно, эта цель не только прекрасна, но и совершенно правильна, потому что действитель­но литургия приобщает нас вечности, приобщает нас всем вечным духовным событиям, всей той Божественной реальности, которая открыта нам, явилась нам с пришествием Христовым на Землю.

Но имеет смысл, и очень большой, обратиться к другому толкованию, историческому, этого момента. И тогда, исследуя, как в древности совершалась литургия, мы найдем, что тот крестный ход, о котором мы говорили в прошлый раз, который шествовал, скажем, из Святой Софии в другой храм, и в этом крестном ходе шел Патриарх с сослужащим ему духовенством и с народом, этот крестный ход приходил к храму, где должна быть совершена литургия, и совершалось торжественное вхождение в храм. При этом открывались царские врата храма, потому что древние храмы были устроены таким образом, что у них был боль­шой притвор, а потом были врата в храм. Они были устроены так, что центральные, главные, врата открывались только для царя, для Патриарха, епископа, а народ обычно входил боковыми врата­ми. Поэтому центральные врата назывались царскими вратами. В наших храмах, где притвор сделан совсем маленьким или его уже вообще нет, царские врата тоже в этом смысле больше не сущест­вуют. И царскими вратами стали называться врата, ведущие в ал­тарь, — врата иконостаса. А в древности иконостаса не было и не было вот такого глухо отделенного от храма алтаря, как у нас на Руси, и царскими вратами, как я уже сказал, назывались врата, которыми действительно совершалось вхождение в храм.

Так вот, совершался такой торжественный вход в храм, и этот вход к началу литургии являет, я бы сказал, замечательную историческую сохранность в архиерейском служении. Те из вас, кто бывает на архиерейской службе, знают, что архиерей, прихо­дя на службу, не входит сразу в алтарь, но сначала входит на кафедру, которая располагается на середине храма, и там обла­чается во время пения антифонов, а затем совершается торжест­венный вход в алтарь с пением "Приидите, поклонимся и припадем ко Христу", наподобие того, как в древности Патриарх или епископ входил в храм.

Надо сказать, что здесь присоединяется и другое очень важное историческое вхождение. Дело в том, что в древности, когда не было книгопечатания, Евангелие рукописное являлось, естественно, совершенно особенной и чрезвычайной святыней об­щины. Не только потому, что вся община христианская почитала Слово Божие, но еще и потому, что такое Евангелие возобновить, восстановить было очень трудно. И поэтому список Евангелия об­щина хранила как зеницу ока, тем более что во время гонений гонители всегда старались Евангелие найти и уничтожить.

Евангелий, конечно, было мало, они были рукописными. Хранились Евангелия обычно не на престоле, как теперь у нас Еван­гелие лежит постоянно на престоле. Они прятались в специальные хранилища секретные, где их не так легко было найти.

И вот к тому моменту, когда епископ приходил в храм, спе­циально присоединялось изнесение Евангелия, или принесение Евангелия. Евангелие доставалось из хранилища, и его приносили для служения литургии. Таким образом, вход архиерейский как бы совпадал с принесением Евангелия, поэтому вход совершался с Евангелием.

То, что мы имеем теперь, в обычной нашей священнической службе, есть некая трансформация, которая имеет целью сохра­нить какие-то главные моменты, символизировать их. То есть, наш малый вход просто символизирует все то, что было раньше, хотя большинство из нас уже не помнят, как это раньше было, и не понимают, для чего все обстоит именно так, а не иначе. И вот наше аллегорическое, символическое толкование, разумеется, из хороших побуждений, но дает нам как бы картину совершенно противоположную тому, что было в истории. Потому что тогда это был действительно вход с Евангелием для служения литургии ­вход архиерея с Евангелием. А теперь это выход с Евангелием, который как бы изображает, символизирует выход Христа на проповедь. В древности так не понимали этот момент, это уже более позднее и как бы сочиненное символическое толкование, конечно, довольно искусственное. Потому что вместо входа полу­чается выход, потому что вместо того, чтобы вспомнить, как на­чинается литургия (приносится Евангелие, совершается торжест­венный момент входа), вместо этого — аллегория, которая в дан­ном случае носит характер некоторого вымысла и определенной натяжки, и это мало что дает для нашего сердечного участия. Трудно нам воспринимать малый вход как выход Христа на пропо­ведь. Конечно, можно себя заставить воспринимать его именно так, но есть ли в этом смысл — сказать трудно. По крайней мере исторически это не очень оправдано. Мы не видим, чтобы такие аллегорические толкования, довольно далекие и поздние и имею­щие характер благочестивых измышлений, содействовали росту благочестия в народе, чтобы они облегчали нам совершение ли­тургии. Напротив, когда мы представляем себе литургию более близкой к исторической реальности, когда мы понимаем, как это совершалось в древности нашими древними святыми, мучениками, мы лучше можем совершать Божественную литургию.

Поэтому в двух этих подходах — аллегорическом и истори­ческом — бывают иногда некоторые расхождения, причем довольно сильные. Это вполне естественно, ведь это не какая-то симфо­ния, специально сочиненная, все развивалось естественным обра­зом в жизни, поэтому иногда были сближения, совпадения, а иногда некоторые расхождения. Вот почему получается иногда не­которая дисгармония в толкованиях. Но нам нужно научиться и тот и другой подход ценить — не отбрасывать, не осуждать, но уметь и в том и в другом подходе увидеть хорошее, доброе и объединить их должным образом. Тогда наше понимание, наше тол­кование литургии будет наиболее полным.

Если мы просто отбросим аллегорическое, или символи­ческое толкование литургии, то очень многого лишимся, потому что все-таки литургия есть преодоление пространства, времени, это есть выход из нашей земной реальности, и без понимания ли­тургического символизма мы чрезвычайно обедним наше восприятие литургии. Так что символизм литургический необходим, и понима­ние его для нас совершенно необходимо. Но он не всегда бывает одинаково удачен, одинаково глубок и имеет разное происхожде­ние во времени, в истории. Некоторые образы бывают менее удач­ны. Как раз отсутствие исторического толкования делает симво­лический подход слишком надуманным, слишком оторванным от ре­альности и уже не убедительным. Он будет восприниматься в кон­це концов просто как некая придуманная сказка, неизвестно за­чем и почему придуманная.

Историческое толкование, напротив, привязывает нас к исторической реальности, наполняя все литургическое действо живой исторической тканью и заставляя нас чувствовать литур­гию, в истории, в веках совершаемую. Литургию, которая из века в век совершалась живыми и святыми людьми, из века в век была центром жизни Церкви, ее сердцем.

Зная историческое толкование литургии, мы чувствуем как бы биение пульса церковной жизни, но если мы забудем символи­ческое толкование, то нам грозит другая крайность — мы можем впасть в искушение видеть только один историзм и заняться од­ной только археологией, хотя археология церковная, очень полез­ная и нужная, очень много для нас значит, но все-таки одного этого слишком мало для правильного восприятия Божественной ли­тургии. Здесь, как всегда в нашей христианской жизни, в понимании христианских богословских проблем, важно почувствовать эту антиномию, т.е. противоречие, Божественного и человеческо­го. Духовный символизм и историческая реальность — только вместе они дают нам нужную глубину и ощущение Богочеловечности нашей литургии и нашей христианской жизни.

Таким образом, вход, который совершается во время литур­гии после пения антифонов, это есть вхождение в храм прежде всего, потом с кафедры архиерейской происходит продвижение к престолу, архиерей поднимается на амвон, входит в царские вра­та уже нашего храма, подходит к престолу. Затем, как вы знае­те, поется "Святый Боже...". В это время происходит движение на горнее место: архиерей и все духовенство, которое сослужит ему (а если нет архиерея, то священник), восходят на горнее место.

Такое движение вперед и вверх есть, конечно, тоже движе­ние символическое. Оно совершалось так всегда в служении ли­тургии и изображает собой восхождение от земной жизни к жизни небесной. Это есть движение навстречу Царству Божию, которое приходит к нам в силе, потому что, как мы уже говорили, литур­гия Божественная это есть Царство Божие, пришедшее к нам на Землю. И вот навстречу Богу, навстречу этому Царству Божию мы движемся, начиная литургию. Это есть вхождение в Царство Бо­жие, потому это место и называется "горнее место" — горний престол, престол небесный, к которому мы приближаемся. То есть, здесь замечательным образом подчеркивается, что есть наш престол, земной, и есть горний престол. Дьякон говорит священ­нику, который отходит от престола, горнего места: "Благослови, владыко, Горний Престол". Здесь подчеркивается, что мы восхо­дим к горнему престолу, мы приближаемся к нему. Иначе говоря, наш престол является как бы неким явлением горнего престола.

Конечно, имеет смысл подчеркнуть, что слова "Благослови, владыко, Горний Престол" вовсе не означают, что мы должны пе­рекрестить крест, который стоит на горнем месте, как думают некоторые, и даже священники, потому что у нас очень распрост­ранено такое мнение: благословить — это значит перекрестить, поцеловать ручку. Но на самом деле слово "благослови" букваль­но означает:" воздай благую славу", то есть прославь. И когда дьякон говорит: "Благослови, владыко, Горний Престол", он имеет в виду, чтобы священник прославил Престол Божий. И священник благословляет его словами: "Благословен еси на Престоле Сла­вы..." и т.д.

Когда священник или епископ совершают вхождение в алтарь, подходят к престолу, читается молитва "Трисвятого": "Боже святый, Иже во святых почиваяй, Иже трисвятым гласом от Серафимов воспеваемый, и от Херувимов славословимый, и от всякия небесныя Силы покланяемый; Иже от небытия во еже быти приведый всяческая, создавый человека по образу Твоему и по подобию и всяким Твоим дарованием украсивый; даяй прося­щему премудрость и разум и не презираяй согрешающего, но пола­гаяй на спасение покаяние; сподобивый нас, смиренных и не­достойных раб Твоих, и в час сей стати пред славою Святаго Твоего Жертвенника и должное Тебе поклонение и славословие приносити! Сам, Владыко, приими и от уст нас, грешных, Трисвя­тую песнь и посети ны благостию Твоею, прости нам всякое сог­решение, вольное же и невольное, освяти наша души и телеса и даждь нам в преподобии служити Тебе во вся дни живота нашего, молитвами Святыя Богородицы и всех святых, от века Тебе благо­угодивших".

Вот эта прекрасная молитва, которая читается как раз по входе, когда архиерей или священник поднялся к престолу, т.е. как бы в начале литургии, потому что раньше литургия начина­лась именно со входа. Во время этой молитвы поются тропари праздника или дня, тропари святого, которому посвящен престол. В конце обычно поется тропарь Божией Матери или кондак Божией Матери — здесь полагаются по уставу тропари или кондаки (этот устав вы будете позднее изучать на литургике). После этого священник громко возглашает: "Яко Свят еси, Боже наш, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков". Если есть дьякон, то здесь происходит такой диалог: священник оканчивает свой возглас словами "ныне и присно", а дьякон на амвоне говорит: "И во веки веков". При этом он поводит орарем от иконы Спасителя к царским вратам, поворачиваясь на амвоне. В старых дореволюционных служебниках здесь стоял возглас: "Господи, спаси благочестивыя и услыши ны". Этот возглас изъят из служебников в советское время, по­тому что, по преданию, этот возглас относился к императору. Благочестивыми называли императора и его семейство, и эти сло­ва относились как бы к поминовению императора, поэтому они бы­ли изъяты и долгое время не произносились. В наше время, в последние годы, решили, что ничего плохого в самих этих словах нет, "спаси благочестивые" — так мы все должны молиться, и Святейший Патриарх Алексий снова ввел в практику этот возглас. И здесь получается так: дьякон говорит "Господи, спаси благо­чествыя...", это повторяет хор, потом "...и услыши ны", и это повторяет хор, а потом заканчивает: "И во веки веков". После этого поется "Трисвятое": "Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас" — это херувимская песнь, известная всем нам. И вот слова, которыми священник благословляет Горний Престол: "Благословен еси на Престоле Славы Царствия Твоего, седяй на Херувимех, всегда, ныне и присно и во веки веков". Теперь уже, стоя на горнем месте и повернувшись к народу, свя­щенник после возгласа дьякона: "Вонмем", — говорит: "Мир всем", преподает мир всем народам.

Таким образом, как мы видим, литургия совершается опреде­ленным чином. Происходит торжественное вхождение в храм, в ал­тарь, к престолу, на горнее место, и все это, конечно, отража­ется в молитве. И вот оттуда, достигши горнего места, священ­ник или архиерей посылает мир всем, мир нам.

После этого благословения следует, как вы знаете, чтение Апостола. За чтением Апостола сразу же следует чтение Еванге­лия. Я думаю, что нет смысла читать вам все возгласы, но мо­литву, которая читается перед Евангелием, я вам прочитаю:

"Возсияй в сердцах наших, Человеколюбче Владыко, Твоего богоразумия нетленный Свет, и мысленныя наша отверзи очи, во евангельских Твоих проповеданий разумение; вложи в нас и страх блаженных Твоих заповедей, да, плотския похоти вся поправше, духовное жительство пройдем, вся, яже ко благоугождению Твое­му, и мудрствующе, и деюще. Ты бо еси просвещение душ и телес наших, Христе Боже, и Тебе славу возсылаем, со Безначальным Твоим Отцем и Всесвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь".

Эту молитву священник читает теперь тоже про себя, потом дает Евангелие дьякону, дьякон торжественно обносит его вокруг престола и выходит на амвон.

Чтение Евангелия, чтение Апостола, как вы сами понимаете, есть наше общение со Христом в слове, а вообще, когда мы с ва­ми молимся, это наше слово, к Богу обращенное. А когда мы читаем Священное Писание, то Слово Божие обращено к нам. Получа­ется беседа. Но чтение Евангелия — это не просто беседа, это и проповедь Христова, и Слово Божие, которое особенным образом отмечает сегодняшний день, сегодняшний праздник.